Волшебный корабль (Робин Хобб). Глава 30
Глава 30
Мятежи и союзы
Первую смерть своего раба она увидела вскоре после полудня. Шла погрузка; шла медленно, через пень-колоду. Восточный ветер развел короткую острую волну, а на горизонте начала расти стена облаков – верный признак шторма назавтра. Рабов вереницами перевозили на шлюпках к месту якорной стоянки «Проказницы» и заставляли влезать по штормовому трапу, спущенному с борта. Дело двигалось туго. Иные рабы были слишком замучены, другие боялись отвесной веревочной лестницы, третьи просто слишком неуклюже с непривычки перебирались с пляшущей шлюпки на трап и далее на качающееся судно. Но тот раб умер не из-за оплошности, а потому, что сам того захотел. Он добрался уже до середины трапа, двигаясь медленно и неловко из-за оков на ногах… А потом неожиданно расхохотался.
– На что мне длинная дорога? – крикнул он громко. – Выберу-ка я короткую!
Отпустил руки и шагнул вниз. Он камнем упал в воду, и увесистая цепь сразу потащила его вниз. Он уже не мог бы спастись – даже если бы в последний момент передумал.
Внизу, на дне, глубоко под килем Проказницы, тотчас зашевелился, расплетаясь, клубок морских змей. Она чувствовала, как они извиваются и бьют хвостами, споря за кусок мяса. Морская вода, омывавшая ее корпус, на миг смешалась с человеческой кровью… Ужас, охвативший Проказницу, еще усилился, когда она поняла: люди на ее палубах даже не заподозрили, что произошло под водой.
– Там, внизу, змеи! – крикнула она им.
Но ее предупреждениям вняли не больше, чем мольбам рабов, загоняемых в трюмы.
После самоубийства невольника рассерженный Торк велел связывать рабов вместе веревкой во время подъема по трапу. И не уставал мстительно напоминать им: мол, всякий, кто еще вздумает прыгать, будет отвечать перед своими товарищами по веренице. Больше не вздумал никто. С чем Торк, наверное, себя поздравлял.
В трюмах Проказницы дела обстояли еще плачевнее. Дыхание рабов было напоено страданием; несчастье невидимой тучей наполняло корабль изнутри. Невольников набивали в трюмы, как селедок в бочку, приковывали друг к дружке и к стенам – без помощи соседей никто не мог даже повернуться. Страх наполнял трюмы мраком, он был повсюду – в их моче, слезах и поту. Скоро Проказнице начало казаться, что человеческое горе пропитало ее насквозь.
А в канатном рундуке, отвечая душевной дрожью на ее болезненные содрогания, распростерся Уинтроу. Да, он, покинувший ее, снова был на борту. Он лежал в темноте на полу, по-прежнему скованный по рукам и ногам, и на распухшем лице красовалась отметина – ее символ. Уинтроу не стонал и не плакал, но и не спал. Просто смотрел в темноту над головой… и ощущал. Ощущал вместе с Проказницей страдания рабов, всю бездну их несчастья.
У нее не было сердца, которое могло бы ускорять и замедлять свое биение, – но Уинтроу так и трепетал, пронизываемый токами отчаяния невольников. Он в полной мере чувствовал всю тяготу их нынешнего состояния, причем каждого по отдельности – начиная с полудурка, не очень-то осознававшего перемену в своей жизни, и до пожилого скульптора, чьи ранние творения по-прежнему украшали личные покои сатрапа. В самых темных глубинах корабельного нутра, чуть ли не прямо в трюмной воде, помещались наименее ценные рабы – строптивые «расписные». Это был человеческий балласт. Сколько их доберется до Калсиды живыми – не интересовало никого. Много выручить за них все равно не надеялись. Был и сухой, более-менее удобный трюм, в былые времена видевший мотки шелка и бочонки изысканного вина. Здесь устроили мастеровых. Они представляли собой определенную ценность, и потому им бросили какой-никакой соломы, а цепи позволяли даже садиться и вставать – по очереди, конечно. Кайлу не удалось раздобыть столько мастеровых, как он предполагал. И потому основную часть его груза, размещенную в главном трюме, составляли простые работники, разорившиеся купцы, попавшие в беду путешественники, кузнецы, виноградари, кружевницы. Все они влезли в долги из-за болезни или из-за неправедного судейства – и вот теперь расплачивались за неуплату… самими собой.
В форпике, где помещалась команда, тоже особого веселья не было. Кое-кому из моряков с самого начала не по душе была затея капитана возить рабов. Другие не очень-то задумывались, помогая приделывать цепи, как если бы те были простой оснасткой для грузов. Последние два дня всё расставили по местам. На борт начали поступать рабы – мужчины, женщины, сколько-то подростков. Все – с татуировками. Одни несли свои цепи с видом многоопытных кандальников. Другие явно не могли взять в толк, откуда у них на руках и ногах взялись эти неудобные железяки. Но в корабельном трюме не доводилось путешествовать никому. Рабы, оставлявшие Джамелию, отправлялись в Калсиду. Назад не возвращался никто и никогда.
Теперь матросы осваивали непростую и кое для кого очень болезненную науку: не заглядывать в глаза, не смотреть в татуированные лица, не слышать голосов, которые молили, проклинали, грозили. Это были не люди, это был груз. Просто груз. Блеющие овцы, которых заталкивают в загоны, пока не наполнят их до отказа…
Каждый моряк по-своему усмирял свою совесть, каждый сам придумывал способы думать о татуированных не как о людях, а как о… каждый сам для себя изобретал подходящее слово.
