Волшебный корабль (Робин Хобб). Глава 18

Глава 18

Малта

И все прошло бы прекрасно, если бы не вмешался этот жирный дурень, Давад Рестар.

Малта нашла деньги у себя под подушкой в то самое утро, когда папочка отправился в море. Она сразу узнала его не слишком-то разборчивый почерк: зря ли ей доводилось заглядывать в письма, которые мама изредка получала во время его плаваний. «Это тебе, моя подросшая доченька, – написал папа. – Зеленый шелк тебе очень пойдет». Внутри мягкого кошелечка отыскались четыре золотые монеты. Малта плохо представляла себе, какую сумму они составляют, – монеты были чужеземные, из какой-то державы, которую он посетил, путешествуя. Но вот то, что у нее будет роскошнейший бальный наряд, всем платьям платье, от которого Удачный попросту рухнет, – это никакому сомнению не подлежало.

В последующие дни на нее иногда нападали сомнения, но в таких случаях она сразу вытаскивала папочкино письмо, перечитывала его и уверялась, что папочка вправду ЭТО ей разрешил. И не просто разрешил, но даже помогал: деньги служили тому доказательством. («Попустительствовал…» – мрачно скажет впоследствии мама.)

Ах, ее мама была так предсказуема! И бабушка тоже. Бабушка не захотела пойти на бал Осеннего Подношения. У нее дедушка, видите ли, умер. И мама воспользовалась этим предлогом, чтобы заявить ей, Малте: «Никто из семейства Вестритов на бал не пойдет!» А значит, и вопрос о том, в чем идти – в детском платье или во взрослом, – отпадал сам собой. Пусть, мол, Рэйч пока продолжает учить ее танцам. Еще они ей подберут преподавателя хороших манер, а до тех пор Рэйч и этим займется. И это-де все, о чем девочке в ее возрасте следует мечтать.

Малту неприятно поразила суровость маминого тона. Когда же она набралась дерзости возразить: «Но ведь папа сказал…», мама прямо-таки с яростью на нее напустилась. «Твоего отца здесь нет, – холодно заявила она дочери. – А я – есть. И я знаю, что приличествует юной жительнице Удачного, а что нет. И тебе следовало бы понимать это. У тебя впереди еще очень много лет, которые ты проведешь в звании женщины. Я вполне понимаю твое нетерпение и любопытство. Я нахожу естественным, что ты мечтаешь о великолепных нарядах и о том, чтобы вечера напролет танцевать с молодыми мужчинами. Но слишком жгучее нетерпение, слишком жадное любопытство… как бы помягче выразиться… может завести тебя на ту же кривую дорожку, что и твою тетушку Альтию. Так что лучше уж доверься мне. Я подскажу тебе, когда придет время для исполнения твоей мечты. Ибо я знаю, что бал Осеннего Подношения – это не только и не столько замечательные платья и блестящие глаза молодых людей. Я сама – женщина из старинной семьи торговцев Удачного, кому знать, как не мне! В отличие, между прочим, от твоего отца. Так что, Малта, лучше тебе успокоиться на сей счет. Иначе потеряешь и то, чего сумела добиться».

И мать вышла из комнаты, где они завтракали, не дав Малте даже рот открыть для возражения. Малта, впрочем, в споры вступать и не собиралась. Она уже решила для себя – это ни к чему. Только вызовет у матери подозрения. Чего доброго, следить за ней примется. Зачем себе лишние препятствия создавать?

Папа посоветовал ей зеленый шелк, и, по счастью, хороший кусок именно такой ткани сыскался у тети Альтии в морском сундучке. Малте страсть как не терпелось заглянуть в этот сундучок – с того самого дня, когда его привезли в дом. Мама на ее вопрос устало отмахнулась: «Он не твой, и что в нем – тебя не касается». Однако сундучок оказался не заперт (тетя Альтия вечно забывала закрывать замки). И Малта рассудила: «С какой стати чудесной ткани валяться здесь и выцветать, ведь Альтия уже никогда ею не воспользуется?» Ко всему прочему, если взять теткин шелк, больше денег останется на портного. Далеко не худшего можно будет нанять! «Вот какая я бережливая. Папа говорил, это очень важно для женщины!»

Насчет хорошего портного удалось разузнать с помощью Дейлы Трелл. Малте было стыдно спрашивать у подружки, но что ей оставалось, если мать с бабушкой даже в таком важном деле были безнадежно старомодны? Подумать только, почти все их платья до сих пор шились дома. Нана снимала мерку, кроила и шила. Мама и бабушка даже сами иногда помогали ей – что-то подрезали, наметывали… Ничего удивительного, что им было никак не уследить за последними веяниями джамелийской моды. Увидят что-нибудь интересное на балу Представления – и переносят подсмотренное на свое следующее платье. Кто же так делает, если вправду желает поразить общество? Подобие, оно подобие и есть. То-то наряды женщин из семейства Вестритов никогда никого не потрясали. Про них не сплетничали, не обменивались завистливыми шепотками за раскрытыми веерами… Какая скука!

Что ж, Малта для себя сделала выбор. Она не будет ни слишком степенной, как ее мать, ни подавно мужеподобной, как сумасшедшая тетка. Она будет таинственной и волшебной. Застенчивой и загадочной… и в то же время – дерзкой и вызывающей. Как же трудно оказалось втолковать все это портнихе, женщине старой (какое разочарование!), пока та цокала языком над принесенным Малтой отрезом зеленого шелка.

– Не твой цвет, – наконец проговорила старуха. – В зеленом ты будешь выглядеть изжелта-бледной. Возьми розовый, оранжевый, красный. Больше пойдет.

У нее был сильный дарийский акцент, отчего все сказанное прозвучало слишком нравоучительно. Малта поджала губы и промолчала. Ее отец был мореплавателем и купцом. Уж он-то повидал мир. И конечно, он лучше всех знал, каким женщинам подходят какие цвета.

Как бы то ни было, Файла (так звали портниху) принялась снимать мерку. Она возилась бесконечно долго, все время что-то бормоча – и держа во рту десяток булавок. Потом стригла бумагу. Потом прикладывала выкройки к Малте, не обращая никакого внимания на возражения заказчицы, что, мол, вырез слишком маленький, а юбки – слишком короткие. Когда Малта в третий раз взялась ей перечить, Файла Карт выплюнула себе в ладонь все булавки и свирепо уставилась на девочку.

– Хочешь выглядеть неряхой? – поинтересовалась она. – Мало того что бледной, так еще и неряхой?

Малта, слегка оробев, замотала головой. Потом вспомнила, что есть цветок, называющийся неряхой, и тщетно попыталась вызвать в памяти его облик.

