Рыбак на Мёртвой Реке
Рыбак на Мёртвой Реке
Ты идёшь по радиоактивной пустоши. Под ногами хрустят кости неведомых животных, в воздухе висит жёлтый туман химикатов. Мёртвые стволы деревьев торчат как обугленные пальцы. Земля покрыта язвами и трещинами, из которых сочится ядовитая жижа. Река цвета ржавчины несёт обломки техники и куски разлагающейся плоти. Ты ступаешь осторожно. Ветер шипит по раненым каркасам зданий и пушится в трещинах выжженной земли. Здесь ничто не дышит — только пустота, сгоревшая до искр. В каждом шорохе — эхо былого, по которому больно бить в ладони.
Взгляд моргает — и мир зыбко меняется, словно мираж на обожжённой пустыне.
Зелёный луг, усыпанный одуванчиками. Прозрачная река журчит между ивами. Воздух пахнет детством и свежескошенной травой. Солнце тёплое, небо голубое без единого облачка. Пейзажи как были в добром прошлом — те самые, что живут в глубинах памяти как осколки потерянного рая. Этот светлый мир грёз жив, и ты ощущаешь его теплоту, но одновременно чувствуешь, как острие реальности скользит в тень — настоящий мир увядает, а иллюзия ловит тебя в свою зыбкую сеть.
На берегу сидит мальчик — такой, каким был когда-то ты. Растрепанные волосы, чистые глаза, удочка в руках. Рядом ведро, полное серебристой рыбы. Он улыбается беззаботно.
— Привет, — говорит он. — Помнишь это место?
Ты чувствуешь нереальность происходящего. Что-то не так. Слишком идеально, слишком знакомо. Но так хочется поверить.
— Да, помню. Но этого больше нет.
— А может, ты просто забыл, как сюда возвращаться? — мальчик смотрит на поплавок. — Хочешь, научу? Здесь столько рыбы.
Слова отзываются болью. Того, что было, больше нет.
Моргаешь снова — сидит существо с провалами вместо глаз. Рот — зияющая пещера, полная острых осколков. Кожа свисает лохмотьями, обнажая серое мясо, пронизанное белыми червями. Ведро кишит тварями с детскими лицами — пиявки размером с кулак, щупальца, которые тянутся из гниющих глазниц, личинки, что пожирают друг друга. Удочка сплетена из позвоночных костей, леска — из нервных волокон, крючок — человеческий глаз.
— Всё, что ускользнуло от мира, — голос эхом из пустоты. — Сегодня хороший улов будет.
— Там нет ничего живого. Только стоячая вода.
— Тише, — шепчет тень, из ран на лице выползают белые черви. — Сейчас большая попадётся.
Моргаешь — снова свет, снова тепло, снова аромат того, что было дорого. Но теперь ты держишь удочку. Сидишь там, где только что был он. В руках холод костей, между пальцами натянуты нервные волокна.
В воде плавает не только эхо прошлого — лица тех, кто ушёл, голоса, что больше не звучат, прикосновения, что стали призраками. Там дрейфуют миражи настоящего — представления о том, кто ты сейчас, роли, которые играешь, маски, что носишь. И химеры завтра — планы, что никогда не станут плотью, мечты о том, кем станешь, надежды на то, что всё ещё изменится.
Время перестаёт течь. Ты ловишь всё это в зеркале мёртвой воды. Каждое движение удочки — попытка поймать то, что растворилось в небытии.
Поплавок дрогнул. Тянешь леску — на крючке родительская любовь, тёплая, принимающая. Но сквозь неё просвечивает контроль, холодные ожидания. Сердце сжимается — это же мама, это же важно. Кладёшь в корзину. Нервные волокна впиваются глубже.
Снова клюёт. Детская любовь — чистая, бесконечная. Но в её глазах уже мелькает разочарование, требования, условность. Боль в груди — это же было настоящим, это же было счастьем. В корзину. Удочка врастает в ладони.
Мечта о величии — яркая, всепоглощающая. Внутри неё гнездится поражение, унижение, крах надежд. Горло перехватывает — но ведь без мечты кто я? В корзину.
Клюёт радость — а в ней уже сидит печаль. Хватаешься за неё — хоть что-то светлое. Клюёт страх — пронизывающий, знакомый. Отталкиваешь, но он уже в руках. Клюёт безопасность — полная тревоги. Нужно, так нужно. Каждое чувство болит по-своему, каждое цепляет за живое. Всё в корзину.
Корзина тяжелеет. Время заикается — хочется задержать хорошее, ускорить плохое, но контроля нет. Солнце застревает в небе. Рука сама тянется за новым уловом — а вдруг сейчас будет то, что исправит всё.
Отпустить страшно — это же часть меня, это же моя история. Удержать мучительно — но как жить без этого? Каждое воспоминание кажется последней связью с тем, кем ты был. Ты прикован к корзине собственной болью и любовью к ней.
Жизнь сужается до этого берега, до этой удочки, до попыток поймать что-то, что объяснит, зачем всё это было. Корзина врастает в землю. Время течёт, но ты остаёшься здесь, у воды, где всё ещё кажется возможным.
На пути через это место важно отпустить. Не пытаться собрать, не искать, не присваивать, а позволить мёртвому быть мёртвым. Там нет сокровищ. Там нет целей. Только переработка. И мираж ценности, цепляясь за который, меняешь то, что не кончается, на то, что рассыпается.
Только тот, кто отбросит всё — было, есть, будет — и обретёт пустоту-зеркало, сможет пройти. Сердце без отпечатков — ничего не удерживает, ничего не отталкивает, отражает, но не сохраняет.
Но как пройти через то, что нельзя пройти? Как отпустить отпускание? Как забыть о том, что нужно забыть?
Тот, кто пытается пройти — остаётся. Тот, кто не пытается пройти — проходит. Тот, кто понимает, что нет ни прохождения, ни непрохождения — исчезает вместе с рекой.
Остальные остаются у берега распада, врастая в ил. Кожа сереет, глаза стекленеют. Руки срастаются с удочками, становятся частью мёртвых деревьев. Ноги прорастают корнями в землю.
Они ещё дышат — редко, хрипло. Шепчут имена тех, кого уже не помнят. Время проходит сквозь них, как вода сквозь решето.
Новые путники садятся рядом, берут удочки, что торчат из рук окаменевших. Не понимают, что это пальцы предыдущих ловцов.
Их несбывшиеся мечты сочатся в воду. Вздохи становятся ветром, который приносит новых рыбаков к этому месту.
И река течёт дальше, а на берегу растёт лес из тех, кто не смог отпустить удочку. Удочки прорастают новыми побегами, ждут следующих ладоней.