За пределами традиционного активизма

Введение

Я страстно хочу жить в полностью свободном обществе, а не просто мечтать о будущем или добиваться расширения свободы с помощью малых дел. Много лет я с энтузиазмом агитировал за свободу, смутно ощущая, что это может помочь. Однако в последнее время создание свободного общества стало моей основной работой, и это позволило мне увидеть ситуацию совсем не такой, какой она представляется кабинетному философу[1]. Теперь я считаю, что агитация — подход, которому следуют многие либертарианские мыслители, группы и аналитические центры (и я в том числе, как это ни печально), — это бесполезная трата времени.

Дискуссии уточнили наши принципы, а научные исследования расширили наши знания, но это не помогло нам приблизиться к созданию реального либертарианского общества. В основе наших споров — не просчитанная стратегия, а интуитивный «традиционный активизм» (folk activism): инстинкт, требующий добиваться политических перемен путем межличностного взаимодействия и зародившийся в те дни, когда мы были охотниками-собирателями, а вся политика носила личностный характер. Однако в современном мире дурная политика является порождением человеческих действий, а не человеческого замысла. Чтобы изменить ситуацию, мы должны понять, как такая политика возникает из взаимодействия людей, а затем модифицировать сеть стимулов, направляющих поведение. Поэтому попытки влиять на людей или идеи, не меняя стимулы, — такие, как действия Либертарианской партии США, кампания Рона Пола и научные исследования, — бесполезны, если мы хотим достичь свободы в реальном мире.

В настоящем эссе я опишу наши ложные инстинкты, представлю ряд принципов подхода, основанного на стимулах, а затем опишу некоторые из предлагаемых им путей к воплощению идеала свободного общества. Надеюсь, мне удастся убедить тех смельчаков, что не покладая рук трудятся во имя свободы, работать более разумно.

Кроме того, я хочу заявить во всеуслышание, что традиционный активизм, хотя я и критикую его, нередко направляет и мои действия. Это серьезный изъян, и его трудно исправить — я стремлюсь к его преодолению и вижу его в мире потому, что вижу его в себе.

Что такое традиционный активизм?

Наш разум во многом приспособлен к миру охотников-собирателей, в котором мы когда-то развивались и который в некоторых отношениях резко отличается от современного мира. Пример — распространенность проблемы ожирения: мы едим, следуя нашим устаревшим инстинктам, наедаясь впрок, перед голодом, который так и не наступает, вместо того, чтобы адаптироваться к нашему новому миру избытка калорий.

Точно так же многие люди обладают интуитивным «традиционным экономическим мышлением», которое включает в себя ряд предрассудков — таких, как предпочтение отечественного импортному и искусственное создание рабочих мест. Эти убеждения явно ошибочны, распространены повсеместно, не поддаются разумным аргументам и могут быть связаны с некоторыми аспектами доаграрной экономики, что, в свою очередь, говорит о том, что они являются результатом определенного этапа человеческого развития. Хотя экономически подкованные либертарианцы с наслаждением расправляются с теми, кто выносит ошибочные суждения на основании «традиционного экономического мышления», тем, что я называю традиционным активизмом, мы занимаемся постоянно.

На заре человечества социальные (племенные) структуры были достаточно малочисленны, так что изменить политику мог каждый. Если кому-то не нравилось, как разделили мясо буйвола, можно было предложить альтернативу, сколотить коалицию и в конечном итоге добиться своего. Для успеха нужно было согласие десятков союзников — однако эти же самые инстинкты направляют наши действия сегодня, когда для успеха нужно согласие десятков миллионов союзников. Когда мы читаем в вечерней газете, что за наш счет спасают очередную компанию, мы жалуемся друзьям, предлагаем альтернативы и пытаемся создавать коалиции в пользу реформ. Руководствоваться подобной первобытной тягой к реформированию современных политических систем — не разумнее, чем руководствоваться инстинктивной тягой к сахару и жиру при выборе еды.

Традиционный активизм — общая беда всех политических движений. Активисты слишком много говорят, дискутируют и увещевают, но недостаточно действуют в реальном мире. Вместо того, чтобы менять общесистемные стимулы, мы строим коалиции избирателей, пытаясь воздействовать на племенных политических и интеллектуальных лидеров или сменить их.

