Киллер. Дмитрий Быков (ЖД рассказы)

Читать 35 минут. Сотни рассказов на t.me/biblio

На вечеринке лучших друзей, как в песне поется, двадцатитрехлетний студент четвертого курса Института стран Азии и Африки Коля Артемов приметил офигенную девушку своих примерно лет, без спутника, зато с удивительным совершенно лицом, при одном взгляде на которое становилось веселее. Она так и вплыла в комнату, улыбаясь, как солнышко, сознавая всю свою прелесть и сияя золотом волос – явно своих, без всякой краски. Росту в ней было почти столько же, сколько в Артемове, а в нем его было дай бог.

К моменту вечеринки лучших друзей Артемов успел один раз завалиться на вступительных экзаменах в ИСАА (он знал о Китае все, что можно узнать самоучкой, но происходил из простой семьи с минимальными средствами и не мог себе позволить репетитора из желанного вуза), потом служил в армии, где оказался отличным стрелком и регулярно показывал лучшие в полку результаты, и наконец поступил, куда хотел: после армии, да еще с потрясающей характеристикой, барьер оказался не столь непреодолим. Он недурно учился, успел два раза съездить в Китай, кое-что зарабатывал, консультируя несколько совместных предприятий (переводчики с китайского в Москве немногочисленны и потому ценимы), женат не был и не так давно расстался с девушкой-хиппушкой, все время учившей его жить. Хиппушка любила изрекать фразы типа: «Как говорит мой учитель, пророк новой эры Витя Пупышев»… Витя Пупышев целыми днями просиживал на Арбате и говорил ужасные глупости, явно почерпнутые из Интернета. Хиппушка его обожала и пыталась склонить Артемова к такому же образу жизни. За полгода это его достало.

– Вань,- обратился он к виновнику торжества, чей день рождения как раз отмечался.- Это кто?

– Это?- Ваня глумливо подмигнул.- Это не для нас сварено. Катя Остапчук, слыхал такую фамилию?

– Не слыхал,- честно признался Артемов.

– Я тоже не слыхал,- вздохнул Ваня.- Но говорят, что она дочь ужасно крутых родителей. И сама – видишь какая? К телу никого не допускает. Тут такие люди зубы себе обламывали, что куда тебе. Поклонников – до Чукотки раком не переставишь,- Ваня очень любил это выражение и произнес его со смаком.- Даже и не пытайся.

Артемов любил трудноразрешимые задачи, а неразрешимых пока не встречал. Невзирая на недавний облом с хиппушкой, он не жаловался на дефицит женского внимания, сложение имел гибкое, лицо смуглое, с несколько китайчатым разрезом глаз, усы брил, волосы стриг коротко, умел изъясняться с восточной витиеватостью и чрезвычайно много читал. Больших денег на красивые развлечения у него не водилось, но уболтать он мог кого угодно.

– И кто за нею волочился?- процитировал он.

– За нею волочился Смирнов,- Ваня назвал в качестве убойного аргумента фамилию редкого хлыща с их курса, который благодаря рыбному бизнесу отца швырялся деньгами и ездил на джипе.

– Смирнову и я бы не дал,- честно сказал Артемов.- Он кретин полный.

– И еще за ней один бегал, лет сорока,- продолжал Ваня,- коммерческий директор чего-то там. Подарил манто бог знает из чего. Мексиканский тушкан отдыхает. Манто взяла, но и только.

– Молодец девушка,- сказал Артемов. Катя Остапчук нравилась ему все больше.

– И наконец,- этот факт Ваня приберег для пущего эффекта,- за нею волочился Бобров! Но и здесь – увы, увы и увы.

Бобров, генератор телевизионных идей, стоявший у истоков народной программы «Доброе утречко» и создатель телеканала «Сквозняк», вел на НТВ программу «Осчастливчик». По слухам, перед ним не мог устоять никто. Артемов лично знал штук шесть девушек, уверявших, что Бобров регулярно бывает с ними близок. Если все они не лгали, бледность его в последних выпусках «Осчастливчика» была более чем объяснима.

– Это набор стандартный,- припечатал Артемов.- Сынок, нувориш, плейбой… Слышь, Вань, ты ведь с ней хорошо знаком, да?

– Познакомить?- хихикнул Ваня.

– Нет, голубчик. Банальщина. Намекни ей, пожалуйста, что я киллер.

