Дин Карназес

Эта книга стала международным бестселлером и вдохновила тысячи людей - от тех, кто совсем сторонился спорта, и до продвинутых бегунов-любителей.

🙏🏻 СПАСЕМ ПРОЕКТ "БИЗНЕС-КНИГИ"

Глава 1. Долгая дорога в Санта-Крус

Сон для слабаков.

Кристофер Гайлорд, человек-легенда гонок на выносливость

Долина Напа, Калифорния

Вечер пятницы, 29 сентября 2000 года

Пошатываясь, я плелся по пустынной дороге. Было тихо и тепло. Приближалась полночь. На мне были только шорты и майка, а телефон я засунул в карман рюкзака. Уже несколько часов я не встречал ни души. Полная луна освещала растущие вдоль дороги виноградники, я слышал, как лоза шуршит от легкого ветра. Но был не в состоянии оценить эту картину: я умирал от голода. Я постоянно думал о еде. Накануне вечером я съел тарелку макарон с сыром, большую упаковку соленых крендельков, два банана, энергетический батончик PowerBar и шоколадный эклер. Но после этого прошло уже больше трех часов, а в таких серьезных обстоятельствах, как сейчас, мой организм требует куда больше еды. Причем немедленно.

В моем теле меньше пяти процентов жира, и мне неоткуда черпать запасы. Я придерживаюсь строгой диеты: ем много белка, правильных жиров, сложные углеводы и совсем исключаю рафинированный сахар, но в тот вечер я был вынужден нарушить правила. Я бы не смог выполнить свою задачу без мощного вброса калорий, мне нужно было съесть гамбургер, картошку фри, мороженое, сладкий пирожок или пирожное, иначе моему метаболизму пришел бы конец.

Прямо сейчас организм требовал большую жирную пиццу.

Проблема была в том, что уже несколько часов у меня не было возможности купить еды. Я направлялся на запад через глухие районы Сономы[1], и никакой еды в обозримых окрестностях не было. Все больше удаляясь от цивилизации, я терял шансы на связь с внешним миром, наблюдая, как индикатор сигнала на телефоне приближается к отметке полного отсутствия приема. Полночь подступала, я был совершенно разбит.

Несмотря на голод, мне нравилась тишина этих мест, ночной воздух был сухим и свежим. Я живу в бешеном темпе, а сейчас был редкий момент спокойствия и ясности. Иногда я как зачарованный смотрел на полную луну, освещающую склоны холмов.

Но временами я мог думать только о том, как найти какой-нибудь магазин.

Когда я сегодня уходил с работы чуть раньше обычного, коллеги, знающие о моей другой жизни, похлопывали меня по спине и всячески подбадривали. Еще минуту назад в тщательно выглаженной (хотя и не очень формальной по случаю пятницы) одежде я обсуждал прогнозирование доходов и стратегию развития компании и был полностью погружен в дела. Но я научился в считаные секунды переключаться с работы на отдых. И вот, пританцовывая на ходу, как подросток, которому сложно устоять на месте, я вышел из здания, одержимый радостными мыслями о предстоящих выходных. Мне нравится моя работа, но я обожаю то, чем собирался заняться.

В пять часов вечера я нажал кнопку секундомера, и моя миссия началась. Я стартовал в Калистоге – маленьком пасторальном городке на севере долины Напа. День был теплый и безоблачный, горожане прогуливались по улицам. Один парень, когда я пробегал мимо, чуть приподнял шляпу и сказал: «Приветик!» А женщина, подметавшая дорожку, остановилась и улыбнулась. Они были довольно приветливы, но, судя по тому, как странно на меня смотрели, меня оценивали: мы понимаем, что ничего страшного он тут не натворит, но что же он здесь делает?

Мои родители, жена Джули и дети Александрия и Николас, в общем, вся моя семья вместе со мной обитала в доме на колесах, который мы обычно называли плавбазой… На ближайшие три дня наш Volkswagen должен был стать мозговым центром. Правда, это название подразумевало некоторый порядок и серьезность, которых у нас в штабе не наблюдалось. Наша плавбаза была больше похожа на передвижную комнату смеха, там валялись карты, игрушки, журналы о путешествиях, бинокли и самодельные ловушки для жуков. Между сиденьями можно было найти кусочки печенья с инжиром или золотую рыбку, присыпанную пляжным песком. Здесь было великолепно, совсем не по фэншуй, но нам нравилось.

Готовые макароны с сыром – наш ужин, который легко сделать на маленькой плитке плавбазы. Из-за моей двойной жизни совместные обеды с семьей случались гораздо реже, чем хотелось бы, поэтому этот ужин был для меня особенно ценным, и не важно, слиплись макароны или нет.

Мы ужинали вместе и были похожи на любую другую семью, разве что сидели на отбойнике шоссе. Детям это совсем не казалось странным, они не знали ничего другого, поверьте. Да и родители постепенно привыкли потягивать вино из бумажных стаканчиков, балансируя на узкой перекладине, когда мимо со свистом проносились машины. В тот вечер движение на дороге не было оживленным, и мы очень приятно общались.

Я съел добавку, потом еще, а потом прикончил все, что не доела жена. Затем последовал десерт: два банана, энергетический батончик PowerBar и шоколадный эклер.

– Терпеть не могу срываться сразу после еды, – сказал я, даже не отдышавшись после ужина, – но мне пора.

– Папа, тебя опять не будет всю ночь? – спросила Александрия. Она восторженно смотрела на меня карими глазами, полными любопытства, как будто пыталась понять, почему ее отец, в отличие от многих других пап, такой особенный.

– Да, милая. Но утром мы позавтракаем вместе.

Сейчас мне казалось, что этот разговор был давным-давно, хотя прошло всего несколько часов. До полуночи оставалось совсем немного, мое семейство уже счастливо смотрело сны на плавбазе. А я бежал на запад через Соному по направлению к Петалуме[2].

Петалума – немноголюдное место и совсем не центр культурной жизни, городок больше известен благодаря магазинчикам экономкласса и боулинг-клубам. Однако нужно отдать ему должное, здесь есть «Пицца Круглого стола», одна из величайших сетевых пиццерий на планете.

Другие подобные заведения не столь отзывчивы, у них сложные правила обслуживания: чтобы доставить вам пиццу, они дотошно выспрашивают разные мелочи, например улицу и номер дома. Только представьте, вам обязательно нужно точно назвать, где именно вы находитесь! А «Пицца Круглого стола» доставит заказ почти куда угодно. Уже много лет я испытывал их возможности, и они снова и снова оказывались лучше всех остальных пиццерий.

Я поднялся на небольшой холм, убедился, что сигнал, хотя и очень слабый, есть, и набрал номер.

– «Пицца Круглого стола», – ответил молодой голос. На заднем плане грохотала рок-музыка.

– Мне нужно заказать пиццу.

– Что? Вам нужна пицца?

Интересно, зачем еще можно было звонить в службу доставки «Пиццы Круглого стола»?!

– ДА, Я ХОЧУ ЗАКАЗАТЬ ПИЦЦУ! МНЕ НУЖНА ПИЦЦА!

– Ладно, чувак, незачем так орать.

– Извините.

– Ничего страшного. Я-то знаю, как люди раздражаются по поводу пиццы.

– Я не раздражаюсь, – сказал я очень раздраженным тоном.

– Как скажешь, чувак. Просто поверь, мы привезем тебе самую вкусную пиццу, которую ты только можешь себе представить. Я менеджер. Так что будешь брать?

– Я возьму гавайскую с дополнительным сыром. И дополнительными оливками. И дополнительной ветчиной. А, да, и еще с дополнительными ананасами.

– Дополнительная порция всего? Всё положу. Какого размера?

Коварный вопрос. Мне совсем не хотелось тащить с собой недоеденные куски, но если я закажу слишком мало, то у меня кончится «топливо», и я никогда не доберусь до места назначения до рассвета.

– Сколько стоит большая?

– Пять, вместе со всем, что дополнительно. Сколько вас там празднует?

– Только я. Я возьму большую.

– Ну ты даешь, чувак! Какой же ты, должно быть, голодный.

«Если бы ты только знал», – подумал я.

– У вас есть десерты?

– Вишневый чизкейк. Это просто бомба, я уже успел попробовать сегодня.

– Хорошо, я возьму один.

– Один кусочек?

– Нет же, я хочу целый чертов чизкейк.

– Это грандиозно, чувак!

– Сколько времени займет доставка?

– Минут двадцать-тридцать. Вы торопитесь?

– Нет, не тороплюсь, но мне нужно знать, сколько это займет времени, чтобы сказать вам, где мы сможем встретиться.

– Ну… Дай подумать. Скажем, минут через двадцать пять.

– Тогда встретимся на углу Хайвей 116 и Арнольд Драйв.

– Что, прямо на углу? – спросил он. – Это довольно безлюдный участок шоссе. Какого цвета ваша машина?

– Я без машины, – сказал я. – Но меня очень легко заметить, я единственный, кто бежит здесь.

– Бежит? – Он ненадолго затих. – За тобой кто-то гонится?

– Нет, – засмеялся я.

– Но сейчас полночь, – сказал он.

– Да, поздновато. Именно поэтому мне нужна пицца, я умираю от голода.

– Я понял. – Долгая пауза. – Все очень логично. Еще что-нибудь привезти?

– А есть в городе Starbucks?

– Да, хотя я уверен, они уже закрыты. Но у меня есть запас кофейных зерен, так что я сварю, пока пицца готовится. Просто беги прямо по Хайвей 116, мы определим твое местоположение.

После этого я оставил ему номер телефона, положил трубку и побежал дальше, тараня темноту. Хорошо, что они сами найдут меня, не придется стоять и ждать на углу. Самый верный способ заработать сильные судороги мышц ног – это просто остановиться и стоять на вечернем воздухе.

Я переложил телефон в задний карман рюкзака и вытащил фотографию маленькой девочки. Она выглядела жизнерадостной, несмотря на трубки и датчики по всему телу. Но она была больна, практически при смерти. И я бежал для того, чтобы помочь ее спасти. Я последний раз взглянул на фотографию и аккуратно положил ее обратно.

Ровно двадцать пять минут спустя меня нагнал пыльный пикап с широкими шинами – прибыла моя пицца. За рулем, к моему удивлению, сидел молодой менеджер.

– Чувак! – закричал он, выскакивая из машины. – Ты сумасшедший! Это круто!

Он достал пиццу с пассажирского сиденья и открыл коробку. Это был шедевр: в высоту пицца была почти такая же, как в диаметре, сверху громоздились кусочки ананаса и оливки. Пиццей такого размера можно накормить и слона. Я расплатился, поблагодарил менеджера и приготовился подкрепиться.

– Ты побежишь дальше? – спросил он. – Или подвезти?

– Теперь у меня есть «топливо», – ответил я, держа в руках еду. – Я использую его по назначению.

– Тебе еще далеко бежать?

– Я бегу на побережье, – ответил я.

– На побережье?! – закричал он. – Чувак, до Бодега Бей[3] отсюда еще почти пятьдесят километров, не меньше!

На самом деле я направлялся на пляж в Санта-Крус[4], до него было больше двухсот сорока километров, но мне показалось, что ни один из нас не был готов сейчас посмотреть правде в глаза.

– Не могу поверить, что человек может пробежать пятьдесят километров, – ахнул он, – ты как Карл Льюис[5] или вроде того?

– Ну… да, – ответил я, – как Карл Льюис, только медленнее.

– Где ты будешь спать?

– Я не буду.

– Ты бежишь всю ночь? Это очень круто. Мне нравится. – Он запрыгнул обратно в пикап. – Не могу дождаться, когда расскажу о тебе ребятам в магазине.

И укатил.

Мне понравился этот малый. Для большинства людей, не занимающихся бегом, это занятие в лучшем случае скучное, а в худшем – ужасно тяжелое и бессмысленное. Мне показалось, он был по-настоящему заинтригован моей авантюрой, хотя я понимал, что в обозримом будущем он бегать не начнет.

Я водрузил чизкейк поверх пиццы и побежал дальше. Ел я на ходу – за долгие годы я все больше совершенствовал это умение. Коробку с пиццей и чизкейком я держал в одной руке, другой брал пищу. Это была хорошая тренировка для верхней части туловища. К счастью, у меня хорошо развиты предплечья, поэтому дополнительный вес не проблема. Для удобства я скатал четыре куска пиццы в один большой валик, похожий на огромный итальянский буррито. Уже почти прикончив первое блюдо, я снова услышал звук разболтанной выхлопной трубы – этот шум выдавал пикап разносчика пиццы. Парень забыл отдать мне кофе. Мы заполнили одну из моих бутылочек для воды темной жидкостью, а остальное я выпил. Я пытался ему заплатить, но он отказался от денег.

Уже собираясь уезжать, парень высунул голову из окошка и спросил:

– Слушай, чувак, не против, если я спрошу: зачем ты это делаешь?

– Ох, – ответил я, – мне придется связаться с тобой позже по этому вопросу.

