Братья Стругацкие "Пикник на обочине" - Глава 3. Часть 4.
3. Ричард Г. Нунан, 51 год, представитель поставщиков электронного оборудования при Хармонтском филиале МИВК
Часть 4
Валентин легкомысленно махнул рукой.
– А, ваши покойники, – сказал он. – Уверяю вас, что, с точки зрения достаточно общих принципов, эти живые покойники не более и не менее удивительная вещь, чем «вечные аккумуляторы». Просто «этаки» нарушают первый принцип термодинамики, а покойники – второй, вот и вся разница. А кроме того, все мы в каком-то смысле пещерные люди. Ничего страшнее призрака или вурдалака представить себе не можем. А по-моему, нарушение принципа причинности гораздо более страшная вещь, чем целые стада привидений… и всяких там чудовищ Рубинштейна… или Валленштейна?
– Франкенштейна…
– Да, конечно, Франкенштейна. Мадам Шелли. Супруга поэта. Или дочь. – Он вдруг засмеялся. – Знаете, у этих ваших покойников есть одно любопытное свойство. Автономная жизнеспособность. Можно у них, например, отрезать ногу, и нога будет ходить… то есть жить отдельно. Без всяких физиологических растворов. Так вот, недавно доставили в институт одного невостребованного покойника. Н-ну, препарировали его… Это мне лаборант Бойда рассказывал. Отделили правую руку для каких-то там надобностей, приходят на другое утро, смотрят – а она дулю показывает… – Валентин захохотал. – Каково? И так до сих пор. То разожмет пальцы, то опять сложит. Как вы думаете, что она этим хочет сказать?
– По-моему, символ довольно однозначный, – сказал Нунан, глядя на часы. – А не пора ли нам по домам, Валентин? У меня есть еще одно важное дело.
– Пойдемте, – сказал Валентин, тщетно пытаясь попасть лицом в оправу очков. – Ф-фу, напоили вы меня, Ричард. Он взял очки в обе руки и старательно водрузил их на место. У вас машина?
– Да, я вас завезу.
Они расплатились и направились к выходу. Валентин держался еще более прямо, чем обычно, и то и дело со стуком прикладывал палец к виску, приветствуя знакомых лаборантов, с любопытством и изумлением следивших за светилом институтской физики. У самого выхода, приветствуя расплывшегося в улыбке швейцара, он сбил с себя очки, и все трое кинулись их ловить.
– Ф-фу, Ричард, – приговаривал Валентин, влезал и «пежо». – Вы меня без-бож-но напоили. Нельзя же так, черт возьми… Неудобно. У меня завтра эксперимент. Вы знаете, любопытная вещь…
И он принялся рассказывать о завтрашнем эксперименте, то и дело отвлекаясь на анекдоты и повторяя: «Напоили… К чертовой матери…» Нунан отвез его в научный городок, решительно пресек неожиданно вспыхнувшее у Валентина желание добавить («и чего-нибудь, черт возьми, покрепче, чем ваше пиво… Какой там, к дьяволу, эксперимент? Знаете, что я с этим вашим экспериментом сделаю? Я его отложу!..») и сдал с рук на руки жене, пришедшей при виде супруга в веселое негодование.
– Г-гости? Кто? А, профессор Бойд? Очень приятно! Сейчас мы с ним дернем! Ричард, где вы, Ричард!..
Это Нунан слышал, уже сбегая по лестнице. А ведь они тоже боятся, думал он, снова усаживаясь в «пежо». Боятся высоколобые, боятся… Да так и должно быть. Они должны бояться больше, чем все мы, простые обыватели, вместе взятые. Мы просто ничего не понимаем, а они понимают, до какой степени они ничего не понимают. Смотрят в эту бездонную пропасть и знают, что неизбежно им туда спускаться, сердце заходится, а спускаться надо, а как спускаться, что на дне и, главное, можно ли будет потом выбраться… А мы, так сказать, смотрим в другую сторону. Слушай, а может быть, так и надо? Пусть оно все идет своим чередом, а мы уж проживем как-нибудь. Правильно Валентин говорит: самый героический поступок человечества – это то, что оно выжило и намерено выжить дальше. А все-таки черт бы вас подрал, сказал он пришельцам. Не могли устроить свой пикник в другом месте. На Луне, например. Или на Марсе. Такая же вы сволочь, как и все, хоть и научились сворачивать пространство. Пикник, видите ли, устроили. Пикник.
