«РОЗОВЫЙ ДОМ»
Комната с приглушенным светом, как из сна 17-ти летней давности.
Когда мне было 5 или 6 лет, на протяжении долгого времени мне снился один и тот же сон. Интерьер комнаты был темным: едва приглушенный свет пробирался сквозь бежевые шторы. Я нахожусь в углу комнаты, и мое видение происходящего преломляется в сбивчивую расфокусировку. Из глубины доносятся шаги, они по скрипу и отголоску походят на родные. Я понимаю, что это шаги моих близких. Они проходят мимо меня, не замечая, что мальчик в углу провожает их взглядом. Я потихоньку отрываюсь от пола и дотрагиваюсь до люстры. Перед затуманенными глазами открывается прекрасный вид, которого нет в природе. Никакой комнаты уже нет. Влеченный невесомостью, глупо падаю на землю, встаю и начинаю идти — но куда?
В комнате стало тесно. Яркий свет озаряет коридор. Скользя по нему, мне навстречу бежит мальчик. Едва по-отцовски беру его на руки и нежно прижимаю к себе. Ко мне приходит осознание, что я смотрю в зеркало из прошлого. И этот мальчик — я. Эти пухлые щеки не спутать ни с чем. Он смотрит на меня и интуитивно просит опустить его на пол. Мальчик хватает меня за руку, будто я его брат (возможно, он всегда нуждался в нем). Мы идем по длинному пространству, раз за разом наполняемым чувством ностальгии. Мне немного некомфортно, но, видя, какая уверенность исходит от его руки — становится легче. Каждый шаг формирует во мне слова, подсознательно собранные в промежуток прошлого; они едва уловимо появляются на стенах коридора и со взглядом мальчика тут же пропадают. Наверное, я сейчас во сне мальчика. Вспоминаю сны из прошлого, где под упоенные виды мальчик путешествует и открывает для себя новые чувства к жизни. «Что может быть лучше?» — из сквозняка шепотом доносятся эти слова. Мальчик нашел ответ на этот вопрос, заведя нас в детскую комнату, которой у меня никогда не было.
— Это наша детская квартира, — слегка оглядываясь вокруг, говорит мальчик, — где любая фантазия превращается в реальность. — Для всех она покажется обычной комнатой, но для нас она откроется иначе; возможно, мы уже тогда посмотрели на нее с другой стороны.
— Я будто получил письмо от самого себя, — говорил я это на ходу; моя тень в этот промежуток времени слилась с улыбкой мальчика.
Это наша квартира в розовом доме, в городе Ленск, которого нет на карте. Легкая дымка наполняет пространство, благодаря которой на стенах в миг становятся видимыми рисунки мальчика, и в это же мгновение будто наложением поверх рисунков прослеживаются футбольные плакаты. Как приятно ощущать себя в маленькой квартире абсолютно свободным в мыслях и действиях. Эта комната вырисовывает широкие неосязаемые просторы; только сейчас в ее стенах существует мир. Мне так спокойно наблюдать за тем, как мальчик перестраивает площадь контура под свой выдуманный мир. Его движения отточены до неузнаваемости, в его глазах азарт от того, что он рождает новую жизнь для себя, где он — главный герой-создатель. Все вокруг деформируется: раз, и мы в диких лесах, из которых предстоит выбираться. Это целое приключение, и я всецело готов разделить его с мальчиком. А после, на фоне заката, нежно смешивающего зеленый простор в один комок, который оказывается футбольным полем, игрок под фамилией Вуст (игрок, выдуманный мальчиком; в его мире он номинирован на «Золотой мяч») обходит двух защитников, наносит удар; вращение мяча переносит нас в океан, где одинокая лодка несет меня и мальчика за горизонт.
Из ниоткуда слышу беспорядочное, нежное биение клавиш пианино. Розовый дом существует только в моих воспоминаниях и в мире мальчика. Сейчас я пуст, но мое тело наполняется уютом чего-то настолько родного и сакрального, что это отображается багрянцем на щеках юнца. Его открытость порождает неведомый мир, где раскинувшись белым одеялом появляется земля, несущая нас двоих по закромам детства. Пролетая над холмистой местностью, за нами остается серебряный след, который при должном освящение укромно перетекает в мелодию. Детство не заточено в этой квартире, скорее именно здесь по крупицам сходятся в одну точку упоенные и самозабвенные записки под названием: «Мое, мое, — детство и любовь к бесконечным прогулкам». Мои глаза наслаждаются той новой жизненной гармонией, которую создал мой спутник. Весь свет, которым залита комната, — собирается на кончиках пальцев «создателя», который легкими движениями дотрагивался карандашом до бумаги, и передо мной то появлялись, то распадались пастельно-облачные сгустки, под которыми тихо дрожал фальцет нашего детства. Существовал ли когда-нибудь маленький Максим? Что общего сейчас между мной и мальчиком? И правда ли, что нынешняя жизнь — это воссозданные наши маленькие фантазии?
— Хорошо, что я бросил художку, — поднимая вазу наполненную вишневым соком, начинал говорить мальчик. — Теперь, я творю каракули и доставляю смех своими одноклассникам. Я люблю веселить людей. А еще знаешь, что для себя открыл? — слегка хитро спросил он.
— Что же? — проекция уже сместилась: кругом природа из сна мальчика, сердце никогда так нежно не билось.
— То насколько, я в ответе за себя и за то что придумал. — слегка сбивчиво говорит мальчик. — Это же какая сила в моих мыслях, что они могут влиять на состояние человека.