– Тогда слушай меня. Я сошью тебе очень хорошее платьице. Такое, что твои мама с папой рады будут мне заплатить. Договорились?

– Но… у меня у самой деньги есть. Мои собственные. – С каждым произносимым словом Малта смелела. – И мне нужно не «платьице», а настоящее взрослое бальное платье!

Файла Карт медленно выпрямилась и потерла ноющую поясницу.

– Взрослое платье? А кто собирается его надевать? Ты?

– Я! – Малта очень постаралась, чтобы голос не дрогнул.

Файла почесала подбородок. Там у нее была довольно противная выпуклая родинка, и из нее росла волосина. Портниха медленно покачала головой:

– Ну нет. Ты еще мала для взрослого платья. Будешь глупо в нем выглядеть. Послушай-ка меня. Я сошью тебе отличное платьице. Такое, какого ни у одной другой девочки не будет. Все они будут оборачиваться тебе вслед и дергать своих мам за юбки, выпрашивая такое же!

Не пускаясь в дальнейшие препирательства, Малта ободрала с себя бумажные выкройки.

– Мне не нужно, чтобы мне вслед девочки оборачивались. Всего хорошего.

И она покинула мастерскую, унося с собой отрез зеленого шелка, и отправилась дальше по улице – искать своего портного, такого, который прислушается. Она старалась не думать, уж не нарочно ли Дейла Трелл отправила ее к этой жуткой старухе. Неужели Дейла вправду считает, что она, Малта, еще не выросла из накрахмаленных детских юбчонок? То-то последнее время она начала напускать на себя ужасно важный вид, упоминая этак вскользь, но с неизменным высокомерием, – дескать, в ее, Дейлы, жизни появилось очень много такого, чего Малте, маленькой Малте, пока еще не понять. Как будто они с ней не играли вместе с тех самых пор, как выучились ходить!

Молодая швея, которую в конце концов выбрала Малта, свои собственные юбки носила точно невесомые шелковые платки: они больше подчеркивали стройность ее ног, чем скрывали. Она не стала ни придираться к цвету материала, ни завертывать Малту в дурацкие бумажки. Быстро сняла мерку и стала говорить о понятных и приятных вещах. О рукавах-фонариках и о том, как пышное кружево подчеркивает расцветающий бюст юной женщины, создавая иллюзию пышности. Тут Малта поняла, что сделала правильный выбор. И бегом помчалась домой, а дома соврала, что не могла найти свободного возчика и потому задержалась.

Выбор портнихи повлек за собой целую вереницу сплошных удач. У швеи – звали ее Территель – обнаружился двоюродный брат, который изготавливал туфельки. Она и направила к нему Малту, явившуюся на вторую примерку. «А еще, – напомнила Территель, – тебе нужны будут драгоценности!» Она объяснила Малте, что доподлинность украшений далеко не так важна, как впечатление, производимое их блеском и игрой. А посему хорошие стразы[61 - Страз – искусственный «драгоценный» камень из хрусталя с примесью свинца, по блеску и игре похожий на настоящие. Назван так по имени изобретателя – Ж. Страсса, стекловара и ювелира конца XVIII в.] вполне способны заменить настоящие камни; Малта могла на свои деньги купить даже более крупные и «блескучие», чем если бы они были настоящими. Стразами занималась двоюродная сестра Территель. Когда Малта явилась для третьей примерки, та уже ждала ее, разложив для показа лучшее, что у нее было. Так что в день заключительной примерки стало возможным забрать и туфельки, и украшения. А еще Территель весьма любезно объяснила Малте, как самым новомодным образом подкрашивать губы и глаза. И даже продала ей некоторую часть своих собственных запасов помады и пудры. Как это любезно было с ее стороны!

– Стоило заплатить деньги, чтобы получить именно то, о чем я мечтала, – поделилась с ней Малта.

И передала кошелечек с деньгами, которые оставил отец.

До осеннего бала оставалось всего два дня.

Малта совершила поистине подвиг изобретательности и самообладания, сумев протащить домой завернутый в бумагу наряд и утаить его не только от матери, но и от Наны. Этой последней нынче определенно нечего было делать! Подросший Сельден нуждался в учителях, а не в няньке с ее поминутным присмотром, а посему Нана, кажется, взялась шпионить за Малтой. Все эти бесконечные «приборки» в ее комнате – что это было такое, как не предлог рыться в ее вещах? И к тому же Нана то и дело задавала вопросы, ну никак не входившие в компетенцию старой служанки. «А откуда у тебя эти духи?», «А знает ли мама, что ты надевала эти серьги, когда ходила гулять?» Противно!

В конце концов Малта придумала гениально простой выход. Взяла и велела Рэйч спрятать сверток с платьем, туфельками и стразами у себя. Благо бабушка не так давно отвела Рэйч целый домик над садовым прудом. Малта не знала и знать не хотела, за что именно Рэйч удостоилась такой милости, но коли уж так случилось – грех не использовать. Все равно никто не подумает ничего лишнего из-за того, что она проведет немножко времени с Рэйч. Разве не было рабыне поручено обучать ее бальным танцам, правильной осанке и этикету? Занятно, конечно, что именно рабыня сподобилась оказаться в этом знатоком. Дейла с Малтой вволю хихикали над этим обстоятельством, когда оставались одни. Дейла, правда, с некоторых пор воображала себя слишком взрослой, чтобы проводить время с «маленькой девочкой» вроде Малты. Ничего! То-то все переменится после того, как Малта предстанет перед всеми на балу Осеннего Подношения!

А еще в самый вечер бала Рэйч помогала ей одеваться. Малта и не подумала предупредить невольницу заблаговременно. Нечего той слишком много обо всем этом думать. Потом того гляди все выболтает бабке и матери. Малта просто явилась в домик Рэйч и спросила, где сверток. Потом велела помочь ей одеться. Рэйч повиновалась, хоть и улыбалась по ходу дела несколько странно. Малта же вполне оценила все выгоды обладания послушной рабыней. Когда та застегнула на платье последнюю застежку, Малта уселась перед скромным зеркальцем Рэйч и принялась одну за другой надевать свои так называемые драгоценности. Потом тщательно накрасила губы и глаза. Прошлась по внешней стороне ушных раковин и мочек теми же тенями, которые использовала для век, – так научила ее Территель. То, что получилось, самой Малте показалось пленительным и заманчивым. Невольница, кажется, была просто потрясена. Видимо, никак не ждала, что хозяйская дочка умеет наводить красоту ничуть не хуже взрослых опытных дам!

Когда перед воротами остановилась коляска, заблаговременно заказанная Малтой, Рэйч встревожилась лишь отчасти.

– Куда собралась ехать юная госпожа? – спросила она.

