Волшебный корабль (Робин Хобб). Глава 24

Глава 24

Торговцы из Дождевых чащоб

Просто, когда происходит что-нибудь из ряда вон выходящее, мне трудно сохранить душевное равновесие! – отрезала бабушка. – Вот и все!

– Прости, пожалуйста, – смиренно извинилась мать Малты. – Я всего лишь спросила.

Она стояла за спиной бабушки, сидевшей перед своим туалетным столиком, и закалывала ей волосы, сооружая прическу. И, судя по голосу, на самом-то деле ни в чем себя не винила, просто устала от бесконечной бабкиной раздражительности. Малта не винила ее. Малту просто тошнило от них обеих. Ну сколько можно сосредоточиваться на грустной стороне жизни, на том, что расстраивает и беспокоит? Тем более – сегодня было большое собрание старинных семейств, и бабка с матерью решили не только пойти сами, но и взять с собой Малту. И она уже с полудня только тем и занималась, что убирала волосы и примеряла новое платье. А они? Начали одеваться в самый последний момент. Да еще и ведут себя так, словно на тяжелую работу отправляются, а не повеселиться и поболтать со знакомыми. Это Малта была бессильна понять.

– Ну? Вы еще не готовы? – то и дело спрашивала она.

Ей совсем не хотелось, чтобы они прибыли самыми последними. Мама говорила, сегодня будут произноситься важные речи, что-то там такое насчет Дождевых чащоб и торговцев Удачного. И стоит ли из-за этого волноваться? Самое обычное сиди-смирно-и-не-засыпай. А значит, главное – это прибыть загодя, пока звучат приветствия и разносятся закуски. Может, ей удастся сесть и посекретничать с Дейлой в укромном уголке… Ой, ну что же они там так возятся? Каждой из них давно следовало бы завести по служанке, чтобы укладывала им волосы, заранее готовила платья и всякое такое прочее. У всех приличных семей есть такие служанки. Но бабушка заявила, что они-де больше не могут себе позволить, – и мама согласилась. А когда Малта начала спорить – ее мигом засадили за большущую кучу счетных палочек и расписок и велели оприходовать всю эту чепуху в одном из гроссбухов. Она посадила кляксу, и бабушка велела ей все переписать. Да потом еще принялись ей объяснять, что означает выведенная ею цифирь и почему получается, что они больше не могут держать слуг – только Нану и Рэйч.

Удивительно ли, что Малта ждала приезда отца, как избавления. Ждала и потому, что в доме явно что-то происходило. Она не могла взять в толк, с чего бы это они вдруг так обеднели. Ничего же вроде не переменилось! И тем не менее… Только посмотреть на них. Собрались ехать в свет, а сами рядятся в позапрошлогодние платья. Одевают и причесывают одна другую. Да еще и ругаются.

– Мы скоро поедем? – в который раз осведомилась Малта.

– Мы что тебе, в одну минуту собраться должны? – строго спросила мать. – Чем мне головной боли своим нытьем добавлять, лучше бы помогла. Сходи-ка взгляни, прибыла или нет карета торговца Рестара!

– Ой, только не Рестар! – взмолилась Малта. – Мам, ну скажи, что мы не поедем с ним в этой вонючей старой карете! В ней даже дверцы как следует не открываются и не закрываются! Лично для меня это сущее унижение – ехать с…

– Малта! Сходи проверь, не прибыла ли карета! – перебила бабушка.

Фи! Как будто она то же самое от матери только что не слышала!

Малта вздохнула и отправилась проверять. Дело ясное: когда они придут на собрание, напитки и закуски давно унесут, а все рассядутся по скамьям и заведут речь о делах. А она – уж коли ее собирались заставить высиживать все их собрание – так хотела бы для начала чуть-чуть повеселиться. Идя через гостиную, она задалась вопросом: а приедет ли туда вообще Дейла? Вот Сервин, тот явится точно. Его в семье давно уже взрослым считают. Но если и Дейла приедет, она, Малта, уж как-нибудь да выговорит себе позволение сесть рядом с подружкой. Ну а Дейлу совсем просто будет уговорить поменяться местами… Она не видела Сервина с того самого дня, когда мать ему показывала теплицы. Но это совсем не значило, будто Сервин перестал ею интересоваться!

Одна мысль породила другие, и Малта быстренько заскочила в уборную – там было маленькое зеркало на стене. В ней оказалось темновато, но Малта все равно осталась довольна увиденным. У нее были темные волосы, и она, зачесав их со лба назад, заплела косу и уложила ее короной на голове. Несколько волосков, выбившихся как бы случайно, ужас как завлекательно падали на щеки и лоб. Малте по-прежнему разрешалось использовать в качестве украшений только цветы, но она выбрала крохотные розы, чьи последние бутоны как раз распустились в теплице. Темно-красные, с пьяняще-сладостным ароматом… Платье для сегодняшнего выхода Малте досталось очень простое… но это было действительно ПЛАТЬЕ, а не детское платьице. Это был наряд из тех, в каких все торговцы всегда посещают подобные мероприятия. Платье глубокого красно-фиолетового тона, перекликающееся цветом с розами в волосах. Всегдашний цвет Вестритов, оговоренный обычаем. Малта вообще-то предпочла бы синий, но ей очень шел и такой.

И по крайней мере, платье было новехонькое!

Она никогда еще не появлялась на людях в традиционном наряде. Немного старомодного кроя, с круглым вырезом, длиной по щиколотку – и с поясом на талии наподобие монашеского. Малта любовалась хорошо выделанной черной кожей широкого пояса и стилизованным вензелем-пряжкой. Она затянула его, как только могла, чтобы подчеркнуть округлость бедер и наметившейся груди. Папочка был прав! Ее тело все больше приобретает женственные формы; так почему же ей не требовать взрослых нарядов, а с ними и иных привилегий? Ну что ж, еще немножко подождать – и папочка возвратится. Вот тогда-то у них в доме все переменится. Его плавание будет непременно удачным, он приедет домой с полным кошелем денег – и услышит, как без него ее обижали, как обманули с обещанным платьем, как…

– Малта! – Мать рывком распахнула дверь. – Где ты застряла? Все тебя ждут. Скорее бери плащ – и бегом!