Это не повод для отчаяния. Совсем наоборот: это повод для больших надежд. Ведь получается, что неудача активистов-либертарианцев в создании либертарианских обществ может быть связана не с невыполнимостью задачи, а с тем, что их усилия направлены в неверное русло. Возможно, пользуясь анализом, а не инстинктами, мы сможем найти те самые рычаг и точку опоры, которые, согласно Архимеду, позволят перевернуть мир.

Принципы реалистического активизма

Мир сложен, и существует множество принципов, которые могут направлять реформы, поэтому здесь я затрону лишь важнейшие из них.

Власть обладает инерцией

Будучи либертарианцем, я с легкостью нахожу эмпирические доказательства того, что стимулы имеют большое значение. Сложнее — но не менее важно — взглянуть на громадный разрыв между либертарианскими принципами и масштабом и полномочиями существующих правительств как на эмпирическое доказательство того, что власть тоже имеет большое значение. Политики явно, целенаправленно и повсеместно укрепляют власть политического класса. Для большинства либертарианцев это морально неприемлемо, но мораль, к сожалению, имеет небольшое влияние на власть.

Если ради изменения устройства власти мы когда-нибудь выйдем за рамки философствования за барной стойкой и в блогах, нам нужно будет признать, что она обладает значительной инерцией. Существующее в ней равновесие мы не можем изменить лишь надеждой и возмущением — нам нужны тщательно просчитанные действия.

Демократия — это не ответ

В настоящее время демократия является своего рода стандартом для политической системы, но, к сожалению, она мало подходит для либертарианского государства. Она имеет существенные системные недостатки, хорошо освещенные в других работах[2], и ставит ряд специфических проблем для либертарианцев:

1) Большинство людей — по природе своей не либертарианцы. Дэвид Нолан сообщает, что, по данным опросов, либертарианские взгляды разделяет не более 16% населения. Сегодня Нолан, основавший в 1971 году Либертарианскую партию, призывает либертарианцев к отказу от выдвижения кандидатов на президентских выбрах! Даже Рон Пол, пользовавшийся по либертарианским меркам громадной популярностью и выдвинувший свою кандидатуру на фоне мощнейшего отторжения истеблишмента, никогда не имел ни малейшего шанса выиграть выборы. В свои «лучшие» годы он получил 1,6% голосов делегатов общенационального съезда Республиканской партии. Нас просто недостаточно для того, чтобы победить на выборах, если только мы не сконцентрируем тем или иным образом наши усилия.

2) Демократия изначально невыгодна либертарианцам. Кандидаты борются за победу на выборах разными средствами, в том числе суля в будущем политическое покровительство в обмен на деньги и голоса для своих кампаний. Либертарианцы (и другие честные кандидаты), которые не будут злоупотреблять своим служебным положением, не могут продавать покровительство и поэтому имеют меньше ресурсов для ведения кампании, что ставит их в невыгодное положение на выборах.

Либертарианцы находятся в меньшинстве, и наши кандидаты показывают плохие результаты, поэтому стремиться к победам на выборах — безнадежное занятие.

Спонтанный результат эволюции

Задумайтесь о следующих трех уровнях политической абстракции: 1) политические стратегии — конкретные наборы законов; 2) институты — страна в целом, а также ее правовая и политическая система; 3) экосистемы — все государства и среда, в которой они конкурируют и развиваются.

Для традиционного активизма политика и институты — это результат конкретного человеческого намерения. Но политические стратегии — это в значительной мере спонтанный результат эволюции институтов, а институты — спонтанный результат эволюции глобальной политической экосистемы.

Институты вместо политических стратегий

Я считаю, что либертарианцы (включая меня) тратят огромные усилия на изучение решений, которые никогда не будут претворены в жизнь и даже не повлияют на реальную политику. Эти решения не обязательно являются либертарианскими — часто они направлены на поиск эффективных способов достижения целей большинства. Мы следуем интуитивному подходу: предлагаем своему племени новые идеи. Это традиционный активизм в чистом виде. К сожалению, проблема не в том, что нашим законодателям недостает хороших идей, а в том, что демократия — неудачный способ выбора среди них, поскольку политики тоже реагируют на стимулы. Поэтому мы можем неделями спорить о том, каков самый эффективный способ стимулирования экономики, но эффективность не является главным критерием, по которому законодатели оценивают политическое решение.

