Поднося вино. Глава 209. Объятия.

Воронка Чаши стала самым мрачным часом для Шэнь Цзэчуаня.

Когда он впервые вошел в храм Чжао Цзуй, внутри он был старым и полуразрушенным, с разбитыми окнами, которые не могли защитить от прохладного ветра. Цзи Ган предоставил ему для сна единственное укрытое от ветра место, а он лежал, положив голову на руки, не решаясь сказать шифу, что не может заснуть.

В то время Шэнь Цзэчуань еще помнил лицо Цзи Му. В старшем брате, красивом мужчине с тонкими чертами лица, была тень Хуа Пинтин. Количество свах, приходивших играть роль посредников, пока он был еще дома, было достаточно, чтобы их порог сломался из-за всех тех, кто приходил и уходил.

— Я думаю о своем повышении, — Цзи Му сидел на корточках во дворе и набирал себе пельмени, чтобы поесть. — Как только меня повысят, давай переедем на восточную сторону.

Шэнь Цзэчуань подражал ему и до отвала набивал себе рот пельменями. Он кивнул и пробормотал с набитым ртом:

— Я присмотрю за невесткой для тебя.

У Цзи Му была подруга детства, девица, которая сначала жила по соседству с ними, а потом переехала на восток. Отец этой девицы заискивал перед власть имущими и постоянно подумывал выдать дочь замуж за кого-нибудь из высокопоставленных особ. Чтобы показать себя, Цзи Му поступил на военную службу и целыми днями трудился, выполняя официальные обязанности, надеясь жениться на девице до того, как ее выдадут замуж.

Цзи Ган зарабатывал мало, их семья не отличалась достатком. Хуа Пинтин, которой нужно было воспитывать двух сыновей, даже откладывала свое приданое на их будущие свадьбы. Поскольку Цзи Му был уже совершеннолетним, они с Цзи Ганом задумались о том, чтобы пригласить сваху.

Зима в Дуаньчжоу прошла в запустении. На востоке протекала река Чаши. Когда они были чуть младше, то зимой выходили на лед, чтобы тянуть сани. Шэнь Цзэчуань был умен и всегда уговаривал маленьких негодников, которые пристраивались рядом, быть лошадьми, а сам изображал старого хозяина, сидящего на санях и управляющего ими, чтобы они бежали во весь опор.

Цзи Му тогда сказал Цзи Гану:

— В будущем младший брат обязательно далеко пойдет.

Хуа Пинтин относилась к Шэнь Цзэчуаню как к родному сыну, а Цзи Му относился к Шэнь Цзэчуаню как к своему родному младшему брату. Когда Сяо Чие и Сяо Цзимин были в Либэе, катались на лошадях и натягивали луки, Цзи Му по-прежнему брал Шэнь Цзэчуаня с собой, чтобы тот бегал по горам и равнинам. До пятнадцати лет Шэнь Цзэчуань очень небрежно относился к обучению стилю боевого искусства клана Цзи, но Цзи Му всегда прикрывал его и не позволял Хуа Пинтин делать ему замечания.

На третьем году правления Сяньдэ Цзи Му был повышен до командира отряда. Вся семья была в восторге, и Хуа Пинтин начала приготовления, снова и снова пересчитывая семейные сбережения, пока они с Цзи Ганом готовились нанять сваху, чтобы сделать предложение руки и сердца девушке с восточной стороны.

В это время Цзи Му был на службе. Шэнь Цзэчуань взял еду, которую собрала для него Хуа Пинтин, и отправился в лагерь гарнизонных войск, чтобы передать ее старшему брату. В тот вечер Шэнь Цзэчуань в последний раз видел Хуа Пинтин. Его Шинян стояла у входа во двор, застегивала на нем пальто на ватной подкладке и надевала меховой воротник. Она надежно укрыла его и велела «пораньше уйти и вернуться».

Цзи Му тайком дал Шэнь Цзэчуаню вина, и Шэнь Цзэчуань пил его, обмакивая в него палочки, и был очень похож на зеленую редьку, завернутую в пальто, и сидящую среди рядов крепких и мускулистых солдат. Когда выпал снег, эти суровые мужчины сказали, что своевременный снег — благоприятное предзнаменование для хорошего урожая; в следующем году в Дуаньчжоу будет богатый урожай.