– А карета здесь? – спросила она, поспешая следом.

– Да, – резковато ответила мать. – Давно уже. И господин Рестар ждет нас, стоя возле нее!

– Но почему же он не постучал, или не позвонил в колокольчик, или…

– Он стучал, – отрезала мать. – И звонил. Пока ты тут мечтала.

– А плащ мне зачем? Мы же поедем в карете, а потом перейдем в зал. Мои старые плащи так глупо смотрятся с этим новым нарядом…

– На улице холодно, так что возьми и надень. И очень тебя прошу – хоть сегодня не забывай о хороших манерах! Торговцы из Дождевых чащоб не просят общего сбора без веских на то причин. Я нимало не сомневаюсь: сказанное сегодня прямо повлияет на судьбы всех нас. И помни: торговцы из чащоб – наша родня. Не пялься, не шарахайся, не…

– Да, мамочка.

Ту же самую нотацию Малта успела за сегодняшний день выслушать самое меньшее дважды. Неужели ее считают беспамятной или глухой? И разве ей не прожужжали уши, с самого рождения твердя об этом самом родстве? Тут Малта кое о чем вспомнила. И когда они уже выходили из двери, у которой с суровым видом топталась Нана, Малта начала:

– Я слышала, из чащоб привезли новое диковинное украшение – кристаллы огня. Говорят, это бусины, чистые и прозрачные, как росинки, но в каждой пляшет крохотный язычок пламени…

Мать не ответила ей, а обратилась к толстяку:

– Спасибо тебе огромное, что заехал за нами, Давад. Такой крюк сделал.

Тот так и сиял – оттого, что сумел угодить, а еще больше от кожного сала. И подсадил мать в карету. Малта не сказала противному старикашке ни слова и умудрилась запрыгнуть внутрь сама, прежде чем он успел коснуться ее руки. Она еще не забыла своей последней поездки в этой самой карете, не забыла и не простила!

Мать уже сидела рядом с бабушкой. О нет, только не рядом с Рестаром! Да она на полдороге от отвращения помрет!

– Можно, я в серединке? – И Малта втиснулась между ними. – Мама, так вот, эти кристаллы огня…

– Все устроились? – Рестар заговорил так, словно ее здесь не было вовсе. – Тогда поехали. Придется мне сесть здесь, возле дверцы, и держать ее рукой, иначе откроется на ходу. Говорил я слуге, чтобы починил… Но вот велел сегодня ее подавать, а дверца так и не исправлена. С ума сойти можно! Зачем держать слуг, если велишь им что-нибудь сделать, а они твои слова мимо ушей пропускают? Вот так люди и начинают подумывать о введении рабства в Удачном. Раб, тот знает: чтобы жить более-менее сносно, надо всемерно добиваться благорасположения господина. Он землю носом рыть будет, выполняя приказы!

И так далее, и тому подобная чепуха – пока не прибыли к залу Торговцев. Рестар тараторил без конца, а мать с бабушкой слушали. Иногда они вежливо возражали ему, но не более того, хотя Малта тысячу раз слышала, как дома бабушка повторяла, как рабство обязательно разрушит Удачный. Малта про себя с нею не соглашалась. Стал бы папочка участвовать в торговле рабами, если бы это не было ужас как прибыльно? А еще Малта полагала, что это сущая бесхребетность – дома обличать рабство, а в разговоре с Рестаром даже не пробовать отстоять свои принципы. Самое сильное ее возражение было примерно таким: «Давад, мне достаточно представить себя рабыней, чтобы понять: это неправедно». Тоже, нашла последний и окончательный довод!

Одним словом, к тому времени, когда карета остановилась, Малта от скуки была едва жива. И ей так и не удалось толком рассказать матери про кристаллы огня.

Прибыли не последними, и то счастье. Малте потребовалось все до капли ее самообладание, чтобы смирно сидеть на своем месте, пока Рестар возился с капризным замочком, а потом неуклюже выволакивал наружу свое жирное брюхо. Вот тут она сразу выскочила – и опять прежде, чем он успел взять ее руку в свою, влажную и мясистую. Малте от одного его вида хотелось уйти и вымыться.

– Малта! – резко окликнула мать, едва она припустила прочь от кареты. И добавила, не позаботившись даже понизить голос: – Вернись и обожди нас. Мы войдем все вместе.

Малта поджала губы и подавила возмущенное фырканье. Кажется, мать получает удовольствие, прилюдно разговаривая с ней как с маленькой. Что ж, Малта остановилась и подождала. А потом, когда они подошли, намеренно отстала. Не настолько, чтобы мать обернулась и снова подозвала ее, просто – так, чтобы идти хоть до некоторой степени отдельно от них. И в особенности от Рестара.

Зал Торговцев оказался весьма скудно освещенным. Совсем не так, как в вечер праздника урожая! Всего два жалких факела озаряли подъездную дорожку, да из окон зала в щели ставней пробивались лучики света. Наверное, это потому, что на общем собрании настояли торговцы из Дождевых чащоб. Говорят, они избегают света, как только могут. Дейла утверждала – у них вроде что-то с глазами, но Малта подозревала иное. Если они все настолько же уродливы, как тот, когда-то виденный ею, – неудивительно, что они прячутся от света, а с ним и от чужих глаз! Сплошь в бородавках – вот как их описывают. Сплошь в бородавках и кривые-косые… Малту передернуло, по спине пробежал холодок. Интересно, много их там будет сегодня?

