#clippings — Офицер и шпион

Роман Роберта Харриса о деле Дрейфуса.

Человеческое желание видеть унижение другой человеческой особи всегда будет сильнее любого мороза.

– Интересно, какие же мелодии нужно играть, чтобы заглушить человека? – задумчиво говорит Мерсье.

– Конечно, это еврейская черта! – ответил Сандерр. – Эта раса начисто лишена патриотизма, чести, гордости. Они всегда только и делали, что предавали людей, среди которых жили много веков, начиная с Иисуса Христа.

Посмотрел в нашу сторону, наши взгляды на миг встретились, и я смог заглянуть в его душу, увидев там животный страх, отчаянную умственную борьбу за то, чтобы остаться самим собой.

– Сомневаюсь, что мне удастся говорить по-русски, генерал, но уже сейчас я могу читать Толстого.

Словно вся ненависть, все обвинения, копившиеся с 1870 года, сконцентрировались в одном этом человеке.

Наступает июнь. Воздух прогревается, и вскоре Париж начинает вонять дерьмом.

– Мой девиз: не доверять никому. Тогда вас не постигнет разочарование.

Когда я оглядываю Париж, повсюду вижу иностранцев и думаю об общем упадке нравственности и художественных стандартов – я понимаю, что больше не знаю своего города. Вот почему мы проиграли войну семидесятого года – нация перестала быть чистой.

– Ртуть, экстракт гваяковой коры, йодид калия… Вы ведь знаете, для лечения какой болезни обычно используются эти средства? – Нет. Я не доктор. Я решаю оставить эту тему.

Я смотрю на нее. – Ты просто сошла с картины Мане – «Нана утром». – Разве Нана не шлюха? – Только с точки зрения буржуазной морали.

Это профессиональное заболевание: все шпионы в конце концов должны сходить с ума.

«У нас есть нечто большее, чем совместное будущее, – убеждал я ее. – У нас есть прошлое».

Воздух насыщен энергией, даже, я бы сказал, оптимизмом, а этого качества Франции остро не хватало на протяжении последних двух десятилетий.

Стратегический союз Буадефра считается дипломатическим триумфом века, хотя меня и одолевают сомнения касательно перспектив сражения бок о бок с армией рабов.

Для одного поколения хватит и одного Дрейфуса.

Как часто мне приходит в голову восклицание Шопенгауэра, которое вырвалось у него при мысли о человеческой безнравственности: «Если этот мир создал Бог, то я бы не хотел быть Богом».

Укравший мой кошель украл пустое: Он был моим, теперь — его, раб тысяч; Но добрую мою крадущий славу Ворует то, чем сам богат не станет, Но без чего я нищий.

Если человек что-то прочел, вычеркнуть этот факт из его жизни уже нельзя. Возможны последствия – юридические, этические.

То, что он предлагает, хуже преступления, это ошибка.

Царя Николая II можно принять за испуганного светловолосого мальчишку в накладной бороде и отцовской форме. Он через каждые несколько секунд механически салютует, прикасаясь быстрыми движениями к кромке своей каракулевой шапки, это скорее нервный тик, чем ответ на аплодисменты. Рядом с ним сидит царица Александра, которая кажется еще моложе мужа, девушка, утащившая из магазина одежды все, что смогла унести.

Я слышал от тех, кто ходил на публичные казни на улице Рокет, что головы гильотинированных некоторое время еще демонстрируют признаки жизни. Их щеки подергиваются. Глаза моргают. Губы двигаются. Неужели эти отрубленные головы на миг пребывают в иллюзии, что они еще живы? Неужели они, прежде чем их накроет тьма, видят людей вокруг и воображают, что все еще могут общаться с ними?

– И он тоже часть еврейского кружка? – Вагнер? Очень в этом сомневаюсь.

– И позвольте добавить последнее, – говорит он. – Я дожил до преклонных лет и имел печальную возможность убедиться в том, что человеку свойственно ошибаться. Но если я слабоумен, как утверждал мсье Золя, то я, по крайней мере, честен и родился у честного отца. Если бы хоть малейшие сомнения закрались в мою душу, я бы первый заявил об этом! – Только теперь он поворачивается на стуле и смотрит на Дрейфуса. – И сказал бы перед всеми вами капитану Дрейфусу: «Я заблуждался, но заблуждался искренне». Этот дешевый театральный штрих оказывается невыносимым для заключенного. Внезапно и невероятным образом, без малейших следов слабости в ногах Дрейфус вскакивает со стула, сжимает кулаки и, развернувшись к Мерсье, словно чтобы ударить его, голосом, в котором слышится надрыв и рыдание, кричит: – Именно это вы и должны сказать! Весь суд затаивает дыхание. Чиновники слишком потрясены, они не двигаются. Только на Мерсье это не производит впечатления. Он игнорирует фигуру, возвышающуюся над ним. – Я бы сказал капитану Дрейфусу, – терпеливо повторяет он, – «Я искренне ошибался. Признаю это от чистого сердца и сделаю все, что в моих силах, чтобы исправить ужасную ошибку». Дрейфус по-прежнему стоит, смотрит на него, воздев руку. – Это ваш долг! Раздаются аплодисменты, в основном аплодируют журналисты, я присоединяюсь к ним.

– Но самое странное, если хотите знать, я бы никогда не достиг этого без вас. – Нет, мой генерал, – отвечает Дрейфус, – вы добились этого потому, что исполняли свой долг.