Комфри, любитель добродушных подначек, совершенно переменился в первый же день погрузки. Больше он не шутил. Майлд пытался сохранять привычное легкомыслие, но его болтовня перестала быть смешной и напоминала скорее сыпавшуюся на обнаженные раны совести соль. Гентри помалкивал и, как обычно, делал свое дело, но про себя успел твердо решить: вот кончится это плавание – и больше он на невольничий корабль ни ногой. И лишь Торк выглядел довольным и удовлетворенным. Его грязная душонка ликовала: наконец-то сбывалась заветная мечта его юности. Он прохаживался вдоль рядов прикованного груза и наслаждался, находя в созерцании чужих цепей подтверждение собственной свободы. Он уже успел наметить для себя тех, кому, по его мнению, требовалось особенное внимание, тех, кого в пути надо будет непременно поучить дисциплине…
Проказница про себя придумала для него сравнение: кусок падали. Так случилось, что его перевернули, – и солнечному свету открылись скопища трупных червей…
Они с Уинтроу эхом откликались на страдания друг друга. И даже сквозь все свое отчаяние Проказница приходила к твердому убеждению: всего этого никогда не случилось бы, если бы только ее семья оказалась ей верна. Если бы капитаном стал кто-то, связанный с нею подлинными узами крови, – такой капитан (а куда ему деться!) ощущал бы все то же, что сейчас чувствовала она. Проказница знала: Ефрон Вестрит никогда не принудил бы ее переживать этот ужас. Альтия тоже была на такое полностью неспособна. А Кайлу Хэвену было наплевать на корабль. Если у него и были некоторые сомнения – он ни с кем ими не делился. Единственным чувством, которое Уинтроу распознавал в его душе, была холодная ярость, грозившая перетечь в ненависть к собственному отпрыску. Проказница подозревала, что Кайл видел в них с Уинтроу проблему, так сказать, обоюдоострую. Корабль, не желавший его слушаться – из-за мальчишки, не желавшего менять свое нутро по приказу отца. И она опасалась, что Кайл твердо решил хоть кого-нибудь из них да сломать. А если получится – и обоих.
Покамест она держала язык за зубами. Прошлым вечером, когда Уинтроу привезли на борт, Кайл не привел его к ней. Нет, Уинтроу швырнули в его былое место заточения – канатный рундук. После чего Кайл явился к ней сам и стал хвастаться пленением сына. Громким голосом, так, чтобы слышали все матросы на палубе, он поведал Проказнице, как обнаружил своего сына, ставшего рабом, и купил его для корабля. Когда они выйдут из гавани, сказал Кайл, он велит притащить мальчишку к ней – и пусть она с ним поступает, как найдет нужным. Потому что – во имя треклятых зенок Са! – с него, отца, уже хватит!
Он говорил и говорил, все более раздражаясь ее молчанием и пустым, ничего не выражающим взглядом. Голос Кайла от ярости становился все громче, пока изо рта не полетела слюна. Порыв ветерка донес до нее запах спиртного. «Вот так, – подумалось ей. – Мало мне всего прочего, теперь Кайл Хэвен уже пьяным на борт приходит».
Они с Уинтроу были для него все равно что частями механизма. Сооружениями из канатов и блоков, которые, если их однажды наладить, будут потом так и работать. Да и то: будь они, к примеру, скрипкой и смычком, он колотил бы и колотил одним по другому – и бранился на чем свет стоит, требуя музыки.
– Я купил тебе поганого, никчемного мальчишку! – завершил он свою обличительную речь. – Ты этого хотела. Ты получила это. Теперь на нем твое клеймо – и он твой до последнего дня своей жалкой гребаной жизни! – И он повернулся, чтобы идти, но вдруг остановился и зарычал на нее через плечо: – А ты – ты лучше этим удовольствуйся! Потому что я больше не намерен тебя ублажать!
И только в этот миг Проказница наконец расслышала в его голосе ревность. Когда-то он жаждал и домогался ее, страстно желая заполучить прекрасный и дорогой корабль – воистину самое редкостное и дорогое судно на свете. С таким судном человек становится членом братства избранных – тех, кто правил живыми кораблями и торговал диковинами с реки Дождевых чащоб. Тех, кому бешено завидовали капитаны простых кораблей. Кайл знал ей цену, он желал ее, ухаживал за нею. Он прогнал Альтию и вообразил, будто избавился от всех соперников. Но ей все его знаки внимания оказались без надобности. Она тянулась не к нему, а к маленькому паскуднику, даже не умевшему ее оценить! Вот Кайл и вел себя точно отвергнутый любовник. Его надежда полностью завладеть Проказницей таяла на глазах. И из осколков этой мечты произрастала лишь ненависть…
«Ну что ж, – холодно сказала она себе, – взаимность у нас полная».