Кучер Давада только успел щелкнуть языком лошадям, когда за его каретой остановилась другая. Сработанная в старинном стиле, с плотными кружевными шторками на окнах. Малта еще чуть-чуть приотстала, высматривая, кто же это прибыл. В неверном факельном свете ей едва удалось разглядеть изображение на дверце. Герб был незнакомый, ни у кого в Удачном подобного не было. Значит, это приезжие из чащоб. Больше просто некому, никто посторонний сюда сегодня не сунется. Малта пошла дальше, но не утерпела и оглянулась через плечо. Из кареты выбиралось целое семейство. Шестеро, все в длинных темных плащах с капюшонами. Но стоило кому-либо из них появиться, и то на воротнике, то на манжете начинали вспыхивать крохотные огоньки – алые, оранжевые, янтарные! Малта сперва опешила, потом сообразила, что это такое. Да не что иное, как те самые кристаллы огня! Малта приросла к месту. О-о, дошедшие до нее слухи, оказывается, нисколько не были преувеличенными! Малта затаила дыхание. Чем ближе подходили темные плащи – тем ярче играли и переливались заветные искры.

– Малта! – В голосе матери слышалось предупреждение.

– Добрый вечер, – прозвучал хрипловатый женский голос из непроглядной глубины капюшона.

Теперь Малта видела, что и капюшон занавешен плотным кружевом. Уродство какое, в потемках вуали носить!.. Кристаллы огня, служившие кружеву грузиками, ало пылали. Малта едва расслышала торопливые шаги у себя за спиной. И даже вздрогнула, когда рядом раздался материн голос:

– Добрый вечер. Я Кефрия из семьи торговцев Вестритов.

– Янни из семьи Хупрусов, из Дождевых чащоб, приветствует тебя.

– Могу ли я представить тебе свою дочь, Малту Хэвен из семейства Вестритов?

– Воистину можешь, – промурлыкала женщина.

Малта запоздало вспомнила, что следует поклониться. Женщина одобрительно усмехнулась за своей занавеской. И обратилась к Малтиной матери:

– Кажется, прежде я ее на наших сборах не встречала. Она уже введена в общество?

– Правду сказать, для нее этот сбор – первый и она еще не представлена. Дело в том, что мы с ее бабушкой полагаем: прежде чем быть представленной в качестве женщины из торговой семьи, ей следует в полной мере постичь соответствующие обязанности и ответственность.

В отличие от Янни мать говорила официально и чуточку торопливо. Словно пыталась загладить неблагоприятное впечатление.

– Вот как? Что ж, узнаю? Ронику Вестрит. И полностью одобряю такой подход к делу. Как редко теперь в Удачном встретишь подобное!

Теперь ее голос изливался, точно сливки.

– Твои кристаллы огня, – вырвалось у Малты. – Они великолепны! Можно ли узнать – они очень дорого стоят?

И даже сама успела понять, насколько по-детски это прозвучало.

– Малта! – в ужасе одернула ее мать.

Но женщина из Дождевых чащоб лишь негромко хрипловато рассмеялась.

– На самом деле, – сказала она, – ярко-алые – самые обычные среди всех и наиболее легко пробуждаются. Тем не менее мне они нравятся больше всего. Алый – такой богатый, насыщенный цвет… Зеленые и синие попадаются реже. Их труднее расшевелить, и потому мы берем за них намного дороже. И надо ли говорить, что кристаллами огня занимаются исключительно Хупрусы!

– Конечно, – подхватила мать. – Какое захватывающее добавление к изысканным драгоценностям, которые поставляют Хупрусы! Слухи не преувеличивают их достоинства, а скорее преуменьшают! – Тут мать оглянулась. – О, боюсь, мы тебя задерживаем! Пойдемте же скорее, пока все не началось без нас!

– Ну, меня-то они, я уверена, подождут, – помрачнела Янни Хупрус. – Мы ведь собрались здесь именно по моей просьбе. Но ты, конечно, права: не стоит заставлять ждать себя. Кефрия, юная Малта… большим удовольствием было с вами переговорить.

– Взаимно, – вежливо ответила мать.

И почтительно отступила в сторонку, пропуская вперед себя женщину в глухом капюшоне. Потом Кефрия взяла за руку дочь – и стиснула чуть сильнее, чем стоило.

– Ох, Малта! – вздохнула она с укоризной.

И твердо повела ее вперед. Бабушка ждала их по ту сторону дверей зала. Ее губы были сурово поджаты. Она присела в глубоком реверансе перед госпожой Хупрус, когда та проплывала мимо нее. Потом обратила к дочери и внучке широко раскрытые, вопрошающие глаза.

Мать чуть-чуть обождала, чтобы Янни Хупрус уже не смогла ее услышать, потом прошипела:

– Она представилась ей!

– О-ох, Малта!.. – простонала бабушка.

За последнее время они с матерью превратили ее имя во что-то наподобие розог. Произнося его вслух, они редко вкладывали что-либо, кроме негодования, возмущения, раздражения… Малта повесила плащ на деревянный гвоздик и обернулась, передернув плечами.

– Я просто хотела взглянуть на ее кристаллы огня, – попробовала она объяснить.

Но, как обычно, ни та ни другая не пожелали ее слушать. Просто подхватили – и увлекли с собой в зал.

Там разливался приглушенный свет свечей, установленных в высокие канделябры. Третью часть пространства отвели под возвышенный помост, а пол, обыкновенно освобожденный от всего, что могло помешать танцам, был теперь заставлен рядами стульев. То есть случилось именно то, чего Малта и опасалась: они опоздали! Опустевшие столы с угощениями уже унесли, а собравшиеся либо сидели по местам, либо рассаживались. Малта торопливо спросила:

– Можно, я пойду сяду с Дейлой?