Либертарианцы тратят много сил на критику текущей политики и предложение альтернатив. Но агитировать за конкретную политическую стратегию — это почти то же самое, что жаловаться на цену, забывая о том, что она устанавливается предложением и спросом. Хотя политический анализ — безусловно, интересная область, в качестве метода повышения политической эффективности он почти так же полезен, как фиксирование цен для повышения эффективности экономической. И хотя политические споры не лишены пользы[3], они кажутся куда более значимыми, чем являются на самом деле. Наше когнитивное искажение состоит в том, что мы считаем, будто наш голос эквивалентен голосу члена племени охотников-собирателей, и мы страстно комментируем события общенациональной значимости — даже когда нас никто не слушает (теперь вы понимаете, откуда взялись блоги и разговоры за барной стойкой!). Эти дебаты выполняют роль миража, отвлекающего нас от более фундаментальных структурных реформ, которые позволили бы свободе восторжествовать еще при нашей жизни[4].

Экосистема вместо институтов

Хотя система правления относится к сфере услуг (в данном случае — оказываемых правительством гражданам), у нее есть ряд специфических прискорбных недостатков. Прежде всего, это географически сегментированная монополия, а поскольку свободной земли нет, войти в этот сектор невероятно трудно. Для того, чтобы основать новую систему правления, нужно сбросить старую, то есть выйти победителем из войны, выборов или революции. Вдобавок, эта система характеризуется высокой степенью изолированности клиентов: существуют барьеры для эмиграции и иммиграции, а смена страны проживания чревата высокими финансовыми и эмоциональными издержками. В результате, в этой «отрасли» царит чудовищная некомпетентность, и неудивительно, что существующие фирмы склонны эксплуатировать клиентов, а не заниматься инновациями с целью их привлечения.

Такой анализ оставляет моральные дебаты в стороне и имеет четкие практические выводы: если проблема заключается в неконкурентном рынке, то ее решение состоит в том, чтобы сделать его более конкурентным. Он также обнажает тщетность альтернативных стратегий — таких, как попытки победить в войне идей. Это привлекательно и благородно, но неэффективно. Без давления конкуренции наши институты порождают порочные политические стратегии, выгодные политическому классу и не отражающие консенсус среди ученых-экономистов. Нам нужно увеличить конкуренцию в системе правления, а не число научных работ и популярность.

Экспериментальная экосистема

Когда я знал о праве и экономике немного, я полагал, что главная трудность при создании хорошего общества заключается в выработке общих норм морали и общих ценностей. Когда это сделано, остается лишь зафиксировать их в форме законов. А оказывается, что, даже если мы соглашаемся с определением прав, то это еще не дает нам возможности немедленно сформулировать законы и создать механизмы, обеспечивающие их выполнение. Реализация — это самое важное и сложное! Мало того, создание политических стратегий — это еще легкий случай. Когда мы рассматриваем его как спонтанный результат эволюции, сложное становится невозможным (поэтому поработать придется чуть побольше).

Поскольку мы не обладаем априорным знанием о том, какая система правления является наилучшей, стремление к созданию хороших обществ требует как теории, так и экспериментов — нужно испробовать множество новых институтов, чтобы увидеть, как они работают на практике. Для этого институты должны быть встроены в систему, в которой их легко было бы создавать, испытывать и сравнивать. Сфера правительственных услуг с более низким барьером для входа и упрощенным механизмом смены поставщиков позволила бы осуществить этот постоянный эксперимент в небольшом масштабе.

Такая система обладала бы целым рядом преимуществ:

— Она создает конкретные, реально существующие примеры, на которые можно ссылаться при обсуждении достоинств различных систем. Сколько миллионов слов из научных работ о преимуществах свободного рынка так же весомы, как одно-единственное слово «Гонконг»?

— Потенциальные клиенты могли бы ощутить ее физически и эмоционально, а не как ментальную абстракцию, что несравненно важнее для изменения мировоззрения. Для граждан СССР одна поездка на Запад могла перевесить годы советской пропаганды.

— Она позволяет сторонникам альтернативной системы (наподобие либертарианства) гораздо быстрее реализовать свои мечты, поскольку для того, чтобы экспериментировать с новым обществом, им нужно лишь сколотить небольшую группу людей, а не пытаться убедить целый народ (что им, возможно, никогда не удастся).