– На вечеринку в доме Киттен Шайев, – сообщила ей Малта. – Мама и папа Киттен идут на бал Подношения, а чтобы дочка и маленький сын не соскучились – пригласили кукольника.

Все знали, что Киттен недавно сбросил верховой пони и у нее до сих пор болела нога. Вот Малта и собралась к ней в гости – развеселить больную подружку. Коли уж обеим не пришлось идти на бал, почему бы хоть вместе не посидеть?

Малта давно выучилась врать – этак походя и весьма убедительно. Во всяком случае, Рэйч поверила безоговорочно. Знай кивала, улыбалась и выражала уверенность, что Киттен приободрится.

Единственным, что в самом деле мешало, был темный зимний плащ, в который Малте поневоле пришлось кутаться всю дорогу до места, где проходил бал. Плащ очень скверно подходил к ее великолепному платью. Но не собирать же на бальный наряд всю пыль с улиц? И вовсе незачем кому-то видеть ее до того самого момента, когда она войдет. Хватит уже и того, что она ехала в наемной коляске, а не в фамильной карете или на прекрасном верховом коне, как все приличные люди. Увы, предпринять что-либо насчет достойного выезда было не в ее силах. Самым ее «прекрасным верховым конем» был раскормленный пони, принадлежавший им с Сельденом. Сколько она умоляла купить ей лошадку, но все тщетно. Как всегда, мама сказала «нет». И предложила ей для начала как следует обучиться ездить верхом – на ее, маминой, кобыле. Эта кобыла была старше самой Малты. Но даже если бы Малта вздумала поехать на старой кляче, ей вряд ли удалось бы вывести ее в столь поздний час из конюшни, не привлекая внимания. А кроме того, у ее платья были слишком пышные юбки. В седле в них вряд ли удалось бы выглядеть элегантно.

Но! Несмотря на все – на толстый плащ, от которого лицо покрылось неизбежной испариной, на похабную песенку, которую, считая ее смешной, напевал кучер, несмотря на то что Малта отчетливо знала: позже со стороны матери ей обеспечена здоровенная головомойка… – словом, невзирая ни на что, приключение обещало быть попросту восхитительным.

– Я сделала это! Я сделала это! – шепотом повторяла Малта снова и снова.

Какое хмельное ощущение власти! Наконец-то она совершила решительный шаг и начала сама распоряжаться своей жизнью! Только теперь она как следует поняла, до чего ей наскучило бесконечное сидение дома в роли маменькиной дочки. Ее мать была ну такой важной, такой степенной, такой основательной! Хоть бы раз выкинула нечто людям на удивление!

Это особенно ярко проявилось за последний год, пока болел дедушка. Какая скучища воцарилась в доме Вестритов! Правду сказать, там и раньше-то ничего особо волнительного не случалось. Не то что у людей. Другие семейства торговцев устраивали вечеринки – и приглашали на них не обязательно равных себе. Например, Беккертов как-то раз целый вечер развлекала труппа жонглеров, нанятая какой-то семьей из новых. На другой день Полья Беккерт во всех подробностях пересказала Малте, как юноши-жонглеры перебрасывались огнем, острыми ножами и стеклянными шариками – и одеты были при этом всего лишь в набедренные повязки!!!

В доме Вестритов никогда ничего похожего не происходило.

Бабушка иногда принимала у себя таких же старых, как она сама, дам из других торговых семейств. Но разве эти сборища можно было назвать веселыми вечеринками? Старухи рассаживались в какой-нибудь комнате и принимались сообща вышивать, неторопливо потягивая вино и рассуждая о давно прошедших временах, когда небо было сине?е и вода в море мокрее, чем нынче.

Но даже и таких нудных сборищ не случалось уже долгое, долгое время. Когда деду сделалось хуже, бабушка просто прекратила кого-либо приглашать в дом. Целый год пришлось жить в дурацкой скуке, тишине и полутьме в комнатах. Мама даже перестала играть на арфе по вечерам – другое дело, что этому-то Малта только порадовалась. Добро бы мама просто играла в свое удовольствие, так нет же, она еще и Малту пыталась обучить нотам. Знать бы ей, что дерганье струн вовсе не укладывалось в представления Малты об интересно проведенном вечере!

– Останови здесь! – зашипела она на кучера коляски. Он не отреагировал, и ей пришлось повторить уже громче: – Стой! Останови здесь! Я пойду к двери пешком. Я сказала: Я ПОЙДУ, недоумок!

Он наконец-то остановился, едва не въехав в круг факельного света. Да еще имел наглость рассмеяться на все ее негодование. Малта отсчитала ему за проезд, не накинув ни грошика: вот теперь пускай посмеется. Кучер отомстил ей, не подав руки, когда она спускалась. Ну и пожалуйста, и не больно-то нужна была его рука. «Я молодая и ловкая, я не какая-нибудь старушенция, готовая вот-вот рассыпаться!» Малта, правду сказать, все же чуть-чуть наступила на край плаща, но не споткнулась и не порвала ткань.

– Отвезешь меня назад в полночь, – властно распорядилась она.

Полночь – вовсе не время уходить с осеннего бала; увы, Малта (как ни трудно было ей даже про себя в этом признаться!) не решалась перегибать палку. Если она позволит себе слишком многое – пожалуй, разойдется не только мать, но и сама бабушка. А кроме того, вскоре после полуночи начиналось официальное представление гостей, и это событие определенно не входило в число тех, на которых Малте непременно хотелось присутствовать, – ибо вполне могло кончиться форменной жутью. Малте было всего семь, когда одному представителю Дождевых чащоб вздумалось ради этого самого представления снять с лица маску. Лучше бы он этого не делал! Малта увидела перед собой существо, которое при рождении, вероятно, было человеческим дитятей, но потом начало расти и вышло из положенных человеку пределов, обзаведшись явно лишними костями и складками плоти, где могли таиться некие нелюдские органы. Малта, помнится, едва на ногах устояла, когда дедушка Ефрон соприкоснулся с ним руками и назвал его братом. И даже более того – дал ему право представлять всю их семью! Много ночей после этого Малте снились кошмары на тему уродца из чащоб. Она просыпалась и утешала себя мыслью о том, какой ее дедушка храбрый: с ним ей никакие монстры не страшны.

Да, но теперь-то дедушки с нею не было. И она повторила вознице:

– Смотри! Ровно в полночь!

Тот весьма многозначительно посмотрел на убогие монетки в ладони.

– Не изволь сумлеваться, юная госпожа, – ответил он ядовито и тронул лошадь.

Перестук копыт клячи растворился в тихой ночи, и Малта на секунду испытала сомнение. Что, если кучер не вернется? И как это она пойдет домой в темноте? И особенно – в длинном платье и туфельках… «Нет-нет, не думать об этом!»

Ничто не имело права испортить ей сегодняшний праздник.