Как же мне получше обойтись с моими пикниками? – думал он, медленно ведя «пежо» по ярко освещенным мокрым улицам. Как бы половчее это все провернуть? По принципу наименьшего действия. Как в механике. На кой черт мне мой такой и такой инженерный диплом, если я не могу придумать, как мне ущучить эту безногую сволочь… Он остановил машину перед домом, где жил Рэдрик Шухарт, и немного посидел за рулем, прикидывая, как вести разговор. Потом он вынул «этак», вылез из машины и только тут обратил внимание на то, что дом выглядит нежилым. Почти все окна были темные, в садике при доме никого не было, и даже фонари там не горели. И это напомнило ему, что он сейчас увидит, и он зябко поежился. Ему даже пришло в голову, что, может быть, имеет смысл вызвать Рэдрика по телефону и побеседовать с ним в машине или в какой-нибудь тихой пивнушке, но он отогнал эту мысль. По целому ряду причин. И кроме всего прочего, сказал он себе, давай-ка не будем уподобляться всем этим жалким сволочам, разбежавшимся отсюда, как тараканы, ошпаренные кипятком.
Он вошел в подъезд, неторопливо поднялся по давно не метенной лестнице. Вокруг стояла нежилая тишина, некоторые двери, выходящие на лестничные площадки, были приотворены или даже распахнуты настежь – из темных прихожих тянуло затхлыми запахами сырости и пыли. Он остановился перед дверью квартиры Рэдрика, пригладил волосы за ушами, глубоко вздохнул и нажал кнопку звонка. Некоторое время за дверью было тихо, потом там скрипнули половицы, щелкнул замок, и дверь тихонько приоткрылась. Шагов он так и не слыхал.
На пороге стояла Мартышка, дочь Рэдрика Шухарта, из прихожей на полутемную лестничную площадку падал яркий свет, и в первую секунду Ричард увидел только темный силуэт девочки и подумал, как она сильно вытянулась за последние несколько месяцев, но потом она отступила в глубь прихожей, и он увидел ее лицо. В горле у него мгновенно пересохло.
– Здравствуй, Мария, – сказал он, стараясь говорить как можно ласковее. – Как поживаешь, Мартышка?
Она не ответила. Она молча и совершенно бесшумно пятилась к дверям в гостиную, глядя на него исподлобья. Похоже, она не узнавала его. Да и он, честно говоря, не узнавал ее. Зона, подумал он. Сволочь…
– Кто там? – спросила Гута, выглядывая из кухни. – Господи, Дик! Где вы пропадали? Вы знаете, Рэдрик вернулся!
Она поспешила к нему, на ходу вытирая руки полотенцем, переброшенным через плечо, – все такая же красивая, энергичная, сильная, только вот подтянуло ее как-то: лицо слегка осунулось, и глаза были какие-то… лихорадочные, что ли?
Он поцеловал ее в щеку, отдал ей плащ и шляпу и сказал:
– Наслышаны, наслышаны… Все времени никак не мог вы брать забежать. Дома он?
– Дома, – сказала Гута. – У него там один… скоро уйдет, наверное, они давно уже сидят. Проходите, Дик.
Он сделал несколько шагов по коридору и остановился в дверях гостиной. Старик сидел за столом. Один. Неподвижный и чуть перекошенный на сторону. Розовый от абажура свет падал на широкое темное лицо, словно вырезанное из старого дерева, – ввалившийся безгубый рот, остановившиеся, без блеска, глаза. И Ричард сейчас же почувствовал запах. Он знал, что это игра воображения, запах бывал только в первые дни, а потом исчезал напрочь, но Ричард чувствовал его как бы памятью: душный тяжелый запах разрытой земли.
– А то пойдемте на кухню, – поспешно сказала Гута. – Я там ужин готовлю, заодно поболтаем.
– Да, конечно, – сказал Нунан бодро. – Столько не виделись… Вы еще не забыли, что я люблю выпить перед ужином?
Они прошли на кухню, Гута сразу же открыла холодильник, а Нунан уселся за стол и огляделся. Как всегда, здесь нес было чисто, все блестело, над кастрюльками поднимался пар. Плита была новая, полуавтомат, значит, деньги в доме были.
– Ну, как он? – спросил Нунан.
– Да все такой же, – сказала Гута. – Похудел в тюрьме, но сейчас, кажется, отъелся.
– Рыжий?
– Еще бы! Это у него уже до смерти.
Гута поставила перед ним стакан «Кровавой Мэри» прозрачный слой русской водки словно бы висел над слоем томатного сока.
– Не много? – спросила она.
