Ошибки австрийской концепции предпринимательства по Энрико Коломбатто

Критика некоторых подходов австрийской экономической школы.

Мы не часто публикуем (если когда-либо вообще публиковали) критику австрийской экономической школы, но сегодня как раз такой случай. Предлагаю вашему вниманию выдержку из книги Энрико Коломбатто «Рынки, мораль и экономическая политика», а именно несколько отрывков из главы 8.5.1 «В чем состоят ошибки австрийской концепции предпринимательства». Язык у автора сложный, но, несмотря на это, читаемый, а трудные понятия я попытался кратко объяснить прямо в тексте. Кроме того, все цитаты сопровождаются комментариями.

«Отметим, что профессиональное сообщество экономистов не в восторге и от австрийской школы. Воззрения австрийской школы реально полезны, поскольку она не отрицает существования увеличивающейся отдачи от увеличения знания и более высокой степени сотрудничества, также она не отрицает и существования издержек, сопутствующих принуждению к соблюдению норм и правил. Более того, сторонники австрийской школы согласны с тем, что в совершенном мире некоторые виды вмешательства могут уменьшать издержки сотрудничества, облегчить бремя издержек на принуждение к соблюдению контрактных обязательств и интернализировать экстерналии [Интернализация экстерналий — процесс включения внешних эффектов экономической деятельности в рыночный механизм, т.е. превращение экстернальных внешних издержек во внутренние, отражение их в ценах — прим. RLN]. Однако они все же оправдывают сопротивление, оказываемое государственному вмешательству, указывая на то, что мир не является совершенным, и на то, что потенциальные выгоды от субсидирования исследований и разработок [НИОКР — прим. RLN] необязательно перекроют множество негативных последствий этой политики. Австрийцы указывают в этой связи, что субсидии на исследования и разработки, выдаваемые государством частным фирмам, ослабляют механизм обратной связи между предпринимателем и наукой, поскольку ученые будут теперь в меньшей степени реагировать на запросы предпринимателей и в большей степени — на предпочтения чиновников, а эти две категории часто ведут дело в противоположных направлениях. Более того, продуктивные навыки предпринимателей могут трансформироваться в попытки подключиться к бюрократической ренте и с этой целью повлиять на распределение государственных средств в ущерб экономической эффективности.

Хотя эти возражения вполне обоснованны, трудно отрицать, что в них все же звучит некая консеквенциалистская нотка: [Консеквенциализм — общность моральных теорий, где критерием нравственной оценки является результат поведения. Грубо говоря, если цель оправдывает средства, значит средства морально приемлемы — прим. RLN] имеется объем работ, который нужно выполнить, и ограниченное государственное вмешательство является наилучшим способом достижения этой цели. Следовательно, дискуссия приближается к моменту, когда спор о социальных последствиях тех или иных мер экономической политики начинает вестись на языке графиков и количественных оценок. Иными словами, какого-то приемлемого решения здесь не просматривается. Например, сторонники австрийской школы могут прокомментировать историю экономического успеха Германии в конце XIX века — начале XX века или историю экономического чуда Японии и Южной Кореи в 1970–1980е гг. — то есть все те случаи, когда роль государственного вмешательства и государственного руководства экономикой невозможно отрицать, — указав на то, что ограничение такой активности государства привело бы к более высоким экономическим результатам. Однако, все же сила такой аргументации не велика, и контрфактуальный статус соответствующего утверждения далек от того, чтобы быть убедительным».

Возможно, после прочтения отрывка вне контекста книги, у вас сложилось впечатление, что Коломбатто оправдывает государственное вмешательство для снижения издержек обмена, приводя в пример ЮК, Японию или Германию, но это не так. Основная мысль, содержащаяся в двух приведенных абзацах, сводится к тому, что АЭШ, несмотря на все её плюсы по сравнению с мейнстримом, оперирует теми же критериями эффективности, что и неоклассики. Шутливо это можно объяснить так: апологеты АЭШ утверждают, что «рыночек всё порешает» только потому, что «рыночек» более эффективен в большинстве случаев. А там, где подобное утверждение выглядит не слишком очевидно, сторонники АЭШ и других экономических школ начинают закидывать друг друга графиками и статистическими данными. Именно на это и указывает Энрико, говоря, что «дискуссия приближается к моменту, когда спор о социальных последствиях тех или иных мер экономической политики начинает вестись на языке графиков и количественных оценок».