Между тем к залу Торговцев одна за другой подкатывали кареты. Малта уже бывала здесь, и не один раз, а много, но сегодня здание показалось ей выше и величественней прежнего. Факельные отсветы окрашивали мрамор в теплые тона янтаря. Из каждой кареты высаживались представители старинных семейств – кто целыми кланами, кто парами, и все наилучшим образом разодеты. Роскошные платья женщин мели подолами по мостовой. У девочек в волосах были последние осенние цветы, а маленькие мальчики выглядели невозможно чистенькими и причесанными. Что же касается мужчин…

Некоторое время Малта стояла в сторонке, прячась в тени, и с необъяснимой жадностью наблюдала, как они выходят из экипажей либо спрыгивают с седел. Отцы и деды семейств, впрочем, ее внимания не привлекали. Малта провожала глазами молодых женатых мужчин. И тех, в ком угадывалась великолепная и многообещающая незанятость.

Она следила за тем, как они прибывают и идут внутрь зала, – и дивилась все больше. Каким образом женщина среди столь многих выбирает себе суженого? Откуда ей знать, что именно этот мужчина – тот самый, единственный? Насколько все они кажутся хороши – и тем не менее на протяжении всей жизни женщина называет своим лишь одного, ну, может быть, двоих – если рано овдовеет и сможет еще родить детей новому мужу. «Наверняка каждой женщине любопытно, что же собой представляют другие мужчины, – подумала Малта. – Но если жена в самом деле любит мужа, вряд ли она желает удовлетворить свое любопытство и остаться вдовой. И все-таки есть в этом установлении нечто несправедливое».

…А вот подъехал на вороном коне Роэд Керн. И до того резко осадил скакуна, что копыта вороного отбили по мостовой громкую дробь. Волосы Роэда падали ему на спину блестяще-черным потоком, широкие плечи так и распирали отлично скроенный сюртук. У него был хищный нос и узкие губы, и Дейла всякий раз содрогалась, заговаривая о нем. «Ой, он такой жестокий!..» – со знанием дела говорила она, а когда Малта пыталась выяснить, в чем именно состоит его жестокость, подруга лишь таинственно закатывала глаза. И Малта буквально помирала от ревности: как так, Дейла знает, а она – нет!

Брат Дейлы частенько приглашал друзей отобедать, и среди прочих к нему приходил Роэд. «Ну почему, почему у меня нет такого брата, как Сервин? Который ездил бы охотиться и приводил в дом замечательных гостей… Почему мой старший брат – этот никчемный Уинтроу с его дурацкой набожностью и коричневыми балахонами? У него даже борода не растет». Малта с тоской провожала взглядом Роэда, широко шагавшего ко входу в зал. Вот он вежливо посторонился, отвешивая глубокий поклон и пропуская вперед себя чью-то молодую жену… Мужу, как отметила Малта, галантность Роэда пришлась не слишком-то по душе.

Неподалеку остановилась очередная карета. На дверце ее красовался герб семьи Тренторов. Светло-серые упряжные кони несли на головах султанчики из страусовых перьев. Малта стала смотреть, как выгружается наружу почтенное семейство. Родители были облачены во что-то спокойное, сизо-серое (Малта не стала особо приглядываться). За ними следовали три незамужние дочери, все в платьях, сходных оттенком с цветками золотарника. Сестры держались за руки, точно опасаясь, как бы кто не разрушил их трогательное единение. Малта тихо фыркнула про себя: «Ну и трусихи!» Последним шел их брат, Крион. Он был в сером, как отец, но шейный платок отливал золотом, чуть более темным, нежели платья сестер. Крион был в белых перчатках. Он всегда носил перчатки: прятал жуткие шрамы на руках – в детстве его угораздило свалиться в огонь. Он очень стыдился изуродованных рук. И отчаянно скромничал по поводу стихов, которые писал. Он никогда сам не читал их вслух, предоставляя эту честь своим любимым сестричкам. Волосы у него были золотисто-каштановые, глаза – зеленые, а лицо в детстве покрывали веснушки. Дейла по секрету созналась Малте, что, кажется, влюбилась в Криона. «Когда-нибудь, – вслух мечтала она, – он доверит мне читать свои последние сочинения в узком кругу друзей! Он такой возвышенный… такой… ах!»

Малта проследила за тем, как Крион поднимался по ступенькам, и тоже вздохнула. Как ей хотелось тоже в кого-нибудь влюбиться! Она мечтала побольше узнать о мужчинах. Чтобы о любом из них сплетничать со знанием дела. Чтобы ненароком вспыхивать при упоминании некоего имени. Или сурово хмуриться в ответ на чей-нибудь взгляд. Как ошибается ее мама, когда утверждает, что у Малты еще уйма лет впереди, и увещевает не торопиться во взрослую жизнь! Уйма лет в звании женщины – да. Но лишь немного времени будет отпущено на то, чтобы приглядываться и выбирать. Как-то очень уж скоро все девушки выходят замуж и принимаются рожать… Нет, Малта уже успела понять, что солидный степенный муж и куча младенцев – это не для нее.

То, что ей требовалось, было у нее перед глазами прямо теперь. Эти тени в потемках… Эта душевная жажда… И знаки внимания со стороны мужчин, ни одному из которых не дано в самом деле завладеть ею…

…Да, но пока она будет прятаться здесь, мечты мечтами так и останутся. Малта решительно стянула с плеч плащ. Свернула его в узелок и спрятала под кустом: позже заберет. Она почти желала, чтобы бабка и мать были здесь с нею, чтобы она приехала в карете и не надо было бояться, как бы волосы не растрепались, а помада на губах не размазалась и не потускнела. Она воочию представила себе, как они все вместе приезжают на бал и ее красавец-папа подает ей руку и ведет внутрь зала… Умозрительная картина тотчас оказалась испорчена. Откуда-то возник образ неуклюжего малявки Уинтроу, семенящего рядом в своем буром жреческом облачении. А мать оказалась одета в платье до того скромное, что сразу захотелось повеситься. Малта содрогнулась. Нет, она своей семьи ничуть не стыдилась. Она вправду была бы даже рада их появлению… если бы только они умели красиво одеться и должным образом себя вести.

Сколько раз она просила маму пойти на этот бал Подношения? И что? Ей наотрез отказали! Значит, ничего не попишешь, придется самостоятельно начинать взрослую жизнь!

Она будет держаться смело. Она позволит лишь малой толике своего трагического одиночества проявиться в выражении глаз. Она будет от души веселиться, смеяться и пленять… Но кое-кто подстережет миг, когда она отвлечется, и сумеет уловить в ее взгляде все то жестокое небрежение, от которого она так страдает в своей семье. Этот кто-то поймет, как ей не хватает внимания, как ее позабыли-позабросили в родном доме.

