Братья Стругацкие "Пикник на обочине" - Глава 1. Часть 1.
1. Рэдрик Шухарт, 23 года, холост, лаборант Хармонтского филиала Международного института внеземных культур
Часть 1
Накануне стоим это мы в хранилище. Уже вечером – остается только спецовки сбросить и можно пройтись к Эрнесту принять капельку-другую крепкого. Я стою просто так, все дела сделал и уже сигарету наготове держу, а он все возится со своими сейфами: один загрузил и запер, а второй еще только загружает – берет «пустышки» одну за другой, каждую со всех сторон осматривает и осторожненько водворяет на полку. Опять он с ними целый день возился и опять без всякого толку. Я бы на его месте давно плюнул и другим бы чем-нибудь занялся за те же деньги. Хотя, с другой стороны, и его понять можно. «Пустышка» – штука забавная, замысловатая. Я их сколько повидал и перетаскал, а все равно, как увижу – не могу, удивляюсь. Два медных кружка в мою ладонь и миллиметров пять толщиной, а между ними – ничего. То есть совсем ничего, пусто. Можно руку просунуть, можно даже голову, если ты совсем дурак, – пустота и пустота. И при всем при том что-то между ними все-таки есть, сила какая-то, как я понимаю. Чем-то они между собой связаны. Будто взяли стеклянную трубу, заткнули с обоих концов медными крышками, а потом труба куда-то пропала, да так ловко, что вроде бы и не пропадала совсем. Поставишь такую «пустышку» на попа – она тяжелая, сволочь, шесть с половиной кило, между прочим, – поставишь ее на попа, верхний кружок толкнешь – она падает, как, скажем, жестянка с апельсиновым соком, у которой только дно и крышка видны. Повалится, и вроде бы два колеса на одной оси, даже ось вроде бы мерещится, хотя, конечно, никакой оси на самом деле там нет. Обман зрения…
Да, так вот, он с этими «пустышками» второй месяц канителится. У него их четыре штуки; было три, а позавчера четвертую при тащили. Старик Барбридж нашел в Доме Без Крыши, патрули его накрыли, «пустышку» к нам, к Кириллу, а самого в кутузку. А что толку? Хоть их три. хоть четыре, хоть сто – все они одинаковые, и никогда в них никому ничего не понять. Но Кирилл все пытается. Есть у него гипотеза, будто это какие-то ловушки – то ли гидромагнитные, то ли гиромагнитные, то ли просто магнитные – высокая физика, я этого ничего не понимаю. Ну, и в полном соответствии с этой гипотезой подвергает он «пустышки» разным воздействиям. Температурному, например, то есть накаляет их до полного обалдения. В электропечи. Или, скажем, химическому – обливает кислотами, кладет в газ под давлением. Под пресс тоже кладет, ток про пускает. В общем, много воздействий оказывает, но так пока ничего и не добился. Замучился только вконец. Он вообще смешной парень, Кирилл. Я этих ученых знаю, не первый год с ними вкалываю. Когда у них ничего не получается, они нехорошими делаются, грубить начинают, придираться, орут на тебя, как на холуя, так бы и дал по зубам. А Кирилл не такой. Он просто балдеет, глаза делаются, как у больной сучки, даже слезятся, что ему говоришь – не понимает, бродит по лаборатории, мебель роняет и всякую дрянь в рот сует: карандаш под руку попался – карандаш, пластилин попался – пластилин. Сунет и жует. И жалобно так спрашивает: «Почему же – говорит, – обратно пропорционально, Рэд? Не может быть, – говорит, – обратно. Прямо должно быть…»
Так вот. стоим мы с ним в хранилище, смотрю я на него, какой он серый стал, как он истомился, и жалко мне чего-то его стало, сам не знаю чего. И словно меня кто-то за язык дернул.
– Слушай, – говорю, – Кирилл… – А он как раз стоит, «пустышку» перед собой держит, и с таким видом, словно так бы в нее и залез. – Слушай, – говорю, – Кирилл, а если бы у тебя такая же «пустышка» была бы, только полная, а?
– «Пустышка»? – повторяет он и брови сдвигает, как будто я ему бог весть какую сложную гипотезу предложил.
– Ну да, – говорю, – гидромагнитная твоя ловушка, как ее… объект «семьдесят семь бэ». Только с дерьмом каким-то внутри, с синеватым.
Смотрю – начало доходить. Поднял он на меня глаза, прищурился, и появился у него там за слезой какой-то проблеск разума, как он сам любит выражаться.
– Постой, – говорит он. – Полная? Вот такая же штука, только полная?
– Ну да.
– Где?
– Пойдем, – говорю, – покурим.