Ваня свистнул.

– В какой форме? Я боюсь, это будет не очень естественно…

– Господи, ну мне, что ли, учить тебя!

– Нет, ну как ты себе это представляешь? Мы сидим за столом, я ей накладываю салату и тут говорю: между прочим, вот этот смуглый брюнет справа – киллер. Она сразу: ой, как интересно! Можно он кого-нибудь убьет? У нас же тут все люди со способностями. Гамалов стихи читает. Лукьянова знает восемь языков. Ашумова вяжет крючком из рыболовной лески. А Коля Артемов сейчас по просьбам публики произведет контрольный выстрел в затылок.

– Ванечка!- проникновенно сказал Артемов.- Честное слово, это женщина моей мечты.

Ванечка был уже довольно хорош и потому, отважно махнув рукой, пересел поближе к Кате Остапчук, оживленно беседовавшей с кем-то из гостей. Он в своей легкой манере включился в разговор, что-то быстро сострил, а потом повел Катю курить на балкон и там долго о чем-то рассказывал. Пару раз Катя обернулась, мило щурясь, и на лице ее была написана явная заинтересованность. После перекура она вместе с Ваней подошла к Артемову и с детской естественностью спросила:

– Коля – вас ведь Коля зовут, да?- ваш друг намекнул, что вы человек очень интересной профессии.

Артемов смерил Ваню столь убедительным ненавистническим взглядом, что тот невольно поежился.

– И кое-кто имеет шанс очень быстро в этом убедиться,- сказал он вежливо.

– Ну, вы тут поболтайте,- быстро сказал Ваня,- а я пойду распоряжусь насчет горячего,- и его сдуло в кухню.

– Знаете,- сказала Катя, словно они век были знакомы,- мне даже не то интересно, что у вас профессия такая экзотическая, а то, что вы признались. Ванька ведь знает откуда-то? Я не думаю, что он пользовался вашими услугами.

– Если бы он пользовался моими услугами,- флегматично сказал Артемов,- нас познакомил бы кто-нибудь другой.

Катя засмеялась.

– А почему же вы не скрываете, что…- фраза повисла.

– Лист лучше прятать в лесу,- пожал плечами Артемов.- Все равно никто не верит.

– А если я поверю?- поинтересовалась она.

– Вы-то явно не поверите,- закинул он первую удочку.- При вашем характере интересоваться моей средой – не знаю… противоестественно как-то…

– А что вы знаете о моем характере?

– Знаю, что вы человек очень живой. А я… редко имею дело с живыми. И недолго.

Дальнейший разговор от него больших усилий не потребовал: рассказывать другим об их характерах он умел, умел и говорить то, что хотели услышать. Это была целая наука – выдавать главным образом гадости, но при этом гадости, льстящие самолюбию собеседника; заранее угадывать и опровергать контраргументы, словно угаданная мысль этим заранее обезврежена; мельком выспрашивать нужное, чтобы потом это нужное, выболтанное машинально, преподнести как собственное открытие. Существовала и масса других приемов, но по большей части в таких случаях Артемов импровизировал. Его несла неведомая сила. К полуночи он рассказал Кате об ее характере массу взаимоисключающих вещей. Надо отдать ей должное – она умела слушать: ни секунды ни кокетничала, не позволяла себе ни искусственного смеха, ни ложной многозначительности, ни картинной печали. Она легко усвоила его стиль – произнесение вслух вещей рискованных, постыдных, скрываемых. Только однажды тень задумчивости легла на ее сияющее круглое лицо.

– А занятно,- сказала она.

– Что именно?

– Как мы с вами теперь из этого будем выкручиваться.

– В смысле?

– Нет, ничего… продолжайте.

Но ясно было, что выкручиваться предстояло из взаимной влюбленности,- так объяснил себе дело Артемов, и в груди у него стало жарко. Около половины первого Катя засобиралась. Ваня смотрел на Артемова со смесью восхищения, зависти и лицемерного осуждения. Артемов вызвался добросить Катю до дома на своей «Таврии». «Таврия» была на самом деле отцовская, но иногда он ее брал.

– Вы же пили…

– Это не называется «пить».

– Но если дотошный мент?

– А если дотошный мент,- сказал Артемов,- то есть вот это.

Он извлек из кармана две недели назад купленное на Арбате «Удостоверение сволочи» и показал Кате свое фото, аккуратно вклеенное туда. На малом предприятии, где он переводил, знакомая секретарша шлепнула печать, девятизначный номер он придумал сам.