– Дейлы Трелл здесь нет, – ядовито заметила бабушка. – У ее родителей хватило ума оставить ее дома. Жаль, что и мы так же не поступили.

– А я с вами и не просилась, – огрызнулась Малта.

– Мама! – почти одновременно одернула бабушку Кефрия.

Как бы то ни было, очень скоро Малта уже сидела между ними с краю одного из рядов покрытых подушечками стульев. На самом конце уселся Давад Рестар. Впереди устроилась пожилая пара, позади – какой-то рябой мужчина с беременной супругой, а по другую сторону от мамы – двое братьев, оба одинаково толстомордые. В общем, решительно не на кого посмотреть.

Малта, как могла, вытянулась на сиденье и в конце концов обнаружила Сервина Трелла. Он сидел в шести рядах впереди и почти что на другой стороне зала. Позади Треллов Малта увидела пустые сиденья и пришла к выводу, что мать намеренно посадила ее как можно дальше от них.

– Сиди смирно, – опять зашипела бабушка. – И слушай внимательно!

Малта со вздохом ссутулилась на своем стуле… Впереди, на помосте, торговец Трентор возносил нескончаемую молитву Са. Молитва больше напоминала список всевозможных горестей и обид, когда-либо постигавших какое-либо из семейств. Причем, вместо того чтобы возмутиться подобной несправедливостью Са, Трентор самым раболепным образом еще и хвалил Его за то, что в итоге Он непременно всех выручал. «Если бы молитву читал Крион, а не его дядя, – подумалось Малте, – наверняка было бы интересней!» Найдя взглядом сиденья, отведенные торговцам из Дождевых чащоб, она увидела склоненные головы в капюшонах. «Они что там, дремлют уже?»

После Трентора вышел с приветственной речью торговец Друр. И разразился точно такой же тягомотиной. Всеобщее родство, единство торговцев, древние обеты и клятвы, верность и единение, кровь и родство… Жуть. Не было бы счастья, да несчастье помогло – Малта не умерла со скуки только потому, что обнаружила изъян в ткани своего платья, как раз на колене. Она хотела показать его матери, но та лишь раздраженно покосилась на нее и погрозила пальцем – молчи, дескать!

Но вот Друр уселся на место, а вперед вышла Янни Хупрус, и Малта, вытянувшись, так и подалась вперед.

Женщина из Дождевых чащоб избавилась от тяжелого верхнего плаща с капюшоном, но ее черты оставались сокрытыми; теперь на госпоже Хупрус была легкая накидка, тоже с капюшоном, и кружевная вуаль, ранее приковавшая взгляд Малты, на самом деле была частью этого одеяния. И кристаллы огня сияли столь же ярко, как и в уличной темноте, и не потеряли ни йоты очарования и красоты. Держа свою речь, Янни поворачивалась то к одной, то к другой стороне зала, при этом вуаль двигалась, и всякий раз камни вспыхивали, словно заново раздутые угли. Всего их было пятнадцать, все – глубокого гранатового цвета, и каждый размером с миндальный орех в скорлупе.

Малта уже не чаяла дожить до новой встречи с Дейлой, чтобы со вкусом похвастаться подружке: «Я видела их вблизи! И даже с Янни Хупрус о них говорила!»

В это время женщина на помосте неожиданно воздела руки вверх и возвысила голос, и Малта поневоле сосредоточилась на том, что она говорила.

– Мы не можем больше ждать и надеяться. Никто из нас просто не может себе этого позволить. Если мы промедлим еще, наши тайны перестанут быть тайнами. Если бы нас не защитила река, уничтожившая во время бегства их судно, мы были бы вынуждены сами с ними расправиться! Скажите, торговцы Удачного, как могло до такого дойти? Что сталось с вашими клятвами и обетами? Сегодня вы слушаете просто Янни Хупрус, но, уверяю вас, я говорю от имени всех торговцев из Дождевых чащоб. То, с чем мы столкнулись, – это было нечто большее, чем угроза!

Она умолкла, и над залом повисла долгая тишина. Потом раздался приглушенный гомон голосов. Малта из этого заключила, что скучные разговоры закончились, и, перегнувшись к матери, прошептала:

– Пойду раздобуду чего-нибудь попить.

– Тихо! Молчите! – зашикала на них обеих бабушка.

У нее на лбу и кругом рта залегли глубокие морщины – знак внутреннего напряжения. Мать не издала ни звука. Малта отвернулась со вздохом.

Один из толстомясых братцев, сидевших по левую руку от них, неожиданно поднялся на ноги.

– Госпожа Хупрус! – Все головы повернулись к нему, и он просто спросил: – И что же, по-твоему, нам следует предпринять?

– Держать свое слово! – отрезала Янни Хупрус. И, чуть смягчив тон, как если бы собственная резкость удивила ее саму, добавила: – Мы должны сохранить наше единство. Нам следует отправить к сатрапу своих представителей. Каковые, по общепонятным причинам, не могут быть выходцами из чащоб. Но послание, которое они понесут, мы всячески поддержим.

– Что же за послание предполагается передать? – спросили из другой части зала.

– Я правда пить хочу, – прошептала Малта.

Мать только сдвинула брови.

– Нужно потребовать, чтобы сатрап уважил наше изначальное уложение. Нужно потребовать, чтобы он отозвал этих… так называемых «новых купчиков». Чтобы возвратил нам земли, пожалованные в последнее время им.

– А если он откажет? – подала голос женщина из задней части зала.

Янни Хупрус переступила с ноги на ногу. Чувствовалось, как не хочется ей отвечать на этот вопрос.

– Давайте сперва попросим его сдержать слово, данное его предками. Мы ведь даже и этого еще не пытались. Мы жаловались и ворчали между собой, мы оспаривали то один отвод земель, то другой, но все порознь. Ни разу еще мы не поднимались как единое целое, как единый народ, чтобы сказать: «Держи свое слово, если хочешь, чтобы мы держали свое!»