Он живо сунул «пустышку» в сейф, прихлопнул дверцу, запер на три с половиной оборота, и пошли мы с ним обратно в лабораторию. Честно говоря, я уже жалеть начал, что сболтнул. За пустую «пустышку» Эрнест дает четыреста монет, а за полную и все шестьсот вырвать можно было бы. Но ходу назад мне уже не было, и я ему все рассказал: и какая она, и где лежит, и как к ней лучше всего подобраться. Он сразу же вытащил карту, нашел этот гараж, и по глазам его я вижу, что все он про меня понял, да и чего здесь было не понять?
– Что ж, говорит, – надо идти. Давай прямо завтра утром. В девять я закажу пропуска, а в десять выйдем. Давай?
– Давай, – говорю. – А кто еще пойдет?
– Ты да я…
– Э нет, – говорю. – Это не в бар прогуляться. А если что-нибудь с тобой случится?
Он посмотрел на меня, пощурился, усмехнулся.
– Без свидетеля не пойдешь?
– Зона, – говорю. – Порядок должен быть.
Другой бы на его месте шипеть стал, руками размахивать, расписки давать «прошу, мол, никого не винить». Он не такой. Не первый год работает, порядок в Зоне знает. Двое дело делают, третий смотрит, а когда его потом спросят – расскажет.
– Ну что ж, – говорит Кирилл. – Лично я бы взял Остина, но ты его, наверное, не захочешь. Или ничего?
– Ну нет, – говорю. – Только не Остина. Остина ты в другой раз возьмешь.
Остин – парень неплохой, смелость и трусость у него в нужной пропорции, но уж больно он хвастун. Обязательно раззвонит, что-де ходил в Зону с Кириллом и Рэдриком, махнули прямо к гаражу, взяли, что надо, и сразу обратно. Как на склад сходили. И каждому ясно будет, что заранее знали, за чем идут. А к гаражу, между прочим, с пропуском никто никогда не ходил. Значит, кто-то навел. А уж кто навел – любой сообразит.
– Нет, – говорю. – Остин не годится.
– Ну, хорошо, – говорит Кирилл. – А Тендер? Тендер – это его лаборант. Ничего мужик, спокойный.
– Староват, – говорю я.
– Ничего. Он в Зоне бывал.
– Ладно, – говорю. – Тебе виднее. Тендер так Тендер.
В общем, он остался сидеть над картой, а я пошел прямиком в «Боржч». потому что жрать хотелось невмоготу и в глотке пересохло.
Ладно. Являюсь я утром, как всегда, к девяти, предъявляю пропуск, а в проходной дежурит этот дылда, сержант, которого я в прошлом году отметелил, когда он к Гуте стал приставать по пьяному делу.
– Здорово, – он мне говорит. – Тебя, – говорит, – Рыжий, по всему институту ищут…
Тут я его так вежливо перебиваю:
– Прикуси, – говорю, – язык, сержант. Я за «рыжего» из людей бледных делал.
– Господи, – говорит, – Рыжий! Да тебя же так все зовут.
– Все не все, – говорю, – а язык прикуси. Он плюнул, вернул мне пропуск и докладывает:
– Рэдрик Шухарт, – говорит. – Вас срочно вызывает к себе уполномоченный отдела безопасности капитан Херцог.
– Вот так, – говорю я, – это другое дело. Учись, сержант, в фельдфебели произведут.
А сам думаю: что еще за новости? Какого это хрена я понадобился капитану Херцогу в служебное время? Ладно, прихожу. У него кабинет на третьем этаже, хороший кабинет, просторный. Сам Вилли сидит за своим столом, курит трубку и разводит какую-то писанину на машинке, а в углу копошится какой-то сержантик, новый какой-то, не знаю я его.
– Здравствуйте, – говорю я. – Вызывали?
Вилли смотрит на меня как на пустое место, отодвигает машинку, кладет перед собой папку и начинает ее листать.
– Рэдрик Шухарт? – говорит.
– Он самый, – отвечаю, а самому смешно – сил нет.
– Сколько времени работаете в институте?
– Два года, третий, – говорю.
– Состав семьи?
– Два брата нас, – говорю. – Сиротки. Мал мала меньше. Тогда он поворачивается к тому сержантику и строго ему приказывает:
– Сержант Луммер, – говорит, – отправляйтесь в архив и принесите папку номер сто пятьдесят.
Сержантик козырнул и смылся, а Вилли захлопывает папку и мрачно так спрашивает:
– Опять за старое взялся?
– За какое такое старое? – говорю.
– Сам знаешь, за какое. Опять на тебя материал пришел.
Так, думаю.
– И откуда материал?
Он нахмурился и покачал головой.
