Постпамять и её метафоры

У Михаила Ямпольского в недавней книге, посвящённой московскому парку культуры: современное оформление власти всё больше заимствует из области культурного производства. Политическому всё чаще приходится укрываться за подолом безобидных антропологических дисциплин. Исследование Шарона Ротбарда и книга, вышедшая в 2005 на иврите и в 2017 на русском, об архитектуре Тель-Авива, городе-идеологии и городе-постпамяти, ― тому более раннее свидетельство в ближневосточном нарративе.

Пересказ не займёт много места: Белый город, район Тель-Авива, в 2003 году был внесён в список Всемирного наследия ЮНЕСКО за унаследование традиций школы Баухаус, за сохранение единственного оплота интернационализма и авангарда на Ближнем Востоке в "море арабской реакции". Южнее ― чёрное пятно, Яффа, идеологически и исторически противостоящая Белому, несмотря на то что именно из её пелёнок вышли почти все тель-авивские районы. Культура Израиля, а особенно в её болевых точках, постоянно напоминающих о первоначальном плане UNSCOP'а[1], ― глубоко политичны, будучи вечным полем реализации тех или иных интересов. Сама по себе книга ― подробное исследование войны, задевшей архитектуру, однако я сконцентрируюсь вокруг роли фотографии в формировании коллективного сознания и идентичности и того, как в контексте этих двух городов воплощается самая красивая метафора о Белом городе.

Для Сонтаг свидетельства постпамяти ― непосредственно такой термин она не использовала, но он угадывается ― это фотографии, порождающие коллективную память, фикцию, чья театральность ещё сильнее выразилась в сионистских фотографиях [2]. Безликие снимки, не отражающие ничей конкретный личный опыт, однако восполняющие многовековую нехватку в образах. Вспомню несколько подобных сюжетов из книги Ротбарда, составивших прочную историческую основу для мифа о зарождении Эрец-Исраэль. Во-первых, знаменитая монохромная фотография розыгрыша участков в Ахузат-Байте (будущего Тель-Авива) 9 апреля 1909 года, сделанная Авраамом Соскиным. Большинство его работ первых еврейских общин, рабочих в белых рубахах, занятых благородным строительством будущего города, были искусственно поставлены на естественной сцене истории. Как и другие фотографии Соскина, эта также была отретуширована, и в последней инстанции снимка, в буклете "Тель-Авив", не нашлось места для Акивы Арье Вайса, противника Дизенгофа на первых выборах мэра. В традиционном повествовании об Израиле сам квартал Ахузат-Байт считается первым столпом, точкой отсчёта государства. Однако не упоминается, что за несколько лет до этого йеменские и североафриканские мигранты выстроили другой район, Махан-Исраэль, позже ставший пригородом Маншии. Фотографии этого события не было и быть не могло, хотя бы потому что это не выглядит как обложка для книги Ницы Смук.

Метафоризация того, что город создан на безжизненных дюнах, tabula rasa, играет важную роль для имитации коллективного образа о Тель-Авиве как о городе в стиле Баухаус[3], белого, непорочного и спасённого. Метафора легитимизирует политику. Идентичность города не создаётся, а именно воссоздаётся путём переноса европейской, сугубо ашкеназской культуры в ближневосточный контекст. Белый город ― третий Дессау. Для сионистов он также ценен, потому что противостоит арабскому муниципальному Чёрному городу, образ которого усердно выстраивался вокруг североафриканских мигрантов, борделей и криминала. Переименование Старого города Яффы в "Большую зону" упростило эту задачу. Сейчас эта часть носит название "Сад на вершине", но только с тем намерением, чтобы наблюдать за подобающим поведением своего "европейского" брата. Отсюда ― неочевидный колониальный аспект архитектуры Белого города. "Ахузат-Байт стал первым районом, на чьи дюны вступила нога человека" подразумевает ногу именно европейского иммигранта-еврея, для которого немецкий ― родной язык. Тогда Чёрный город это тот самый Другой, отличный от универсально антропологического, ориенталистский и разношёрстный: в противовес "цивилизованному" Тель-Авиву. И внесение Белого города в Список наследия ЮНЕСКО символично поставило точку в тщательно спланированной метафоре, окончательно отделив белое от чёрного. Jews in this country, by and large, have become white [4].

Другое фотографическое свидетельство: встреча Теодора Герцля с Вильгельмом II в сельскохозяйственной школе Микве-Исраэль в 1898 году. Приведу этот фрагмент из Ротбарда полностью:

Главным поводом для короткой и единственной поездки Герцля в Палестину в октябре – ноябре 1898 года была встреча с германским императором Вильгельмом II, с которым Герцль незадолго до того виделся в Европе. Как раз в это время император посещал Палестину. Так, 29 октября Герцль направил императору письмо от сионистской делегации с просьбой об аудиенции. В тот же день он стал поджидать императора на главной дороге между Иерусалимом и Яффой, возле сельскохозяйственной школы барона Ротшильда Микве-Исраэль, в надежде повидаться с монархом и его свитой на их пути в Иерусалим. При приближении императора Герцль принялся дирижировать школьным хором, исполнявшим национальный гимн, пока лошадь императора не остановилась. Мужчины дважды обменялись рукопожатиями, состоялся недолгий разговор, но, к большому огорчению Герцля, запечатлеть важный момент не удалось. Герцль потом писал в своих "Хрониках": "Вольфсон, смелый человек, сделал две фотографии этого зрелища. Во всяком случае, так ему казалось. Он самозабвенно щелкал своим "Кодаком". ‹…› Но позже, когда мы пошли к фотографу в Яффе проявлять пластины, оказалось, что на первой снята лишь тень императора и моя левая нога. Вторая же пластина была полностью испорчена". Быстро подготовили фотомонтаж встречи в Микве-Исраэль: фотографию Герцля, стоящего на яффской крыше, вклеили в другую фотографию, с императором на лошади. Этот смонтированный снимок быстро разослали по всему миру.