В чем основной минус неоклассического подхода к экономике? В том, что действующей единицей в его моделях является homo economicus, или человек рациональный. Это значит, что мейнстримные экономические модели построены на предпосылке, что человек, между дальним-дорогим и близким-дешевым магазином всегда (или в абсолютном большинстве случаев) выбирает второй. Это очень сильное допущение, которое каждый из нас опровергает ежедневно. Например, вы можете покупать некие продукты в более дорогом и далёком магазине только потому, что там очень симпатичная продавщица. Можно с уверенностью сказать, что ни одна из сложнейших экономических моделей, которые ежедневно строят экономисты-математики, не учитывает фактора влияния симпатичных продавщиц на поведение рациональных экономических агентов.
АЭШ подобное категорически отвергает, вот что по этому поводу пишет Людвиг фон Мизес:

«Экономическая наука изучает не воображаемого homo economicus — именно такое обвинение воспроизводится в укоренившихся мифах, — а homo agens [человек действующий — прим. RLN], каковым человек на самом деле и является, пусть даже он слаб, глуп, нерешителен и плохо информирован. Для нее не имеет значения, можно ли квалифицировать его мотивы и эмоции как благо­родные или низкие. Экономическая теория не утверждает, что человек стремится только к материальному богатству для себя и для своей се­мьи. Ее теоремы нейтральны по отношению к конечным ценностным суждениям и верны для всех действий — независимо от их выгодности».

Тем не менее, отвергнув критерий эффективности как основополагающий в поведении индивидов, многие сторонники австрийской экономической школы прибегают к нему же, когда рассуждают об обществе в целом. «Коммунизм — это плохо, потому что он не эффективен» — вот основной аргумент, на который сегодня опираются австрийцы в дискуссиях с коммунистами. Но к чему это может привести? К тому, что при опровержении некоей предпосылки о неэффективности, сторонник АЭШ легитимизирует тезисы своего оппонента. Например, если в ходе долгих споров оказалось бы, что коммунизм все таки эффективен и способствует, например, росту национального богатства — то значит так тому и быть! Основной аргумент АЭШ разбит, начинаем строить светлое будущее. Конечно мы слегка утрируем, но в большинстве случаев вопрос ставится именно так, разница лишь в том, что обсуждают не коммунизм, а те или иные государственные интервенции. Возьмем приведённый Энрико пример с Южной Кореей. Общеизвестен тот факт, что чеболи, ставшие одной из причин бурного экономического роста ЮК, обладали широкой государственной поддержкой. Далее начинается дискуссия: этатисты/дирижисты и сторонники свободного рынка спорят друг с другом посредством графиков и статистических данных. Разница с приведенным ранее спором о коммунизме лишь в том, что в данном случае аргументы свободного рынка выглядят уже не так убедительно. И что же получается? Если «рыночек, в данном конкретном случае, не порешал», значит государство имеет право вмешиваться в дела индивидов ради увеличения некоей эфемерной эффективности? «Нет», — отвечает Коломбатто, и проясняет некоторые слабые места АЭШ в следующем отрывке:

«Мы надеемся обойти консеквенциалистские препятствия, которые просматриваются даже в положениях сторонников австрийской школы, предложив несколько иной подход, в котором упор делается скорее на создании и распространении духа научного и предпринимательского поиска, чем на конкретных способах, которыми проявляет себя этот дух. Имея в виду данную задачу, ниже мы рассмотрим роль идей и ее пригодность для объяснения наличия или отсутствия экономического роста. Причиной такого внимания к идеям является то обстоятельство, что, несмотря на множество достоинств, у концепции предпринимательства, понимаемого как институт, имеется и слабое место, на которое указывается в соответствующей литературе, состоящее в том, что она опирается на допущение, согласно которому склонности и способности к предпринимательству более или менее равномерно распределены по регионам и историческим периодам, и что дело только за набором институтов, которые обеспечили бы проявление этих талантов и их использование в продуктивных начинаниях [Эта точка зрения весьма характерна для работ Израэля Кирцнера — прим. Коломбатто]. Однако, как бы привлекательно ни звучали эти утверждения, мы беремся их оспорить и, заимствуя соответствующие положения у биологии, рискнем утверждать, что индивиды имеют генетическую предрасположенность к тому, чтобы быть предпринимателями. Наличие такой предрасположенности составляет необходимое условие предпринимательства, однако оно не является достаточным, — предпринимательство не есть ни экзогенная переменная [Экзогенная переменная — это некий фактор системы, зависящий от внешних по отношению к системе обстоятельств. То есть такие переменные задаются вне системы — прим. RLN], ни естественное, неизменное и постоянное свойство, присущее любому человеку».

Читая этот отрывок, я сразу же вспомнил фразу Александра Китченко, которую он обронил на лекции RLN в Петербурге, обращаясь ко слушателям: «Все вы — предприниматели!» И действительно, если трактовать предпринимательство, как процесс принятия решений, направленных на достижение целей индивида, в условиях ограниченности ресурсов, то каждый из нас предприниматель. Тем не менее, такая широкая трактовка понятия не проливает никакого света на секрет богатства народов, который пытался раскрыть еще Адам Смит. Нет никакого сомнения, что некоторые люди расположены к ведению собственного дела более других. Среди нас есть как хорошие предприниматели, так и плохие. Будет ли некая экономическая система, состоящая из плохих предпринимателей, показывать устойчивый экономический рост и процветание в условиях абсолютно свободного рынка? Утверждение отнюдь не очевидное.