– «ЗАО «Желтая река»»,- прочла Катя буквы по ободку печати.- Это ваш кооператив?

– Это наши люди, которые работают с ГИБДД,- снисходительно пояснил Артемов. Шла чистая импровизация, но он был ею доволен: именно так, весело и неожиданно, и должны выглядеть серьезные вещи.- Можно показать, и ни один гаишник не оштрафует. Скажите, а вы всегда задаете так много вопросов?

– Это моя профессия – я ведь журналист…

– Знаете, у меня тоже есть профессия. Давайте хотя бы друг для друга не будем только профессионалами,- предложил Артемов.- А то мои ответы на ваши вопросы могут оказаться… не совсем симметричными.

– А почему «Таврия»?

– А вы хотите, чтобы я ездил на «мерсе»? Поразительно, до чего все начитались покет-буков…

– Ну не обижайтесь!- серьезно попросила она.- О журналистах – в особенности журналистках – тоже у всех превратное представление. Вот Бобров – знаете Боброва?- он как узнал, что я журналистка, сразу решил, что я лезу к нему в постель для эксклюзивного интервью. Очень мне нужен этот ростовский парвеню! Да и о вашей профессии мне писать, честно говоря, неинтересно. Я бы охотнее с вами поговорила еще раз, как сегодня. О себе, о вас… Просто так.

Артемов поразился легкому успеху и даже несколько разочаровался в девушке, которая так быстро бежала на запах крови. Но, с другой стороны, он отлично понимал, что глагол «поговорить» следует понимать строго буквально – по крайней мере на первых порах: у нее явно кто-то был, кто-то давний и постоянный,- такие вещи он просекал, перед ним была спокойная и счастливая девочка с уверенностью в завтрашнем дне. Предстояла борьба, но тем интереснее все выглядело.

Он прикинул свои шансы: кабаки отпадают, но серьезные киллеры и не ходят по кабакам. Они читают классику, часто и помногу думают о жизни и смерти. Они немного философы, эти настоящие киллеры. В каждой профессии есть своя элита: те, кого уже не интересуют деньги и успех. Их интересуют вершины мастерства. «Мне по душе строптивый норов артиста в силе, он отвык». Они едят только диетическое, совершают упорные медитации на специальном коврике, истязают тело долгими тренировками. Женщины их не интересуют. Они нужны им, чтобы поговорить – если, конечно, это женщины, с которыми стоит говорить.

Так Артемов за считанные минуты придумал класс продвинутых киллеров – интеллектуальных чистильщиков, которые, уничтожая одного жирного грабителя по униженной просьбе другого, испытывают мстительную радость: вот и еще один паразит лопнул, упившись нашей кровью. А там и до заказчика дойдет – мало ли у него противников. После удачного дела он бросает снайперскую винтовку на чердаке и спешит домой – к своей манной каше, экологически чистому салату и ледяному молоку.

Удивлять надо было сразу. Следующее свидание Артемов назначил не в кабаке и не у себя, а в Сокольниках. Была осень, сухие коричневые листья шуршали под ногами. Садовники в желтых стеганых жилетках поверх ватников жгли костры. Он рассказывал Кате Остапчук о милых и необязательных вещах – о своей собаке, об армейской службе. Как-то случайно вырулили на Китай. Он стал рассказывать о китайском стихосложении, щедро привирая.

– Вот, например,- говорил он с трогательной серьезностью.- Простой русский глагол «любить».

Катя слегка зарделась – или ему это показалось?

– Он китайского происхождения,- с каменным лицом продолжал Артемов.- Был известный китайский поэт Лю Цзин, в просторечии просто Лю. Когда мужья соблазненных им женщин собирались его колотить, они кричали друг другу: «Эй, пойдем Лю бить!» Этот глагол перешел в Индию, а оттуда его привез на Русь Афанасий Никитин. До него у нас тут говорили просто «трахать». «Я тебя трахну, Любава!» – и Катя расхохоталась. Похоже, ее устраивало это обещание.

Разумеется, Артемов выбрал Сокольники не просто так. Он любил стрелять в местном тире, едва ли не лучшем из открытых тиров Москвы. Катя палила в белый свет, как в копеечку, и хохотала не умолкая. После этого Артемов спокойно взял десять пулек и все их торжественно всадил в движущиеся мишени.