И вот сейчас самое время подумать над этим. Миллионы американцев занимаются бегом. Они делают это, чтобы быть в форме, повысить уровень эндорфинов или для укрепления сердечно-сосудистой системы. В 2003 году в одном из многочисленных марафонов, которые проводят в этой стране, до финиша добежали рекордное количество участников – четыреста шестьдесят тысяч человек. Они вышли за пределы собственной выносливости и пробежали сорок два с лишним километра.

Но есть еще те, кого называют ультрамарафонцами, – небольшая неофициальная группа истинных фанатов бега. Для нас марафонская дистанция – это просто разминка. Мы бегаем гонки по пятьдесят и сто миль (восемьдесят или сто шестьдесят километров). Мы бежим сутки или больше без сна, лишь изредка останавливаясь, чтобы поесть, попить или сходить в туалет. Мы бегаем по Долине Смерти в самый разгар лета, вверх-вниз по горам, на Южном полюсе. Мы заставляем свое тело, разум и дух выносить то, что обычный человек считает пределом боли и напряжения. Я один из тех немногих, кто бегает больше ста шестидесяти километров без отдыха, что, вероятно, делает меня суперультрамарафонцем. Или же просто сумасшедшим. Когда люди слышат, что я одним махом пробежал сто шестьдесят километров, они обязательно задают мне два вопроса. Первый: «Как ты это делаешь?» Второй – тот самый, который задал мне разносчик пиццы: «Зачем?» И ответить на него гораздо сложнее.

Это отличный вопрос, несмотря на то что нельзя дать четкое определение этой зависимости. Джордж Мэллори, участник первых экспедиций на Эверест, предельно кратко ответил на вопрос, почему хочет подняться на него: «Потому что он существует». Кажется, этой фразы, хотя ее нельзя считать ответом, людям достаточно, поэтому она и стала известной. Тем не менее лаконичный ответ Мэллори я очень хорошо понимаю. Когда меня спрашивают, зачем я ночи напролет бегаю на такие невероятные расстояния, мне часто хочется ответить что-то вроде: «Потому что я могу». И это правда, как и то, что спортсмены далеко не всегда занимаются самоанализом. Но это не полный ответ. Его недостаточно даже для меня. У меня были вопросы к самому себе.

Зачем я бегу?

Для кого я бегу?

Куда я бегу?

У каждого бегуна есть своя история. Сейчас вы прочтете мою.

Глава 2. Становление

Из всех животных мальчик – самое неуправляемое существо.

Платон

Лос-Анджелес

1969–1976

Большую часть жизни я бегаю, и одно из моих самых ранних воспоминаний – я бегу домой из детского сада. Я вырос в Лос-Анджелесе в рабочей семье, брат Крейг моложе меня на год, а сестра Пэри – на три.

Отец работал на двух работах, так он мог свести концы с концами. Чтобы облегчить жизнь матери и избавить ее от необходимости каждый день забирать меня из школы домой, я начал бегать.

Сначала по прямому маршруту от школы к дому. Но со временем я начал прокладывать обходные пути по новым районам и неизведанным местам. В школе нужно было хорошо себя вести и сидеть смирно, пока тебе рассказывали, каков мир на самом деле. А когда я бежал домой, то мог исследовать что-то новое, у меня появлялось чувство свободы, которого не было в школе. И поэтому бежать домой было гораздо веселее, чем ходить в школу. Я бегал по улице и изучал мир: я смотрел, как строят дома, наблюдал, как птицы улетают зимовать на юг, видел, как падают листья и как дни становятся короче из-за смены времен года. Ни один учебник не мог сравниться с уроками самой жизни.

В третьем классе я уже участвовал в соревнованиях по бегу на достаточно короткие дистанции, часто не длиннее футбольного поля, и даже сам организовывал их. Я постоянно звал одноклассников в свою компанию, но иногда мне было сложно найти кого-то, согласного бегать со мной. Родственники из Старого Света часто напоминали мне, что греки были прекрасными бегунами и бег на марафонскую дистанцию, в конце концов, появился именно в Греции.

– Константин[6], – говорили они, – ты станешь отличным греческим бегуном, таким же, как твои предки.

За этим следовало традиционное греческое «опа!»[7] и еще одна рюмка узо[8] – так они окончательно определили мою судьбу.

А ту часть истории, в которой говорится, что греческий спортсмен и воин Фидиппид, доставив с Марафонской равнины в Афины известие о победе над персами, упал замертво от усталости, никогда не упоминали[9].

Я становился старше, и мне все больше нравилось испытывать свое небольшое тело разными крайностями. Мне казалось, у меня на подкорке записана необходимость постоянно раздвигать границы собственной выносливости. В том, что касалось физической нагрузки, мне было очень сложно соблюдать умеренность. В одиннадцать лет за неделю, таская все необходимое на себе, я исходил Гранд-Каньон вдоль и поперек и поднялся на гору Уитни – самую высокую вершину Континентальных штатов[10].

Свой двенадцатый день рождения я хотел отметить с бабушкой и дедушкой, но они жили почти за шестьдесят пять километров от нас. Напрягать родителей просьбой отвезти меня я не хотел и решил поехать на велосипеде. Мою тягу к приключениям не ослабило даже то, что я представления не имел, как добираться до дома бабушки с дедушкой. Крейг не поддался на настойчивые уговоры и не поехал со мной, не помогла и попытка дать ему взятку из моих карманных денег. Я засунул деньги обратно в карман, сказал матери, что собираюсь в местный магазин, и взял курс на Пасадену.

Когда я спрашивал дорогу, люди смотрели на меня озадаченно и с беспокойством.

– До нее больше шестидесяти километров, – сказал оператор бензоколонки.

– А в каком направлении мне ехать? – спросил я.

– Думаю, сначала по скоростной автостраде, а потом – на север по шоссе двести десять, – неуверенно ответил он.

Конечно же, я не мог ехать на велосипеде по автостраде, мне нужно было найти путь по городским улицам.

– Ты уверен, что не нужно позвонить родителям? – спросил он.

– Все в порядке, – небрежно ответил я, показывая пальцем на автостраду. – То есть вы считаете, что Пасадена там?

Он кивнул, хотя и выглядел при этом не очень уверенно.

– Спасибо.

Я улыбнулся и отправился на поиски ближайшей городской улицы в том направлении, куда он мне показал. Все складывалось хорошо.

Через десять часов я добрался до Пасадены. Дорога, по которой я ехал, петляла по долине вокруг Лос-Анджелеса, так что сложно сказать, сколько всего километров я проехал. Пару раз я останавливался на заправках, чтобы спросить дорогу, купить газировку или сходить в туалет. Деньги у меня почти закончились, но это не имело никакого значения. Важно было одно: я добрался до Пасадены. И что теперь?

Я не знал ни названия улицы, на которой жили бабушка с дедушкой, ни номера их телефона. И, как выяснилось, они даже жили не в Пасадене, а рядом – в Сан-Марино. Я послонялся по округе и нашел знакомое место – «Галеру» – большой корабль у дорожной развязки, переделанный в закусочную. Мы много раз заходили туда поесть, и я знал, как отсюда добраться до родственников. От «Галеры» до Сан-Марино было около восьми километров.

Подъезжая к дому по грязной дорожке, я испытывал огромное удовлетворение. С тем же чувством я мог стоять на вершине Эвереста или на Луне. Это был лучший день рождения за всю мою жизнь.

К счастью, бабушка с дедушкой были дома. Увидев меня, они одновременно обрадовались и страшно перепугались. Родители, которым мы тут же позвонили, не рассердились, они были рады, что со мной ничего не случилось, и облегченно вздохнули, узнав, что все в порядке. Мне кажется, они были слишком напуганы, поэтому не стали меня ругать. Никто никогда не объяснял мне всю опасность моего поступка, и я надеялся, что родные гордились мною. Бабушка с дедушкой погрузили велосипед в кузов машины и отвезли меня домой, где нас встретила вся семья – двоюродные братья и сестры, тети, дяди, соседи тоже пришли, все собрались на вечеринку в честь моего дня рождения. Играла музыка, мы танцевали, пировали, а взрослые от души выпивали.

Все разговоры на празднике то и дело возвращались к моему путешествию. То, что я только что сделал, было невероятно для ребенка моего возраста, это ощущение придавало мне сил и очень вдохновляло. Все, что мне нужно было сделать, чтобы собрать вокруг себя всю семью и устроить праздник, – проехать на велосипеде или пробежать очень большое расстояние. Это может показаться наивным, но именно такой урок я усвоил в тот день.

Мы взрослели, и Крейг начал считать, что моя упертость становится чрезмерной. И в данном случае его чувства были вполне оправданны, поскольку главным событием выходных для меня всегда была какая-нибудь смелая авантюра. А Пэри, напротив, с пониманием относилась к моим странностям, но всегда заставляла учитывать и ее интересы, независимо от того, как к этому относились другие.

– Если тебе так нравится бегать, продолжай, – сказала она однажды. В этом была она вся: даже ребенком она умела радоваться за других.

Мне действительно очень нравилось бегать, и я продолжил это занятие в средней школе, где и познакомился со своим первым наставником. Там же я больше узнал о том, почему людей привлекает бег на длинные дистанции.

Ходили слухи, что рядовой Джек Мактэвиш мог отжаться, подтянуться и сделать упражнения на пресс больше раз, чем остальные его сослуживцы, включая офицеров. При этом он был еще и быстрее всех. Остальные призывники боялись вставать с ним в пару, потому что его сила и способность к концентрации не оставляли им ничего, кроме позора. У Мактэвиша был очень простой подход к жизни: вставай раньше, тренируйся больше и держись дольше остальных. В те дни, когда он не чувствовал, что выкладывается на все сто, он заставлял себя выкладываться на сто двадцать процентов.

В армии такие самодисциплина и упорство сослужили ему хорошую службу, но, если говорить о нем как о тренере в средней школе, его подход меня пугал. Впрочем, я не думаю, что другие ученики или преподаватели знали наверняка, как к нему относиться. Дело было в Южной Калифорнии в семидесятых годах двадцатого века, и бывший солдат казался немного не на своем месте. Другие учителя носили ожерелья из ракушек, разноцветные футболки и длинные нечесаные волосы. Мактэвиш всегда стригся под ежик. Каждый день, независимо от времени года или обстановки, он одевался одинаково: серые спортивные шорты, тщательно отглаженная белая футболка с треугольным вырезом и легкие черные кроссовки. Он всегда был свежевыбрит, выглядел опрятным и ухоженным. Не имея ни грамма жира, при росте метр семьдесят четыре он весил семьдесят килограммов и был сложен основательно, как древесный ствол. Он напоминал перевернутую грушу.

Тренер Мактэвиш говорил мало, но если открывал рот, то исключительно по делу. Просто так поболтать с ним было абсолютно невозможно.

Первый раз я встретил тренера рядом с мужской раздевалкой, он качал пресс на бетонном полу. Мактэвиш встал, сдавил мою ладонь рукопожатием, посмотрел мне прямо в глаза и представился, а затем, не моргнув глазом, вернулся к упражнениям.

Все члены легкоатлетической команды учились в седьмом или восьмом классе, но тренер всегда обращался с нами как с мужчинами. По его мнению, существовали два типа людей: одни отдавали приказы ему, а другим отдавал приказы он. Мы были счастливы слушаться его.

Подход тренера к бегу отличался от того, что предлагали учебники: он просто ставил нам задачу бежать как можно быстрее до тех пор, пока мы не пересечем финишную прямую. Тренер почти никогда не давал советов и не подбадривал нас. Его любимым наставлением было: «Резче включайся».

Однажды я попытался ему объяснить, что если быстро рвану прямо со старта, то к концу у меня не останется сил.

– Ерунда, – ответил он, – стартуй быстро и финишируй тоже быстро.

Это была одна из немногих длинных фраз, оброненных тренером. И вообще за два года мы вряд ли сказали друг другу больше пятидесяти слов. При этом из всех бегунов нашей команды он говорил со мной чаще всего, как будто отдавая должное моим потенциальным способностям.

Все мое внимание всегда было полностью приковано к нему. Странным образом что-то привлекало меня в его методике обучения. Нужно было выкладываться по полной, и я начинал это понимать и даже получать удовольствие, когда доводил себя бегом до изнеможения. Теория была проста: победа достанется тому, кто будет бежать изо всех сил, тренироваться дольше всех и терпеть до последнего.

На чемпионате Калифорнии по бегу на длинные дистанции – престижном мероприятии, которое проводится в конце сезона на легендарном стадионе колледжа Сан-Антонио, – тренер выдал: «С самого начала беги быстрее, чем все эти олухи». И ушел. Мне казалось, что остальные знали, что делали. Спортсмены из других школ были одеты в одинаковую аккуратную форму для бега, сшитую на заказ из ткани, которая переливалась в утренних лучах солнца. Ребята делали растяжку и ускорения, а затем тихонько советовались со своими тренерами. Создавалось ощущение, что они полностью контролируют ситуацию. Команда нашей школы была одета так же, как тренер: серые спортивные шорты и белые футболки с треугольным вырезом.