Дать определение ее нынешнему чувству к Уинтроу оказалось сложнее. Более всего оно напоминало то, что Кайл чувствовал к ней самой…
На другое утро через поручни к ней наклонился Майлд. И незаметно (как ему казалось) сунул за щеку небольшой комочек циндина. Проказница нахмурилась. Ей не нравилось, когда он пользовался дурманом: это мешало ей четко воспринимать его. С другой стороны, Проказница понимала, почему именно сегодня ему понадобилось зелье. Она дождалась, пока он убрал остаток палочки за отворот засученного рукава, и негромко обратилась к нему:
– Майлд. Скажи капитану, что я желаю видеть Уинтроу. Немедленно.
– Ой, Са-а! – вырвалось у него. – Кораблик, ты что, со свету сжить меня хочешь? Можно, я просто ему скажу, что ты переговорить с ним желаешь?
– Нет. Потому что я не желаю с ним говорить. Вообще не хочу. Мне просто нужно, чтобы Уинтроу сюда привели. Прямо сейчас.
– Ой, ну пожалуйста, – взмолился юный матрос. – Он и так уже в мыле весь, потому что каким-то «расписным» в трюме вроде как поплохело. Торк говорит, они притворяются. А сами они утверждают, что все как есть перемрут, если их куда получше не переведут.
– Майлд!.. – Больше она ничего не добавила, но тон ее голоса сказал ему все.
– Слушаюсь, госпожа…
Ждать пришлось недолго. Кайл промчался по палубе и вскочил на бак, чтобы зло спросить:
– Ну? Чего тебе еще надо?
Она хотела промолчать, потом передумала.
– Уинтроу. Как тебе, должно быть, и передали.
– Позже! Когда выйдем в море и паршивый щенок не сможет заново сбежать с корабля!
– Сейчас.
Он ушел, не сказав больше ни слова.
Проказница все не могла разобраться в своих чувствах к Уинтроу. Она была, без сомнения, рада, что он снова с нею. Но радость проистекала из себялюбия, и она это хорошо понимала. И то, что он отверг и бросил ее, а она все равно ему радовалась, – это было унизительно. «Где моя гордость?» – спрашивала она себя. Ибо в тот же момент, когда он объявился на ее палубе – грязный, измученный, полубольной от отчаяния, – она тотчас возобновила свою связь с ним. Буквально ухватилась за него и за все, что было в нем от Вестрита, – только так она могла снова стать самой собою. И действительно, ей сразу стало гораздо лучше. От него истекала определенность, некое подтверждение ее личности. Раньше она этого не осознавала. То есть она знала, что они с ним накрепко связаны, но всегда думала об этой связи как о «любви», так ценимой людьми. А теперь… теперь она была не уверена. И даже задумывалась, а не было ли какого зла в том, что она так за него цеплялась, черпая из него ощущение собственной личности. Может, это-то он всегда в их связи и чувствовал? И от этого-то и пытался сбежать?
Жуткое было состояние – так отчаянно в ком-то нуждаться… и одновременно гневаться на то, что подобная нужда существует. Проказница не желала жить этаким паразитом, чья полноценность зависит от другого. И она решила выяснить отношения: прямо спросить, не оттого ли Уинтроу от нее бежал, что видел в ней… духовного кровососа. Она очень боялась, что он скажет ей: «Да, это правда, ты только берешь у меня, ничего не давая взамен!» Но как ни было ей страшно, она все же собиралась задать этот вопрос. Потому что она обязана была знать. Знать, есть ли у нее своя собственная жизнь и душа? Или она всего лишь тень мертвых Вестритов?
Она дала Кайлу Хэвену еще несколько минут сроку. Но он так никого и не послал к двери Уинтроу.
Невыносимо!
Проказница еще раньше заметила, что груз в трюмах распределен не вполне равномерно. Оно и понятно: команда в первый раз грузила на борт людей. Неравномерность была небольшая, с нею вполне можно было примириться… но можно было и не примиряться. Она вздохнула и слегка переместила свой вес. И начала крениться на правый борт. Чуть-чуть, совсем чуть-чуть… Но Кайл был в некоторых отношениях капитаном не из последних. А Гентри – очень даже хорошим старпомом.
Кто-нибудь из них обязательно обратит внимание на крен. Придется им перед отплытием пересортировать груз… Тогда-то она им и устроит крен на левый борт. И может, даже якорь по дну немножко протащит… Проказница хмуро смотрела вдаль, на берег. Растущий крен превращал белые башни Джамелии в тусклую скорлупу выеденных яиц. Она переваливалась с боку на бок вместе с естественной качкой, усиливая ее, делая заметнее…
Она ждала.
Они сидели вместе в просторной затемненной кухне. «А ведь когда-то мне здесь нравилось», – подумала Кефрия. В детстве она очень любила приходить сюда с матерью. В те дни Роника часто устраивала застолья для близких друзей, и ей доставляло особое удовольствие самолично готовить еду, которую она собиралась подавать гостям. Когда наступал такой день, кухня наполнялась жизнью. Мальчишки, ее братья, играли в кубики, устроившись под громадным деревянным столом. А она забиралась на табуретку и следила, как ее мать смешивала пряности, готовя маленькие мясные рулетики. И помогала Ронике чем могла: чистила крутые яйца, вынимала из коричневых шкурок слегка распаренный миндаль…
Все кончилось после Кровавого мора. Иногда Кефрии казалось, будто вместе с братьями умерло все, что было у них в доме веселого, солнечного и простого. Уж во всяком случае, веселых дружеских застолий больше не было точно. Кефрия не могла припомнить, чтобы ее мать готовила деликатесы, как раньше, или вообще подолгу проводила время на кухне. Теперь, когда им пришлось почти отказаться от служанок, Кефрия иногда бралась за готовку. Но Роника – нет.