Коломбатто описывает несколько причин того, почему предпринимательская деятельность индивидов одних сообществ бывает более успешна, чем других. Отчасти это можно объяснить генетической предрасположенностью к предпринимательству, но теория, которая определяла бы различия в показателях экономического роста между странами более удачным распределением генетических дарований по расе/этносу/популяции, заведомо была бы неполной. Коломбатто в данном случае утверждает, что не менее важными являются и социальные факторы, влияющие на предпринимательское мышление индивида, причем не только институциональные. Приведем цитату:

«Иначе говоря, мы утверждаем, что появление или исчезновение предпринимательского духа не является историческим потрясением. Понимание и усвоение общественных установлений, которые определяют систему, вознаграждающую предпринимательство, в большей мере зависят от подражания, чем от потрясений или проб и ошибок. Например, привычка к предпринимательству, возможно, приобретается легче и быстрее в тех случаях, когда индивид переезжает в страны, в которых это занятие является общераспространенным. И наоборот — это происходит несколько медленнее, когда индивид обнаруживает себя в стране, в которой господствующая ментальная среда препятствует принятию рисков и социальной мобильности. С другой стороны, предпринимательское умонастроение может исчезнуть, когда окружающая ментальная среда опирается на силовую эксплуатацию и когда доступ в правящую элиту зависит от обстоятельств рождения или доказанного подчинения желаниям правительства. Так или иначе, мы утверждаем, что предпринимательству присуща определенная изменчивость, формируемая как институтами, так и идеями, причем последние имеют особую значимость».

Среди большей части апологетов АЭШ роль институтов не отрицается, но ей отводится второстепенное место по отношению к концепции предпринимательства, выражающееся в принципе «лишь бы не мешали». Подобный подход свойственен той части АЭШ, которая принадлежит к традиции Людвига фон Мизеса (можно сказать, что Мюррей Ротбард возвёл рационализм Мизеса в абсолют). Чтобы немного проще объяснить эту мысль, приведем цитату из книги Джина Кэллахана «Экономика для обычных людей», где говорится о подходах Фридриха фон Хайека и Людвига фон Мизеса к вопросу политической экономии:

«Отличие в системах Фридриха Хайека и его учителя Людвига фон Мизеса объясняется тем, что Хайек особое внимание уделял эволюционному аспекту и ограниченности разума.

Стержень системы Мизеса — идея о том, что каждый выбор рационален в той мере, насколько выбор сам по себе означает осознанное, целенаправленное поведение. Хайек обратил внимание на обычаи, привычки, институты, мораль, предрассудки и т.д., что они формируются и функционируют за границами диапазона, в котором работает «радар» абстрактного разума, в результате эволюционного отбора групповых свойств, действующих в разных обществах на протяжении многих поколений».

Таким образом, Хайек делает упор на довольно очевидную вещь: наш повседневный выбор обусловлен не только категориями чистого разума, но и определённым внешним влиянием, порой даже не осознаваемым самим индивидом. Проследим всю цепочку представлений о том, как действует индивид. Представители мейнстримной или неоклассической экономики считают, что индивид в своём выборе оперирует понятием «затрат-выгод», то есть действует максимально эффективно с материальной точки зрения. Австрийская традиция Мизеса считает, что индивид не обязательно выбирает то, что выгодно, а то, что ему, на момент принятия решения, полезно. Например, мы выбираем между легким салатом и котлетами на ужин. Если мы склонны к полноте, то можем принять решение скушать салат, ведь для нас будет полезен легкий ужин. Если же вопросы похудения нас не волнуют, то мы можем выбрать котлеты, ведь это принесёт нам больше удовольствия, то есть, на момент принятия решения, это субъективно более полезно для нас. Причем считается, что этот выбор совершает некий чистый разум индивида, который берёт два параметра из внешней среды и совершенно независимо ранжирует их по полезности.
Хайек же считал, что индивид при совершении выбора руководствуется не только критериями субъективной полезности, но и не может избежать определённого влияния из-вне. Причем это влияние не просто ставит чистый разум перед выбором, но и оказывает влияние на само принятие решения. И хотя теоретически это утверждение можно оспорить, наша повседневная жизнь говорит о том, что институты, традиции и моральные принципы постоянно влияют на наши решения, причем так, что мы порой этого даже не замечаем. Коломбатто также отвергает концепцию рациональности Мизеса, предлагая взамен концепцию осознанности, которая предполагает применение междисциплинарного подхода:

«Однако именно такой междисциплинарный подход явным образом отвергается как неоклассической, так и австрийской школой. Неоклассики настаивают на том, что все общественные науки в конечном итоге могут быть подвергнуты экономико-теоретическому анализу. Таким образом, неоклассика замещает междисциплинарный подход экономическим империализмом. Представители австрийской школы утверждают, что предметом экономической теории является рациональное поведение, а не поведение человека, что предпочтения определены до того, как совершается действие, что не существует никакого значимого механизма обратной связи и что рациональность есть синоним согласованности между предпочтениями и действием».