— Она поддерживает постоянный процесс эволюции, в рамках которого общества могут учиться и меняться вместе с миром.

— Она не предполагает существование одного-единственного «лучшего» общества. Люди могут пытаться жить согласно своим идеалам без того, чтобы навязывать их другим. Она охватывает не только разнообразные варианты либертарианства, но и другие цели и методы создания хорошего общества.

Роль неосвоенной территории

Как говорит Брайан Каплан (Bryan Caplan), при работе с уже имеющимися институтами структурные изменения и изменения политических стратегий — это одно и то же, так как изменить структуру можно только путем осуществления политической стратегии[5]. Лишь начав с чистого листа, можно создать лучшую структуру без необходимости преодоления укоренившихся интересов, которые, как правило, сопротивляются инновациям, так как те сокращают их власть. Исторически в роли такого чистого холста выступала неосвоенная территория.

Эта потребность в неосвоенной территории имеет и позитивные аспекты, поскольку всегда существует прослойка населения (в настоящее время весьма раздосадованная), для которой главным побудительным мотивом является стремление к неизведанному. Сколько бы я ни ругал дурные инстинкты, проще работать с ними, чем бороться, а потому хорошо, если они будут на нашей стороне!

Кроме того, первые шаги по заселению неосвоенной территории состоят в выработке и распространении новой идеи и создании коалиции людей, готовых претворить ее в жизнь, — это те же процедуры и инстинкты, что и при низовом активизме. Отличие состоит в стратегии — в данном случае идея осуществляется группой людей, которых нетрудно сплотить, согласие миллионов для этого не нужно. Проблема не в инстинктах, а в том, что мы следуем им, не задумываясь об их уместности в современном мире.

Техника гораздо важнее риторики

Сопоставьте воздействие риторики о «нулевом росте населения» и техники контроля рождаемости на изменение кривой роста населения планеты. Разница монументальна. Техника модифицирует стимулы, а это гораздо более эффективный способ достижения масштабных изменений, чем попытки бороться с человеческими предубеждениями или менять образ мысли. К сожалению, техника появилась в истории человечества гораздо позже убеждения, поэтому она в гораздо меньшей мере соответствует нашей интуиции.

Альтернативы традиционному активизму

Проект «Свободный штат» (Free State Project)

Цель FSP — привлечь 20 000 поборников свободы в штат Нью-Гэмпшир. Пока о своем участии заявили 9 000 человек, а переехали 700. Но даже эта горстка людей сумела избрать четырех из четырехсот представителей, и это позволяет предположить, что 20 000 могли бы оказывать существенное влияние на политику штата.

Я сомневаюсь в том, что FSP удастся обеспечить большой объем свободы, поскольку большинство ограничений и налогов принимается на федеральном уровне, а вопрос о правах штатов был довольно основательно решен в 1865 году. Вместо того, чтобы открывать новую неосвоенную территорию, этот проект осуществляется на земле, контролируемой самой могущественной военной силой мира. Кроме того, он действует в рамках традиционной демократии с ее пороками.

Однако FSP сознательно задумывался как реакция на неудачу с проведением либертарианских реформ, и по сравнению с низовым активизмом он является большим шагом вперед. Он концентрирует нашу силу вместо того, чтобы полагаться на массовое либертарианское движение, которое никогда не возникнет. Он основан на прямом действии: жить согласно нашим принципам уже сегодня, чтобы показать, что свобода работает, — вместо того, чтобы читать бесконечные проповеди.

Возможно, тот факт, что проект реализуется на территории Соединенных Штатов, ограничит объем достижимой свободы, но он же ограничивает трудности, поэтому данный вариант с небольшим риском и небольшим вознаграждением можно считать приемлемым.

Криптоанархия

Идея, предложенная в «Манифесте криптоанархиста» Тима Мэя (Tim May) еще в 1988 году, состоит в том, что анонимные цифровые деньги могут значительно ограничить власть правительств. Хотя компьютерные и сетевые технологии с тех пор значительно продвинулись, цифровых денег так и не появилось, и, похоже, основное воздействие цифровых трансакций выразилось не в способности «облагать налогами и контролировать экономическое взаимодействие», как предсказывал Мэй, а лишь в повышении объемов продаж до рекордных уровней.