Я стоял на старте, и меня трясло от беспокойства и страха, мне казалось, что другие атлеты знали о том, как лучше тренироваться и бегать быстрее, что-то, чего не знал я. Но для меня было очень важно пробежать милю[11] – самую длинную и самую сложную с точки зрения физических усилий соревновательную дистанцию в средней школе. Я знал наверняка: несмотря на незнание формальной стратегии бега, я намного выносливее остальных. Я был уверен, что ни один из участников не старался так, как я, никто не упорствовал так, как я.

Раздался выстрел, и я поступил точно так, как меня научил тренер: сорвался с места так быстро, как только мог. Я бежал, как будто это была не миля, а короткая дистанция. Благодаря такому агрессивному старту я немедленно оказался впереди всех. Наращивая темп, я мчался быстрее молнии, и расстояние между мной и остальными участниками увеличивалось. Я бежал все быстрее и быстрее и вырывался все дальше. В полной сосредоточенности я не заметил, как сорвал ленточку, и все еще продолжал бежать, пока не заметил, что люди машут мне, пытаясь остановить.

Я стоял, согнувшись пополам, и старался восстановить дыхание. Ко мне с поздравлениями подходили участники и тренеры, они говорили что-то вроде: «Никогда раньше не видел, чтобы кто-то так резко срывался с места». Было ясно: моя решительность поставила их в тупик. Но больше это было похоже на узость их мышления. В конце концов, когда все разошлись, тренер незаметно подошел ко мне.

– Отличная работа, дружище, – сказал он. – Как тебе?

Это меня шокировало. Тренер никогда не задавал вопросов.

– Ну, – медленно начал я, – было правильным резко уйти со старта. Все нормально.

Тренер ковырял землю носком кроссовки.

– Если тебе нормально, – сказал он, прищурившись, как Клинт Иствуд, – значит, ты не старался изо всех сил. Должно быть адски больно.

Моего отца перевели в другой город, и мы переехали всей семьей через неделю после этих соревнований. Те слова были последними, что сказал мне тренер, и я до сих пор руководствуюсь ими в своей жизни: если тебе легко, то никаких усилий не требуется и ты не стараешься изо всех сил. Должно быть адски больно.

Глава 3. Беги сердцем

Помнит тот, кто страдает.

Печенье с предсказанием

Южная Калифорния

1976–1977

Моя семья переехала из Лос-Анджелеса в Сан-Клементе, небольшой городок на берегу о��еана на окраине Южной Калифорнии. Он известен тем, что там находился так называемый западный Белый дом – вилла президента Ричарда Никсона. Отец моего друга был начальником службы охраны Никсона и разрешал нам проходить через территорию виллы, чтобы найти лучшее место для серфинга. Иногда бывший президент проезжал мимо в гольф-мобиле Rolls-Royce. «Как водичка сегодня, мальчики?» – бывало, спрашивал он. «Хорошо, мистер президент», – отвечали мы, брали под мышку доски и уходили прочь. Зачем попусту болтать с Никсоном, когда стоит такая отличная погода для серфинга.

Сколько бы я ни занимался серфингом, я все равно любил бегать. Поэтому, когда объявили набор в команду бегунов по пересеченной местности, я тут же рванул пробоваться. Очень быстро я понял, что все спортсмены старших классов делились на два лагеря: те, кто бегал по пересеченной местности, и те, кто бегал по стадиону. Отношение к этому занятию отражало и общий подход к жизни. Парни, которые преодолевали кроссы, считали бегунов по стадиону пустоголовыми неженками. При этом вторые считали тех, кто бегает по пересеченной местности, кучкой атлетов-неудачников.

Первый год в старших классах

Команда бегунов кросса действительно выглядела весьма пестрой толпой: парни плотного сложения с длинными нечесаными волосами, из-за нечастого бритья больше похожие на команду лесорубов, чем бегунов. Они носили свободные шорты, колючие шерстяные носки и лыжные шапочки с начесом, даже если на улице стояла ужасная жара. Одинаковая форма была редкостью.

Стадионные бегуны – высокие, долговязые, с длинными худыми ногами и узкими плечами – преодолевали спринтерские дистанции. Эти ребята носили высокие белые носки, одинаковые тонкие шерстяные джемперы и шорты – такие короткие, что было видно ягодицы. Они всегда выглядели очень аккуратными и ухоженными, даже после пробежки.

Парни, которые бегали кроссы, допоздна зависали в кафе, читали Кафку и Керуака. Они редко говорили о беге, он просто был их делом. При этом те, кто бегал по стадиону, разговаривали только о скорости. Встречаясь в коридоре, они спрашивали друг друга: «Ну что, думаю, сегодня тренировка на скорость?» или «Ты засекал время интервалов в понедельник?» Члены этой сборной редко ложились спать после восьми вечера, даже в выходные. Они проводили какое-то запредельное количество времени, встряхивая руки и ноги и разминаясь. Они делали растяжку до, во время и после тренировки, не говоря уже про обеденный перерыв и общие собрания, а также до и после того, как сходили в туалет. Те, кто бегал кроссы, вообще не делали растяжку.

Стадионники бегали интервалы и вели журналы, куда скрупулезно записывали километраж. Они носили навороченные наручные часы, которые считали круги, и фиксировали время, потраченное на каждый. Они делили милю на четыре части, и время пробега каждого отрезка записывалось отдельно и сравнивалось с предыдущими показателями. У них все было отмерено, распределено и посчитано.

Кроссеры ничего не записывали. Они просто находили маршрут и бежали по нему. Иногда час, иногда три. Все зависело от самочувствия в конкретный день. После пробега они, как правило, занимались чем-то еще, чаще всего серфингом.

Меня больше тянуло к ним, отчасти потому, что я любил серфинг, но больше из-за того, что мне подходил их образ жизни. Во время собеседований с тренерами и капитанами обеих команд я отчетливо понял разницу. Ребята со стадиона принадлежали к закрытому клубу с четкой иерархией. Я чувствовал себя как на допросе и понимал, что меня проверяют. В команде бегунов кросса все было не так, там все были в одной связке. Ребята старались на благо команды, а не ради личных целей. Один мог компенсировать слабые стороны другого, и при этом они поддерживали друг друга, когда команда набирала мало очков, и не пытались ставить друг другу подножку.

Резкий и властный тренер стадионников мистер Билдербек во время собеседования бросил несколько небрежных замечаний в адрес команды кроссеров и, на мой взгляд, перегнул палку. Это было похоже уже не на здоровую конкуренцию, а на открытую зависть. А Беннер Камингз, тренер второй команды, настаивал на том, чтобы я называл его по имени, в отличие от Билдербека, которому явно не нравилось, что я называю его как-то иначе, а не Богом. Беннер говорил со мной на равных и не демонстрировал свое превосходство.

Он заразительно улыбался, был не очень высокого роста – примерно метр семьдесят – и довольно подвижен для человека, которому за шестьдесят. У Беннера была сияющая гладкая кожа, густые темные волосы и широкие брови, которыми он постоянно шевелил при разговоре.

Учащиеся старших классов редко к кому относятся с уважением, даже если это учителя, но Беннера в команде уважали все до единого. Он был для нас больше гуру, чем тренером, его неординарные методы тренировок оказывались невероятно эффективными. Год за годом его команда оказывалась если не первой, то среди первых в лиге.

Сам Беннер был великолепным бегуном, и больше всего на свете ему нравилось тренироваться с командой. Он часто заставлял нас бежать больше полутора километров от школы до пляжа, там мы прятали обувь в кустах и босиком бегали вдоль берега – есть свои плюсы в жизни на юге Калифорнии. Иногда мы бежали по мягкому песку в колонну друг за другом, след в след, и меняли ведущего около каждой спасательной вышки.

А иногда мы вносили разнообразие в наши тренировки и бегали плотными шеренгами по два-три человека.

Больше всего мне нравились пляжные тренировки бега с ускорением по методу Беннера, которые мы называли «догони прибой». На стадионе спортсмены, как ненормальные, бегали стометровки по прямой, засекая время секундомером. Мы же двигались вдоль воды, приближаясь, когда она спадала, а когда волна накатывала на берег, отбегали прочь, всего в нескольких сантиметрах от линии прибоя. Так мы бежали километр за километром. Нас настолько увлекал естественный ритм этой игры, что мы почти не замечали, сколько тратим сил.

Большинство тех, кто бегал кроссы, носили мешковатые шорты для серфинга. Они сильно отличались от традиционных шортов для бега с защит��й паха внутри. Один парень в команде мне сказал, что ему больше нравятся свободные трусы для серфинга, потому что «мальчикам нужен свежий воздух». В этом было разумное зерно, и я тоже стал носить такие.

Кроссы по многим параметрам были противоречивым явлением. Несмотря на то что наш подход к тренировкам казался наплевательским, мы тем не менее серьезно относились к побе��е. Если мы побеждали, наши нетрадиционные методы и развлечения на берегу обсуждались как гениальная тренировочная методика. Если мы проигрывали, нас считали ненормальными.

После тренировок мы всегда шли купаться. Беннеру нравилось плавать, точнее, лежать на воде на спине. Он отплывал туда, где было меньше волн, переворачивался на спину, закрывал глаза и мог так пролежать чуть ли не вечность. Некоторым из нас казалось, что он дремлет, лежа на воде.

Тогда было самое время заниматься бегом, этот вид спорта находился на пике популярности. Выпустив первые кроссовки с амортизирующей подошвой, компания Nike раз и навсегда изменила подход к бегу. Вафельная подошва[12]стала настоящим золотым стандартом в мире беговых кроссовок, но технология изготовления обуви с амортизирующей подошвой принесла в занятия бегом совершенно новый уровень комфорта, добавила мощи и энергии. Я помню свои первые кроссовки Tailwinds[13], и ощущение, которое оставалось от них в руках, и запах прорезиненной подметки, как первую любовь. По вечерам я смотрел повторы телесериала «Остров Гиллигана»[14] и на протяжении всей серии разнашивал кроссовки – надевал их, крутил и мял на ноге.

В средней школе длинной дистанцией считалась миля, в старшей школе мы бегали от двух с половиной до трех миль (от 4 до 4,8 километра), поэтому мне потребовалось довольно быстро повысить выносливость и научиться терпеть. Мое телосложение было далеким от идеального для бегуна – я был плотным и коренастым, а не высоким и худым. Однако все, чего мне не хватало по этой части, я с лихвой компенсировал намерением тренироваться упорнее остальных.

На тренировки я всегда приходил первым, а уходил последним. Часто я не появлялся дома до темноты, но это было нормально, потому что родители работали и тоже приходили домой поздно.

Время шло, и я начал пожинать плоды своих трудов. Раз за разом я приходил к финишу одним из первых и даже выиграл пару соревнований. Ребята из команды стали любя называть меня Карно, и это укрепляло наш командный дух.

Кульминацией сезона тренировок стал заключительный кросс лиги. Наша школа участвовала в острой трехсторонней борьбе с командами Мишен-Вьехо и Лагуна-Бич[15]. Вдобавок ко всему Беннер объявил о выходе на пенсию в конце сезона и хотел закончить карьеру уверенной победой своих подопечных. Мы были последней командой, которую он тренировал.

Это был мой первый год обучения в старших классах, но, несмотря на это, Беннер попросил меня выступить в финальной гонке за сборную школы. Мне было лестно п��инять его предложение, хотя это означало, что придется сразиться с более старшими и сильными спортсменами. Кое-кто из одноклассников считал, что я упускаю возможность выиграть в гонке новичков только за право стать середнячком в сборной. Однако мне показалось, что ребята, с которыми мы бегали кроссы, с уважением отнеслись к тому, что я принес себя в жертву ради великой цели и ради команды.

Мероприятие выпало на субботнее, не характерное для Южной Калифорнии холодное и туманное утро. Отец подбросил меня до стадиона Калифорнийского университета в Ирвайне. Когда-то в старших классах папа и сам бегал за сборную школы, правда, он был спринтером, специализировался на дистанции четыреста метров. В течение сезона он следил за развитием событий и трениров��ами нашей команды, но времени вдаваться в детали у него не было: бедняга, он тратил на дорогу до работы по три часа в день. Папа прекрасно знал, что я обожал нестандартный подход Беннера к тренировкам и преклонялся перед ним и остальными членами команды.

Как всегда, наша команда собралась на небольшом пятачке, где мы обычно расстилали пляжные полотенца и валялись перед гонкой, как стая волков. Иногда мы рассказывали друг другу анекдоты и смеялись, а порой просто лежали и глазели на небо. В то утро мы делились байками про Беннера. Моя любимая история была о том, как он опоздал на собрание, которое вел тренер «стадионников» Билдербек. Беннер тихонько проскользнул через заднюю дверь и сел, он был растрепан, его лицо горело. Билдербек прервал собрание и прямо перед всем коллективом спросил, почему Беннер опоздал.