Однако сегодня был особенный день. Они с матерью пришли на кухню, когда начали удлиняться вечерние тени. Дальнейшее, с точки зрения Кефрии, смахивало на жутковатую пародию тех добрых старых времен. Вдвоем с Роникой они что-то чистили, резали, кипятили и помешивали, обсуждая при этом выбор чая и вин, решая, насколько крепкий варить кофе и какую скатерть расстелить на столе… Они почти не строили предположений, с какой стати семья Фьестрю пожелала именно сегодня их посетить. Выплата, сроку которой оставалось еще несколько дней, лежала наготове в крепком ящичке у порога. О том, что письмо Кефрии осталось без ответа, они вообще предпочитали не упоминать. Хупрусы – это не Фьестрю; какая тут может быть связь? Да никакой… скорее всего…
Кефрия знала со времен отрочества, что торговцы из чащоб посещают их дважды в год, забирая очередную выплату за живой корабль. Знала она и то, что со времени пробуждения корабля выплаты должны увеличиться. Таков обычай. Считается, что оживший корабль может принимать участие в баснословно выгодной торговле на Дождевой реке, а значит, начинает приносить своим владельцам отличный доход. В самом деле, большинство владельцев со времени пробуждения своего корабля начинали стремительно богатеть. К Вестритам это, конечно же, не относилось. Иногда Кефрия спрашивала себя: а так ли мудро было решение отца не связываться с магическими товарами?.. Иногда – вот как, например, сегодня.
Когда угощение было приготовлено и стол накрыт, две женщины тихо присели у очага. Кефрия заварила чаю и налила матери и себе.
– Может, нам Малту к себе сюда пригласить? – предложила она неуверенно. – Поучилась бы…
– Она и так уже знает гораздо больше, чем нам с тобой кажется, – устало отозвалась Роника. – Нет, Кефрия, сделай уж мне такое одолжение, не зови ее. Давай сами выслушаем Фьестрю и решим, как нам быть дальше. Боюсь, наши сегодняшние решения повлияют на всю дальнейшую жизнь семейства Вестритов. – И она посмотрела в глаза дочери. – Не обижайся на то, что я сейчас скажу, я просто не знаю, как выразиться деликатнее. Боюсь, мы с тобой – последние женщины из рода Вестритов. Малта – до мозга костей Хэвен. Нет, я не говорю, что Кайл Хэвен человек скверный. Я просто хочу сказать, что сегодняшнее дело касается только торговцев Удачного и решать следует нам. Потому что Хэвены не из нашего круга.
– Будь по-твоему, – кивнула Кефрия утомленно.
«Когда-нибудь, – подумала она без злобы и гнева, – тебя не станет и я больше не буду чувствовать себя между двумя жерновами. Быть может, тогда я все отдам Кайлу – и буду проводить время, ухаживая за своим садиком. Тогда мне не придется ни о чем думать, кроме как о том, надо ли подрезать розы и не пора ли разделять корневища ирисов. Вот тогда-то я наконец отдохну…» Она была уверена, что Кайл не будет ее особенно беспокоить. Думать о муже нынче было все равно что звонить в надтреснутый колокол. Когда-то его имя звучало в ее сердце как песня, но теперь ей не хотелось даже мысленно произносить его. Или слышать, как его произносят другие. «Любовь, увы, держится на материальных ценностях и на праве ими распоряжаться, – подумала она отрешенно. – Семейный лад, супружеская любовь… даже любовь ко мне собственной дочери. Люди начинают любить тебя, когда ты отказываешься от власти в их пользу. Как смешно…» На самом деле было не очень смешно. С тех пор как Кефрия открыла для себя эту истину, ей сделалось все равно, любит ли ее кто-нибудь.
Она прихлебывала чай, глядя в огонь, и время от времени подбрасывала дрова. Есть все-таки еще простые радости в жизни. Тепло огня, чашка хорошего чая… Надо уметь наслаждаться тем, что осталось.
С дальнего края поля донесся отдаленный звук гонга. Мать торопливо поднялась, чтобы еще раз поспешно все проверить. Свет в комнате давно уже был приглушен, но теперь она накрыла свечи резными колпачками, еще больше смягчая сияние их огоньков.
– Завари свежего чая, – негромко распорядилась она. – Каолн любит чай.
А затем мать сделала нечто довольно странное. Она быстро подошла к двери, ведшей внутрь дома, и резко распахнула ее. А потом так оглядела широкий коридор, словно предполагала застать там кого-то врасплох.
Когда она вернулась, Кефрия спросила ее:
– Что, Сельден снова не спит? Таким полуночником заделался…
– Нет, там никого не было, – рассеянно отозвалась Роника. Потом плотно притворила дверь, подошла к столу и вдруг спросила Кефрию: – Ты хорошо помнишь приветственный ритуал?
– Конечно. Не волнуйся, я тебя не посрамлю.
– Ты никогда меня не срамила, – ответила мать.
Кефрия сама не знала, отчего так странно подпрыгнуло ее сердце при этих словах.