– О, это серьезно,- уважительно сказала Катя, попросила старичка-тировладельца повесить для нее мишень и пятью пулями выбила тридцать восемь.

– Ничего,- снисходительно сказал Артемов, попросил не снимать листок и всадил следующие пять пуль в дырки от ее попаданий. Ему почудилось в этом что-то фрейдистское. Катя посмотрела на него долгим взглядом и ничего не сказала.

В тот вечер они перешли на ты. В дебрях парка Артемов извлек пневматический пистолет – любимую игрушку, отцовский подарок к дембелю,- и, доставая из кармана пульки, стал постреливать по ее заказу в старые плакаты, вышибая буковки. На ее месте, оставшись среди пустого осеннего парка с киллером наедине, Артемов испугался бы, но Катя вела себя с такой уверенностью и свободой, что он влюбился окончательно.

– Честно говоря,- сказала Катя,- на твоем месте я проводила бы с жертвой предварительную беседу. Ты действуешь успокаивающе. У меня сейчас проблемы, а я про них не вспоминаю вот уже три часа.

– Если проблемы серьезные, я помогу,- пожал он плечами.

– За сколько?

– Из любви к искусству.

– Скажи… а как на тебя выходят серьезные заказчики?

– Если я тебе расскажу всю цепочку, ты все равно ничего не поймешь. Слава богу, тебе эти имена ничего не скажут.

– А все-таки?

– Вчера я виделся с Ханом,- скучно перечислил Артемов, с ходу импровизируя убедительные клички.- Хан сказал, что Серого перестал устраивать Тяпа. Я связался с Серым. Серый через Толстого Брата передал мне аванс. Я поехал к Барыбе, но Тяпа почуял и предупредил Измайловских, а сам не приехал. Он не знал, что Серый скорешился с Измайловскими. Тяпа успокоился и пошел выгуливать Усатого,- это терьера его так зовут, Усатый… то есть звали… Ну и все.

– Что – все?

– Больше не выгуливает. Слушай, неужели тебе это интереснее, чем про Китай?!

– А ты не знал Солоника?- задумчиво спросила она.

– Я знал Солоника,- лаконично ответил Артемов, лихорадочно придумывая, каков был Солоник в личном общении.

– Он действительно мертв?

– Как пень,- убежденно ответил Артемов.- И поделом.

– Почему? Он дорого брал?

– Он обидел Котика,- сымпровизировал Артемов.- Он очень сильно обидел Котика. Все вышло из-за этого. Я не последний человек в Москве, но и я не стал бы обижать Котика.

Катя усмехнулась.

– Про Котика я наслышана…

«Интересно, откуда,- подумал Артемов, усмехаясь в ответ.- Я выдумал этого Котика две минуты назад».

За время последующих прогулок – всегда долгих, иногда сопровождавшихся чаепитием в скромной артемовской квартире (родители деликатно исчезали в гости),- Артемов успел рассказать Кате Остапчук несколько кратких, но сочных историй в духе экономических расследований Юлии Латыниной – столь же непонятных и кишащих кликухами. Катю интересовало все: например, ей было очень интересно, как Доренко не боится так ругать Лужкова.

– Смотри,- с нажимом, как непонятливой школьнице, разъяснял Артемов.- Береза проплачивает норильский газ. Так?

– Так,- кивала Катя, хотя о норильском газе слышала впервые.

– А Лебедь в свою очередь проплачивает, чтобы не трогали каспийскую нефть.

– Господи, ему-то что до каспийской нефти?!- округляла глаза Катя.

– Ему – ничего, но он держит все капские глиноземы, а канские глиноземы нужны Сухому, который держит Каспий,- снисходительно пояснял Артемов.- А дальше все просто: Лужок проплачивает Кострому и Вологду, Позгалев в Вологде обеспечивает прикрытие Потанину, Потанин сбрасывает Абрамовичу, а Абрамович заинтересован в том, чтобы на Каспии не было людей Черномырдина. Понятно?

– Теперь понятно,- кивала Катя.