Беннер жил на окраине города, и, как он объяснил, в его районе отключили электричество.

– То есть ты проспал? – Билдербек пытался подогреть аудиторию.

– Нет, – ответил Беннер, – я не смог выкатить машину из гаража, потому что автоматическая дверь не работала.

– И как же ты тогда попал в школу, Бен?

– Я сделал то, что мог, – сказал Беннер, – я побежал.

У Билдербека отвисла челюсть.

Я никогда не устану слушать эту историю.

Солнце только-только начало пробиваться сквозь утренний туман, когда Беннер повел нас всех вместе к старту. Некоторые спортсмены бормотали себе под нос молитвы или крестились. Я только кусал губу.

Я слишком нервничал и поэтому ничего не ел за последние сутки. Теперь меня тошнило и мышцы были как каменные. Мне нужен был совет Беннера.

– У меня что-то не так с ногами! – сказал я. – Явно что-то не то. Что мне делать?

– Беги настолько хорошо, насколько можешь, – ответил он. – Беги не ногами, беги сердцем.

На каком-то уровне, несмотря на то что я первый год учился в старших классах, до меня дошел смысл: для человеческого организма есть пределы, но человеческий дух их не имеет. Мне не нужны были часы, чтобы установить темп, все, что мне было нужно, – слушать свое сердце. Я собрался, настроился и вышел на старт. Следующие несколько километров серьезно повлияли на всю мою жизнь.

Раздался выстрел, и гонка началась. Сначала трасса – поросшая травой, хорошо ухоженная широкая дорожка – шла прямо. Двое самых сильных бегунов команды, Фогерти и Фрай, сразу вырвались вперед. Я оказался во второй группе и попытался там найти свободное пространство. Но чем больше я пытался, тем теснее становилась группа вокруг меня. Мне нужно было вырваться из нее, или я рисковал, что так и буду бежать со скоростью, которую задавали спортсмены из чужой команды.

Резкий рывок в начале дистанции – очень рискованное дело, это кратковременное ускорение с неопределенными результатами и надеждой, что затраченные на него силы не выйдут тебе боком, когда придет время финишного спурта.

Мне было необходимо пойти на этот риск. Я резко увеличил скорость и вырвался вперед, большинство спортсменов из группы я обогнал, но двое преследовали меня.

Они спрятались за моей спиной, как в тени, и использовали меня как защиту от встречного напора воздуха. Было бы ничего, если бы за мной был один человек, но двое – это уже перебор. Я еще раз ускорился, и мне удалось оторваться от одного из них, но второй все еще держался рядом. Мы обошли изгиб трассы, закрытый деревьями, и в лицо резко подул ветер. От этого я даже почувствовал вес бегуна, который бежал следом, он буквально присосался ко мне, как пиявка. Он бежал так близко, что я чувствовал его дыхание на шее. Из соображений тактики я притормозил в надежде, что он меня обгонит, и тогда я на какое-то время смогу сесть ему на хвост и прятаться за ним от ветра. Но его было не так просто провести. Он снизил скорость вместе со мной и по-прежнему бежал сзади. Теперь, когда я двигался медленнее, мне было слышно остальных спортсменов, которых мы обогнали, они настигали нас.

Трасса спустилась с невысокой насыпи и сузилась, пора было делать следующий шаг. Как только все остальные бегуны приблизились к парню за мной, я включил форсаж и на этот раз вырвался вперед на пустое место, прямо за мной никого не было.

Я опустил голову и начал изо всех сил пробиваться сквозь встречный ветер. Парень, который бежал следом за мной, не смог меня нагнать, и теперь вся остальная группа пристроилась к нему. Это было великолепно!

Смогу ли я выдержать этот темп до конца гонки и не выдохнуться? До финиша оставались полтора километра, и я начал сомневаться. Сердце колотилось так, будто готовилось выпрыгнуть из груди. Я дышал часто и неравномерно, мышцы ныли от боли. Мне пришлось сбросить скорость, чтобы просто не вырубиться на месте, поэтому я притормозил и тащился, мучительно ожидая, когда толпа пронесется мимо меня. Я продул. Я слишком рано начал рваться вперед. Господи, как же это было унизительно!

Но никто не пронесся мимо меня с ревом, было очевидно, что мы все бежали на пределе сил. Дорога под ногами стала мокрой, из-под ног летели комья травы и мусора, когда вдруг впереди замаячил финиш. Если я смогу продержаться, это будет лучшая гонка в моей жизни. Я обнаружил в себе желание бежать еще быстрее, чем раньше. Мне нельзя было сдавать позиции. Это было для меня слишком важно. Я не мог никого пропустить вперед.

Боковым зрением я видел, как трое или четверо спортсменов быстро приближались ко мне. Сейчас они отставали от меня меньше чем на шаг. Затем двое начали обгонять, один – с одной стороны, второй – с другой. Они изо всех сил работали руками и вытягивали шеи вперед.

Они вырвались на шаг или два, отрезав мне путь как глухой стеной. Тут еще один бегун начал обходить меня справа. Я быстро оглянулся назад и увидел, что еще четверо или пятеро бежали прямо за ним. Черт! Пора было прорываться, поэтому я понесся со всех ног.

Но даже тогда я не смог прорваться сквозь стену, которая образовалась передо мной. Я пытался обойти этих ребят справа, затем слева, но все напрасно. Казалось, что они работают сообща и специально перекрыли мне путь.

До финиша оставались двести метров. Люди стояли по обеим сторонам трассы и кричали: «Давай, Карно! Вперед!» «К черту вашу тактику, – думал я. – Если они не дадут мне пройти, я пробегу прямо через них».

На какое-то мгновение между парнями впереди образовался зазор, и я рванул туда. Прямо в этот момент спортсмен справа высоко махнул рукой и въехал мне локтем четко по переносице. Боль была ужасной, но я не позволил ей себя замедлить. Резко тряхнув головой, я еще глубже залез плечами в этот проход, а затем стал пробиваться.

Повсюду летели трава и грязь, и я чувствовал, как по губам, подбородку и майке течет что-то теплое, вероятно, это был пот. Между летящими кусочками грязи и каплями пота проявилась финишная вывеска. Сумасшедшим усилием, в дикой попытке обойти соперников я отчаянно рванул, широко размахивая руками. Вся наша троица, как толкающ��еся скаковые лошади, прорвалась через линию финиша.

Я согнулся, упершись руками в колени, и хватал воздух ртом, так и не зная пока, кто победил. И в этот момент прямо на мне образовалась куча-мала. Кто-то прыгнул на спину, потом еще и еще. На мне висели как минимум человек шесть, и под тяжестью их веса я вжался лицом в траву, в челюсть мне ткнулось чье-то колено, и я слышал, как кто-то вопил: «Победа! Мы победили!»

Мы только что стали победителями одной из самых сложных гонок Южной Калифорнии. Позже я узнал, что несколько соперников пришли на финиш всего на несколько секунд после меня. Если бы хоть один из них оказался впереди, мы бы проиграли.

Я постарался встать на ноги, вытер лицо и сильно испугался, заметив, что тыльная сторона ладони стала ярко-красной. В тот момент, когда я рванул между двух парней на финише, у меня из носа на майку хлынула кровь, и вся грудь была мокрая.

– Ого, – сказал я Фогерти, протягивая ему майку.

Он усмехнулся:

– Ну да, последние тридцать метров ты бежал весь в крови. Народ сходил с ума.

Всей командой мы поднялись на пьедестал и получили медали. Такой гордости я не испытывал никогда в жизни. Этот случай мог соперничать лишь с тем, когда я один несколько лет назад добрался на велосипеде до бабушки с дедушкой за десять часов. Голова могла раскалываться и ничего не соображать, мышцы могли болеть неделями, но ничто не могло заменить чувства гордости, которое возникало от физических достижений. Это чувство я несу в сердце по сей день.

Как же здорово было прийти домой и разделить радость победы с семьей – они так мной гордились! Я подумал, что для них это было неплохим подарком. Пэри восхищалась, глядя на разноцветную медаль, но она прекрасно знала, что значение имело совсем не это металлическое украшение: самым главным, настоящей наградой были те пот и кровь, которые привели меня к победе. Она посмотрела на медаль, затем на меня и сказала: «Как же круто!»

Сезон закончился праздничным банкетом, и меня наградили как «Самого вдохновенного» члена команды. Я до конца так и не понял, как надо понимать эту награду. Звание «Самый вдохновенный» могло означать, что я продемонстрировал решительность и мужество, достойные подражания. Или же что «этот сумасшедший готов был пострадать больше остальных, поэтому нам пришлось что-то ему дать». Мне кажется, оба определения точны.

Беннер уже очень скоро должен был выйти на пенсию, поэтому несколько ребят ушли из команды. Время от времени я где-то сталкивался с ними, и мы даже подтрунивали друг над другом при встрече, но это было уже не то. Мы вместе пережили незабываемый момент, но время идет очень быстро, особенно в старших классах. Позже в том же году я случайно столкнулся с Беннером на пляже. Он как раз выходил из воды. Сморщенная кожа рук и ног говорила о том, что он довольно много времени провел в воде, вероятно, даже вздремнул. Я сказал ему спасибо за совет, который он мне дал перед первенством лиги. Беннер привил мне страстную любовь к бегу, но не менее ценны были его уроки в жизни. Бег – это способ найти внутренний покой, так ��е как и жизнь, прожитая достойно. «Беги сердцем», – говорил он мне.

Чуть позже в тот год я пробежал свой первый марафон. Это была не гонка, а мероприятие по сбору средств для детей из малоимущих семей. Мы, студенты, собирали пожертвования за каждый круг, который пробегали по школьному стадиону. Как правило, те, кто жертвовал деньги, давали по доллару за круг. Большинство одноклассников пробегали от четырех до шести с половиной километров, то есть от десяти до пятнадцати кругов.

Я пробежал сто пять. Это заняло у меня почти шесть часов, но я просто не хотел останавливаться до тех пор, пока не пробегу дистанцию, равную марафонской. Когда я закончил, было уже темно и стадион опустел, остались только преданные друзья, потрясенные моей выносливостью.

Вы бы видели лица людей, когда я сказал им, что они должны сто пять долларов. Большинство поздравляющих меня жертвователей были в шоке. Но были и те, кто недоверчиво поднимал брови, и тогда я сбрасывал обувь и показывал мозоли, после чего они быстро отдавали деньги.

Раньше на стадионе я увидел девушку, показавшуюся мне интересной. Она была сногсшибательна, и… она была вся потная. Большинство школьных «королев красоты» не имели ничего общего ни с бегом, ни с тем, чтобы потеть на публике. Она была красива, но при этом казалось, что ее это нисколько не заботило. Я таращился на нее каждый раз, пробегая очередной круг по стадиону, весь красный и в мыле.

Я узнал, что ее зовут Джули и она первый год учится в старших классах. В конце концов я набрался смелости и пригласил ее в кино. «Бриолин»?[16] «Лихорадка субботнего вечера»?[17] Не могу вспомнить. Все, что я помню, – ее рядом с собой, она пошла со мной на свидание. Все старшеклассники и лучшие спортсмены хотели с ней встречаться. Да, я был атлетом, но не самым обычным. Я не играл ни в бейсбол, ни в американский футбол. Я бегал и занимался серфингом. Я был уверен, что она встречается с защитником университетской сборной, но она была со мной.

Я сходил на первое в жизни свидание и влюбился. Это было не просто мимолетное увлечение старшеклассника – я был по-настоящему, по уши влюблен. Вспоминая сейчас об этом, я думаю, что я такой во всем. Либо все – я отдаю себя на сто процентов, погружаюсь с головой, либо ничего. И любовь не исключение.

Мы были не разлей вода. По греческой традиции, Джули стала частью нашей семьи, и мне казалось, ей нравилось это, даже несмотря на то что она была БАСП[18] в доме шумных греков. Она чувствовала себя непринужденно на семейных праздниках, когда родственники друг над другом подшучивали, били тарелки, танцевали в гостиной, а узо текло рекой.

Как и моя сестра Пэри, Джули была единственной девочкой в семье, поэтому между ними возникла крепкая дружба. Им обеим удавалось сохранять равновесие и спокойствие, даже находясь в окружении властных греческих мужчин. Джули не терялась даже перед дядей – она вела себя бойко и смеялась, даже когда он, крепко выпив, отпускал шовинистские шуточки. Ее находчивость нас сразила. Она выучила несколько слов по-гречески и в наиболее подходящий момент вставляла их в речь, когда противник ни о чем не подозревал.

По окончании сезона гонок по пересеченной местности у меня оставалась единственная возможность официально заниматься: примкнуть к команде, бегающей на стадионе. Сезон там начинался как раз тогда, когда заканчивался наш. Это было все равно что сдаться врагу, но моя любовь к спорту взяла верх.