– Но если он все-таки откажет? – настаивал все тот же голос.

Янни Хупрус приподняла обтянутые перчатками руки – и уронила их.

– Значит, у него нет чести, – проговорила она тихо, но слышно ее было в каждом уголке. – А что может быть общего у торговцев с тем, у кого нет чести? Если он не намерен держать свое слово – мы отзовем свое. Перестанем посылать дань… Будем торговать своими товарами, где пожелаем, не отправляя даром в Джамелию их лучшую часть… – И закончила уже совсем тихо: – Выдворим «новых купчиков». Будем править своей страной сами.

В ответ на такие слова поднялся нестройный гвалт голосов. Кто-то возмущался, кто-то чуть не визжал от испуга, кто-то восторженно ревел, высказывая госпоже Хупрус полное одобрение. Потом в конце ряда, где сидели Вестриты, неожиданно поднялся Давад Рестар.

– Послушайте! – прокричал он, однако, когда никто не обратил на него внимания, тяжеловесно взобрался на свой стул. – ПОСЛУШАЙТЕ МЕНЯ! – проревел он на удивление громко для такого несолидного и невзрачного человека.

Все взгляды обратились к нему, гомон стал постепенно смолкать.

– Это безумие, – объявил он. – Подумайте лучше, что случится после! Вы думаете, он просто так возьмет и выпустит Удачный из рук? Да он пришлет сюда корабли, полные вооруженных солдат. Он отберет наши владения и передаст их тем самым «новым купчикам», которых мы собрались выгонять, а наши семьи угодят к ним в рабство. Нет! Мы должны вести с «новыми» дела. Дать им… не все, конечно, просто чтобы удовлетворились. Пусть сделаются частью нас, как когда-то поселенцы с Трех Кораблей. Нет, я не говорю, что мы научим «новых» всему, что знаем сами, или что им будет позволено торговать с Дождевыми чащобами, но…

– Тогда каково будет твое слово, Рестар? – гневно спросил кто-то из задних рядов. – Коли уж ты взялся говорить от имени своих приятелей «новых купчиков», так скажи – сколько они хотят с нас получить?

– Если бы сатрап, – поддержал кто-то, – желал в самом деле посылать боевые корабли Внутренним проходом, он начал бы с того, что уже давным-давно очистил бы эти места от пиратов. А я вот слыхал, будто старые сторожевые галеры гниют у причалов, ибо налогов не хватает ни на ремонт, ни на то, чтобы команды нанять: все деньги уходят на сатрапские развлечения. И ему нет ни малейшего дела ни до пиратов, ни до морских змей, которые угрожают нашей торговле. У него все мысли только о развлечениях! И он-то еще собирается нам грозить? Я вообще не понимаю, зачем составлять послания с требованиями! Действовать надо! Давайте сами возьмем и выгоним «новых». Что нам Джамелия?

– А товары мы продавать где будем? Вся лучшая торговля – на юге! Либо туда, либо к северным варварам!

– Джамелия нам необходима! Что мы без нее? Это поэзия, музыка и искусство… наша прародина, в конце концов! Мы не можем прекратить там торговлю и в то же время…

– А змеи?! Проклятые работорговцы привлекают змей. Надо потребовать, чтобы невольничью торговлю во Внутреннем проходе поставили вне закона!

– Мы – люди чести! Даже если сатрап не желает помнить о своем слове, мы по-прежнему связаны нашим…

– Заберут наши дома, наши земли, а нас самих погонят в неволю! И мы окажемся ровно там же, где были наши пращуры, – преступники и ссыльные без надежды на помилование!

– Надо нам для начала снарядить свои собственные сторожевые корабли. Не просто гонять «новых купчиков» от устья реки Дождевых чащоб, но еще истреблять змей и пиратов. И Калсиде объяснить однажды и навсегда, что граница между нами проходит не по чащобам. Их власть оканчивается за Ближним заливом. А то они совсем…

– Так ты нас разом в две войны втравить хочешь? С Джамелией и с Калсидой? Забыл, что, если бы не Джамелия и не сатрап, Калсида нас уже давно попыталась бы подмять? Вот чем мы на самом деле рискуем, если решим отпасть от Джамелии! Войной против Калсиды!

– Война? Кто говорит о войне? Все, что требуется, – это попросить, чтобы сатрап Касго держал обещания, данные нам сатрапом Эсклеписом!

И вновь зал взорвался нестройным хором негодующих голосов. Почтенные торговцы вскакивали и кричали, кто-то лез на стулья… Для Малты все это было лишено малейшего смысла. Она подозревала, что и для остальных тоже.

– Мама, – прошептала она умоляюще. – Я умираю, пить хочу! Тут так душно! Можно хоть воздухом пойти подышать?

– Не теперь! – отрезала мать.

– Малта, закрой рот! – добавила бабушка.

Она даже не посмотрела на внучку: пыталась следить за разговором двух мужчин, сидевших немного впереди.

– Пожалуйста! – призывала со сцены Янни Хупрус. – Пожалуйста, выслушайте! Пожалуйста! – Голоса в самом деле постепенно стали стихать, и тогда она заговорила – нарочито тихо, заставляя людей примолкнуть: – Вот такова наибольшая опасность, грозящая нам, – сказала она. – Мы вечно ссоримся между собою. Мы говорим множеством голосов… и в результате ушей сатрапа не достигает ни один. Поэтому нам нужна небольшая, но сильная группа, которая донесет то, что мы имеем сказать. И, составляя послание, мы должны быть едины и искренни. К единому мощному голосу он вынужден будет прислушаться, но доколе мы бьемся между собою, как…

– Мне в туалет выйти надо! – прошептала Малта, пустив наконец в ход аргумент, против которого взрослым было нечего возразить.