Малта собралась с духом и двинулась вперед, в яркий факельный свет, вперед, к широко и гостеприимно распахнутым дверям.

Лошади, привезшие семейный экипаж Тренторов, процокали копытами, удаляясь, и перед залом сразу остановилась следующая карета. Это прибыли Треллы. Малту окатило одновременно восторгом и страхом. Сейчас из кареты выйдет Дейла. И увидит ее!!! Одна беда – с Дейлой приедут ее родители и старший брат Сервин. Если Малта с ними поздоровается, родители Дейлы непременно поинтересуются, где мама и бабушка Малты. Отвечать на такие вопросы она была пока еще не готова. И все-таки какое это было бы блаженство – войти в зал рука об руку с Дейлой! «Две девушки из старинных семейств Удачного входят в общество вместе!»

Малта придвинулась на шажок ближе. Если первыми выйдут родители и брат, у нее будет возможность незаметно окликнуть Дейлу и попросить подождать.

Все сбылось по ее хотению: первыми появились старшие Треллы. Мама Дейлы была попросту ослепительна. Ее темно-синее платье на первый взгляд казалось очень простым. Оно глубоко открывало шею и плечи, и там блестела серебряная цепочка с подвесками из душистых самоцветов. Как хотела бы Малта, чтобы ее собственная мать хоть однажды надела на себя нечто подобное! Даже там, где пряталась Малта, ее обоняния достигал пьянящий аромат драгоценностей госпожи Трелл. Вот мама Дейлы взяла под руку ее папу. Он был худой и высокий и тоже в синем – в тон платью супруги. Идя по ступеням наверх, они смотрелись воистину как персонажи легенд. А позади них нетерпеливо переминался Сервин – ждал, пока из кареты выберется сестра. Костюм Сервина был очень схож с отцовским, а башмаки отливали матово-черным. В одном ухе у него покачивалась золотая сережка, черные волосы были весьма смело завиты длинными локонами.

Малта, знавшая Сервина всю свою жизнь, внезапно ощутила незнакомое легкое подрагивание где-то в глубине живота. До сих пор она никогда не видела Сервина таким красивым. Ей захотелось поразить его своим появлением, поразить в самое сердце…

…Но вместо этого пришлось поразиться самой. Из недр кареты наконец-то появилась Дейла. Ее платье своим цветом перекликалось с одеянием матери, но на том сходство между ними кончалось. Волосы Дейлы были заплетены короной и украшены свежими цветами. Кружевная оборка зримо удлиняла ее короткую юбку… заставляя таким образом достигать аж середины икры!

Сходные по тону кружева украшали высокий воротничок и манжеты. И – никаких украшений.

Дейла приехала на бал в детском платьице.

Тут Малта разом утратила выдержку. Она подскочила к Дейле, точно дух отмщения.

– А еще говорила мне, будто в настоящем бальном платье пойдешь! Будто бы тебе мама пообещала! – вот как приветствовала она подругу. – Выкладывай, что случилось?

Дейла с несчастным видом подняла на Малту глаза… И глаза сразу полезли на лоб, а рот безмолвно приоткрылся. Она увидела!

Сервин шагнул вперед, словно защищая сестру.

– Как вышло, что ты знакома с моей сестрой? – осведомился он высокомерным тоном.

– Сервин! – раздраженно воскликнула Малта: не до тебя, мол. И снова обратилась к Дейле: – Случилось-то что?

Глаза Дейлы распахнулись еще шире, хотя, кажется, шире было уже некуда.

– Малта? – кое-как выдавила она. – Это… ты?

– Ну конечно, это я. А твоя мама что, передумала? – И тут в голове Малты зародилось очень гадкое подозрение. – Но ты и на примерки ведь не ходила! Значит, знала заранее, что никакого бального платья тебе не позволят!

– Я не думала, что ты придешь! – всхлипнула совершенно уничтоженная Дейла.

Сервин же, явно не веря своим глазам, переспросил:

– Малта? Малта Вестрит?

Он глазел, он таращился, он пожирал ее взглядом. Малта знала, что подобный взгляд именуют невежливым. Ей было все равно. Она опять ощутила знакомую сладкую дрожь…

– Трелл? Ты, что ли? – Рядом с ними спрыгнул с коня Шакор Киф. – Рад видеть! А кто это с тобой? – Он посмотрел на Малту, потом снова на Сервина. – Не-ет, друг мой, ты не сможешь пойти с нею на бал. Ты же знаешь, что приглашены только торговцы.

И Малте весьма не понравилось что-то в его тоне…

Подъехала очередная карета. Лакей долго не мог распахнуть дверцу – подвела некстати заклинившая задвижка. Малта отвела глаза, напомнив себе, что благородные дамы не пялятся. Но скоро сам лакей бросил на нее взгляд… и потрясенно застыл, полностью позабыв, чем занимался. Изнутри кареты на дверцу навалился плечом тучный господин, и дверца распахнулась, едва не стукнув Малту. А из кареты – во всем своем обычном неряшливом великолепии – только что не вывалился Давад Рестар.

Малта поспешно отпрянула, уворачиваясь от дверцы кареты, и лакей подхватил ее под руку, думая помочь устоять… Если бы не это, Малта с легкостью избежала бы несчастья. Но случилось то, что случилось: Давад схватился за дверцу и кое-как удержался на ногах… наступив при этом на край ее платья.

– Ах, прошу прощения, покорнейше прошу… – начал он горячо. Потом слова замерли у него на губах.

Он разглядывал Малту.

Она сама уже успела понять, сколь разительно изменили ее внешность переодевание, помада и тени. И на какой-то миг поверила, будто Давад ее не узнал. И Малта не выдержала – улыбнулась ему.

– Добрый вечер, торговец Рестар, – сказала она, делая реверанс (в длинных юбках это оказалось гораздо сложнее, чем она ожидала). – Полагаю, у тебя все хорошо?

Еще некоторое время он был способен лишь молча смотреть на нее. Потом выговорил:

– Малта? Малта Вестрит?..

Уехала карета Треллов, подкатила другая, вся отделанная зеленью и золотом – цвета Дождевых чащоб. Наверняка это прибыли представители тамошних семейств. Бал начнется сразу, как только они рассядутся в зале.

Из-за спины Малты Рестару эхом отозвался Шакор Киф:

– Малта Вестрит! Поверить невозможно!

– Конечно.