Ее понятливость была феноменальна. Артемов ни за что бы не разобрался в лабиринтах собственного вранья, но хорошо знал, что для убедительности – и это главная особенность нового русского языка,- надо употреблять так называемые глаголы сильного управления без зависимых слов: сбросить, проплатить, сказать… Все проплачивали и сбрасывали неизвестно что, суетились вокруг пустоты, и именно в этом заключалась великая суть виртуального русского бизнеса, до которой и Пелевин не доехал. Кстати, книга с автографом Пелевина (они были немного знакомы, обменивались специальной литературой по Китаю, как обмениваются ею все продвинутые московские китаисты) расположила Катю к Артемову настолько, что последовал поцелуй.

– Слушай,- сказала она ему через неделю, когда роман стремительно летел к главному своему этапу.- Ты обещал однажды, что мог бы меня выручить.

– Смотря чем.

– Понимаешь, я-то сейчас в порядке, но вот на мою подругу серьезно наехали. Она уступила свою машину одному парню – прокатиться. Он прокатился и въехал в чужое новое «вольво». И смылся. Они засекли номер, по номеру вышли на Олю, но она ни в чем не виновата. Понимаешь? Надо сделать так, чтобы они отстали – у нее сейчас нет свободных денег…

Отступать Артемову было некуда. Он вспомнил все, чему его когда-то учили в секции карате, сунул в карман пневматический пистолет и пошел на стрелку вместо Оли. Стрелка была назначена на Профсоюзной, напротив ресторана «Ханой», под большим солнцеобразным памятником Хо Ши Мину. С отвращением чувствуя дрожь в коленях, Артемов вылез из «Таврии», направился к памятнику, по возможности небрежно покручивая на пальце ключи, и прямо под носом доброго вьетнамца обнаружил того, с кем ему предстояло встречаться. Ожидавший тоже был явно напряжен и тоже крутил на пальце ключи. Взглянув друг на друга, оба с облегчением расхохотались. Перед Артемовым стоял его однокурсник Петя Морошкин – простой, широкоплечий и веселый малый, вечно без копейки денег.

– Ты чего, Петь?- спрашивал Артемов, ударяя его по плечу, когда они взяли по пиву в ближайшей забегаловке.

– Да эта… дура моя… взяла отцовский «вольвешник», захотела поездить,- ну, и на светофоре ее этот шибанул. На «девятке». Она сама же была виновата – надо было уступить, а она поперла. Запомнила номер, через ГИБДД выяснила и мне говорит – стребуй, мол, с него бабки. А машина оказалась не его, а хозяйка какая-то ужасно крутая: я, говорит, пришлю к вам своего представителя… Ну, думаю, попал! Я ведь ей не говорю, что я студент. Кто сейчас будет со студентом… Морда у меня, сам видишь, широкая,- я ей дал понять намеками, что с солнцевскими дружу, она варежку и разинула. Не, Коль, она полная дура, но у нее, Коль, такая грудь, что я могу ее пять раз за ночь и еще хочу. Она орет, как десять кошек. Слушай, как хорошо, что это ты-то, Коляныч! Я уже с жизнью прощался!

– Я тоже. Петь, а тебе не кажется странным, что они охотнее всего связываются теперь с бандитами?

– Ну а с кем им связываться, Коляныч? Других профессий не осталось – кино посмотри, книжку почитай… Все либо журналисты, либо киллеры, что, в общем, одно и то же. А что ей работягу любить? Где они, работяги? И потом, они же бабы, Коль. Они надежность любят. Ну какое у нас с тобой будущее? Ты по горло в своем Китае, я – в своей Саудовской Аравии. В лучшем случае третий секретарь посольства, в худшем – преподаватель полуживых языков. А так – все-таки с будущим… прикидываешь?

– Но ты с этой Оли слезь, Петь. Твоя же сама была виновата.

– Да конечно, Коль! Я ей так и скажу, что мы это дело замяли на обоюдке. На обоюдной вине то есть. Каждая чинит свою.

Друзья с облегчением выпили еще по полной кружке и разошлись, еще более укрепив подспудную взаимную симпатию. Теперь на семинарах они здоровались с особенно теплым чувством и крепким рукопожатием. Оля была вне себя от счастья, что с нее слезли, а Петя убедил свою дуру – потратив на это, верно, не одну ночь,- что она должна Бога благодарить, потому что за Олей стояли очень, о-о-очень крутые люди, которые держат всю Москву и аэропорт «Домодедово» в придачу. Иногда Артемову начинало казаться, что все крутые, которые что-либо здесь держат, точно такие же притворяшки, как они с Петей. Во всяком случае, их действия, в которых нельзя было уловить никакой логики, наводили именно на такую мысль.