– В самый раз. – Нунан набрал в грудь воздуху и, зажмурившись, медленно влил в себя смесь. Это было хорошо. Он вспомнил, что по сути дела за целый день впервые выпил нечто существенное. – Вот это другое дело, – сказал он. Теперь можно жить.
– У вас все хорошо? – спросила Гута. Что вы так долго но заходили?
– Проклятые дела, – сказал Нунан. Каждую неделю собирался зайти или хотя бы позвонить, но сначала пришлось съездить в Рексополис, потом скандал один начался, потом мне говорят: «Рэдрик вернулся», – ладно, думаю, зачем мешать… к общем, завертелся я, Гута. Я иногда спрашиваю себя: какого черта мы так крутимся? Чтобы заработать деньги? Но на кой черт нам деньги, если мы только и делаем, что крутимся?…
Гута звякнула крышками кастрюлек, взяла о полочки пачку сигарет и села за стол напротив Нунана. Глаза ее были опущены.
Нунан поспешно выхватил зажигалку и дал ей прикурить и снова, второй раз в жизни увидел, что у нее дрожат пальцы, как тогда, когда Рэдрика только что осудили и он, Нунан, пришел к ней, чтобы дать ей денег, – она совершенно пропадала без денег первое время, и ни одна сволочь в доме не давала ей в долг. Потом деньги в доме появились – и, судя по всему, не малые, и Нунан догадывался откуда, но он продолжал приходить, приносил Мартышке лакомства и игрушки, целыми вечера ми пил с Гутой кофе и планировал вместе с ней будущую благополучную жизнь Рэдрика, а потом, наслушавшись ее рассказов, шел к соседям и пытался как-нибудь урезонить их, объяснял, уговаривал, наконец, выйдя из терпения, грозил: «Ведь Рыжий вернется, он вам все кости переломает…» – ничего не помогало.
– А как поживает ваша девушка? – спросила Гута.
– Которая?
– Ну, с которой вы заходили тогда… беленькая такая…
– Какая же это моя девушка? Это моя стенографистка. Она вышла замуж и уволилась.
– Жениться вам надо, Дик, – сказала Гута. – Хотите, невесту найду?
Нунан хотел было ответить, как обычно: «Вот Мартышка подрастет…», но вовремя остановился. Сейчас бы это уже не прозвучало.
– Мне стенографистка нужна, а не невеста, – проворчал он. – Бросайте своего рыжего дьявола и идите ко мне в стенографистки. Вы же были отличной стенографисткой, Гута. Старый Гаррис вас до сих пор вспоминает.
– Еще бы, – сказала она. – Всю руку тогда отбила.
– Ах, даже так? – сказал Нунан, делая вид, что удивлен. – Ай да Гаррис!
– Господи, – сказала Гута. – Да он мне проходу не давал. Я только одного боялась – как бы Рэд не узнал.
Бесшумно вошла Мартышка – возникла в дверях, посмотрела на кастрюли, на Ричарда, потом подошла к матери и прислонилась к ней, отвернув лицо.
– Ну что, Мартышка? – сказал бодро Ричард. – Хочешь шоколадку?
Он полез в жилетный карман, вытащил шоколадный автомобильчик в прозрачном пакетике и протянул девочке. Она не пошевелилась. Гута взяла у Нунана шоколадку и положила на стол. У нее вдруг побелели губы.
– Да, Гута, – бодро сказал Нунан. – А я, знаете ли, переезжать собрался. Надоело мне в гостинице. Во-первых, от института все-таки далеко…
– Она уже почти ничего не понимает, – тихо сказала Гута, и он оборвал себя, взял в обе руки стакан и принялся бессмысленно вертеть его в пальцах. – Вы вот не спрашиваете, как мы живем, – продолжала она, – и правильно делаете. Только ведь вы наш старый друг, Дик, нам от вас скрывать нечего. Да и не скроешь…
– У врача были? – спросил Нунан, не поднимая глаз.
– Да. Ничего они не могут сказать. А один сказал… – Она за молчала.
Он тоже молчал. Не о чем тут было говорить, и не хотелось об этом думать, но его вдруг ударила жуткая мысль: это вторжение. Не пикник на обочине, не призыв к контакту – вторжение. Они не могут изменить нас, но они проникают в тела наших детей и изменяют их по своему образу и подобию. Ему стало зябко, но тут он вспомнил, что читал о чем-то подобном, какой-то покетбук в яркой глянцевитой обложке, и от этого воспоминания ему полегчало. Придумать можно все что угодно. На самом деле никогда не бывает так, как придумывается.