А потом раздался короткий стук в дверь, и Роника пошла открывать. Кефрия встала у нее за плечом. За дверью стояли две темные фигуры в плащах и надвинутых капюшонах. У одной на вуали сияла целая россыпь багровых кристаллов огня: зрелище жутковатое и прекрасное. Янни Хупрус! Кефрия ощутила, как глубоко внутри живота холодом разбежался страх. Сновидческая шкатулка! На миг у нее голова закружилась от ужаса. Она в отчаянии ждала, чтобы мать сказала хоть что-нибудь, как-то выручила их обеих… Но и мать стояла молча, вполне потрясенная. Она даже не поздоровалась. Кефрия судорожно вдохнула и сотворила краткую молитву о помощи и вдохновении.
– Я приглашаю вас быть желанными гостьями под нашим кровом. Входите – и будьте как дома!
И они с матерью отступили с порога, давая войти посланницам Дождевых чащоб. Когда те начали снимать перчатки, вуали и капюшоны, Кефрия внутренне напряглась, готовясь к чему-то жуткому. У одной женщины фиалковые глаза почти скрывались под чешуйчатыми наростами на веках. Кефрия едва нашла в себе силы посмотреть ей в глаза и одарить ее гостеприимной улыбкой – но ничего, справилась. Что же касается Янни Хупрус, то для женщины из чащоб ее лицо оказалось просто удивительно гладким. Она могла бы расхаживать по Удачному среди бела дня, не привлекая излишнего внимания… ну, почти не привлекая. Ее отметины были не очень заметны. По краю век и губ дорожками пролегли выпуклые уплотнения. Белки глаз синевато светились в полутьме кухни. Тем же свойством обладали ее зубы, ногти и волосы. Это выглядело даже привлекательно, только по коже пробегали мурашки. Роника так и не проронила ни звука, и Кефрия продолжала:
– Мы приготовили для вас угощение. Освежитесь после дальней дороги! Вы не откажете присесть за наш стол?
– С большой благодарностью, – ответили посланницы почти хором.
И они обменялись реверансами, все четверо. И вновь Кефрия принуждена была говорить:
– Я, Кефрия Вестрит, из семейства Вестритов, торговцев Удачного, говорю вам: добро пожаловать к нашему столу и в наш дом. Мы помним наши древнейшие договоренности, связавшие Удачный и Дождевые чащобы, помним и соглашение между нашими семьями, касавшееся живого корабля «Проказница», совместного порождения двух наших семейств.
– Я, Каолн Фьестрю, из семейства Фьестрю, торговцев из Дождевых чащоб, принимаю твое гостеприимное приглашение войти под кров и сесть к столу. Я помню наши древнейшие договоренности, связавшие Дождевые чащобы с Удачным, помню и соглашение между нашими семьями, касающееся живого корабля «Проказница», совместного порождения двух наших семейств. – Произнеся старинную формулу, Каолн указала на женщину, стоявшую подле нее. – Я привела в ваш дом, к вашему столу, мою гостью, которая, таким образом, становится и вашей гостьей. Готовы ли вы распространить свое гостеприимство на Янни Хупрус, нашу родственницу?
Она неотрывно смотрела на Кефрию, ожидая ответа именно от нее.
Кефрия честно созналась:
– Я не знаю, как следует отвечать на это по ритуалу. Поэтому я скажу просто: любая гостья Каолн, нашей старинной подруги, в нашем доме более чем желанна. Дайте же мне лишь мгновение, чтобы поставить на стол еще один прибор!
Ей оставалось только отчаянно надеяться, что персона столь немыслимой важности, как глава клана Хупрусов, не сочтет себя оскорбленной таким неформальным ответом.
Но Янни лишь улыбнулась и посмотрела на Каолн, как бы испрашивая разрешения говорить. Каолн чуть улыбнулась в ответ.
– Я тоже рада случаю отбросить церемонии, – сказала Янни. – Позвольте сообщить вам, что столь внезапным посещением вы обязаны скорее мне, нежели Каолн. Это я умолила ее устроить так, чтобы я смогла ее сопровождать и оказаться таким образом представленной вашей семье. И я прошу извинения, если это хоть каким-то образом ввело вас в затруднение.
– Ни в коем случае, – ответствовала Кефрия негромко. – Давайте же будем держаться друг с дружкой просто, как это надлежит соседям, друзьям и членам одной семьи.
Она обращалась не только к гостям, но и к собственной матери. Ее рука как бы случайно коснулась плеча Роники, умоляя ту нарушить наконец потрясенное молчание.
Каолн тоже это заметила. И странно посмотрела на Ронику.
– Ты все молчишь сегодня, моя старинная подруга, – сказала она. – По сердцу ли тебе гостья, которую я привела?
– Может ли быть иначе… – ответила Роника еле слышно. И добавила уже громче, окрепшим голосом: – Дело в том, что сегодня я решила во всем довериться дочери. Она вступила в наследование: теперь ей более к лицу приветствовать вас и говорить от лица всех Вестритов, нежели мне.
– И до сих пор она была весьма красноречива, – с искренней теплотой в голосе проговорила Янни Хупрус. И всех одарила улыбкой. – Боюсь, я-то не вполне должным образом себя повела! Понимаете ли, мне показалось, что лучше всего будет прийти самолично, хотя, вероятно, стоило бы начать с письма…
– Уверяю тебя, все в порядке, – отозвалась Кефрия, ставя на стол еще один стакан и пододвигая четвертый стул. – Давайте сядем за стол и вместе отдадим должное еде и вину. Может, кофе кто-нибудь хочет?