Получившаяся фотография наиболее полно олицетворяла собой суррогат исторического, соединение отдельных явственно существующих вещей в один миф. Алейда Ассман, одна из главных теоретиков коллективной мемориальной культуры, называет это эмансипацией памяти, "архивом суггестивных образов", не имеющих внятного исторического источника. Объекты разобщены и в географической плоскости, и во времени: один взят с яффской крыши (город, который Герцль впоследствии назовёт "восточно бедным" и сделает всё, чтобы его покинуть), а значит фотография сделана позже встречи с Вильгельмом, а фигура другого ― едва различима. Фигура Другого едва различима.

Среда памяти, то есть условия, в которых так скрупулёзно конструировались объекты фотографий и их свидетели, исстирается ― формируется место памяти и поколение, которое будет эту постпамять компульсивно поддерживать в ритуалах и разобщённых символах. Это и фотография первых еврейских иммигрантов на фоне многочисленных остриёв белых палаток, и снимок конца 40-х двух улыбающихся мужчин в костюмах по ту сторону от колючей проволоки, и фольклор "Большой зоны" [5]. "Жизнь в дюнах" Смук. "Белая площадь" в Тель-Авиве Дани Каравана. Поистине бесчисленное количество фотографий белых ухоженных зданий. Коллективная память любит повторение; именно обрядообразность делает отбившегося индивида причастным к некой общности и коннективной структуре, а значит, и общему прошлого.

Такая прилежная мемориализация политических событий с помощью фотографий, апогеем которой, вероятно, стало лето 1994 года и выставка "Белый город", приобретает смысл как естественная попытка пережить опыт, которым мы не обладаем. В этом же факте сосуществует и его преимущество: мы не можем испытывать столкновение с травмой как носители первичного опыта, но мы, как унаследовавшие идентичность, можем давать голос и образ нашей постпамяти тогда, когда это требуется, и в той форме, в которой это удобно чувствовать. Отсюда ― вечное сожительство политики и метафоры sous le même toit.

Примечания:

1. Первоначальный план UNSCOP'a по разделу палестинской территории предполагал включение Яффы в еврейское государство, но после голосования ООН город отнесли к арабской части, так как в яффском районе доля арабского населения составляла 47%, а еврейского ― 39%. Таким образом, этому городу было суждено быть объектом политического и военного вмешательства с обеих сторон. Источник: Land Ownership by Sub-District. Map No 94(b) UN. 1950.
2. "Строго говоря, не существует такой такой вещи, как коллективная память, ― это часть того же семейства фальшивых понятий, что и коллективная вина. <...> Идеалогии создают подкрепляющие архивы изображений, репрезентативных картинок, которые вкладывают в оболочку общие представления о ценностях, вызывают предсказуемые мысли и чувства". Susan Sontag. Regarding the Pain of Others. New York: Farrar, Straus and Giroux, 2003. P. 85-86.
3. По словам Ротбарда, те первые здания, возведённые в Тель-Авиве в 30-е годы, ни в каком аспекте не воплощали концепцию социального жилья Баухаус и были сугубо утилитарными. Однако так или иначе преемственность архитектурного стиля можно выследить единственно по 4 выпускникам школы (из официальной истории Белого города). Шломо Бернштейн отучился только 2 семестра и вернулся в Израиль. Мунио Вайнрауб-Гитай действительно отучился в Баухаусе, но в итоге работал в Хайфе и на севере Израиля. Шмуэль Местечкин в большей степени был связан с "Хаганой", чем с архитектурой. Зато рука Арье Шарона действительно прошлась по контуру Белого города. Но лишь по контуру. Один из ключевых выводов, к которому приходит Ротбард в своей книге: считать Тель-Авив унаследовавшим философско-архитектурный стиль Баухаус ― явное преувеличение.
4. Bonnie Angelo, Toni Morrison. The Pain Of Being Black. // Time Magazine, May 22, 1989.
5. Например, текст Хаима Хефера "Ничто не сравнится с Яффой ночной".

Литература:

1. Шарон Ротбард. Белый город, Черный город. Архитектура и война в Тель-Авиве и Яффе. Ad Marginem Press, 2017.
2. Ассман, А. Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика. Новое литературное обозрение, 2014.
3. Ямпольский М. Парк культуры: культура и насилие в Москве сегодня. Новое издательство, 2018.
4. Susan Sontag. Regarding the Pain of Others. New York: Farrar, Straus and Giroux, 2003.
5. Hirsch M. The Generation of Postmemory // Poetics Today. 2008.