– Он сказал, что она уже не человек, – проговорила Гута.
– Вздор, – глухо проговорил Ричард. – Обратитесь к настоящему специалисту. Обратитесь к Джеймсу Каттерфилду… Хотите, я с ним поговорю? Устрою вам прием…
– Это к Мяснику? – Она нервно засмеялась. – Не надо, Дик. Это он и сказал. Видно, судьба.
Когда Нунан снова осмелился поднять на нее глаза, Мартышки уже не было, а Гута сидела неподвижно, рот у нее был приоткрыт, глаза пустые, и на сигарете в ее пальцах нарос длинный кривой столбик серого пепла. Тогда он толкнул к ней по столу стакан и проговорил:
– Сделайте-ка мне еще одну порцию, детка… и себе сделайте. И выпьем.
Она уронила пепел, поискала глазами, куда бросить окурок, и бросила в раковину.
– За что? – сказала она. – Вот я чего не понимаю. Что мы такое сделали? Мы же не самые плохие все-таки в этом городе…
Нунан подумал, что она сейчас заплачет, но она не заплакала – открыла холодильник, достала водку и сок и сняла с полки второй стакан.
– Вы все-таки не отчаивайтесь, – сказал Нунан. Нет на свете ничего такого, что нельзя исправить. И вы мне поверьте, Гута, у меня очень большие связи. Все, что смогу, я сделаю.
Сейчас он сам верил в то, что говорил, и уже перебирал в уме имена, связи и города, и ему уже казалось, что о подобных случаях он что-то слышал, и вроде бы все кончалось благополучно, надо только вспомнить, где это было и кто лечил, но тут он вспомнил, зачем он сюда пришел, и вспомнил господина Лемхена, и вспомнил, для чего он подружился с Гутой, и ему больше не захотелось думать ни о чем, и он отогнал от себя все связные мысли, сел поудобнее, расслабился и стал ждать, пока ему поднесут выпивку. И в это время в прихожей послышались шаркающие шаги, постукивание палочки, и отвратительный, особенно сейчас, голос Стервятника Барбриджа проговорил:
– Э, Рыжий! А к твоей бабе, видать, кто-то заглянул, я б на твоем месте это дело так бы не оставил…
И голос Рэдрика:
– Прикуси язык, Стервятник, береги протезы. Вон дверь, уйти не забудь, мне ужинать пора…
И Барбридж:
– Тьфу ты, господи, пошутить уже нельзя… И Рэдрик:
– Мы с тобой уже все отшутили. И точка. Мотай, мотай, не задерживайся.
Щелкнул замок, и голоса стали тише: очевидно, оба вышли на лестничную площадку. Барбридж что-то сказал вполголоса, Рэдрик ему ответил: «Все, все, поговорили». Снова ворчание Барбриджа и резкий голос Рэдрика: «Сказал – все!» Ахнула дверь, простучали быстрые шаги в прихожей, и на пороге кухни появился Рэдрик. Нунан поднялся ему навстречу, и они крепко пожали друг другу руки.
– Я так и знал, что это ты, – сказал Рэдрик, оглядывая Нунана быстрыми зеленоватыми глазами. – У, растолстел, толстяк, все задницу в барах протираешь… Эге, да вы тут, я вижу, весело время проводите! Гута, старушка, сделай и мне порцию, надо догонять…
– Да мы еще и не начали, – сказал Нунан. – Мы только собирались… От тебя разве убежишь?
Рэдрик резко засмеялся, ткнул Нунана кулаком в плечо.
– А вот мы сейчас посмотрим, кто кого догонит, кто кого перегонит! Я, брат, два года постился, мне, чтоб тебя догнать, цистерну выпить надо… Пошли, пошли, что мы здесь на кухне? Гута, тащи ужин!
Он нырнул в холодильник и снова выпрямился, держа в каждой руке по две бутылки с разными наклейками.
– Гулять будем! – объявил он. – В честь лучшего друга, Ричарда Нунана, который не покидает друзей в беде. Хотя пользы ему от этого никакой. Эх, Гуталина нет, жалко!
– А ты позвони ему, – сказал Нунан. Рэдрик помотал ярко-рыжей головой.
– Туда еще телефон не провели, куда ему звонить. Ну, пошли, пошли…
Он первым вошел в гостиную и грохнул бутылки на стол.