Остекленевшая внутренность советского серванта преломляет отражения мимо проходящих нас теплых родителей. Они с улыбкой смотрят на нас. Мама прильнув к уху отца что-то шепчет, озирая меня и мальчика своими чутким, красивым указательным пальцем. Отец стоит непринужденно, но в этот момент наши взгляды создают интеллектуальный диалог. Я в миг вспоминаю, как маленький просил напрячь его руку, чтобы почувствовать как большой шарик перекатывается по руке, сейчас мой шарик уже больше, но с силой этих рук не сравнится до сих пор. Как эти руки пахали для того, чтобы у мальчика была возможность воплощать свои фантазии наяву — это дорогого стоит. Нежность маминых рук и сила рук отца — вот этими ладонями поглажена моя чуткая жизнь; их образ всплывает сквозь года в самых спонтанных местах. Сервант переносит отражение родителей на сервис, а впоследствии оно слегка изощрено падает на большую хрустальную салатницу; мальчик подходит к ней, параллельно напевая выдуманную песню, — берет конфету, — произносит сквозь стеклянные бокалы: «Мама, папа смотрите какой мир, мы создаем». Родители с привкусом реки Лены улыбаются, сладко целуя глазами и едва уловимо ускользают от нас. После себя они оставили маленький камень яшма с розоватым оттенок, на котором выгравирована надпись: «Вы есть то — за что никогда не будет стыдно, вы создатели этого мира. Когда вам будет тяжело, просто вспомните наш лик, — и в миг все пройдет.» Мальчик спешно все это зарисовывает; камень исчезает, но оседает, где-то глубоко в груди; он издает тепло в нужный момент, когда по-истине одиноко.
За то короткое время, что я провел с мальчиком, стал ценить его еще больше. Все вокруг им созданное, было всего лишь некой фантазией дитя или попросту говоря для меня ложью. И в самом деле реальность кончается там, где начинается фантазия мальчика. Это не обман, а прямое обращение ко мне. Его фантазия настигает меня во снах, все его повадки проявляются в общении с близкими людьми, хоть я уже и наделен смехом отца, — это не убивает во мне этого мальчика. Мальчик оставляет на обшарпанных обоях четкий очерк карандашом, который неуклонно тянется через всю мою жизнь, — в конце концов исчезая, превращаясь в абстрактный орнамент, за которым скрывается будущее, влюбленное в прошлое. Мальчик, или Максим, — линия границы между прошлым и настоящим, между фантазией и созиданием. Детская квартира, как зона видимости всех этих объектов, на которые никогда не сыщешь ответов.
— Я так не люблю прощаться с людьми, и видеться с ними после долгой разлуки, — уткнувшись в окно, говорить мальчик, — потому что, я неожиданно становлюсь холодным, мне страшно сказать теплые слова, обнять, поцеловать. — мальчик будто пытается, пробить во мне именно любовную улыбку, которая расставить все на свои места. — Видимо, я сильно люблю человека, что просто не остается сил на теплое расставание или встречу.
Комната озарилась оранжевым светом. Все мелкие детали комнаты складываются и образуют некое направление, — мальчик формирует во мне личность, он задал мне ориентир. Я испытываю невесомость, — потихоньку, как в том сне, когда мне было 5 или 6 лет. «Неважно откуда, где и куда смотришь, важно, что ты при этом видишь» — озаряясь оранжевым светом, говорить мальчик. Загадочно и дивно выглядит путь, собранный из мелких частиц, и ровно в эту же секунду на него падает розовое зарево, того самого розового оттенка от которого всегда приятно и уютно на душе. Это направление хочется выбрать, только потому что оно озарено этим цветом, в который был окрашен мой родной дом.
— Я люблю бесконечно гулять, наверное, потому что ты находишься в постоянном поиске нужного русла в жизни. — за спиной мальчика разворачивается закат, он говорит, едва проглатывая слезы.
— И вот спустя долгое время, ты мне его показал. Почему ты плачешь? — спрашиваю его я.
— Розового дома больше нет, — он рушится на наших глазах. — из глаз мальчика веет тишиной.
В этот момент, смотря в глаза мальчика, в которых отражается развал нашего розового дома, — понимаю, что умирает прошлое, начинается новой путь, сложенный из останков этого мира. Я заглядываю в пустые окна: в них уже не виднеются очерки прежней жизни, а открывается неизгладимая линия будущего. Разрушенный, родной дом имеет величественный вид, который будоражит сознание похлеще, чем любовь. Это все — действие видов перспектив воображаемого мира мальчика, где я — силуэт, нежели набор личностных характеристик, а силуэт исправим.
— Представь, мне так часто снилась Родина. Мой дом, моя местность открывается с утопическим видом, который не присущ реальной картине. И именно сегодня, мне приснилось, как я стоял на руинах своего розового дома, и заглядывал в заколоченное окно, — тогда я окончательно понял, что детство кончилось. — говорю я на фоне разрушенного дома.
— Возможно все это сон и никакого детства не было…? — на пыльной щеке мальчика появляется маленький хрусталик слезы.
— Мир мал, — он становится шире только благодаря твоему воображению, так что это все реально. — говорю ему я.
— Ты прав, пойдем уже по направлению к звездам. Теперь перед нами только будущее, — позади мальчика пустеет окно с фиалками, — больше некуда возвращаться.
Мы начинаем идти. За нами ничего не осталось от детства, только серебряная нить, навсегда убегающая вперед. Область груди чувствует себя спокойно, когда последний камень розового дома упал на землю. Мы достигаем сладостное растворение во всеобщей картине прошлого, которое окончательно исчезло. «Теперь нам ничего не помешает, создать новый мир» — сказал ли это я или мальчик.