И она вновь улыбнулась Даваду, наслаждаясь тем изумлением, с которым он рассматривал то ожерелье у нее на шее, то пышные кружева в вырезе. Потом он вдруг посмотрел куда-то мимо нее, ей за спину. Малта обернулась, но никого там не увидела. «Проклятье! Дейла пошла на бал без меня!» Она вновь повернулась к Даваду: тот отчаянно озирался кругом. Дверца кареты, привезшей жителей чащоб, начала открываться… И тут Давад сгреб Малту за плечи и почти швырнул себе за спину, едва ли не внутрь собственного экипажа. И прошипел:

– Стой смирно! Не говори ничего!

А сам уже отвешивал низкий поклон представителям купечества Дождевых чащоб, выходившим из кареты. Малта выглянула из-за его плеча. В этом году из чащоб прибыли трое. Двое рослых и один коротышка – вот все, что Малта могла про них сказать, глядя на темные плащи с капюшонами. Нет, не все. Ткань плащей определенно была не простая! Когда носители плащей стояли не двигаясь, она была черной, а при малейшем движении расцветала мерцающими красками – зеленой, красной и синей.

– Добрый вечер, торговец Рестар, – прозвучало приветствие из-под одного капюшона. Женский голос показался Малте пронзительным.

– Госпожа Винтальи. – Давад склонился еще ниже. – Добро пожаловать в Удачный, на бал праздника урожая!

– Спасибо, Давад. Увидимся внутри?

– Всенепременно, – отозвался Рестар. – Вот только перчатки найду. Завалились куда-то в карете, никак не достать…

– Ах, вечно у тебя что-то случается, – ласково попрекнула его госпожа Винтальи.

Все же голос у нее был не вполне человеческий. Вот она двинулась следом за остальными, а ноздрей Малты неожиданно достиг резкий запах пота, разлившийся в тихом осеннем воздухе. Пахло от Давада, успевшего, оказывается, взмокнуть.

Едва за торговцами из чащоб затворились двери, как он стремительно обернулся и напустился на Малту. То есть прямо-таки схватил ее за плечо и хорошенько встряхнул!

– Где твоя бабушка? – спросил он негодующе. И прежде чем она успела ответить, потребовал: – Где твоя мать?

Она могла бы соврать. Могла бы заявить, что они уже прошли в зал, а она задержалась подышать вечерней прохладой. Но вместо этого Малта ответила просто:

– Я приехала одна! – Отвела глаза и заговорила тише, спокойней, как подобало при беседе двух взрослых людей: – Видишь ли, с тех пор как не стало дедушки, они заделались совсем домоседками. Это очень грустно видеть. Но я-то понимаю, что если я не буду выходить в свет, то просто сойду с ума! Ты себе представить не можешь, какое мрачное у меня было вре…

Она успела только ахнуть – Рестар крепче стиснул ее руку и силой впихнул внутрь кареты.

– Живо! Живо полезай, говорю, пока кто-нибудь тебя не увидел! Я надеюсь, ты ни с кем не успела переговорить?

– Я… нет! Только с Дейлой и ее братом. Я только что приехала… Отпусти, Давад! Платье помнешь!

Его поведение потрясло и напугало ее. Загнав Малту в карету, он решительно влез туда следом за ней. «Да что у него на уме, в самом-то деле?» Малте доводилось слышать россказни о самых невероятных поступках, совершаемых мужчинами в угаре страсти и похоти. Но чтобы Давад Рестар? Как отвратительно! «Да он же… старик!»

Усевшись, он стал захлопывать дверцу, но на сей раз упрямый замочек наотрез отказывался защелкиваться. Так и пришлось Даваду просто придерживать дверцу рукой.

– Кучер! – крикнул он. – Живо к городскому дому Вестритов! – И рявкнул на Малту: – А ты сядь! Я тебя домой отвезу.

– Нет! – вскочила Малта. – Выпусти немедленно! Я пойду на бал! Ты не смеешь так со мной поступить! И вообще… ты мне не отец!

Торговец Рестар, тяжело переводя дух, держал непослушную дверцу. Лошади взяли с места, карета дернулась, и Малту бросило на сиденье.

– Да, я тебе не отец, – кивнул Давад. – И за это я склонен возблагодарить Са, ибо поистине не знал бы, как с тобой поступить, будь ты моей дочерью! Бедная Роника… Это после всего, что она за этот год вынесла! Казалось бы, хватит ей и того, что тетка твоя исчезла неизвестно куда – так тут еще и ты самовольно заявляешься на бал праздника урожая, разодетая точно дешевая джамелийская потаскуха! Что скажет твой отец, когда все узнает?

Он вытащил из рукава обширный носовой платок и вытер покрытый испариной лоб. Малта отметила про себя, что на Рестаре синие штаны и камзол – все те же, что он надевал и в прошлом году, и в позапрошлом. Костюм был явно тесноват в талии, а внутри кареты попахивало кедром: наверняка этот камзол так и провалялся в сундуке со времени прошлого бала. «И он еще осмеливается меня поучать по части модной одежды!!!»

– Это платье, – сказала Малта, – мне сшили на заказ! Специально для сегодняшнего бала! На деньги, которые мне папа именно с этой целью оставил! Так что совсем даже он не рассердится, узнав, что я их потратила так, как он сам предложил! А вот зачем ты похитил его дочку прямо на улице и куда-то ее против воли повез – этим он точно поинтересуется!

Она много лет знала Давада. Ей было отлично известно, как легко он шел на попятный, стоило ее бабушке повысить на него голос. Малта очень ждала, что и у нее получится так же. К ее немалому удивлению и досаде, Давад только фыркнул.

– Пусть, пусть придет и спросит меня, когда возвратится. И я ему расскажу, как пытался спасти ваше доброе имя. Неужели у тебя никакого стыда нет, Малта Вестрит? Сопливая девчонка… одеваешься как самая настоящая… хм… Да еще и смеешь явиться в таком виде на бал! Теперь остается только молить Са, чтобы оказалось, что больше никто тебя не узнал. И что бы ты тут мне ни задвигала – нипочем не поверю, что твои мама с бабушкой хоть отдаленно подозревали об этом платье и о том, что ты собралась на бал в то время, когда порядочной девочке следовало бы носить траур по дедушке!

И на это тоже она могла бы ответить достойно. Причем дюжиной способов. Через неделю она придумает множество вариантов и даже будет в точности знать, как именно следовало бы произнести тот или иной. Но… все это позже. А в тот момент в голову ей не пришло ни единого толкового слова, и она молчала, снедаемая беспомощной яростью, а карета, покачиваясь, неумолимо несла ее домой.

Когда они прибыли, Малта не стала дожидаться, пока Давад вылезет из кареты, – протолкалась мимо него и первая поспешила к знакомой двери. К сожалению, при этом за дверцу экипажа зацепилась кисточка на юбке. Малта услышала звук рвущейся ткани и обернулась с восклицанием отчаяния… слишком поздно! Кисточка, а с нею кусок зеленого шелка в руку длиной уже свисали с дверцы. Давад мельком посмотрел на утраченный лоскут – и захлопнул дверцу, как припечатал. Прошел мимо Малты к двери дома и громко позвонил, призывая слуг.