– Гулять будем, папаня, – сказал он неподвижному старику. – Вот Ричард Нунан, наш друг! Дик, а это папаня мой, Шухарт-старший…
Нунан, собравшись мысленно в непроницаемый комок, раздвинул рот до ушей, потряс в воздухе ладонью и сказал покойнику:
– Очень рад, мистер Шухарт. Как поживаете? Мы ведь знакомы, Рэд, – сказал он Шухарту-младшему, который копался в баре. – Мы один раз уже виделись, мельком, правда…
– Садись, – сказал Рэдрик, кивая на стул напротив старика. – Ты, если будешь с ним говорить, говори громче, он не слышит ни хрена…
Он расставил бокалы, быстро откупорил бутылки.
– Разливай, – сказал он Нунану. – Папане немного, на самое донышко.
Нунан неторопливо принялся разливать. Старик сидел в прежней позе, глядя в стену. И он никак не реагировал, когда Нунан придвинул к нему бокал. Но Нунан уже переключился на новую ситуацию, это была игра, страшная и жалкая, которую разыгрывал Рэдрик, и он включился в эту игру, как всю жизнь включался в чужие игры, и страшные, и жалкие, и дикие, и гораздо более опасные, чем эта. И когда Рэдрик, подняв свой бокал, звякнул им о бокал Нунана и сказал: «Ну что, поехали?» – он совершенно естественным образом взглянул на старика и с понимающим видом, тоже совершенно естественно, кивнул на слова Рэдрика: «Поехали, поехали, ты за него не беспокойся, он свое не упустит».
Они с Рэдриком выпили, Рэдрик крякнул и, блестя глазами, за говорил все в том же возбужденном, немного искусственном тоне:
– Все, браток! Больше меня тюрьма не увидит. Если бы ты знал, милый мой, до чего же дома хорошо! Деньги есть, я себе хороший коттеджик присмотрел, с садом будем, не хуже чем у Стервятника… Ты знаешь, я ведь эмигрировать хотел, еще в тюрьме решил. Ради какой стервы я в этом вшивом городишке сижу? Да провались, думаю, все пропадом… Возвращаюсь – привет, запретили эмиграцию! Да что мы – чумные какие-нибудь сделались за эти два года?
Он говорил и говорил, а Нунан кивал, прихлебывая виски, вставлял сочувственные ругательства, риторические вопросы, потом принялся расспрашивать про коттедж – что за коттедж, где, за какую цену, – они с Рэдриком поспорили. Нунан доказывал, что коттедж дорогой и в неудобном месте, он вытащил записную книжку, принялся листать ее и называть адреса заброшенных коттеджей, которые отдадут за бесценок, а ремонт обойдется всего ничего, если подать заявление об эмиграции, получить отказ от властей и потребовать компенсацию.
– Ты, я вижу, уже и недвижимостью занялся, – сказал Рэдрик.
– А я всем понемножку занимаюсь, – ответил Нунан.
– Знаю, знаю, наслышан о твоих бардачных аферах…
Нунан сделал большие глаза, приложил палец к губам и кивнул головой в сторону кухни.
– Да ладно, все это знают, – сказал Рэдрик. – Деньги не пахнут… теперь-то я это знаю… Но Мосла ты себе подобрал в компаньоны – я животики надорвал, когда услышал! Пустил, понимаешь, козла в огород. Ты его хоть платить заставь за это дело или из доли у него вычитай… Он же псих, я его с детства знаю!
Тут старик медленно, деревянным движением, словно огромная кукла, поднял руку с колена и с деревянным стуком уронил ее на стол рядом со своим бокалом. Рука была темная, с синеватым отливом, сведенные пальцы делали ее похожей на куриную лапу. Рэдрик замолчал и посмотрел на него. В лице его что-то дрогнуло, и Нунан с изумлением увидел на этой конопатой хищной физиономии самую настоящую, самую неподдельную любовь и нежность.