Приближался Хэллоуин – ведьминский праздник конца октября. Артемов, после истории с Олей награжденный очень профессиональным, но вместе с тем непосредственным и искренним поцелуем, имел основания рассчитывать на более серьезное вознаграждение. Он уже был представлен Катиному отцу, оказавшемуся действительно огромной шишкой, но где и в чем – он так и не понял: впечатляла квартира. Сановитый папа небрежно сунул Артемову пухлую кисть и отдался раздумьям о государственных, видимо, делах. Фамилии «Остапчук» среди виднейших правительственных чиновников Артемов не помнил, но пресса приучила его, что самые главные люди и есть самые законспирированные. Катя тоже сделалась частой гостьей в крошечной комнате Артемова, где он угощал ее китайской едой по древним рецептам, заваривал жасминовый чай («как любил Мао»,- пояснял он небрежно), показывал простые упражнения из древней монастырской гимнастики, учил медитации и гадал ей по Книге перемен. Он знал разное гадание – по руке, по ступне и даже по губам и этому последнему виду предавался с особенным жаром. Катя несколько раз прилегла на его узкую кушетку и многозначительно посетовала на ее малый размер.

На Хэллоуин она попросила Артемова планов не строить:

– Мы идем в гости. К моей подруге.

– К Оле?

– Нет. Оля – журналистка, а знакомить тебя с журналистками я не хочу. Ты мой эксклюзив.

Артемов хотел было отказаться, чтобы усилить в Кате любопытство и влечение: сказать, например, что именно этим вечером он занят. А после этого вечера еще два дня не допускать ее до себя, якобы смывая кровь с рук – естественно, путем медитаций и усиленной гимнастики, возвращающей духу равновесие и чистоту. Один раз он уже воспользовался этим приемом, и Катя добросовестно ждала его трое суток, не звоня и не напоминая о себе. Потом, правда, все равно не выдержала и позвонила первой – это был хороший знак.

В ночь Хэллоуина Артемов нарядился во все черное, пустив на наряд все привезенные из Китая экзотические тряпки. Он ожидал шумного застолья, во время которого они с Катей найдут время уединиться, но не видел греха и в том, чтобы подождать: в конце концов, первый раз с киллером должен быть первым разом. Романтическим и несуетливым. Во время одной из сокольнических прогулок он уже прочел Кате целую лекцию о том, что человек, часто видевший смерть, совсем иначе относится к женской плоти и стремится к ней, словно к бессмертию. При этом он обильно цитировал Мисиму – японскую прозу ему тоже приходилось почитывать, и он в ней ориентировался прилично. Катя трепетала.

Против артемовских ожиданий, Катя отперла дверь своим ключом. В квартире было темно, и только неоновая реклама «Внуковских авиалиний» мигала на соседней крыше.

– Не надо зажигать свет,- сказала Катя с интонациями Мюллера.

– А где подруга?

– Эта квартира наша,- многозначительно ответила Катя, уже в прихожей выгибаясь под его руками и присасываясь к артемовскому рту в еще небывалом, не оставляющем сомнений поцелуе. Язык ее творил чудеса.- Эта квартира наша на всю ночь, и ночь наша, и никакой подруги здесь не будет до полудня… я обо всем договорилась… иди в комнату, я сейчас.

Артемов шагнул в единственную комнату: скромно, почти голо… стол, кровать… видимо, квартира часто служила подобным целям…

– Разбери постель!- крикнула Катя уже из ванной.

…Сказать, чтобы Артемов был вовсе неискушен в делах любовных, значило бы сильно погрешить против истины. Но в его жизни еще не было женщины, которая бы до такой степени все понимала. Он чувствовал ту божественную свободу, когда понимаешь, что можно все,- и наслаждался этой свободой медленно, со вкусом, никуда не спеша и ни о чем не беспокоясь. Сходство характеров оборачивалось сходством темпераментов, все происходило одновременно, не было ни лишнего движения, ни лишнего слова, ни малейшей преграды,- и, продлевая и продлевая первый раз (китайцы в этом смысле продвинулись далеко), Артемов успел мимоходом – поскольку никогда не забывался до полного бездумья – пожалеть Боброва, который лишился, может быть, главного удовольствия в жизни, и безвестного нового русского с его дорогостоящим манто он тоже пожалел и тут же с победительной гордостью подумал, что ведь это он, простой и бедный русский студент, сделал то, что не удалось ни хлыщу с папиной рыбой и джипом, ни нуворишу, ни шоумену,- и гордость его была такова, что он собрал все силы и терзал Катю еще минут двадцать. Впрочем, это медленное и согласное движение с перерывами, с долгими поцелуями и милыми шуточками вроде внезапной щекотки если для кого и было терзанием, то разве что для духов, выползающих к людям в ночь Хэллоуина и завистливо наблюдающих за теми утонченными удовольствиями, которых бестелесные сущности лишены.