Ему ответила Нана. «О Са, почему именно Нана?» Старая нянька сердито уставилась на Давада. Потом – на Малту, которая ответила на ее взгляд со всем возможным высокомерием. На мгновение Нана приняла вид оскорбленный и недоумевающий, потом ахнула от ужаса. И завизжала:

– Малта! Это ты или не ты? Что ты наделала! Что же ты наделала!

На эти вопли, естественно, немедля сбежался весь дом. Сперва появилась мать – и буквально расстреляла Давада Рестара негодующими вопросами, ни на один из которых он не сумел ответить. Потом выплыла бабушка – в ночной рубашке и халате, с волосами, повязанными ночным платком. Для начала она отругала Кефрию за шум и крик, поднятый посреди ночи. При виде внучки бабушка внезапно побледнела. И сразу отпустила всех слуг, кроме Наны, да и ту отправила готовить чай. Потом бабушка крепко ухватила Малту за запястье и потащила ее через зал в комнату, которая была раньше дедушкиным кабинетом. Вот все собрались внутри, в том числе Кефрия и Давад. И только тогда бабушка обратилась к Малте.

– Изволь объясниться! – приказала она.

Малта выпрямилась:

– Я очень хотела пойти на бал Подношения. Папа сказал, что мне можно! И притом – во взрослом бальном платье, достойном молодой женщины! Я не сделала ничего такого, чего стоило бы стыдиться!

И сама залюбовалась достоинством, с которым все это выговорила.

Бабушка Роника поджала бледные губы. Когда она заговорила, в ее голосе прозвенел лед.

– Значит, – сказала она, – ты и на деле такая же пустоголовая, как на вид. – И она отвернулась от Малты, явно перестав обращать на нее какое-либо внимание. – Ох, Давад, как же мне отблагодарить тебя за то, что вовремя притащил паршивку домой? Надеюсь только, что, спасая нашу репутацию, ты не слишком подмочил собственную. Много ли народу успело заметить ее в таком виде?

Торговцу Рестару определенно сделалось не по себе.

– Немного… я надеюсь. Сервин Трелл с младшей сестрой. И еще его приятель… Хорошо бы этим и кончилось! – Он помолчал, раздумывая, говорить ли правду. Потом сказал: – Она все еще была там, когда прибыло семейство Винтальи, ну, то, что сегодня представляло чащобы. Но думается, они ее не заметили. Хоть раз мое толстое брюхо послужило доброму делу… – И Давад, криво усмехаясь, потер пузо. – Я спрятал ее за собой, а как только они прошли – сунул в карету. Естественно, рядом был мой лакей, – добавил он неохотно. – И другие семьи торговцев приезжали в каретах. Надеюсь, однако, что все сошло не слишком заметно! – Он помолчал, а потом с самым несчастным видом добавил: – Вы, конечно, понятия не имели, что она затеяла?

– Лично я ничего не знала. Заявляю об этом с облегчением, но и со стыдом, – сурово ответила бабушка. И повернулась к матери Малты, причем в глазах у нее было готовое вырваться обвинение. – Кефрия! Знала ли ты, что на уме у твоей дочери? – И прежде чем та успела ответить, продолжила: – А если не знала, то почему? Как так могло получиться?

Малта ждала, что мама заломит руки и ударится в слезы. Так всегда раньше и происходило. На сей раз Малта просчиталась.

– Как ты могла поступить так со мной? – спросила Кефрия. – За что, Малта? За что? – В ее голосе звучало неподдельное горе. – Разве я не говорила тебе, что требуется всего лишь чуть-чуть подождать? Что настанет время и тебя должным образом представят? Введут в общество? Что же заставило тебя… на это пойти?

Кефрия была в отчаянии. Малта на миг кое в чем усомнилась… но только на миг.

– Я очень хотела пойти на бал праздника урожая. Я говорила тебе! Много-много раз говорила! Я очень просилась, умоляла, чтобы меня пустили! Только кто меня слушал! Даже после того, как папа разрешил мне пойти и сказал, что у меня будет настоящее платье! – Тут Малта помедлила, ожидая, что мать кивнет и тем подтвердит данное ей обещание. Но Кефрия лишь смотрела на нее в молчаливом остолбенении, и Малта перешла на крик: – Удивляешься? Ну и поделом тебе! Я просто сделала то, что папа мне разрешил!

Что-то переменилось в лице Кефрии. Очень нехорошо переменилось.

– Знала бы ты, до чего мне охота прямо сейчас по щекам тебя отхлестать… так что лучше говори-ка повежливей, девка!

Никогда прежде мать не говорила с ней в таком тоне. «Девка»! Вот как, значит, она ее назвала! Точно Малта была ей не дочерью, а служанкой!

– Ну так отхлещи! – в ярости взвизгнула Малта. – И так уже мне весь вечер испортили, как только могли! Давай поколоти меня прямо здесь, у всех на глазах! И покончим с этим!

Какие блистательные планы пошли прахом, какие сладкие мечты оказались безжалостно втоптаны в грязь!.. Можно ли вообще после этого жить?

Давад Рестар так и заерзал на стуле.

– Я, пожалуй, пойду… – буркнул он торопливо и поднялся.

– Да ладно, сядь ты, Давад, – вздохнула бабушка устало. – Сейчас чай принесут. Хоть чаем-то можем мы тебя попоить за то, что ты всех нас сегодня спас? И пожалуйста, не смущайся театральными истериками моей внучки. Неплохо, конечно, было бы задать Малте какую следует взбучку – небось всем стало бы легче. Только мы никогда еще до такого не опускались… пока.

Она скупо улыбнулась торговцу Рестару и взяла его за руку. Отвела противного толстяка назад к его стулу, и он послушно уселся. Малту чуть не стошнило. Да как могли они настолько не брезговать старикашкой – с его лысиной, блестящей от обильного пота, и плохо сидящей, давным-давно вышедшей из моды одеждой? Как могли они еще и благодарить его за ее унижение?!

В комнату вошла Нана с подносом и чайными принадлежностями. Из-под мышки у нее торчала бутылка вина, на руке висело полотенце. Она поставила поднос и бутылку на стол – и подала Малте влажное полотенце.

– Вытрись! – коротко приказала старая служанка.

Все взрослые посмотрели на Малту… потом отвернулись. Ей позволят выполнить распоряжение без посторонних глаз. На миг Малта ощутила благодарность, но потом до нее дошло. Ее опять унижали. Ей приказали вытереться, точно чумазой девчонке!

– Не буду! – взвыла она. И швырнула полотенце на пол.