Ее вдруг посетило желание чуть-чуть получше узнать Янни Хупрус, еще прежде, чем та изложит причину своего посещения. Не торопиться, только не торопиться! Если уж придется распутывать этот клубок – хорошо бы доподлинно знать, где какая в нем нитка.
– Какой чудный стол, – похвалила Янни Хупрус, усаживаясь.
От Кефрии не укрылось, что она села первая и что Каолн явно во всем признает ее старшинство. И Кефрия молча порадовалась, что маслины на столе отборные, а миндаль только что растерт (мать настояла, спасибо ей) и на столе оказалось лишь самое удачное из приготовленного ими сегодня. Стол в самом деле оказался чудесным, он был заставлен дорогими и изысканными яствами, подобных которым сама Кефрия не видела уже несколько месяцев. Как ни стеснены были они теперь в средствах, сегодня стараниями Роники этого нельзя было заподозрить. И Кефрия радовалась.
Некоторое время в полутьме кухни звучали лишь обычные застольные разговоры. К Ронике медленно возвращались и самообладание, и обаяние. Она вела разговор самым безопасным фарватером. То и дело раздавались похвалы закускам, вину, кофе. Но Кефрия отметила про себя: как только инициативу в разговоре брала на себя Янни (а происходило это нередко), все рассказываемые ею байки и анекдоты некоторым образом начинали относиться к богатству и высокому положению ее рода. Нет, она ни в коем случае не хвасталась. И уж менее всего желала принизить Вестритов или их нынешнее застолье. Она только и делала, что выставляла сегодняшние посиделки в более выгодном свете по сравнению с каким-нибудь более высоким собранием. В конце концов Кефрия решила, что Янни таким способом рассказывает о своей семье. Ее муж все еще здравствовал, у нее имелись в живых трое сыновей и две дочери – громадная семья по меркам чащоб. Богатство, недавно приобретенное на открытии и торговле кристаллами огня, позволило им посвятить больше времени путешествиям и развлечениям. Они наполнили свой дом красотой и не были чужды учености. И в чем, собственно, смысл и главная выгода богатства, как не в том, чтобы иметь возможность достойным образом поступать со своей семьей и друзьями?
И Кефрия удостоилась приглашения в дом Хупрусов на тот случай, если когда-нибудь у нее появится желание отправиться вверх по Дождевой реке.
«Ну прямо птичьи брачные танцы», – подумала Кефрия, и сердце в груди заново перевернулось. Янни Хупрус вдруг повернулась и прямо посмотрела на нее – так, словно бы Кефрия издала некий звук, привлекший ее внимание. А потом Янни без всякого предупреждения ослепительно улыбнулась и сказала:
– Я, конечно, получила твою записочку, дорогая. Но признаться, я ничего в ней не поняла! И это явилось одним из поводов упросить Каолн устроить мое посещение. Вот почему я у вас.
– Так я и думала, – очень тихо ответила Кефрия.
И посмотрела на мать. Роника поймала ее взгляд и чуть заметно кивнула. Кефрия решила почерпнуть силу в ее новообретенном спокойствии и продолжала:
– По правде сказать, я оказалась в очень неловком положении! И потому сочла за лучшее правдиво изложить все, что на самом деле произошло. Заверяю тебя еще раз: если сновидческая шкатулка будет обнаружена, мы немедленно возвратим ее.
Кажется, выразилась она далеко не так изящно и обтекаемо, как следовало бы. Умолкнув, Кефрия прикусила губу… Янни склонила голову набок.
– Вот это-то меня и запутало, – сказала она. – Я призвала к себе сына и расспросила его напрямую, решив, что такой необдуманный, продиктованный страстью поступок мог только быть деянием моего младшего. Рэйн вначале мялся и ужасно краснел, ибо раньше ни за кем не пытался ухаживать. Но в итоге сознался, что послал-таки сновидческую шкатулку. А еще – шарфик с кристаллом огня. – И она покачала головой, лучась материнской любовью. – Я, конечно, отругала сорванца, но, боюсь, он и не думает раскаиваться. Он ужасно – знаете, как сейчас выражается молодежь? – «запал» на вашу Малту. Он, конечно, отказался обсуждать со мной сон, который они смотрели вдвоем, ибо это недостойно благородных мужчин. Но он сказал мне, что, по его мнению, она к его ухаживанию отнеслась благосклонно. – И Янни, улыбаясь, обвела всех глазами. – Поэтому я полагаю, что шкатулка была обнаружена юной прелестницей и даже доставила ей некоторое удовольствие.
– Видимо, нам всем следует так полагать, – сказала вдруг Роника, опередив дочь.
Они обменялись взглядами, смысл которых больше ни от кого уже нельзя было скрыть.
– Ох, помилуйте! – извиняющимся тоном воскликнула Янни. – Похоже, вы не разделяете того энтузиазма, с которым ваша наследница приняла ухаживания моего сына?
У Кефрии пересохло во рту. Она пригубила вина – не помогло. Даже наоборот: она подавилась и закашлялась. Она пыталась отдышаться, когда вместо нее заговорила Роника.