– Пейте, папаня, пейте, – ласково сказал Рэдрик. – Немножко можно, пейте на здоровье… Ничего, – вполголоса сказал он Нунану, заговорщицки подмигивая. – Он до этого стаканчика доберется, будь покоен…
Глядя на него, Нунан вспомнил, что здесь было, когда лаборанты Бойда приехали сюда за этим покойником. Лаборантов было двое, крепкие современные парни, спортсмены и все такое, и еще был врач из городской больницы и при нем двое санитаров, людей грубых и здоровенных, приспособленных таскать носилки и утихомиривать буйных. Потом один из лаборантов рассказывал, что «этот рыжий» сначала не понял, о чем идет речь, впустил в квартиру, дал осмотреть отца, и возможно, старика так бы и увезли, потому что Рэдрик явно вообразил, будто папаню положат в больницу для профилактики. Но эти болваны санитары; которые в ходе предварительных переговоров торчали в прихожей и подглядывали за Гутой, мывшей на кухне окна, когда их позвали, взялись за старика, как за бревно, поволокли, уронили на пол. Рэдрик взбесился, но тут вылез вперед болван врач и стал обстоятельно разъяснять. Рэдрик послушал его минуту-две, а потом вдруг без всякого предупреждения взорвался, как водородная бомба. Рассказывавший лаборант и сам не помнит, как он очутился на улице. Этот рыжий дьявол спустил по лестнице всех пятерых, не дав ни одному из них уйти на своих ногах самостоятельно. Все они, по словам лаборанта, вылетали из парадной, как ядра из пушки. Двое остались валяться на панели в беспамятстве, а остальных троих Рэдрик гнал по улице четыре квартала, после чего вернулся к институтской машине и выбил в ней все стекла – шофера в машине уже не было, он удирал по улице в противоположном направлении…
– Мне тут в одном баре новый коктейль показали, – сказал Рэдрик, разливая виски. – «Ведьмин студень» называется, я тебе потом сделаю, когда поедим. Это, брат, такая вещь, что на пустое брюхо принимать опасно для жизни, руки-ноги отнимаются с одной порции. Ты как хочешь, Дик, а я тебя сегодня укачаю. И тебя укачаю, и сам укачаюсь… Старые добрые времена вспомним, «Боржч» вспомним… Бедняга-то Эрни до сих пор сидит, знаешь? – Он выпил, вытер губы тыльной стороной ладони и спросил: – А что там, в институте, за «ведьмин студень» еще не взялись? Я, знаешь ли, от науки слегка отстал…
Нунан сразу понял, почему Рэд заводит разговор на эту тему. Он сказал:
– Что ты, дружище? С этим «студнем» знаешь какая штука случилось? Слыхал про Карригановские лаборатории? Есть такая частная лавочка… Так вот, раздобыли они там порцию этого «студня»…
Он рассказал про катастрофу, про скандал, про то, что в конце концов так и не нашли, кто достал «студень», а Рэдрик слушал вроде бы рассеянно, цокал языком, а потом решительно плеснул еще виски и сказал:
– Так им и надо, сволочам, чтоб они сдохли…
Они выпили, Рэдрик посмотрел на папаню, снова на его лице что-то дрогнуло, он протянул руку и придвинул бокал ближе к сведенным пальцам, и пальцы вдруг разжались и снова сжались, об хватив бокал.
– Вот так оно дело быстрее пойдет, – сказал Рэдрик. – Гута! – заорал он. – Долго ты нас будешь голодом морить? Это она для тебя старается, – объяснил он Нунану. – Обязательно твой любимый салат готовит, с моллюсками, она их давно припасла, я видел… Ну а как вообще в институте дела? Нашли что-нибудь новенькое? У вас там теперь, говорят, вовсю автоматы работают, да мало вырабатывают…
Ричард принялся рассказывать про институтские дела, и, пока он говорил, у стола рядом со стариком неслышно возникла Мартышка, постояла, положив на стол мохнатые лапки, и вдруг совершенно детским движением прислонилась к покойнику и положила голову ему на плечо. И Нунан, продолжая болтать, вдруг подумал, глядя на эти два чудовищных порождения Зоны: господи, да что же еще? Что же еще нужно сделать с человечеством, чтобы его, наконец, проняло? Неужели этого вот мало? Он знал, что этого мало. Он знал, что миллиарды и миллиарды ничего не знают и ничего не хотят знать, а если и узнают, то поужасаются десять минут и снова вернутся на круги своя. Надо уходить, подумал он с остервенением. К черту Барбриджа, к черту Лемхена… семью эту, богом проклятую, к черту!
– Ты чего на них уставился? – негромко спросил Рэдрик. Ты не беспокойся, это ей не вредно. Даже наоборот, – говорят, от них здоровье исходит.
– Да, я знаю, – сказал Нунан и залпом осушил бокал. Вошла Гута, деловито приказала Рэдрику расставлять тарелки и поставила на стол большую серебряную миску с любимым салатом Нунана.
И тут старик, словно кто-то спохватился и дернул за ниточки, одним движением вскинул бокал к открывшемуся рту.
– Ну, ребята, – сказал Рэдрик восхищенным голосом, теперь у нас пойдет пирушка на славу!