– Знаешь,- сказал Артемов.- Я иногда думаю, что бояться смерти – то же самое, что бояться кончить. Тянешь, тянешь… и не без удовольствия… но смысл-то все равно только в этом.

Катя засмеялась в темноте.

– Это у вас, мужиков. У нас все иначе. Кстати, а женщин тебе… не приходилось?

Артемову было так хорошо, что он тоже засмеялся в ответ.

– Катька!- сказал он с нежностью.- Катька, солнце мое! Я думал, ты давно все поняла. Я тебе собирался еще неделю назад сказать, но решил все-таки сегодня.

Руки, обнимавшие Артемова, враз похолодели.

– Ты… догадался? Ты знаешь?- спросила она в ужасе.

– Да о чем?- беззаботно отозвался Артемов.- Это ты должна была догадаться. Я никакой не киллер, Катька. Но, к сожалению, мне про тебя такого нарассказали… что ты с огромными понтами и все такое… Теперь-то я понимаю, что у нас и так бы все было отлично. Я студент, Катя. Простой студент МГУ, факультет ИСАА, группа 412, скромный китаист.

– А этот… авторитет, с Олиной машиной…- Голос у Кати странно одеревенел.- Это тоже трюк? Я же все проверила…

– Катенька, солнце, раньше студенты соблазняли барышень, играя с ними в революцию и в конспирацию. Теперь им приходится косить под крутых. Он такой же студент, как и я. Но согласись, это было весело. И я почему-то убежден, что это тебе не помешает повторить все только что проделанное еще раз… и еще много, много раз…

Артемов не врал, ибо снова ощущал готовность к действиям, но Катя странно замерла, словно не могла осмыслить его слова, а потом порывисто вскочила и кинулась к своей одежде, оставленной в ванной. Там, в заднем кармане джинсов, у нее был мобильный телефон.

– Идиот!- крикнула она сквозь зубы, и потрясенный Артемов не мог не отметить, что голая, на бегу, озаряемая сзади рекламой, она была все-таки необыкновенно хороша.

– Отбой!- кричала она в коридоре.- Все отменяется! Пятый, пятый! Передай им – отбой! Он все врал! Я сама объясню Алпатову, я все объясню… черт…- и в голосе ее послышались злые рыдания.- Нет, нет! Мы его не берем! Я с ним сама, сама… Да нет же, господи! Он совершенно не тот! Он все врал! Ладно, потом,- и мобильник звучно шлепнулся о стену. Похоже, Катя действительно была зла.

Она вернулась в комнату, но не полезла к нему под одеяло, а прижалась к стене напротив. На ней уже был махровый халат – видимо, хозяйский. Даже в скудном освещении мигающей красно-зеленой рекламы и уличных фонарей видно было, как горят ее глаза и какой ненавистью перекосило лицо.

– Сволочь,- сказала она сквозь зубы.- Сволочь… из-за тебя у меня теперь все…

Но вникнуть в смысл ее слов Артемов толком не успел, потому что внизу завыла милицейская сирена, заурчала, разворачиваясь, машина, и, прыгнув к окну, он с убийственной ясностью дурного сна увидел, как два милицейских «форда» стремительно выезжают со двора. А по соседней крыше в мигании рекламы топотал к слуховому оконцу человек, только что державший на прицеле их окно. Позиция, отметил Артемов, была выбрана классно.

– Идиот,- всхлипывала Катя,- сколько людей из-за тебя ночь не спали… Какая операция… Я на самом высоком уровне, самому большому начальству докладывала… Все, теперь сорвалась моя стажировка в Штатах… Меня теперь вообще турнут… Господи, попалась, как первокурсница!

– Так ты…- Артемов все еще не мог прийти в себя и даже не натягивал трусов.- Ты… из РУОПа, что ли?