Последовало нескончаемое мгновение тишины. Потом бабушка спокойно поинтересовалась:

– Ты что, не понимаешь, что смахиваешь на дешевую шлюху?

– Нет! – объявила Малта во всеуслышание. – Не понимаю! – Червячок сомнения вновь шевельнулся в ней, но она подавила это чувство. – Сервин Трелл вовсе не нашел меня непривлекательной! И это платье, и подкрашенные глаза – последняя столичная мода!

– Среди проституток. Охотно верю, – продолжала бабушка неумолимо. – И я, кажется, не говорила, что ты непривлекательна. Только вот не та это привлекательность, к которой приличной женщине следовало бы стремиться.

– Вообще-то… – нерешительно начал было Давад, но бабушка перебила:

– И еще. Здесь тебе не Джамелия. И ты не потаскуха. Ты – дочь старинной и гордой торговой семьи, в которой не принято вот так выставлять себя напоказ перед людьми. Удивляюсь я, как ты ухитрилась до сих пор этого не понять?

– Тогда… тогда я хочу жить в Джамелии и быть потаскухой! – яростно закричала Малта. – Все лучше, чем с вами здесь задыхаться! Вы меня заставляете одеваться и вести себя, точно я маленькая девочка, а я почти уже взрослая женщина! Я должна быть все время тихая, всегда вежливая… незаметная! А я не хочу!!! Не хочу так расти, не хочу быть как вы с мамой! Я хочу… быть красивой, и веселиться, и чтобы меня замечали, и чтобы мужчины ухаживали за мной и посылали мне цветы и подарки! Не хочу одеваться по прошлогодней моде да еще делать вид, будто это меня ничуть не волнует! Я хочу…

– Вообще-то, – неуклюже вмешался Давад, – примерно такая мода нынче в Джамелии. Этак с прошлого года… Одна из… мм… подруг нашего сатрапа появилась на людях в таком же убранстве. В смысле… мм… уличной женщины. Нет, не на официальном мероприятии, просто на частной вечеринке, хотя и большой. Она желала таким образом заявить о своей… мм… абсолютной преданности сатрапу и готовности исполнять любую его прихоть. Желала выглядеть… и чтобы с ней обращались как с его… – Давад перевел дух. – Я бы нипочем не стал с вами это обсуждать, – заметил он, ужасно стесняясь, – но это вправду случилось и… мм… в последующие несколько месяцев породило, скажем так, эхо в модной одежде. И тени на ушах, и все эти… мм… доступные разрезы на юбках…

Он залился густой краской и смолк.

– Так вот, – сердито мотнула головой бабушка, – вот до чего докатился наш сатрап! Он не держит обещаний, данных его дедом и отцом… да еще и низводит своих сердечных подруг до уровня шлюх, годных только удовлетворять его похоть! А ведь было же время, когда семьи гордились своими дочерьми, удостоенными звания подруг, ибо это был важный пост при дворе и от женщины требовались искусство дипломата и немалая мудрость… Во что же он их теперь превратил? В свой гарем? Какое безобразие! Ни за что не позволю, чтобы моя внучка таким образом одевалась, даже если подобное и у нас в моду войдет.

– Ты хочешь, чтобы я стала такой же старой и таким же синим чулком, как вы с мамой! – выкрикнула Малта запальчиво. – Чтобы я из ребенка сразу превратилась в старуху! А я не хочу! Я совсем другого хочу!

– Никогда в жизни, – произнесла Кефрия, – я не разговаривала таким образом со своей матерью. И не потерплю, чтобы ты вот так отвечала бабушке. Если…

– Если бы ты ей отвечала, как я, может, тогда бы ты сумела пожить! – заявила Малта. – Но ты не сумела! Спорю на что угодно, ты всегда была серенькой мышкой, тихой и послушной. В один год тебя показали обществу, а на другой уже выдали замуж! Как откормленную корову на ярмарке продают! Всего один сезон веселья и танцев – и вот ты уже замужем, чтобы плодить младенцев тому, кто предложил твоим родителям самый выгодный брачный контракт! – Старшие потрясенно молчали, и Малта обвела их глазами. – А я этого не хочу, мамочка. Вот. Я хочу пожить в свое удовольствие! Хочу наряжаться! Посещать всякие замечательные места, где весело и красиво! Я не хочу замуж за какого-нибудь причесанного и приглаженного сынка из «приличной купеческой семьи», которого вы мне подберете. Я хочу когда-нибудь поехать в Джамелию, хочу побывать при дворе сатрапа – и не как замужняя дама с целым выводком малышни!!! Я хочу быть свободной! Я хочу…

– По миру ты нас хочешь пустить, вот что, – сказала бабушка негромко. И принялась разливать чай – спокойно, неторопливо. – Только и слышно от тебя: «я хочу», «я хочу». А о нуждах семьи у тебя и мысли не появляется. – И подняла глаза. – Тебе вина или чаю, Давад?

– Чаю, пожалуйста, – отозвался он с благодарностью. – Ты уж извини, мне особо засиживаться некогда. Надо успеть хотя бы к Представлению Подношений. Мне ведь, вы знаете, за себя там выставить некого… И еще госпожа Винтальи, кажется, со мной хотела переговорить. Вас-то они, конечно, не ждут в этом году из-за траура.

И он неловко умолк.

– Твой чай, – улыбнулась бабушка. И посмотрела на Нану. – Нана, милая… Очень не хочется тебя об этом просить, но ты не уложишь Малту в постель? Да проследи, чтобы прежде она вымылась хорошенько. Ты уж прости, что приходится к тебе обращаться…

– Не беспокойся, госпожа моя. Я тебе всегда рада услужить.

Вот это было верно. Сколько помнила ее Малта, Нана была крупной, сильной – и совершенно неумолимой. Она схватила ее за руку и потащила из комнаты. Малта пошла не сопротивляясь – не потому, что ее сломили, а просто чтобы сохранить остатки достоинства. Она вытерпела, пока Нана раздевала ее, и сама забралась в горячую ванну, которую Нана ей приготовила. Она вообще этой противной властной няньке не сказала ни слова – хотя та беспрерывно зудела у нее над ухом, вновь и вновь повторяя, как ей, Малте, надо бы постыдиться.

«А мне совсем даже и не стыдно! Ну вот нисколечко! – упрямо твердила про себя Малта. – И ничуть я вас не боюсь! Вот вернется папа, придется тебе, мамочка, и тебе, бабушка, ему отвечать за все, что вы тут со мной сделали!»

Мечты о страшной мести согревали душу и помогали терпеть. И еще… воспоминание о взгляде Сервина Трелла и о той сладостной дрожи, которую она при этом ощутила. Сервин, по крайней мере, отныне знает, что она больше уже не дитя!