Бабушка, конечно, неодобрительно покачала головой, но все же ее выпустили. Давад Рестар, тот вообще не заметил, как она шмыгнула мимо, – так заслушался Янни Хупрус.

Малта приостановилась у стола с закусками, чтобы налить себе стаканчик вина. Тут выяснилось, что не она одна покинула свое место. В разных концах зала собирались группки людей: они говорили между собой, едва обращая внимание на женщину из чащоб. Некоторые спорили, кто-то молча кивал, выражая ей одобрение. Почти все кругом были изрядно старше Малты. Она начала было высматривать Сервина Трелла, но, увы, он сидел со своим семейством и, похоже, алчно внимал происходившему. «Политика!» – фыркнула про себя Малта. Она была убеждена: если просто не обращать внимания на политику – жизнь будет идти точно так же, как шла и всегда. Ну а сегодня было очень похоже на то, что споры продлятся до самой ночи и, кажется, сведут на нет какую ни есть вечеринку. Малта тяжело вздохнула и, взяв вино, вышла наружу, в живительный холодок зимнего вечера.

Было уже совершенно темно. Факелы вдоль дорожки успели совсем выгореть. В небесах сияли льдистые звезды. Малта посмотрела на них и опять задумалась о кристаллах огня. «Синие и зеленые – самые редкие и дорогие». Она не могла дождаться случая рассказать об этом Дейле. О, она заранее знала, как именно это скажет! Так, как если бы всем, кроме Дейлы, про это уже давным-давно было известно! Да, с Дейлой подобными новостями делиться следует в первую очередь, ибо никто не разносит слухов с такой скоростью, как она. Уж будьте уверены – она всем все перескажет. Разве не она всем как есть разболтала о зеленом бальном платье Малты? Присовокупив, ясное дело, и историю о том, как Давад Рестар ее силком домой отвозил. Что за глупость Малта сделала, напрямик все выложив Дейле! Но тогда она была вне себя и ей просто необходимо было излить хоть кому-нибудь душу. Ну ничего! Сегодняшнее позволит ей расплатиться с Дейлой сполна. Она не будет рассказывать ей, какая здесь была скукотища, – только о том, как она стояла на улице и болтала с Янни Хупрус о кое-каких драгоценностях…

Малта прошлась вдоль ряда карет, понемногу прихлебывая вино. Некоторые кучера, спасаясь от холода, сидели в каретах, другие ежились на своих сиденьях. Несколько кучеров собрались у поворота на подъездную дорожку и потихоньку сплетничали между собой… и, кажется, передавали по кругу фляжечку.

Она добралась почти до самого конца ряда, пройдя мимо экипажа Давада и того, что привез торговцев из Дождевых чащоб. Ее плащ, который она считала немодным и ветхим, остался внутри, и она начала уже чувствовать вечернюю прохладу. Малта зябко прижала руки к груди (наказав себе ни в коем случае не пролить на платье вино) и пошла дальше. Остановилась рассмотреть герб на дверце кареты. Какой глупый герб – петух в короне! «Хупрус», – сказала она себе и обвела герб пальцем, запоминая. Там, где ее палец скользил по металлу, тот некоторое время светился, и Малта поняла, что герб был выполнен из джидзина. Теперь этот металл употреблялся не так часто, как когда-то. Лишь старейшие уличные музыканты еще делали из него свои цимбалы и ручные колокольчики: джидзин имел свойство мерцать от ударов. Очень привлекательно для глаз, но в действительности медные сплавы звучат все-таки лучше. «Как бы то ни было, и об этом я Дейле тоже расскажу!»

Малта лениво двинулась дальше, на ходу обдумывая фразы, которые должны были наилучшим образом потрясти Дейлу.

– Странно, как человеческое прикосновение оживляет и джидзин, и кристаллы огня, – примерилась она вслух.

Нет, это было не совсем то. Надо придумать нечто более впечатляющее…

Тут почти рядом с нею зажегся голубой огонек. Малта поспешно отступила назад, потом снова вгляделась. Кто-то стоял там, в темноте, слегка опираясь о карету госпожи Хупрус. А голубое сияние исходило от кристалла, пристегнутого у шеи. Невысокая мужская фигура в тяжелом плаще, какие носят торговцы из чащоб. Шею незнакомца кутал обширный платок, лицо было покрыто вуалью, как у женщин. «Кучер, наверное», – решила про себя Малта.

– Добрый вечер, – смело проговорила она.

И уже сделала шаг, чтобы пройти мимо.

– На самом деле, – сказал он негромко, – прикосновению не обязательно быть человеческим. После пробуждения их зажигает огнем любое движение. Смотри!

И он протянул в ее сторону руку в перчатке. Встряхнул кистью – и на манжете вспыхнули два голубых светлячка. Малте просто ничего другого не оставалось, кроме как замереть на месте и смотреть, смотреть… Цвет кристаллов был не какой-нибудь бледненький – нет, они горели глубоким сапфировым тоном. И плавали в темноте как бы по собственной воле.

– Я думала, синие и зеленые – самые дорогие и ценные, – заметила она.

И отпила из стакана, который еще держала в руках. Не спрашивать же напрямую, каким образом простой кучер обзавелся подобными!

– Так оно и есть, – легко согласился мужчина. – Эти, правда, очень мелкие, и, боюсь, безупречными их не назовешь. Их слегка повредили при добыче. – Он пожал плечами, и в потемках Малта заметила это по движению синего огонька возле шеи. – Наверное, они не будут долго гореть, годик-другой, не больше. Я просто не мог позволить, чтобы их выкинули как негодные.

– Конечно! Как можно! – горячо и даже с возмущением поддержала его Малта. Выкидывать кристаллы огня! В голове не укладывается! – Но ты сказал «гореть»? Они что, горячие?