– Я с Петровки!- с отчаянием в голосе выкрикнула Катя.- А ты идиот и сволочь… голову мне морочил со своей любовью…

– Но Катя,- начал обороняться Артемов,- почему же морочил?

– А про Котика?

– Да я же выдумал этого Котика!- завопил он в тоске, не зная, что сделать, чтобы она ему поверила.

– Да?- с почти девчоночьим ехидством ответила Катя.- А если я сама на него ориентировку читала? Котэ Магарошвили, вор в законе по кличке «Котик», предположительно смотрящий по Свиблову?

– О господи,- Артемов расхохотался, но тут же посерьезнел.- Ну, прости… Но что тут такого неблагородного? Ты не находишь, что с твоей стороны было гораздо хуже… вываживать меня, как рыбу, и потом сдать? Ты понимаешь, что я бы оказался в камере и потом полгода, при ваших-то темпах, доказывал бы, что я не я и лошадь не моя? А что с родителями было бы? А диплом бы я где защищал? На нарах?- Он постепенно разъярялся.- Ты что, не могла по своим каналам проверить, действительно ли я студент?

– Проверила!- с ненавистью орала Катя.- Я все проверила! Ты, может быть, думаешь, что у них у всех так в трудовой книжке и записано – киллер? Они тоже где-то работают… один учился… А из твоей части прислали характеристику, что ты отличный стрелок, и из школы – что ты обладал… большой целеустремленностью…- Она разрыдалась.- И графолог наш… помнишь, ты мне телефон записал своей рукой? Графолог наш сказал, что такой убьет – не поморщится…

В эту секунду Артемов сознавал всю правоту графолога. Все-таки у них там неплохие специалисты.

– Скажи,- спросил он, уже одевшись и собираясь уходить.- Ты меня… никогда… ни секундочки не любила? Все-таки я старался…

– Тебя?- В голосе ее было такое непередаваемое презрение, что Артемов ощутил себя вошью и только тут легко поверил, что она действительно из органов. Больше так разговаривать нигде не умели.- Тебя-а-а? Вот, смотри!- Она достала из кармана брюк бумажник, тот самый, который Артемов видел в ее руках столько раз, и извлекла из потайного кармашка фотографию: ее, только чуть помоложе, совсем девочку, обнимал за плечи громадного роста подполковник с широким добрым лицом. Тупость и надежность не просто заявляли, но криком кричали о себе каждой черточкой этого мужественного лица. В учебке у Артемова был такой прапорщик.

– Да,- сказал Артемов и, не сдержавшись, усмехнулся.- Мы с Бобровым, конечно, отдыхаем. А квартира эта, надо понимать, конспиративная? И многих ты тут уже… накрыла этим способом? (Он хотел добавить – «этим местом», но решил оставаться в рамках, как и учит нас терпеливый Восток.)

– Ты первый,- бросила она с ненавистью.- Мой диплом.

– Не грусти, Катя,- сказал он, открывая дверь.- Облом в начале – хорошая примета. Еще Лю Цзин писал: «Зашла луна – и солнцу путь открыт. Чу, иволга поет! Пойду гулять».

Он даже не хлопнул дверью.

Никогда в жизни Артемов не чувствовал себя таким безнадежно раздавленным. Самое лучшее было – не думать, китайцы и здесь придумали несколько недурных способов саморегуляции, и Артемов попросту фиксировал глазом все происходящее: одинокое такси (денег нет, подумал он, придется пешком), встречного пьяницу, который покачивался на ходу (вот, кому-то хуже, чем мне), красно-зеленый отблеск в мокром асфальте…

Неожиданно около него с визгом затормозил новенький «БМВ». Бронированное стекло опустилось. Оттуда выглянуло до боли знакомое лицо того самого Вани, в гостях у которого началась вся эта история.

– Ну чего, Колек?- окликнул он Артемова с какой-то новой, придурковатой и вместе властной интонацией.- Базар до тебя есть. Мы посмотрели, прикинули – гарный ты хлопец, и ведешь себя хорошо, и шмаляешь помаленьку… С бабой, конечно, облом вышел. Кто ж знал, что она такая… Но насчет тебя мы подумали и решили – подходишь. Садись в тачку, покалякаем о делах наших скорбных…- Ваня глумливо усмехнулся.

Артемов взялся за ручку двери и замер в нерешительности.