Цзи Му стучал палочками по фарфоровой чаше и напевал мелодию «Цинпиндао»*. В то время ему было всего двадцать лет, и он собирался жениться и привести домой красивую жену. Оба брата прекрасно ладили друг с другом, а их родители дома были свободны от болезней и забот. Он был в самом расцвете сил.

Каждый раз, когда Шэнь Цзэчуань вспоминал ту ночь, по его щекам текли слезы. Находясь в храме Чжао Цзуй, он больше не смел предаваться воспоминаниям и ходить по дорожкам прошлого; он больше не мечтал о тех временах. За семь лет, в течение которых его мучили кошмары, Цзи Му превратился в мрачный скелет. Шэнь Цзэчуань забыл, как выглядел его старший брат, он даже не мог вспомнить их последний разговор.

Почему он не помог Цзи Му?

Шэнь Цзэчуань то выбирался, то снова проваливался. Первые несколько лет он все еще лежал внутри и мучительно плакал. И вот, «Шэнь Цзэчуань» оказался здесь. Он встал и увидел, что снег засыпает его.

Военные ботинки ступали по снегу, издавая слабые звуки.

Шэнь Цзэчуань безразлично повернул голову назад и увидел на снегу изможденного Цзи Му. Этой ночью Цзи Му был чист, на нем не было ни единого ранения. Держась за рукоять своего клинка, он подошел к Шэнь Цзэчуаню.

Цзи Му ничуть не изменился даже спустя семь лет. Его щеки слегка покраснели от мороза, и на ходу он выдыхал клубы горячего воздуха. Вся та враждебность, что была во время борьбы в море крови, исчезла без следа. Шэнь Цзэчуань смотрел на него и вспоминал ту мелодию о мирных и спокойных временах, которую он напевал перед уходом.

Шэнь Цзэчуань, который по росту уже не уступал Цзи Му, устало позвал:

— Гэ.

Цзи Му неподвижно стоял перед Шэнь Цзэчуанем. Метель взъерошила его волосы на висках, и он спросил:

— Почему ты не идешь домой?

— Снег слишком сильный. Я потерял дорогу, — ответил Шэнь Цзэчуань.

Цзи Му рассмеялся, глядя на Шэнь Цзэчуаня:

— Глупый мальчишка. Матушка ищет тебя.

Шэнь Цзэчуань оглянулся и увидел на другом конце Хуа Пинтин. Шинян несла фонарь среди плотной снежной завесы, а подол ее юбки колыхался на ветру. Когда он посмотрел на нее, слезы хлынули из его глаз.

Он все помнил. Поэтому он хотел все забыть.

Цзи Му, не выпуская клинка, прошел сквозь Шэнь Цзэчуаня и направился к Хуа Пинтин.

Шэнь Цзэчуань вдруг не сдержался и закричал:

— Гэ!

Шэнь Цзэчуань со слезами на глазах попытался схватить Цзи Му. Но Цзи Му не обернулся. Шэнь Цзэчуань погнался за ним. С каждым шагом кровь под его ногами поднималась на цунь*. В спешке он бежал изо всех сил, но никак не мог освободиться от оков. В конце концов он упал в лужу крови, где его завалило трупами. Он хрипло крикнул вслед Цзи Му:

— Вернись!

Цзи Му уже готов был исчезнуть среди снега.

Шэнь Цзэчуань не успел ни за что ухватиться, как кровь поглотила его в затопленной воронке. Его охватил ужас утопающего. Он не мог дышать. Он только боролся и беспомощно смотрел, как угасает слабый свет.

— Шэнь Ланьчжоу!

Сяо Чие подхватил Шэнь Цзэчуаня. Его крепкие плечи способны выдержать натиск бури. Он принес с собой свет палящего солнца и с помощью сильного ветра вымел этот темный, мрачный мир, разогнав метель. Он был обжигающе горячим, настолько обжигающим, что вокруг Шэнь Цзэчуаня не было места ни для чего другого.