– Боюсь, – сказала она, – наша Малта не так-то проста. Уж каких только каверз не выдумает… – Она смотрела на гостью с сочувствием. – Нет, Янни, отнюдь не ухаживание твоего сына пришлось нам не по сердцу. Все дело в возрасте Малты и ее совсем еще ребяческом поведении. Когда она достаточно повзрослеет, чтобы вправду иметь поклонников, – твой сын будет принят нами со всей мыслимой благосклонностью. И если чувство окажется взаимным, мы сочтем за огромную честь подобный союз. Но пока что наша Малта, хотя и выглядит достаточно взрослой, по возрасту еще дитя – и по-детски склонна к озорству и притворству. Ей едва сравнялось тринадцать. Она еще не представлена обществу. Скорее всего, твой сын увидел ее во взрослом наряде на том сборе, что ты не так давно созвала. Я уверена: если бы он встретил ее, одетую, как обычно, в детское платьице, то сразу понял бы свою… ошибку.
Воцарилось молчание. Янни переводила взгляд с одной женщины на другую.
– Понятно, – выговорила она наконец. Ей определенно стало неловко. – Так вот почему девушки и здесь сегодня не видно.
Роника улыбнулась:
– Она давно в постели, как и надлежит девочке ее возраста.
И отпила вина.
– Кажется, – сказала Янни, – я попала в довольно глупое положение…
– Боюсь, наше еще глупее, – ответила Кефрия. – Хочу быть полностью откровенна с тобой, Янни. Ты упомянула о каком-то шарфе и о кристалле огня, так вот, это нас с матерью попросту потрясло! Уверяю тебя, мы и не подозревали о подобном подарке! И если сновидческая шкатулка оказалась открыта… то есть наверняка так оно и случилось, ведь твой сын видел с нею общий сон… в общем, наша Малта кругом виновата. – Кефрия тяжело вздохнула. – Я могу лишь покорнейше просить прощения за то, что она у нас так дурно воспитана. – Кефрия старалась сохранить самообладание, но горло все равно начал перехватывать спазм. – Какой стыд!.. – сказала она, и голос предательски задрожал. – Я все-таки не думала, что она способна на подобный обман.
– Наверняка мой сын тоже расстроится, – тихо проговорила Янни Хупрус. – Боюсь, он у меня слишком наивен… Ему скоро двадцать, но ни разу до сих пор он не заикался о том, чтобы присмотреть себе невесту. И в результате, кажется, поторопился. Вот ведь как! – Она покачала головой. – Да, это заставляет на многое взглянуть иными глазами…
Она посмотрела на Каолн, и та встретила ее взгляд с неловкой улыбкой. А потом тихо пояснила:
– Семейство Фьестрю передало семейству Хупрус контракт, касающийся живого корабля «Проказница». Все права и весь ваш долг принадлежат теперь им.
Кефрии показалось, что она зашаталась и рухнула куда-то в белую тьму.
– Мой сын вел переговоры с Фьестрю, – сказала Янни. – Вот я сегодня и пришла говорить от его имени. Но кажется, то, что я собиралась сказать, более неуместно.
Тут вряд ли что-то требовалось пояснять. Им собирались простить остаток долга в качестве свадебного подарка. Очень дорогой подарок и весьма во вкусе торговцев из Дождевых чащоб… Но настолько дорогой – у Кефрии это просто не укладывалось в голове. Долг за живой корабль, списанный всего-то ради согласия одной девушки выйти замуж? Немыслимо.
– Вот это и называется «размечтаться», – пробормотала Роника.
Позже Кефрия долго гадала, действительно ли ее мать предвидела, что получится дальше. А получилось вот что: все дружно расхохотались, смеясь над впечатлительностью мужчин, и неловкости как не бывало. Все четверо вдруг почувствовали себя просто матерями, вынужденными расхлебывать кашу, заваренную их неуклюжими, впервые влюбленными отпрысками.
Янни Хупрус наконец перевела дух.
– Думается мне, – сказала она, – что наше общее затруднение не настолько серьезно, чтобы время не могло исправить его. Моему сыну придется подождать, только и всего. Право же, ему это не повредит! – И она с материнским долготерпением улыбнулась Ронике и Кефрии. – Я с ним самым серьезным образом побеседую. Пусть знает, что его ухаживание не может начаться, пока ваша Малта не представлена взрослому обществу… – Она помедлила, мысленно что-то прикидывая. – Если это произойдет ближайшей весной, значит свадьбу можно будет сыграть летом.
– Свадьбу? – Кефрия не поверила своим ушам. – Но ей же будет едва четырнадцать!
– Правильно, она будет еще очень молода, – кивнула Каолн. – Как раз в таком возрасте, когда легко воспринимаются перемены. Что весьма немаловажно для женщины из Удачного, выходящей замуж в семейство из чащоб. – Она улыбнулась, так что задвигались выросты на лице, и Кефрию взяла жуть. А Каолн добавила: – Лично мне было пятнадцать.
Кефрия глубоко вдохнула и выдохнула. Она не была полностью уверена, что сдержится и не заорет на них, не выгонит немедля из своего дома. Роника нашла ее руку и крепко сдавила. Кефрия справилась с собой и закрыла рот, ничего не сказав.
– О свадьбе разговаривать слишком рано, – прямо ответила Роника. – Я уже сказала: Малта горазда на выходки. И я боюсь, что это была всего лишь одна из них, что она не восприняла ухаживание твоего сына с той серьезностью, которой оно, несомненно, заслуживает. – Роника перевела взгляд с Каолн на Янни. – Нам не следует торопиться.