Ее собеседник испустил негромкий смешок.

– Горячие? Нет, не в обычном смысле. Вот, потрогай сама.

И протянул ей руку.

Малта робко прикоснулась одним пальцем к заветному огоньку… Нет, он не обжигал. Осмелев, она потрогала еще раз. Кристалл был прохладный и гладкий, точно стекло, и в одном месте имелась крохотная щербинка. Малта пощупала второй камешек, потом вновь прижала руки к груди.

– Как они прекрасны! – сказала она и вздрогнула от холода. – Но тут, снаружи, насмерть замерзнуть можно. Пойду я лучше внутрь…

– Нет, не… то есть… тебе холодно?

– Немножко. Я свой плащ там оставила.

И Малта повернулась, чтобы уйти.

– Возьми мой.

Он выпрямился и уже расстегивал плащ.

– Нет-нет, спасибо, обойдусь. Не стоит оставлять тебя без плаща, я лучше пойду…

Малте, правду сказать, сделалось жутко от одной мысли о соприкосновении с одеждой, только что кутавшей его тело, которое она представляла себе не иначе как бородавчатым. У нее пробежал по коже уже настоящий мороз, она поспешила прочь, но он догнал ее.

– Погоди. Возьми хотя бы платок. Выглядит он не особенно, но теплый необычайно… Вот, возьми накинь.

Он уже снял свой платок – вместе с камешком – и, когда она остановилась, набросил ей на руку. Платок в самом деле оказался удивительно теплым, но все-таки Малта непременно швырнула бы его обратно… если бы не синий кристалл, подмигивавший ей снизу вверх.

– Ой! – только и сказала она.

Возможность поносить кристалл огня… хотя бы несколько минут… можно ли в здравом уме отказаться от подобного?!

– Подержи, пожалуйста. – И Малта протянула мужчине свой стаканчик.

Он взял его, и она мигом обернула платком шею и плечи. Мужчина носил его скорее как шарф, но платок отличала совершенно воздушная вязка, – расправленный во всю ширину, он походил скорее на шаль. И… до чего же он был теплый! Малта устроила его так, что синяя драгоценность оказалась как раз в ложбинке ее бюста. Она не могла оторвать от нее взгляда.

– Как прекрасно! Это как… как… даже не придумаю, с чем сравнить!

– Некоторые вещи похожи лишь сами на себя, – проговорил он негромко. – Иную красоту ни с чем невозможно сравнить.

– Да… – согласилась она, вглядываясь в глубины каменного огня.

Он помолчал, потом напомнил ей:

– Твое вино?

– Ой! – Малта чуть нахмурилась. – Я больше не хочу. Выпей, если желаешь.

– Можно? – спросил он удивленно и вместе с тем весело. Так, как если бы некое тонкое равновесие, уже установившееся между ними, неожиданно качнулось в его сторону.

Малта немедленно разволновалась:

– Ну… я имею в виду… если тебе хочется…

– Хочется, конечно, – кивнул он.

Вуаль, покрывавшая его лицо, оказывается, имела разрез. Он точным движением отправил руку со стаканчиком внутрь и умело, одним глотком, опорожнил. А потом поднял опустевший стакан и присмотрелся к нему в звездном свете.

– Возьму себе, – сказал он. – Как подарок на память!

Тут до Малты впервые дошло, что он явно старше ее и, быть может, ей совсем даже не следовало бы вести с ним беседу: не начал бы еще искать в случайных, ничего не значивших словах какое-то более глубокое значение! И вообще, приличные девушки не стоят в темноте, болтая неизвестно о чем со всякими незнакомыми кучерами.

– Я пойду внутрь. Моя мать, верно, уже гадает, куда я запропастилась, – начала она извиняющимся тоном.

– Конечно, – пробормотал он так, словно его опять что-то развеселило.

И Малте вдруг стало самую чуточку страшно. Нет, не так. Не страшно. Она просто насторожилась. И он, кажется, это почувствовал, ибо, когда она двинулась прочь, последовал за нею. Ну то есть просто пошел рядом, ни дать ни взять провожая ее. Она даже слегка испугалась – не вошел бы этак с ней в самый зал, – но он остановился возле дверей. И вдруг потребовал:

– Мне кое-что нужно получить от тебя, прежде чем ты уйдешь.

– Конечно. – И она подняла руки к платку.

– Твое имя.

Она замерла. Он что, позабыл, что на ней его платок с кристаллом огня? Ну так если он позабыл, она ему напоминать не собирается. Конечно, у нее и в мыслях нет оставить себе платок насовсем, нет! Просто чтобы показать его Дейле…

– Малта, – назвалась она.

Теперь он легко разыщет ее, когда вспомнит про платок и надумает вернуть его. Легко… но не совсем уж сразу.

– Малта? – Он явно рассчитывал услышать полное имя, но она притворилась, будто не поняла. – Ясно, – сказал он после некоторой паузы. – Малта. Что ж, доброго тебе вечера, Малта.

– И тебе доброго вечера. – Она повернулась и поспешила в огромные двери, что вели внутрь зала.

Оказавшись внутри, она немедленно сняла и платок, и кристалл. Из чего бы ни был связан этот платок, он оказался тонким, как паутина. Малта скомкала его в ладонях, и он как раз уместился во внутренний кармашек ее плаща. Там она его и оставила. А потом, пряча в уголках губ улыбку удовлетворения, вернулась в зал. Там все так же по очереди выступали с речами почтенные представители торговых семейств. И обсуждали все ту же скучищу: договоренности, компромиссы, рабство, войну, запреты на ввоз-вывоз… Как же ей все это надоело! Поскорее бы уж все закончилось и мать отвезла ее домой, где в тишине и спокойствии своей комнаты Малта могла бы вполне насладиться созерцанием кристалла огня…

Похоже, никто больше в Клубке не беспокоился, не чувствовал: что-то не так, чего-то недостает… Быть может, разве Сессурии было чуточку не по себе, но остальные выглядели всем довольными. Пища была изобильна и доставалась легко. Здешнее Доброловище было теплым, и новые оттенки солености зажигали дивные блестки на чешуйчатых шкурах, обновленных недавней линькой, – линяли они теперь часто, ибо хорошая пища позволяла легко расти. «Быть может, – недовольно думала Шривер, – все остальные всегда только этого и желали!» Уж не кажется ли им, что эта-то беспечальная жизнь, состоящая из кормежки и линьки, и есть обещанное возрождение?