Билдербек, тренер бегунов по стадиону, взял меня в команду без формальных испытаний. Это было довольно приятно. Но когда я в первый раз столкнулся с ним как с тренером, произошла катастрофа. Я появился на тренировке в первый же день и, как всегда, был без часов. Он дал мне задание пробежать серию интервалов на время. После каждого круга он смотрел на свой секундомер и выкрикивал время, стуча при этом ручкой по планшету.

Меня это раздражало. Я прекрасно справлялся с кроссами и без того, чтобы мне постоянно выкрикивали приказы каждый раз, когда я должен бежать. Поэтому, после того как Билдербек засек время, измерил все показатели, оценил, как я бегаю, и изучил каждый интервал, я сказал, что нет необходимости каждый раз выкрикивать мое время, когда я бегу.

– Но если ты не знаешь свое время, – сказал он, – как ты будешь контролировать скорость?

– Я слушаю свое сердце, – ответил я.

Похоже, это была самая смешная шутка в его жизни. «Он слушает сердце! – вопил он между приступами хохота. – Он слушает сердце!»

Мне захотелось врезать этому мерзавцу. Но вместо этого я ушел со стадиона и убрал подальше кроссовки.

После этого я не бегал пятнадцать лет.

Первый год в старших классах

Команда бегунов кросса действительно выглядела весьма пестрой толпой: парни плотного сложения с длинными нечесаными волосами, из-за нечастого бритья больше похожие на команду лесорубов, чем бегунов. Они носили свободные шорты, колючие шерстяные носки и лыжные шапочки с начесом, даже если на улице стояла ужасная жара. Одинаковая форма была редкостью.

Стадионные бегуны – высокие, долговязые, с длинными худыми ногами и узкими плечами – преодолевали спринтерские дистанции. Эти ребята носили высокие белые носки, одинаковые тонкие шерстяные джемперы и шорты – такие коро��кие, что было видно ягодицы. Они всегда выглядели очень аккуратными и ухоженными, даже после пробежки.

Парни, которые бегали кроссы, допоздна зависали в кафе, читали Кафку и Керуака. Они редко говорили о беге, он просто был их делом. При этом те, кто бегал по стадиону, разговаривали только о скорости. Встречаясь в коридоре, они спрашивали друг друга: «Ну что, думаю, сегодня тренировка на скорость?» или «Ты засекал время интервалов в понедельник?» Члены этой сборной редко ложились спать после восьми вечера, даже в выходные. Они проводили какое-то запредельное количество времени, встряхивая руки и ноги и разминаясь. Они делали растяжку до, во время и после тренировки, не говоря уже про обеденный перерыв и общие собрания, а также до и после того, как сходили в туалет. Те, кто бегал кроссы, вообще не делали растяжку.

Стадионники бегали интервалы и вели журналы, куда скрупулезно записывали километраж. Они носили навороченные наручные часы, которые считали круги, и фиксировали время, потраченное на каждый. Они делили милю на четыре части, и время пробега каждого отрезка записывалось отдельно и сравнивалось с предыдущими показателями. У них все было отмерено, распределено и посчитано.

Кроссеры ничего не записывали. Они просто находили маршрут и бежали по нему. Иногда час, иногда три. Все зависело от самочувствия в конкретный день. После пробега они, как правило, занимались чем-то еще, чаще всего серфингом.

Меня больше тянуло к ним, отчасти потому, что я любил серфинг, но больше из-за того, что мне подходил их образ жизни. Во время собеседований с тренерами и капитанами обеих команд я отчетливо понял разницу. Ребята со стадиона принадлежали к закрытому клубу с четкой иерархией. Я чувствовал себя как на допросе и понимал, что меня проверяют. В команде бегунов кросса все было не так, там все были в одной связке. Ребята старались на благо команды, а не ради личных целей. Один мог компенсировать слабые стороны другого, и при этом они поддерживали друг друга, когда команда набирала мало очков, и не пытались ставить друг другу подножку.

Резкий и властный тренер стадионников мистер Билдербек во время собеседования бросил несколько небрежных замечаний в адрес команды кроссеров и, на мой взгляд, перегнул палку. Это было похоже уже не на здоровую конкуренцию, а на открытую зависть. А Беннер Камингз, тренер второй команды, настаивал на том, чтобы я называл его по имени, в отличие от Билдербека, которому явно не нравилось, что я называю его как-то иначе, а не Богом. Беннер говорил со мной на равных и не демонстрировал свое превосходство.

Он заразительно улыбался, был не очень высокого роста – примерно метр семьдесят – и довольно подвижен для человека, которому за шестьдесят. У Беннера была сияющая гладкая кожа, густые темные волосы и широкие брови, которыми он постоянно шевелил при разговоре.

Учащиеся старших классов редко к кому относятся с уважением, даже если это учителя, но Беннера в команде уважали все до единого. Он был для нас больше гуру, чем тренером, его неординарные методы тренировок оказывались невероятно эффективными. Год за годом его команда оказывалась если не первой, то среди первых в лиге.

Сам Беннер был великолепным бегуном, и больше всего на свете ему нравилось тренироваться с командой. Он часто заставлял нас бежать больше полутора километров от школы до пляжа, там мы прятали обувь в кустах и босиком бегали вдоль берега – есть свои плюсы в жизни на юге Калифорнии. Иногда мы бежали по мягкому песку в колонну друг за другом, след в след, и меняли ведущего около каждой спасательной вышки.

А иногда мы вносили разнообразие в наши тренировки и бегали плотными шеренгами по два-три человека.

Больше всего мне нравились пляжные тренировки бега с ускорением по методу Беннера, которые мы называли «догони прибой». На стадионе спортсмены, как ненормальные, бегали стометровки по прямой, засекая время секундомером. Мы же двигались вдоль воды, приближаясь, когда она спадала, а когда волна накатывала на берег, отбегали прочь, всего в нескольких сантиметрах от линии прибоя. Так мы бежали километр за километром. Нас настолько увлекал естественный ритм этой игры, что мы почти не замечали, сколько тратим сил.

Большинство тех, кто бегал кроссы, носили мешковатые шорты для серфинга. Они сильно отличались от традиционных шортов для бега с защитой паха внутри. Один парень в команде мне сказал, что ему больше нравятся свободные трусы для серфинга, потому что «мальчикам нужен свежий воздух». В этом было разумное зерно, и я тоже стал носить такие.

Кроссы по многим параметрам были противоречивым явлением. Несмотря на то что наш подход к тренировкам казался наплевательским, мы тем не менее серьезно относились к победе. Если мы побеждали, наши нетрадиционные методы и развлечения на берегу обсуждались как гениальная тренировочная методика. Если мы проигрывали, нас считали ненормальными.

После тренировок мы всегда шли купаться. Беннеру нравилось плавать, точнее, лежать на воде на спине. Он отплывал туда, где было меньше волн, переворачивался на спину, закрывал глаза и мог так пролежать чуть ли не вечность. Некоторым из нас казалось, что он дремлет, лежа на воде.

Тогда было самое время заниматься бегом, этот вид спорта находился на пике популярности. Выпустив первые кроссовки с амортизирующей подошвой, компания Nike раз и навсегда изменила подход к бегу. Вафельная подошва[12]стала настоящим золотым стандартом в мире беговых кроссовок, но технология изготовления обуви с амортизирующей подошвой принесла в занятия бегом совершенно новый уровень комфорта, добавила мощи и энергии. Я помню свои первые кроссовки Tailwinds[13], и ощущение, которое оставалось от них в руках, и запах прорезиненной подметки, как первую любовь. По вечерам я смотрел повторы телесериала «Остров Гиллигана»[14] и на протяжении всей серии разнашивал кроссовки – надевал их, крутил и мял на ноге.

В средней школе длинной дистанцией считалась миля, в старшей школе мы бегали от двух с половиной до трех миль (от 4 до 4,8 километра), поэтому мне потребовалось довольно быстро повысить выносливость и научиться терпеть. Мое телосложение было далеким от идеального для бегуна – я был плотным и коренастым, а не высоким и худым. Однако все, чего мне не хватало по этой части, я с лихвой компенсировал намерением тренироваться упорнее остальных.

На тренировки я всегда приходил первым, а уходил последним. Часто я не появлялся дома до темноты, но это было нормально, потому что родители работали и тоже приходили домой поздно.

Время шло, и я начал пожинать плоды своих трудов. Раз за разом я приходил к финишу одним из первых и даже выиграл пару соревнований. Ребята из команды стали любя называть меня Карно, и это укрепляло наш командный дух.

Кульминацией сезона тренировок стал заключительный кросс лиги. Наша школа участвовала в острой трехсторонней борьбе с командами Мишен-Вьехо и Лагуна-Бич[15]. Вдобавок ко всему Беннер объявил о выходе на пенсию в конце сезона и хотел закончить карьеру уверенной победой своих подопечных. Мы были последней командой, которую он тренировал.

Это был мой первый год обучения в старших классах, но, несмотря на это, Беннер попросил меня выступить в финальной гонке за сборную школы. Мне было лестно принять его предложение, хотя это означало, что придется сразиться с более старшими и сильными спортсменами. Кое-кто из одноклассников считал, что я упускаю возможность выиграть в гонке новичков только за право стать середнячком в сборной. Однако мне показалось, что ребята, с которыми мы бегали кроссы, с уважением отнеслись к тому, что я принес себя в жертву ради великой цели и ради команды.

Мероприятие выпало на субботнее, не характерное для Южной Калифорнии холодное и туманное утро. Отец подбросил меня до стадиона Калифорнийского университета в Ирвайне. Когда-то в старших классах папа и сам бегал за сборную школы, правда, он был спринтером, специализировался на дистанции четыреста метров. В течение сезона он следил за развитием событий и тренировками нашей команды, но времени вдаваться в детали у него не было: бедняга, он тратил на дорогу до работы по три часа в день. Папа прекрасно знал, что я обожал нестандартный подход Беннера к тренировкам и преклонялся перед ним и остальными членами команды.

Как всегда, наша команда собралась на небольшом пятачке, где мы обычно расстилали пляжные полотенца и валялись перед гонкой, как стая волков. Иногда мы рассказывали друг другу анекдоты и смеялись, а порой просто лежали и глазели на небо. В то утро мы делились байками про Беннера. Моя любимая история была о том, как он опоздал на собрание, которое вел тренер «стадионников» Билдербек. Беннер тихонько проскользнул через заднюю дверь и сел, он был растрепан, его лицо горело. Билдербек прервал собрание и прямо перед всем коллективом спросил, почему Беннер опоздал.

Беннер жил на окраине города, и, как он объяснил, в его районе отключили электричество.

– То есть ты проспал? – Билдербек пытался подогреть аудиторию.

– Нет, – ответил Беннер, – я не смог выкатить машину из гаража, потому что автоматическая дверь не работала.

– И как же ты тогда попал в школу, Бен?

– Я сделал то, что мог, – сказал Беннер, – я побежал.

У Билдербека отвисла челюсть.

Я никогда не устану слушать эту историю.

Солнце только-только начало пробиваться сквозь утренний туман, когда Беннер повел нас всех вместе к старту. Некоторые спортсмены бормотали себе под нос молитвы или крестились. Я только кусал губу.

Я слишком нервничал и поэтому ничего не ел за последние сутки. Теперь меня тошнило и мышцы были как каменные. Мне нужен был совет Беннера.

– У меня что-то не так с ногами! – сказал я. – Явно что-то не то. Что мне делать?

– Беги настолько хорошо, насколько можешь, – ответил он. ��� Беги не ногами, беги сердцем.

На каком-то уровне, несмотря на то что я первый год учился в старших классах, до меня дошел смысл: для человеческого организма есть пределы, но человеческий дух их не имеет. Мне не нужны были часы, чтобы установить темп, все, что мне было нужно, – слушать свое сердце. Я собрался, настроился и вышел на старт. Следующие несколько километров серьезно повлияли на всю мою жизнь.

Раздался выстрел, и гонка началась. Сначала трасса – поросшая травой, хорошо ухоженная широкая дорожка – шла прямо. Двое самых сильных бегунов команды, Фогерти и Фрай, сразу вырвались вперед. Я оказался во второй группе и попытался там найти свободное пространство. Но чем больше я пытался, тем теснее становилась группа вокруг меня. Мне нужно было вырваться из нее, или я рисковал, что так и буду бежать со скоростью, которую задавали спортсмены из чужой команды.

Резкий рывок в начале дистанции – очень рискованное дело, это кратковременное ускорение с неопределенными результатами и надеждой, что затраченные на него силы не выйдут тебе боком, когда придет время финишного спурта.

Мне было необходимо пойти на этот риск. Я резко увеличил скорость и вырвался вперед, большинство спортсменов из группы я обогнал, но двое преследовали меня.