Шэнь Цзэчуань резко пришел в себя. Он весь промок насквозь. Сяо Чие обхватил его щеки, прикоснулся кончиком носа к его носу в темноте и успокаивающе поцеловал его. Задыхаясь, Шэнь Цзэчуань обхватил шею Сяо Чие, его глаза стали влажными, и они прижались друг к другу.

Сяо Чие склонился к нему, чтобы успокоить:

— Ланьчжоу, вернись. Вернись ко мне.

С колотящимся сердцем Шэнь Цзэчуань кивнул. Он прижался лбом ко лбу Сяо Чие и посмотрел на него встревоженными глазами. Сяо Чие вытер уголки глаз большими пальцами и погладил его по щекам.

— Теперь все в порядке, — сказал Сяо Чие, целуя и обнимая его.

Военная палатка была возведена недавно. Огонь в жаровне с древесным углям горел недостаточно сильно и погас посреди ночи. Оба они спали на простой дощатой кровати, подстелив под нее тонкий матрас и укрывшись накидкой. Боясь, что Ланьчжоу заболеет, Сяо Чие схватил его ледяные руки, засунул их под одежду и прижал к своей груди.

Дыхание Шэнь Цзэчуаня успокоилось, он вцепился в одежду Сяо Чие, пока она не смялась. Ни разу руки Сяо Чие не отпустили его, и в таком положении он накрыл их накидкой и прошептал:

— Тебе холодно?

Шэнь Цзэчуань зарылся лицом в шею Сяо Чие и тихо ответил:

— Холодно.

Сяо Чие крепко обнял Шэнь Цзэчуаня и надавил подбородком на его макушку. С полузакрытыми глазами он сказал:

— Прижмись чуть ближе, и тебе больше не будет холодно.

Оба они прижались друг к другу, чтобы согреться, как пара взаимозависимых детенышей, полагающихся друг на друга в борьбе за выживание. Шэнь Цзэчуань потянулся к спине Сяо Чие, и его прикосновение было таким ледяным, что Сяо Чие резко вдохнул. Прикосновение к волку успокоило Шэнь Цзэчуаня. Его руки были осторожными и нежными, словно он гладил волчью шерсть.

От поглаживаний по выдающимся мышцам на спине Сяо Чие было щекотно, но спрятаться было негде, поэтому он мог лишь слегка откинуть голову назад и терпеть волны покалывания, омывающие его спину. В конце концов, он не выдержал и поднял руку, чтобы схватить Шэнь Цзэчуаня за запястье, а затем перевернулся, чтобы прижать Ланьчжоу к себе. Он тяжело дышал, прижимаясь к нему и не двигаясь.

Шэнь Цзэчуань обиженно надулся:

— Разве ты не хотел обняться?

— То есть по-твоему это объятия? — Сяо Чие наклонился ближе, чтобы прижаться к нему, а затем повторил свой вопрос шепотом. — Это и есть то, что ты называешь объятиями?

Шэнь Цзэчуань чувствовал, что этот звук исходил из его горла. Он смотрел на Сяо Чие, казалось, задыхаясь от безмолвного негодования.

Сяо Чие отпустил запястье Шэнь Цзэчуаня и провел рукой по его талии, от его прикосновения лицо Шэнь Цзэчуаня покраснело. Это было щекотно. Поначалу он мог терпеть, но Сяо Чие прижался к нему грудью, взволновав его настолько, что его выразительные глаза постепенно снова покрылись влагой. В перерывах между короткими и длинными вдохами он наклонял голову и улыбался.

Сяо Чие нравилась улыбка Ланьчжоу до умопомрачения — в этих полузакрытых глазах пульсировали приливы и отливы эмоций, в них тонул силуэт Сяо Цэаня.

Шэнь Цзэчуань смеялся так, что его шея стала влажной, а одежда прилипла к спине, пропитавшись потом. Он чувствовал усталость, успокаивая дыхание, чтобы принять поцелуй Сяо Чие. Под накидкой было тепло и так душно, что Шэнь Цзэчуань забыл о снежной буре.

Сяо Чие знал, что у Ланьчжоу есть проблемы со сном, но сегодня он был здесь.

И он горел желанием сделать так, чтобы отныне Ланьчжоу грезил лишь о нем.