Она так не думала.

Она знала: Моолкин вел их сюда, взыскуя большего, гораздо большего. Прочие в Клубке были слишком близоруки и не могли уразуметь причин беспокойства, владевшего вожаком. Он вел их на север, следуя за тенью подателя. Несколько раз Моолкин делал остановки в устьях, откуда вытекала теплая вода, лишенная соли. Он вновь и вновь ее пробовал, ожидая чего-то. Остальные не могли понять зачем и хотели одного – скорее следовать за подателем. Однажды Сессурия всех потряс тем, что распустил гриву и приказал остановиться недоумкам, осмелившимся нарушить волю вожака и готовым бездумно уплыть за подателем. Но очень скоро и сам Моолкин недоуменно сомкнул челюсти и покинул теплое устье, устремляясь туда, куда удалялась тень подателя.

Шривер не слишком расстроилась, когда податель остановился и Моолкин предпочел держаться поблизости. Кто она, в самом деле, такая, чтобы задавать вопросы наделенному памятью древних? Но затем податель опять тронулся в путь, повернув с севера обратно на юг, и Моолкин тем не менее велел двигаться следом, и вот тут-то Шривер начала беспокоиться. Что-то было определенно не так, и Сессурия, похоже, разделял ее беспокойство.

Иногда они замечали другие клубки, сопровождавшие иных подателей. Все выглядели сытыми и довольными, и Шривер поневоле спрашивала себя, а не в ней ли самой скрыта причина. Наверное, она слишком много мечтает. Слишком буквально понимает святые предания… Но потом ей бросалось в глаза, как рассеян Моолкин – и даже посреди кормления. Пока другие клацали челюстями, рвали и заглатывали добычу, он мог неожиданно прекратить есть и просто повиснуть в воде, широко раскрывая рот и усиленно работая жабрами: вбирал некий ускользающий запах. А когда податель останавливался на время и весь Клубок отдыхал – Моолкин нередко поднимался вверх, почти к самому Пустоплёсу, и, прикрыв глаза веками, начинал извиваться в танце. В таких случаях Сессурия присматривался к вожаку так же пристально, как и она, Шривер. Вновь и вновь Моолкин свивал свое тело сложным узлом и скользил, скользил, заставляя всю поверхность своей кожи вбирать токи здешнего Доброловища и все, что они с собою несли. И он трубил – даже не трубил, а скорее негромко бормотал себе под нос что-то из священного пополам со случайными пустяками. Иногда же он высовывал голову из Доброловища в Пустоплёс – и вновь погружался, невнятно твердя что-то об огнях, об огнях…

В какой-то момент Шривер поняла, что больше не может этого выносить. Однажды она дождалась, пока танец не привел его к такому изнеможению, что потускнели даже ложные глаза на боках. Едва шевелясь, Моолкин начал погружаться ко дну. Шривер тщательно расслабила гриву, чтобы ее приближение не было истолковано как вызывающее, и начала медленно опускаться рядом.

– Моолкин! – позвала она негромко. – Скажи, твое прозрение оставило тебя? Мы заблудились?

Он приподнял веки и уставился на нее. Потом почти лениво обхватил ее неплотным кольцом, притягивая к себе и вместе с нею опускаясь в мягкий ил.

– Не просто место… – сонным голосом сообщил он ей. – Еще и время, определенное время. И не только место и время, но – клубок. Такой, какой ни разу не собирался со времен древности. Я почти чую Того, Кто Помнит…

Шривер дрогнула всеми своими кольцами, силясь прочесть его память…

– Моолкин, – сказала она затем, – но разве не ты сам – Тот, Кто Помнит?

– Я? – Его веки вновь начали опускаться. – Нет. Не вполне. Я – почти помню. Я знаю, что есть место, время и клубок. И когда я их почувствую – я их сразу узна?ю. Мы близко, Шривер, мы совсем близко. Мы должны вытерпеть все и не изведать сомнений. Сколько раз уже время приходило и уходило, а мы его пропускали. И я боюсь: если мы пропустим его еще раз, наша память о старине начнет окончательно блекнуть и прежними мы не станем уже никогда.

– А какими мы были прежде? – спросила она просто для того, чтобы услышать еще раз.

– Мы были повелителями. Мы вольно носились и в Доброловище, и по Пустоплёсу. И то, что знал один из нас, – знали все. Мы разделяли воспоминания обо всех былых временах, с самого изначалия. Мы были могущественны и мудры, и нас чтили все существа, наделенные меньшим разумом, нежели мы.

– А что случилось потом? – задала Шривер ритуальный вопрос.

– Потом пришло время изменить форму. Смешать сущности наших тел и породить новые существа, воспринять новую силу и новые свойства. Настала пора вступить в древний цикл разделения и слияния – и нового роста. Пришло время обновить наши тела.

– А что случится потом? – завершила она свою часть диалога.

– Все соберутся к месту и ко времени сбора. Память вновь сделается общей, и тогда все, что бережно сохранялось кем-либо одним, опять станет достоянием всех. Так будет завершен наш путь к возрождению. Так настанет для нас долгожданный час торжества.

– Да будет так, – прогудел Сессурия, державшийся неподалеку в Клубке. – Да будет так.