Несмотря на математическое изящество цифрового подполья, большая часть расходов и доходов относится к нашему аналоговому миру, и именно поэтому они могут облагаться налогами и регулироваться. Кроме того, физическая реальность является звеном, обеспечивающим контроль, — каким бы проработанным ни был проект, нож между лопаток автора серьезно помешает его осуществлению.

Хотя интернет стал огромным шагом к более виртуальному образу жизни, нам еще далеко до поголовного подключения к сети. Возможно, со временем сбудутся другие предсказания Мэя, но это будет происходить медленно и применительно к ограниченному набору людских занятий. И все же киберпространство по природе своей является более конкурентной и более анонимной средой, которую труднее облагать налогами и регулировать, поэтому развивать его — один из способов увеличения свободы посредством техники.

Рыночный анархизм

Речь идет о системе, описанной в таких книгах, как «Механика свободы» (Machinery of Freedom). В рамках такой системы законы формулируются и применяются конкурирующими частными агентствами. Эта идея причудлива и красива, и ее невозможно описать в двух словах — отчасти потому, что это система человеческого действия, а не человеческого замысла. Ее блестящая логика изящно решает вопрос о том, как создать институт, который будет порождать эффективные политические стратегии. Более того, это не институт, а экосистема: через конкуренцию, инновацию и имитацию она создает множество правовых систем.

Увы, четкого пути к поэтапному созданию такого общества не существует. Его сторонники выражают неуверенную надежду на то, что правительства тем или иным образом отомрут, но, как отмечалось ранее, власти великолепно удается продлевать свое существование. Вести речь об анархизме стоит только в том случае, если нам удастся получить политическую tabula rasa как-то иначе. Например...

Систединг

Систединг (Seasteading) — это моя идея использовать океаны в качестве новой неосвоенной территории[6], где мы можем строить новые города-государства, чтобы экспериментировать с новыми институтами. Это резко снижает порог для создания новой системы правления, поскольку, как бы дороги ни были океанские платформы, они все же дешевы по сравнению с победой в войне, на выборах или в революции. Снижение порога означает расширение поля экспериментов в малых масштабах. Кроме того, уникальный характер океанской поверхности означает, что города можно строить по модульному принципу — то есть отделять и перемещать целые здания. Эта беспрецедентная физическая мобильность даст нам возможность покидать страну, не выходя из дома, и повышать тем самым конкуренцию среди правительств. традиционного

Это план немедленных действий, а не надежды или дебатов. Он предусматривает участие тех, кто уже сегодня на нашей стороне, не требует обращения масс и не касается ничьих укоренившихся интересов, поскольку осуществляется на неосвоенной территории. Но самое главное, он повышает конкуренцию юрисдикций. Он создаст не просто одну страну, а, скорее, целую экосистему стран, которые путем конкуренции и инноваций будут привлекать к себе граждан. Как и на любом другом рынке, процесс проб и ошибок породит решения, которых мы не можем даже вообразить, — но мы уверены, что для потребителей они будут наилучшими.

Успех систедингу вовсе не гарантирован — это непростая проблема, и легкого ответа не будет. Два крупнейших риска — это затратность и опасность морской среды и возможность вмешательства государств. Последний риск является системным для любой реформы (если государства вмешаются в дела нового города в океане, ни одно место нельзя будет считать безопасным[7]), но первый — характерным лишь для данной инициативы, и его можно было бы преодолеть в том случае, если бы систединг являлся частью портфеля проектов свободы.

Для того, чтобы идти по этому пути, я основал Институт систединга, так что, если вам захотелось узнать больше, зайдите на наш сайт, ознакомьтесь с его разделом FAQ и книгой.

Выводы

Если хотя бы малая доля той страсти, тех интеллектуальных усилий и того капитала, что бездумно тратятся на либертарианский традиционный активизм, была направлена на более реалистические пути, то у нас было бы куда больше шансов обрести свободу за время жизни нашего поколения. Мы должны преодолеть инстинкт, который велит нам заниматься прозелитизмом, а вместо этого заняться сознательным анализом путей, ведущих к реформе. Согласны вы с моим анализом конкретных стратегий или нет — я буду считать, что потратил время не зря, если он увеличит число либертарианцев, которые прекратят разбивать свои головы о стимулы демократии, прекратят сетовать на то, что люди слепы к злоупотреблениям власти, и задумаются о том, как мы можем осуществить системные изменения, которые могут привести нас к более свободному миру, вне укоренившихся политических порядков.