Они спрятались за моей спиной, как в тени, и использовали меня как защиту от встречного напора воздуха. Было бы ничего, если бы за мной был один человек, но двое – это уже перебор. Я еще раз ускорился, и мне удалось оторваться от одного из них, но второй все еще держался рядом. Мы обошли изгиб трассы, закрытый деревьями, и в лицо резко подул ветер. От этого я даже почувствовал вес бегуна, который бежал следом, он буквально присосался ко мне, как пиявка. Он бежал так близко, что я чувствовал его дыхание на шее. Из соображений тактики я притормозил в надежде, что он меня обгонит, и тогда я на какое-то время смогу сесть ему на хвост и прятаться за ним от ветра. Но его было не так просто провести. Он снизил скорость вместе со мной и по-прежнему бежал сзади. Теперь, когда я двигался медленнее, мне было слышно остальных спортсменов, которых мы обогнали, они настигали нас.

Трасса спустилась с невысокой насыпи и сузилась, пора было делать следующий шаг. Как только все остальные бегуны приблизились к парню за мной, я включил форсаж и на этот раз вырвался вперед на пустое место, прямо за мной никого не было.

Я опустил голову и начал изо всех сил пробиваться сквозь встречный ветер. Парень, который бежал следом за мной, не смог меня нагнать, и теперь вся остальная группа пристроилась к нему. Это было великолепно!

Смогу ли я выдержать этот темп до конца гонки и не выдохнуться? До финиша оставались полтора километра, и я начал сомневаться. Сердце колотилось так, будто готовилось выпрыгнуть из груди. Я дышал часто и неравномерно, мышцы ныли от боли. Мне пришлось сбросить скорость, чтобы просто не вырубиться на месте, поэтому я притормозил и тащился, мучительно ожидая, когда толпа пронесется мимо меня. Я продул. Я слишком рано начал рваться вперед. Господи, как же это было унизительно!

Но никто не пронесся мимо меня с ревом, было очевидно, что мы все бежали на пределе сил. Дорога под ногами стала мокрой, из-под ног летели комья травы и мусора, когда вдруг впереди замаячил финиш. Если я смогу продержаться, это будет лучшая гонка в моей жизни. Я обнаружил в себе желание бежать еще быстрее, чем раньше. Мне нельзя было сдавать позиции. Это было для меня слишком важно. Я не мог никого пропустить вперед.

Боковым зрением я видел, как трое или четверо спортсменов быстро приближались ко мне. Сейчас они отставали от меня меньше чем на шаг. Затем двое начали обгонять, один – с одной стороны, второй – с другой. Они изо всех сил работали руками и вытягивали шеи вперед.

Они вырвались на шаг или два, отрезав мне путь как глухой стеной. Тут еще один бегун начал обходить меня справа. Я быстро оглянулся назад и увидел, что еще четверо или пятеро бежали прямо за ним. Черт! Пора было прорываться, поэтому я понесся со всех ног.

Но даже тогда я не смог прорваться сквозь стену, которая образовалась передо мной. Я пытался обойти этих ребят справа, затем слева, но все напрасно. Казалось, что они работают сообща и специально перекрыли мне путь.

До финиша оставались двести метров. Люди стояли по обеим сторонам трассы и кричали: «Давай, Карно! Вперед!» «К черту вашу тактику, – думал я. – Если они не дадут мне пройти, я пробегу прямо через них».

На какое-то мгновение между парнями впереди образовался зазор, и я рванул туда. Прямо в этот момент спортсмен справа высоко махнул рукой и въехал мне локтем четко по переносице. Боль была ужасной, но я не позволил ей себя замедлить. Резко тряхнув головой, я еще глубже залез плечами в этот проход, а затем стал пробиваться.

Повсюду летели трава и грязь, и я чувствовал, как по губам, подбородку и майке течет что-то теплое, вероятно, это был пот. Между летящими кусочками грязи и каплями пота проявилась финишная вывеска. Сумасшедшим усилием, в дикой попытке обойти соперников я отчаянно рванул, широко размахивая руками. Вся наша троица, как толкающиеся скаковые лошади, прорвалась через линию финиша.

Я согнулся, упершись руками в колени, и хватал воздух ртом, так и не зная пока, кто победил. И в этот момент прямо на мне образовалась куча-мала. Кто-то прыгнул на спину, потом еще и еще. На мне висели как минимум человек шесть, и под тяжестью их веса я вжался лицом в траву, в челюсть мне ткнулось чье-то колено, и я слышал, как кто-то вопил: «Победа! Мы победили!»

Мы только что стали победителями одной из самых сложных гонок Южной Калифорнии. Позже я узнал, что несколько соперников пришли на финиш всего на несколько секунд после меня. Если бы хоть один из них оказался впереди, мы бы проиграли.

Я постарался встать на ноги, вытер лицо и сильно испугался, заметив, что тыльная сторона ладони стала ярко-красной. В тот момент, когда я рванул между двух парней на финише, у меня из носа на майку хлынула кровь, и вся грудь была мокрая.

– Ого, – сказал я Фогерти, протягивая ему майку.

Он усмехнулся:

– Ну да, последние тридцать метров ты бежал весь в крови. Народ сходил с ума.

Всей командой мы поднялись на пьедестал и получили медали. Такой гордости я не испытывал никогда в жизни. Этот случай мог соперничать лишь с тем, когда я один несколько лет назад добрался на велосипеде до бабушки с дедушкой за десять часов. Голова могла раскалываться и ничего не соображать, мышцы могли болеть неделями, но ничто не могло заменить чувства гордости, которое возникало от физических достижений. Это чувство я несу в сердце по сей день.

Как же здорово было прийти домой и разделить радость победы с семьей – они так мной гордились! Я подумал, что для них это было неплохим подарком. Пэри восхищалась, глядя на разноцветную медаль, но она прекрасно знала, что значение имело совсем не это металлическое украшение: самым главным, настоящей наградой были те пот и кровь, которые привели меня к победе. Она посмотрела на медаль, затем на меня и сказала: «Как же круто!»

Сезон закончился праздничным банкетом, и меня наградили как «Самого вдохновенного» члена команды. Я до конца так и не понял, как надо понимать эту награду. Звание «Самый вдохновенный» могло означать, что я продемонстрировал решительность и мужество, достойные подражания. Или же что «этот сумасшедший готов был пострадать больше остальных, поэтому нам пришлось что-то ему дать». Мне кажется, оба определения точны.

Беннер уже очень скоро должен был выйти на пенсию, поэтому несколько ребят ушли из команды. Время от времени я где-то сталкивался с ними, и мы даже подтрунивали друг над другом при встрече, но это было уже не то. Мы вместе пережили незабываемый момент, но время идет очень быстро, особенно в старших классах. Позже в том же году я случайно столкнулся с Беннером на пляже. Он как раз выходил из воды. Сморщенная кожа рук и ног говорила о том, что он довольно много времени провел в воде, вероятно, даже вздремнул. Я сказал ему спасибо за совет, который он мне дал перед первенством лиги. Беннер привил мне страстную любовь к бегу, но не менее ценны были его уроки в жизни. Бег – это способ найти внутренний покой, так же как и жизнь, прожитая достойно. «Беги сердцем», – говорил он мне.

Чуть позже в тот год я пробежал свой первый марафон. Это была не гонка, а мероприятие по сбору средств для детей из малоимущих семей. Мы, студенты, собирали пожертвования за каждый круг, который пробегали по школьному стадиону. Как правило, те, кто жертвовал деньги, давали по доллару за круг. Большинство одноклассников пробегали от четырех до шести с половиной километров, то есть от десяти до пятнадцати кругов.

Я пробежал сто пять. Это заняло у меня почти шесть часов, но я просто не хотел останавливаться до тех пор, пока не пробегу дистанцию, равную марафонской. Когда я закончил, было уже темно и стадион опустел, остались только преданные друзья, потрясенные моей выносливостью.

Вы бы видели лица людей, когда я сказал им, что они должны сто пять долларов. Большинство поздравляющих меня жертвователей были в шоке. Но были и те, кто недоверчиво поднимал брови, и тогда я сбрасывал обувь и показывал мозоли, после чего они быстро отдавали деньги.

Раньше на стадионе я увидел девушку, показавшуюся мне интересной. Она была сногсшибательна, и… она была вся потная. Большинство школьных «королев красоты» не имели ничего общего ни с бегом, ни с тем, чтобы потеть на публике. Она была красива, но при этом казалось, что ее это нисколько не заботило. Я таращился на нее каждый раз, пробегая очередной круг по стадиону, весь красный и в мыле.

Я узнал, что ее зовут Джули и она первый год учится в старших классах. В конце концов я набрался смелости и пригласил ее в кино. «Бриолин»?[16] «Лихорадка субботнего вечера»?[17] Не могу вспомнить. Все, что я помню, – ее рядом с собой, она пошла со мной на свидание. Все старшеклассники и лучшие спортсмены хотели с ней встречаться. Да, я был атлетом, но не самым обычным. Я не играл ни в бейсбол, ни в американский футбол. Я бегал и занимался серфингом. Я был уверен, что она встречается с защитником университетской сборной, но она была со мной.

Я сходил на первое в жизни свидание и влюбился. Это было не просто мимолетное увлечение старшеклассника – я был по-настоящему, по уши влюблен. Вспоминая сейчас об этом, я думаю, что я такой во всем. Либо все – я отдаю себя на сто процентов, погружаюсь с головой, либо ничего. И любовь не исключение.

Мы были не разлей вода. По греческой традиции, Джули стала частью нашей семьи, и мне казалось, ей нравилось это, даже несмотря на то что она была БАСП[18] в д��ме шумных греков. Она чувствовала себя непринужденно на семейных праздниках, когда родственники друг над другом подшучивали, били тарелки, танцевали в гостиной, а узо текло рекой.

Как и моя сестра Пэри, Джули была единственной девочкой в семье, поэтому между ними возникла крепкая дружба. Им обеим удавалось сохранять равновесие и спокойствие, даже находясь в окружении властных греческих мужчин. Джули не терялась даже перед дядей – она вела себя бойко и смеялась, даже когда он, крепко выпив, отпускал шовинистские шуточки. Ее находчивость нас сразила. Она выучила несколько слов по-гречески и в наиболее подходящий момент вставляла их в речь, когда противник ни о чем не подозревал.

По окончании сезона гонок по пересеченной местности у меня оставалась единственная возможность официально заниматься: примкнуть к команде, бегающей на стадионе. Сезон там начинался как раз тогда, когда заканчивался наш. Это было все равно что сдаться врагу, но моя любовь к спорту взяла верх.

Билдербек, тренер бегунов по стадиону, взял меня в команду без формальных испытаний. Это было довольно приятно. Но когда я в первый раз столкнулся с ним как с тренером, произошла катастрофа. Я появился на тренировке в первый же день и, как всегда, был без часов. Он дал мне задание пробежать серию интервалов на время. После каждого круга он смотрел на свой секундомер и выкрикивал время, стуча при этом ручкой по планшету.

Меня это раздражало. Я прекрасно справлялся с кроссами и без того, чтобы мне постоянно выкрикивали приказы каждый раз, когда я должен бежать. Поэтому, после того как Билдербек засек время, измерил все показатели, оценил, как я бегаю, и изучил каждый интервал, я сказал, что нет необходимости каждый раз выкрикивать мое время, когда я бегу.

– Но если ты не знаешь свое время, – сказал он, – как ты будешь контролировать скорость?

– Я слушаю свое сердце, – ответил я.

Похоже, это была самая смешная шутка в его жизни. «Он слушает сердце! – вопил он между приступами хохота. – Он слушает сердце!»

Мне захотелось врезать этому мерзавцу. Но вместо этого я ушел со стадиона и убрал подальше кроссовки.

После этого я не бегал пятнадцать лет.

Пэри, моя младшая сестра

В конце концов колледж я окончил и больше благодаря силе воли и упорному труду, нежели эрудиции. После потери сестры мне казалось неправильным и дальше сидеть на шее у родителей и заставлять их оплачивать мое обучение. Я начал зарабатывать на собственное образование: гонялся за стипендиями и грантами, работал в университетском медицинском центре. Я не был самым умным, зато мало кто работал с большим рвением.

Теперь вечеринки заняли последнее место в списке моих интересов.

К тому моменту я уже несколько лет не бегал, но тем не менее не прекращал занятий спортом. Это были скалолазание и подводное плавание, но основное мое внимание сосредоточилось, конечно же, на виндсерфинге… После нескольких побед на соревнованиях мое фото попало на обложки журналов, а спонсорская помощь помогла оплачивать счета за обучение.

Когда после выпускных экзаменов декан сообщил мне, что я отличник, я удивился и поначалу принял это за шутку. Для меня было очевидно, что такое почетное звание должно принадлежать моим более способным одноклассникам. Конечно, у меня были хорошие оценки, но исключительно как результат тех усилий, что я прилагал. Учеба давалась мне тяжело: чтобы просто успевать по программе, мне приходилось работать в два раза больше остальных. Но что да, то да – окончил обучение я в числе лучших.

После получения диплома бакалавра я поступил в магистратуру Калифорнийского политехнического университета в Сан-Луис-Обиспо. После магистратуры наступил черед Школы бизнеса и управления Макларен Университета Сан-Франциско. Теперь я гораздо серьезнее относился к учебе, что удивляло даже меня самого. Мне больше нравилось карабкаться по корпоративной лестнице, чем по скалам.