– Ты говоришь как жительница Удачного, – сказала Янни. – Вы живете до старости и рожаете много детей. А у нас такой роскоши нет. Моему сыну скоро двадцать. Он в конце концов нашел женщину по душе, а ты велишь ему подождать? Более года? – Она откинулась в кресле и негромко заключила: – Так не пойдет.
– Я ни к чему не стану принуждать свое дитя, – сказала Кефрия.
Янни улыбнулась:
– Мой сын полагает, что никого ни к чему принуждать не придется. А я его мнению доверяю. – И она снова обвела всех глазами. – Послушайте, мы же здесь все женщины. Будь она таким дитятей, как вы утверждаете, сновидческая шкатулка именно это и показала бы ему. – Ответом ей было молчание, и она продолжала опасно тихим голосом: – Наше предложение вполне достойно. Вряд ли вы надеетесь на большее – от кого бы то ни было.
– Предложение не просто достойное, оно воистину потрясающее, – быстро ответила Роника. – Но как ты верно заметила, мы все здесь женщины. И нам отлично известно, что сердце женщины не покупается и не продается. Мы всего лишь просим тебя чуть-чуть обождать, пока Малта не повзрослеет немного и сама не поймет, чего ей хочется.
– Но если уж она раскрыла сновидческую шкатулку и посмотрела общий сон – из этого явствует, что в своих желаниях она разбирается прекрасно. Тем более что для удовлетворения этих желаний она не боится пойти разом против матери и бабушки. – Голос Янни Хупрус постепенно утрачивал свою бархатную вежливость.
– Поступок своенравной девчонки не может быть истолкован как решение взрослой женщины. Говорю тебе: ты должна подождать.
Янни Хупрус поднялась на ноги.
– Звонкое золото или живая кровь, – напомнила она старинную формулу. – Скоро срок выплаты, Роника Вестрит. И однажды у тебя уже случилась недостача. Согласно условиям контракта, мы вольны определить, чем ты на сей раз заплатишь.
Роника тоже поднялась и встала против нее.
– Вот оно, твое золото, в коробочке у двери. Я отдаю его тебе без принуждения, в уплату долга, который полностью признаю! – И она медленно покачала головой. – Я ни в коем случае и никогда не отдам тебе ни свое дитя, ни внука или внучку, если только они сами, по доброй воле, не пожелают к тебе отправиться. Вот и все, что я могу сказать тебе, Янни Хупрус. И стыд великий на головы нам обеим, что о подобных вещах приходится говорить вслух!
– Уж не хочешь ли ты сказать, – спросила Янни, – что собираешься нарушить контракт?
– Пожалуйста, пожалуйста! – голосом, ставшим неожиданно пронзительным, воскликнула Каолн. – Давайте вспомним, кто мы такие! И давайте вспомним, что сколько-то времени у нас действительно есть! Наше время не так уж кратко, как боятся иные, но и не столь изобильно годами, как некоторым бы хотелось. И мы, кажется, упускаем из виду сердца двоих молодых! – Взгляд ее фиалковых глаз перебегал с лица на лицо, она искала союзников. – Я вот что предлагаю, – продолжала она. – Компромисс! Такой, который может оградить нас всех от ужасного горя! Пусть Янни Хупрус примет твое золото, Роника. Пусть примет на этот раз. Ибо, вне всякого сомнения, она так же связана тем, что мы с тобой, Роника, однажды порешили на этой самой кухне, как и ты сама связана условиями контракта. Я полагаю, все с этим согласны?
Кефрия замерла и перестала дышать, но в ее сторону никто и не смотрел. Янни Хупрус кивнула первая, чопорно. Кивок, которым ответила Роника, походил скорее на поклон побежденной.
Каолн вздохнула с облегчением.
– А теперь послушайте, что я предлагаю. Роника, я говорю как женщина, которая знает Рэйна, сына Янни, со дня его появления на свет. Это достойнейший, исполненный чести молодой человек. Тебе незачем опасаться, что он неверно поведет себя с Малтой, кем бы мы ее ни считали, взрослой женщиной или дитятей. И поэтому я нахожу, что ты можешь ему разрешить начать свое ухаживание прямо теперь. Под присмотром старших, естественно. И при условии, что он не станет дарить ей подарков, могущих вскружить девочке голову и вызвать не сердечную склонность, а обычную жадность. Тебе следует просто позволить Рэйну видеться с нею время от времени. Если она вправду еще ребенок, он вскорости это поймет и сам устыдится оплошности, которую допустил. Но если Малта уже повзрослела, дайте ему возможность, просто возможность попробовать завоевать ее сердце. Разве я прошу слишком многого? Разве это слишком много – позволить ему стать поклонником Малты?
И вот тут Роника посмотрела на Кефрию, ожидая решения именно от нее. Поистине, это дорогого стоило… Кефрия облизала пересохшие губы.
– Я думаю, – сказала она, – такое вполне можно позволить. Конечно, под хорошим присмотром. И при условии, что он не будет кружить ей голову дорогими подарками. – И она вздохнула. – Тем более что Малта все это сама начала. Вот пускай и получит свой первый женский урок: нельзя легкомысленно относиться к привязанности мужчины.
Остальные женщины согласно кивнули.