– Это тебя не касается, – говорит. – Я тебя по старой дружбе предупреждаю. Болтаешь, наверное, много. А ведь во второй раз попадешься – шестью месяцами не отделаешься. И из института тебя вышибут в два счета и навсегда. Понял?
– Понял, – говорю. – Одного я не понял: какая же это сволочь на меня настучала?
Но он уже опять смотрит на меня оловянными глазами и знай себе листает папку. Сержант, значит, пришел с делом номер сто пятьдесят.
– Хорошо, Шухарт, – говорит капитан Вилли Херцог, по прозвищу Боров. – Это все, что я хотел узнать. Можете идти.
Ну. я пошел в раздевалку, надел спецовку, закурил, а сам все думаю: откуда же это звон идет? Думал-думал, ничего не придумал и решил наплевать. Последний раз я в Зону ночью ходил три месяца назад, уже почти весь хабар сбыл и деньги почти все растратил. С поличным не поймали, а теперь хрен меня возьмешь, я скользкий. Но когда уже по лестнице в лабораторию поднимался, меня вдруг осенило; и только я Кирилла увидел, как сразу ему сказал:
– Что же это ты, – говорю, – треплешься? Не понимаешь, что ли, чем это для меня пахнет?
Он нахмурился и весь напрягся. Сразу видно: ни черта не понимает, о чем речь идет.
– Что случилось? – говорит. – О чем ты?
– Ты кому о гараже говорил?
– О гараже? Никому. А что?
– Да так, ничего, – говорю. – Какие будут распоряжения?
– Пойдем, прикинем маршрут, – говорит он.
– Какой маршрут?
Тут он, конечно, на меня вылупил глаза.
– То есть как – какой? Маршрут по Зоне.
– А что, – говорю, – в Зону сегодня идем разве?
Тут он. видно, что-то сообразил. Взял меня за локоть, отвел к себе в кабинетик, усадил за свой стол, а сам примостился рядом на подоконнике. Закурили. Молчим. Потом он осторожно так спрашивает:
– Что-нибудь случилось. Рэд?
– Нет, – говорю, – ничего не случилось. Вчера в покер двадцать монет продул этому… Дику. Здорово играет, шельма. У меня, понимаешь, на руках «стрит»…
– Подожди, – говорит он. – Ты что, раздумал?
Ну, у меня терпенье лопнуло. Не могу я с ним в такие игрушки играть.
– Да, – говорю, – раздумал. Трепло ты, – говорю. – Звонарь. Я тебе как человеку сказал, а ты раззвонился на весь город, уже до безопасности дошло… – Он на меня рукой замахал, но я все-таки закончил: – Я на таких условиях тебе не работник. Так и запомни, хотя вряд ли я тебе теперь когда-нибудь что-нибудь еще скажу.
Выразил я ему все это и замолчал. Опять у него несчастный вид сделался, и опять у него глаза стали, как у больной суки. Передохнул он этак судорожно, закурил новую сигарету от окурка старой и говорит мне тихо:
– Хочешь верь, Рэд. хочешь не верь, а я никому ни слова не говорил.
– Ну, не говорил – и хорошо.
– Я даже Тендеру еще ничего не говорил. Пропуск на него выписал, а самого даже не спросил, пойдет он или нет.
Я молчу, курю. Как он не понимает, что нельзя мне теперь идти? Опасно. Неважно, кто назвонил. Может быть, даже и не он, хотя если не он, то кто, спрашивается? Никакой сталкер, если он со всем не свихнулся, на пушечный выстрел к Зоне не подойдет, когда знает, что за ним следят. Мне сейчас в самый темный угол залезть надо. Какая, мол, Зона? Я туда, мол, и по пропускам-то не хожу который месяц…
– Слушай, Рэд. – говорит вдруг он. – А может быть, тебя совсем не из-за этого гаража на заметку взяли. Мало что у тебя было раньше!
– Какая мне разница. – говорю.
– Но я же не звонил. Этому ты веришь?
– Верю, – соврал я, чтобы его успокоить.
Но он не успокоился. Соскочил с подоконника, прошелся по своему кабинетику взад-вперед, а сам бормочет расстроенно:
– Нет, брат, не веришь ты мне. А почему, собственно, не веришь? Зря ты мне не веришь.
Он, значит, но кабинетику бегает, а я сижу, дым пускаю и помалкиваю. Жалко мне его, конечно, и обидно, что так по-дурацки получилось. А кто виноват? А сам я и виноват. Кто меня за язык тянул? Поманил дитятю пряником, а пряник-то в заначке, и доставать его нельзя… Тут он перестает бегать, останавливается около меня и, глядя куда-то вбок, неловко спрашивает:
– Слушай, Рэд, спрашивает, – а сколько она может стоить – полная «пустышка»?