Пока я учился в колледже, мы с Джули были вместе. Гибель Пэри сблизила нас еще больше. Джули получила диплом, вернулась в Калифорнию и вскоре после этого вышла за меня замуж. Мы отлично устроились в Сан-Франциско – городе, который оба любили. Я начал строить карьеру в отделе маркетинга медицинской компании, прилично зарабатывал, и мы жили счастливо, как идеальная семья яппи[19]. Мысли о прошлом постепенно улетучивались, я старался не думать ни о чем, кроме настоящего. В тот момент меня все устраивало, по крайней мере ��астолько, насколько я мог оценить.

Однако время шло, работа начала меня напрягать все сильнее, и даже возможность оплачивать большие взносы за машину и жилье не облегчала это давление. Мне все больше приедались и командировки, и долгие часы на встречах, деловых ужинах, коктейлях. Сначала все это было очень впечатляюще, но в какой-то момент я почувствовал внутреннюю пустоту. Мне чего-то не хватало в жизни.

Я не испытывал от работы того удовлетворения, которое, как мне казалось, обязательно должно присутствовать. Ну и что с того, что у меня была степень магистра бизнес-администрирования и шестизначная зарплата? Я не мог заполнить работой тот вакуум, который образовался в моей жизни. Я подспудно начал стремиться заполнить эту пустоту, хотя даже и не представ��ял чем.

Однажды, в канун моего тридцатилетия, я занимался обычным на тот момент делом – мечтал о несбывшемся, как телефонный звонок внезапно выдернул меня из моих грез.

– Дин, это доктор Найш.

Найш был СЕО крупной компании, которую мы уже несколько месяцев пытались привлечь в качестве клиента.

– Совет директоров обдумал ваше предложение, и я счастлив сообщить, что мы готовы заключить с вами контракт.

Я изо всех сил сжал кулак, чтобы не завопить от восторга.

– Мы будем рады с вами работать, ребята, – продолжал Найш, – я попрошу помощника назначить встречу на этой неделе.

– Ура! – закричал я, как только повесил трубку. Нашей компании позарез был нужен этот контракт, и такую новость стоило отпраздновать. Я позвонил начальнику, чтобы передать ему это известие.

– Да-а-а! – закричал он в трубку.

Мне было слышно, как он нажимает кнопки на калькуляторе.

– Ты знаешь, какая премия тебя ждет?!

Внезапно я почувствовал себя вымотанным, осознал, что мне все равно: премия могла быть большой, но давление, которое я испытывал на работе, было гораздо больше. Каждый день на меня сыпались десятки голосовых сообщений и сотни электронных писем, я едва успевал справляться с обрушивающимся на меня валом. В какой-то момент эта суета начала управлять мной, а я просто изо дня в день реагировал на происходящие события. Я ни к чему не стремился по собственной воле и не чувствовал удовлетворения от проделанной работы. Поначалу деньги имели значение, потому что у меня раньше их не было, но теперь, когда мне удалось сделать небольшие накопления, я осознал, что в жизни должно быть что-то большее, чем постоянное стремление пополнять эти запасы.

Большую часть взрослой жизни я только и делал, что успевал точно в срок закончить одно дело и тут же гнался за новым. Прошло уже так много времени с тех пор, как я в последний раз размышлял о жизни, что я уже не был уверен, что именно оставалось для меня важным. Жизнь летела так быстро, что у меня не было времени заглянуть внутрь себя. Мне казалось, что все вокруг плыли на той же глубине и их это устраивало. Всех нас завертел круговорот важных встреч и дорогих обедов, переговоров, в которых нельзя уступить, выгодных сделок, которые проворачивались в шикарных гостиницах, где вешалки для полотенец с подогревом, а махровые халаты украшены монограммами. Я постепенно привык к жизни в высшем обществе, к премиям и персональным финансовым бонусам. Появлялись все новые привилегии, и мое будущее выглядело блестяще. Но чувство, что мне чего-то не хватает, не отступало, я больше не мог его не замечать. Я двигался быстро, в этом я был уверен, но вперед ли? Мне нужны были ясность и осмысленность движения, и, возможно, мне не хватало приключений.

Что-то надломилось во мне в тридцатый день рождения. Утром Джули принесла завтрак в постель, что было очень приятно.

– С днем рождения, дорогой, – она улыбнулась и налила мне кофе, – ты можешь поверить, что тебе тридцать?

Этот простой вопрос, безобидно слетевший с ее губ, вогнал меня в абсолютный ступор. Впервые в жизни я осознал: мне тридцать лет! Как такое возможно? Мне казалось, что я еще даже не начинал жить. Как так получилось, что мне уже тридцать? На что ушли годы?

В тот момент я начал осознавать, что тратил жизнь впустую. Все, что имело для меня значение, – дружба и поиски нового, саморазвитие и чувство значимости – все исказилось под действием денег и вещей, на которые я их тратил. Я разочаровался в прелестях корпоративной жизни. Мне остро не хватало места, где я мог бы стать ближе к природе, познать свои возможности, подальше от офиса компании в здании корпорации в большом городе с переполненными торговыми центрами и людьми, которые оценивают других по машине (а у меня, конечно же, был новый Lexus).

Мне было необходимо пространство, где я мог бы свободно вздохнуть, разобраться с собой и понять в итоге, что для меня самое значимое в жизни. Я искал возможность раскрыть глаза и свежим взглядом посмотреть на мир.

– Милый, все в порядке? – спросила Джули. – Ты выглядишь так, как будто ты очень далеко отсюда.

– Нет, не в порядке, – ответил я. – Я запутался. Мне кажется, я застрял в повседневной рутине. Я работаю по двенадцать часов в день, и я не понимаю, что для меня действительно важно. Я боюсь, что через тридцать лет я проснусь на том же месте, где сейчас, только я буду лысым и весь в морщинах… и очень толстым. И мне горько.

– Ой, – сказала она, – может, кофе слишком крепкий?

– Вчера в газете я прочитал историю о покорителе Эвереста, который первым взошел туда без дополнительного кислорода, – сказал я. – Все считали, что почти невозможно подняться на самую высокую гору в мире без кислородных баллонов, но этот парень пошел и сделал это. После восхождения журналист спросил его, зачем же он пошел туда умирать, и знаешь, что он ответил? «Я пошел туда не умирать, я поднялся туда, чтобы жить».

Джули вежливо слушала меня, но я видел, что она не совсем понимает.

– Мне не хватает моей сестры, – сказал я, – я скучаю по тем временам, когда мы были рядом. Я хочу снова собрать вместе всю семью. Меня тошнит от того, что работа стала центром моей жизни, она меня разрушает. Мне чего-то не хватает. Тридцать лет – не рано для кризиса среднего возраста?

Остаток дня мы болтались по городу и не особо много сказали друг другу. Мы остановились пообедать в открытом кафе, и я немного поковырялся в еде.

Вечером я встретился с друзьями пропустить стаканчик в ночном клубе Paragon в Марине – модном районе Сан-Франциско. Город веселился, и все популярные бары ломились от таких, как я, напыщенных молодых профессионалов. Джули не была фанатом ночных разгулов, поэтому ушла домой пораньше. Я остался с ребятами и впервые за очень долгое время довольно сильно напился. В какой-то момент с одним из моих друзей поздоровалась красивая женщина, и он представил меня ей:

– Это Дин. Ему сегодня тридцать.

Я смутился от такого заявления и очень понадеялся, что женщина проигнорирует его. Но нет.

– Ну, привет, Дин, – сказала она, весьма любезно пожимая мне руку, – как оно, когда тебе тридцать?

«Весьма удручающе», – подумал я. Но вслух сказал: «Отлично!» – и лицемерно улыбнулся, растянув пьяный рот во всю физиономию.

Незнакомка, которая тоже жила в Сан-Франциско и работала в центре города, сказала, что очень редко бывает в барах. В этом я усомнился и купил ей выпить. Затем она угостила меня. Мы выпили за мой день рожденья. Где-то на задворках разума, в еще трезвой его части, я понимал, куда все идет, и совсем не хотел этого.

Ну и я был пьян. И подавлен. А девушка выглядела очень милой. Музыканты играли джаз, и бар пульсировал в такт музыке. Мы покачивались в танце, болтали, и довольно скоро она уже прижималась ко мне, а на лице ее светилась соблазнительная улыбка.

– Я хочу сделать признание, – умудрился выговорить я, – я женат.

– Я знаю, – она улыбнулась, – я видела у тебя на пальце кольцо. Я тоже замужем.

Она подняла левую руку и показала на пальце перстень с большим камнем.

– Ну что, именинник, я могу угостить тебя еще бокалом? – Она снова прижалась ко мне.

У меня голова шла кругом.

– Запомни эту мысль, – сказал я, – я сбегаю в туалет.

Я шел через толпу и тут услышал голос сердца. Дойдя до туалета, я не остановился, а продолжил идти и прошел на кухню. Там за газовыми плитами и холодильниками был выход, через который в бар доставляли продукты. Я толкнул дверь и, пройдя через задний двор мимо остатков еды и мусора, вышел на улицу.

И пошел дальше.

Ночь была прохладной, и я почти сразу пришел в себя. На улицах Сан-Франциско стояла тишина, которую нарушал только отраженный далекий гул сирены на мосту Золотые Ворота. По улицам ползли светлые полосы тумана, луна выглянула, а затем скрылась за облаками. Было поздно и темно, и я успокоился, как только вышел из бара.

Мой дом находился в нескольких кварталах от заведения, и, когда я добрался туда, увидел, что Джули не выключила свет над крыльцом. Наш дом, построенный в викторианском стиле, манил теплом и ощущением безопасности. Я начал подниматься по лестнице точно так же, как я делал уже тысячу раз, но прошел только несколько ступеней. Этой ночью что-то было по-другому, что-то щелкнуло внутри меня: я не собирался ни проверять почту, ни ложиться в теплую удобную постель, я был полон решимости изменить и завтрашнее утро тоже. Я не появлюсь завтра в офисе как обычно, только чтобы пожать руки коллегам и поболтать о том, как работа взяла верх и как у нас в жизни не осталось времени ни на что, кроме нее.

Я не намерен терпеть это дальше. Это моя жизнь, и, черт возьми, я хочу прожить ее по моим правилам! За эти годы я ослаб, утратил хватку, но все должно измениться сегодня ночью.

Через темный гараж я осторожно прошел на заднее крыльцо, где у меня стояли кроссовки для работы в саду. На некоторое время я задумался: что же еще мне надеть? Немного поразмышляв, я расстегнул ремень и снял брюки, на мне были удобные свободные короткие трусы. Я снял свитер и остался в одной майке. Проблема была с носками: это были черные шелковые носки до колен. Я скатал их до щиколоток и надел кроссовки.

В кармане брюк обнаружились двадцать долларов. В начале вечера у меня была сотня, но бар быстро опустошает карманы. Я аккуратно свернул банкноту и засунул ее в кроссовку, глотнул воды из садового шланга и снова отправился на улицу.

Отбегая легкой трусцой на юг, я обернулся и в последний раз взглянул на дом. Там внутри мирно спала моя прекрасная жена. Я послал ей воздушный поцелуй и рванул.

Я уже пятнадцать лет не бегал на длинные расстояния, и мне было тяжело, но я заставлял себя. В ту ночь я точно знал, что должен заставить себя бежать.

И я бежал, переполняемый эмоциями и оживающими воспоминаниями. Я думал о своей сестре Пэри, о том, как сильно по ней скучаю каждый день даже сейчас, спустя почти десять лет после ее гибели. Я вспоминал о том, как дразнил ее, потому что ей не нравился кетчуп, и сожалел об этом. Я вспоминал, как однажды Пэри, Джули и я сбежали из школы и поехали в Диснейленд, ели сладкую вату, катались на аттракционах, шутили с Микки-Маусом – он знал, что мы прогуливаем школу, но не возражал. Мы держались за руки, бежали через «Землю будущего»[20] и пели «Йо-хо-хо и бутылка рома!», а после этого тайком доставили Джули домой. Я был бесконечно благодарен судьбе за тот день.

Эти воспоминания грели меня, пока я бежал.

Через три часа меня настигла усталость. И голод. Для размеренного бега нужно так же равномерно вбрасывать в себя «топливо». Мне казалось, что мой живот похож на сдутый воздушный шар. К счастью, впереди я увидел светящуюся вывеску Taco Bell[21]. Желудок урчал, и его скручивало в узел от предвкушения еды, когда я, пошатываясь, подошел ко входу. На вывеске было написано: «РАБОТАЕМ НОЧЬЮ», но дверь была заперта. Вот черт! Я влип.

Я сел на бордюр, чтобы восстановить дыхание. У меня отекли ноги, на левой ступне сильно болел палец. Я снял кроссовку и ужаснулся: носок на пальцах пропитался жидкостью. Я снял его и увидел большую кровавую мозоль, которая лопнула.