Благодарю Криса Рэша (Chris Rasch), Чака Гримметта (Chuck Grimmett), Дэниела Холта (Daniel Holt), Джеймса Хогана (James Hogan), Майка Гибсона (Mike Gibson), Майкла Хартла (Michael Hartl), Майкла Кинэна (Michael Keenan), Лиз Лэйси (Liz Lacy), Джастина Лэма (Justine Lam) и Уэйна Грэмлича (Wayne Gramlich) за их комментарии к черновым вариантам настоящего эссе.

1 По сути, это было движение от дальнего плана к ближнему; об их различии пишет Робин Хэнсон в своих статьях «Сказка о двух компромиссах» и «Аннотация / Дальнейший уклон в будущее». Этому различию посвящена также книга Дэниела Гилберта «Спотыкаясь о счастье».
2. См. книгу Мансура Олсона «Восход и упадок народов». Последняя из известных мне работ на эту тему — «Миф о рациональном избирателе» Брайана Каплана, хотя в ней затрагивается лишь проблема неудачи демократии.
3. Политический анализ имеет свои плюсы. Он помогает людям осознать, насколько несовершенны существующие политические стратегии, а благодаря этому можно увидеть, что несовершенны и институты. Понимание изъянов институтов помогает нам понять рынок, на котором они возникают. Это, в свою очередь, помогает нам понимать экономические процессы и компромиссы, на которые приходится идти каждому обществу. Политический анализ — важная база для нашего понимания, но наша база уже слишком широка, настало время действий.
4. Это лозунг проекта «Свободный штат» и великолепный боевой клич.
5. «Политика на всем пути», «За исключением морского побережья».
6. Стоит также отметить, что космос обладает еще большей мобильностью и гораздо большими ресурсами, чем океан, и вдобавок предоставляет человечеству место обитания за пределами Третьей планеты, что чрезвычайно важно. Таким образом, океаны представляют собой лишь предпоследнюю неосвоенную территорию.
7. Некоторые считают, что ответом на это может быть мощная оборона — например, оружие массового поражения. Здесь можно сделать несколько возражений: 1) разработать ядерное оружие скорее всего возможно, но у тех, кто вплотную подходит к его созданию, возникают большие проблемы; 2) самооборона не решает ни одной из системных проблем, которые сковывают действия существующих правительств; 3) успешно защититься от сильнейших из существующих государств исключительно трудно. Поэтому, если государства сплошь и рядом вмешиваются в дела малых экспериментальных обществ, создание экспериментального мира, к которому мы стремимся, будет крайне маловероятным.

Рекомендуемая литература

Недавно мы с Джонатаном Уайлдом и Майком Гибсоном начали вести блог под названием «Пусть цветут тысячи наций» для освещения вопроса о том, как улучшить рынок правительств. Будем рады вашим комментариям.

Я сумел найти совсем немного работ, в которых напрямую затрагивается эта тема и был бы рад другим ссылкам. Вот, что мне известно:

- Кен Бинмор, «Теория игр и социальный контракт», Часть 1-2.

- Брюс Бенсон, «Предприятие права: правосудие без государства».

- Пэтри Фридман, «Приморское побережье: как усадьба в открытом море»

- Дэвид Фридман, «Механика свободы». (Сразу оговорюсь: Дэвид - мой папа.)

- Ханс-Херман Хоппе, «Демократия - неизвергнутый бог»

- Альберт Хиршман, «Выход, голос и лояльность: ответы на спад в фирмах, организациях и штате»

- Арнольд Клинг, «Конкурентное правительство против демократического правительства»

- Блог М. Молдбага «Безусловные оговорки», например, «Политическая свобода» или обобщение «Конденсатное воровство» (но делайте скидку на то, что Менсиус постоянно прибегает к гиперболе).

- Манcур Олсон, «Восстание и упадок народов», начните с длинной рецензии Филиппа Гринспена.

Пэтри Фридман