Я сначала его не понял, подумал сначала, что он у меня купить хочет, а денег у него, конечно, нет, откуда у него деньги, у иностранного специалиста, да еще русского? А потом меня словно обожгло: что же это он, сука, он что, думает, что я из-за зелененьких эту бодягу развел? Ах ты, думаю, стервец, за кого ты меня принимаешь? А с другой стороны, как ему это не подумать? Ведь что такое сталкер? Сталкер – он сталкер и есть, ему бы только зелененьких побольше, он за зелененькие жизнью торгует. Вчера, значит, удочку забросил, а сегодня приманку вожу, цену набиваю. У меня даже язык отнялся от таких мыслей. А он вдруг ладонью о ладонь хлопнул, руки потер и бодрячком этаким объявляет:
– Ну, что ж, нет так нет. Я тебя понимаю, Рэд, и осуждать не могу. Пойду сам. Авось обойдется, не в первый раз…
Расстелил на подоконнике карту, уперся руками, сгорбился над ней, и вся его бодрость прямо-таки на глазах испарилась. Слышу – бормочет:
– Сто двадцать метров… Даже сто двадцать два… И что там еще в самом гараже… Нет, не возьму я Тендера. Как ты думаешь, Рэд, может, не стоит Тендера брать? Все-таки у него двое детей…
– Одного тебя не выпустят, – говорю я.
– Ничего, выпустят, – бормочет он. – У меня все сержанты знакомые. Не нравятся мне эти грузовики… Тринадцать лет под открытым небом стоят, а как новенькие… В двадцати шагах от них бензовоз – ржавый, как решето… а они – как с конвейера… Ох уж эта Зона!
Поднял он голову от карты и уставился в окно. И я тоже уставился в окно. Стекло в окне толстое, свинцовое, а за стеклом Зона-матушка – вот она, рукой подать, вся как на ладони с двенадцатого этажа. Так вот посмотришь на нее – земля как земля. Солнце на нее как на всю остальную землю светит, и ничего вроде бы на ней не изменилось, все вроде бы как тринадцать лет назад. Отец-покойник посмотрел бы, ничего бы особенного не заметил, разве что спросил бы, чего это завод не дымит, забастовка, что ли? Желтая порода конусами, кауперы на солнышке отсвечивают, рельсы, рельсы, рельсы, на рельсах паровозик с платформами… Индустриальный пейзаж, одним словом. Только людей нет. Ни живых, ни мертвых. Вон и гараж виден: длинная серая кишка, ворота нараспашку, а на асфальтовой площадке машины стоят. Тринадцать лет стоят, и ничего им не делается. Правильно он насчет машин отметил, соображает. Упаси бог между двумя машинами оказаться, их надо стороной обходить… там одна трещина есть в асфальте… если она с тех пор колючкой не заросла… Сто двадцать два метра… Это откуда же он считает? А, наверное, от крайней вешки считает. Правильно, так больше не будет. Все-таки продвигаются ученые… Смотри, до самого отвала дорогу провесили, да как ловко провесили! Вон она, та канавка, где Слизняк гробанулся, всего в двух метрах от ихней дороги… А ведь говорил Барбридж Слизняку, держись от канав подальше, дурак, а то ведь и хоронить нечего будет… Как в воду глядел. Нечего хоронить. С Зоной ведь так: с хабаром вернулся – чудо; живой вернулся – удача; патрульная пуля – везенье; все остальное – судьба. Тут я посмотрел на Кирилла и вижу: он за мной искоса наблюдает. И лицо у него такое, что я в этот момент снова все перерешил. Он бы мог вообще ничего не говорить, но он сказал:
– Младший препаратор Шухарт, – говорит. – Из официальных – подчеркиваю: из официальных источников я получил сведения, что осмотр гаража может принести большую пользу науке. Есть предложение осмотреть гараж. Премиальные гарантирую. – А сам улыбается, как майская роза.
– Из каких же это официальных источников? – спрашиваю я и сам тоже улыбаюсь.
– Это конфиденциальные источники, – отвечает. – Но вам я могу сказать. – Тут он перестал улыбаться и насупился. – Скажем, от доктора Дугласа…
– А, – говорю, – от доктора Дугласа… От какого же это Дугласа?
– От Сэма Дугласа, – говорит он сухо. – На прошлой неделе он погиб в Зоне.
У меня мурашки по коже пошли. Кой черт! Разве о таких вещах перед выходом говорят? Хоть кол им на голове теши, ничего не соображают. Ткнул я окурок в пепельницу и говорю:
– Ладно. Где ваш Тендер? Долго мы его еще ждать будем?