Отлично! Я пробежал всего двадцать пять километров и уже покалечился. Стоило заранее подумать, что кроссовки для работы в саду не подходят для бега на длинные дистанции. Но у меня последнее время не было кроссовок для бега, как и возможности ими воспользоваться.

Я разглядывал травмированный палец и вдруг услышал, как из-за угла здания выехала машина. И тут я увидел, что еду можно купить в окошке для клиентов на колесах. Ура, они работают! Я спасен!

Я развернулся и похромал обратно. Ноги сводило судорогой, все тело было покрыто смесью пота и дорожной грязи. Я подошел к автомобильному окошку и встал на цыпочки.

– Вы готовы сделать заказ? – спросил тонкий голос.

– Да, готов! – крикнул я. – Для начала я возьму две лепешки тако, два буррито и две лепешки тостадос.

– Это все?

– Еще большая кола и два буррито с бобами.

– Что-нибудь еще?

– Пожалуй, все.

– Заплатите, пожалуйста, в том окошке.

Я выудил измятую двадцатку из кроссовки и радостно зашагал к окошку выдачи заказов. Однако девушка внутри выглядела не слишком приветливо.

– У вас есть машина? Здесь нельзя заказывать еду в окошке для водителей, если вы не на машине.

Я внимательно смотрел на нее, она была еще совсем ребенком. Уверен, управляющий вбил ей в голову это правило. Да и вряд ли я вызывал доверие своим видом. Но она была внутри и стояла между мной и моими лепешками. Ситуация требовала применить все приобретенные на работе навыки учтивости и дара убеждения. Я пустил вход свою самую обаятельную улыбку.

– Я вас понимаю, – спокойно сказал я, выражая согласие. – Но не могли бы вы закрыть на это глаза один-единственный раз в данном конкретном случае? Я больше так не буду, обещаю.

Она пристально посмотрела на меня снизу вверх, обвисшие трусы потерлись и выглядели поношенными.

– Зря стараетесь.

– Послушайте, у меня есть деньги, и я вижу свой заказ. – Я все еще улыбался и пытался убрать истерические нотки в голосе. – Давайте быстро провернем сделку и поставим на этом точку. Никто никогда не узнает об этом.

– Прошу прощения, сэр, но, если мы сделаем для вас исключение, придется всем, у кого нет машины, разрешать делать заказ через окошко для автомобилистов.

Интересно, о чем она вообще? Я огляделся. Больше не было ни одного тридцатилетнего человека в нижнем белье, который пытался бы купить еду в автомобильном окошке Taco Bell посреди ночи.

Я снова показал ей купюру.

– Пожалуйста, можно я заберу свой заказ, а вы оставите себе сдачу?

– Доброй ночи.

– Но…

И она исчезла из окошка.

– Есть! – стонал я. – Мне нужно поесть!

В этот момент к окошку подъехала машина – солидный Oldsmobile последней модели. Водитель средних лет азиатской внешности опустил стекло, и я подковылял ближе. Увидев меня, он удивился, но не испугался, а это хороший знак.

– Послушайте, я очень голоден, – сказал я ему приглушенным голосом, чтобы меня не услышала Хельга – фашистка из Taco, – а меня не хотят обслуживать. Мне нужно проехать с вами в машине мимо окошка.

– Где ваша машина? – спросил он.

– Моя машина в Сан-Франциско.

– Вы хотите уехать в Сан-Франциско?

– Нет, я просто проеду с вами мимо окошка и заберу еду.

С ним было нелегко договориться.

– Если вы провезете меня, я заплачу за ваш заказ.

Он чуть не лопнул от смеха.

– Вы заплатите? Вы сумасшедший!

Он продолжал смеяться и махнул, чтобы я садился на пассажирское кресло с другой стороны. Я не хотел, чтобы Хельга меня снова увидела, поэтому проскользнул на заднее сиденье и притаился там в надежде, что меня не видно.

– Поиграем в такси? – ухмыльнулся он. – Хорошо. Я водитель такси. Что будете заказывать?

– Закажите мне восемь лепешек тако, – тихо сказал я.

– Восемь лепешек! – воскликнул он. Я показал ему рукой, чтобы он говорил тише.

На протяжении всего их диалога Хельга выглядела так, как будто что-то подозревала, но он отлично справился. Был один деликатный момент, когда я передал ему измятую банкноту, а он отдал ее девушке в окошко. Она нахмурила брови, глядя на нее, и я видел, что она задумалась, где и когда она могла видеть банкноту. Я замер.

Наконец с явной неохотой она взяла деньги и отдала благословенные пакеты с едой.

Когда мы тронулись, мой водитель радостно захихикал.

– Ну ты псих! – то и дело повторял он. Он подъехал на ближайшее место парковки и выключил двигатель. – Будем есть сейчас?

Интересно, кто был этот парень? Какой по счету день он в одиночестве ест мексиканскую еду на стоянке? Была ли у него какая-то цель? Почему он захотел подобрать незнакомца?

Но мне было пора, поэтому все вопросы так и остались без ответов.

– Я не могу остаться, – сказал я, выходя из машины. Я обошел машину, подошел к его окну, и он протянул мне пакеты с едой.

– Ты сумасшедший, – улыбнулся он. – Сколько я тебе должен?

– Нисколько, – я улыбнулся в ответ, – ты тоже сумасшедший. Спасибо.

Мы пожали друг другу руки, и я побежал по дороге, удаляясь все дальше и на бегу разворачивая тако.

Есть на бегу было довольно непросто: я жевал и в тот же момент вдохнул, и мне в горло попал крупный кусок помидора. Какое-то время мне казалось, что я вот-вот задохнусь, но вместо этого внезапно чихнул, и помидор комом буквально выстрелил через ноздрю. Плотный слой сметаны послужил смазкой, и в носу осталась кислая слизь.

Палец на ноге болел невыносимо. Забавно, что боль была волнообразной – то отступала, то снова приливала. Иногда нога от боли пульсировала так сильно, что я практически не мог на нее наступать всем весом. А затем она стихала и была едва уловима. В конце концов у меня онемела вся передняя часть стопы.

Я бежал все дальше на юг вдоль полуострова, на котором располагался Сан-Франциско, городской пейзаж постепенно сменялся покатыми прибрежными холмами. Мой путь лежал вдоль них на запад, и вскоре я увидел, как вдалеке мерцают разноцветные огни посадочной полосы аэропорта Сан-Франциско. Низко в небе над самым горизонтом мелькали сигнальные огни снижающихся самолетов. Я поднялся на гребень береговой гряды и стал спускаться вниз на западный склон полуострова в сторону океана. Огней Кремниевой долины теперь совсем не было видно, и становилось все темнее. Несмотря на то что эта территория была почти не застроена, время от времени я натыкался на домики, стоящие в ряд вдоль тихой проселочной дороги. Изредка внутри горел свет или в окне было видно голубое свечение от телевизора, но большинство домов были темными, думаю, что оно и к лучшему. Представьте себе, что вы вышли из дома в четыре часа утра и увидели мужчину, который бежит мимо в одном белье и при этом страдает так, как будто каждый его шаг последний. Первая мысль, которая пришла бы мне в голову: сбежал из сумасшедшего дома.

Чем дальше я продвигался на запад к берегу, тем более влажным становился ночной воздух. Конденсат каплями стекал с деревьев в придорожные лужицы, воздух был наполнен приторными запахами сосны и эвкалипта. Из кустов появился скунс. Он повернулся и посмотрел на меня, но, похоже, его не особо заботило мое появление. Я же, напротив, был весьма озадачен. К счастью, обошлось без зловони��.

Я несколько раз спускался в долины и поднимался на холмы, а после этого направился во впадину, которая выглядела заметно глубже остальных. На дне этого ущелья было холодно и туманно, а склон с противоположной стороны оказался невероятно крутым. Я думал, он никогда не закончится. Показалась дорога, она была проложена на выровненной части холма, а дальше за ней он еще немного поднимался вверх. Висел густой туман. Я боролся с холмом, как с диким зверем, и в конце концов одолел его. Чтобы собраться с силами, я остановился. Наклонился и стоял, тяжело дыша, думая о том, сколько еще я могу насиловать свое тело.

Немного передохнув, я поднял голову вверх и увидел небольшие просветы среди облаков, которых не заметил, пока покорял холм и карабкался на вершину. Начало проясняться, я воспрянул духом, опустил голову и, не обращая внимания на боль, быстрым шагом пошел вверх. После сорока километров бега это больше походило на медленную прогулку.

Ноги молили о пощаде, но с каждым шагом небо мне казалось все светлее, и чем выше я поднимался, тем теплее и суше становился воздух. Несмотря на то что меня окружал прохладный туман, по лицу стекал пот. Затем я почувствовал, что как будто бы резко прорвался через волну прибоя, и обнаружил, что стою поверх облаков. Все небо было усыпано звездами, и мне казалось, что они сверкают гораздо ярче, чем раньше. Я верил, что могу дотянуться до них и набрать в пригоршню. Спокойствие и тишина зачаровали меня, я был полностью поглощен этой красотой.

Впервые за вечер, да что там, черт возьми, впервые за много лет я почувствовал, что нахожусь на своем месте. И неважно, что я – полуголый и неспособный сделать практически ни шагу вперед – торчал в каком-то захолустье, все это не имело никакого значения. Я был счастлив, полностью доволен тем, что нахожусь здесь и сейчас. Я прислушался к сердцу: это было то самое место, куда оно меня привело.

Когда я добрался до города Хаф-Мун-Бей в округе Сан-Матео, начинался рассвет. Я бежал всю ночь, семь часов, и преодолел сорок восемь километров. Состояние бреда сменилось полукататоническим[22]. События разворачивались передо мной, как будто я наблюдал за движущейся картинкой. Другими словами, мне нужен был кофе. Смертельно необходим.

Большинство жителей Хаф-Мун-Бей ездили на работу «за гору», в Кремниевую долину, именно это они и начинали делать сейчас, поэтому движение было сумасшедшим. Было похоже, что кто-то включил проектор на большой скорости, и все муравьи, которым предстояло пойти на работу, деловито семенили в темпе, близком к скорости света.

Я нашел телефон-автомат и набрал наш домашний номер, сделав звонок за счет абонента. Я разбудил Джули.

– Где ты?

– Это долгая история. Если коротко, я не дома, и напротив меня продуктовый магазин.

– Магазин на Гири-стрит?

– Нет, магазин в городе Хаф-Мун-Бей, – просипел я, – ты можешь приехать за мной?

– В Хаф-Мун-Бей? Как ты там оказался?

– Я сюда прибежал.

– Что? Ты бежал? Откуда?

– Из дома. Я здесь появился минут пять назад.

– Ты имеешь в виду, что бежал всю ночь? – Ее это шокировало. – Господи, с тобой все в порядке?

– Думаю, да. Если не считать, что ноги не слушаются меня, сильно отекли в кроссовках и я стою тут в нижнем белье, все в полном порядке. Как ни странно, но я чувствую себя удивительно живым.

Я слышал, как она ходила по дому, собирая вещи.

– У тебя как-то голос дрожит. Держись там, и я приеду, как только смогу. Чего-нибудь привезти тебе? Еду? Одежду?

– Ну да, – беззаботно сказал я, чтобы не напугать ее. – И захвати, пожалуйста, страховку. Может быть, придется заехать в больницу по пути домой.

Когда Джули нашла меня, она была потрясена, но очень рада. Она хотела знать все подробности моих приключений, и я постарался рассказать ей все, только вот за минуту до прибытия домой я свалился в обморок прямо в машине. Последнее, что я запомнил, – это струйка слюны, потекшая с моего отвисшего подбородка, и Джулия, смотрящая на меня в замешательстве. Затем все в глазах почернело.

Вот так я снова стал заниматься бегом. За одну-единственную ночь молодой пьяный дуралей-яппи переродился в атлета. В период, когда моя жизнь была пуста, я пошел бегать, чтобы обрести силу. Я услышал зов и пошел на него.

Несколько недель после пробежки на сорок восемь километров я не мог работать из-за мышечных спазмов и воспаления. Но это была правильная боль, тренер Мактэвиш гордился бы мной. Когда я, прихрамывая, ходил по офису, стараясь выглядеть естественно, я напоминал себе, что часто через боль и страдания мы быстрее всего познаем самые значимые уроки жизни. Страсть, которую я игнорировал большую часть своего существования, по счастливому стечению обстоятельств заново вспыхнула во мне после ночной лихорадки длиной в сорок восемь километров. Ледяные компрессы и тюбики обезболивающего крема «Бен-Гей» были небольшими издержками.

У каждого истинного бегуна наступает момент пробуждения. Мы знаем место, время и причину, по которой бег становится частью нас. Прожив полжизни, я заново родился. Большинство бегунов способны разумно смотреть на свое увлечение и тренироваться, подходя к этому ответственно. Я не мог и стал фанатиком.

Конец ознакомительного фрагмента