Какой практический смысл всех этих умозаключений? Сделаем небольшое отступление. Недавно на RLN.today была опубликована статья Сергея Дручинина «Или рынок, или революция — третьего не дано». Автор очень верно подметил, что одна из причин неудачи либеральных реформ РФ в 90е это пассивное сопротивление патерналистски настроенных граждан:

«Во-первых, зачиная рыночные преобразования, их необходимо проводить с твёрдостью, стойкостью, жёсткостью, уверенностью и игнорируя мнение привыкшей к патернализму значительной части населения (именно таких качеств, к сожалению, не хватило Президенту России Борису Николаевичу Ельцину в период 1991–1994 гг, решившего, что необходимо идти «демократическим путём», в результате чего мы хоть и сделали значительные шаги вперёд и вырвались из оков советского строя, однако же остановились где-то на полпути к рынку с возможностью отката назад, к социализму)».

Учитывая, что на протяжении 70 лет у советских людей культивировалось отвращение к предпринимательской деятельности, не стоит ожидать, что внезапное явление свободного рынка народу вдруг высвободит свойственные каждому индивиду от рождения его предпринимательские качества. Скорее лишь вызовет недоумение по поводу того, почему даже одного вида колбасы в магазинах теперь нет. В условиях институционального и идейного застоя свободный рынок будет все больше и больше подвергаться разного рода влияниям этатизма. Пока господствующие в обществе идеи рассматривают получение бюрократической ренты действительной альтернативой предпринимательской деятельности, доля дирижизма в экономике будет расти. В этом смысле отход от рыночных преобразований 90х и нынешнее состояние нашего общества в виде кумовского гос-капитализма всего лишь закономерное следствие 70 лет красного рабства. И сколько бы австрийцы не доказывали оппонентам, что все виды экономического дирижизма не эффективны, прямого развития в сторону свободного рынка мы не увидим. Будут определенные колебания вправо и влево, которые, учитывая эффект храповика, в долгосрочной перспективе играют не на сторонников свободного рынка. Без опоры на моральные принципы защита идей свободного рынка выглядит обречённой на провал. Вернемся к Коломбатто и узнаем, что он пишет по этому поводу:

«Следуя традиции, заложенной австрийской школой, в данной книге мы исходим из того, что экономист должен концентрироваться прежде всего на объяснении [экономических процессов — прим. RLN]. Однако, в отличии от многих приверженцев этой школы мы утверждаем, что объяснение всегда опирается на встроенные ценностные суждения, и заявляем на этом основании, что экономико-теоретическое объяснение требует, чтобы эти ценностные суждения были сделаны явными».

Вспомним пример Южной Кореи, которую мы обсуждали в начале статьи. Несмотря на государственные интервенции на начальном этапе экономического чуда, со временем южно-корейское общество пошло в сторону свободного рынка. Причём пошло не под опекой Пиночета или Ли Куан Ю, а путём демократических процедур. Когда в обществе господствуют идеи предпринимательства, а ориентированное на получение бюрократической ренты поведение не считается приемлемым и достойным уважения, общество само движется к свободному рынку и процветанию.

И важным препятствием на этом пути Коломбатто считает тот факт, что многие сторонники свободного рынка отстаивают идеалы свободного рынка с точки зрения эффективности и без опоры на ясные и общеизвестные моральные принципы. Таким образом они играют по правилам, навязанным социалистами, этатистами и разного рода консеквенциалистами. Так, например, правый разворот в Европе и США в 80х годах XX века нельзя назвать полноценным движением рынку. Это было скорее следствие разочарованности в экономической эффективности дирижистских мер прошлого. Были Рейган и Тэтчер, был всплеск популярности АЭШ, но где все это сегодня? Недавний кризис 2007–2009 показал, что уроки свободного рынка забываются очень быстро: основным виновником минувшего кризиса была признана недорегулированность финансового сектора, что привело к введению очередных интервенционистских мер.

Закончить же статью хотелось бы словами самого Коломбатто, который в конце своей книги обращается к коллегам-экономистам и всем сторонникам свободного рынка:

«В этом отношении реальная трагедия профессионального сообщества экономистов как некоей целостности, к нашему сожалению, состоит в их неспособности вернуться к своим основаниям и предложить последовательную альтернативу. Говорить политикам, что им нужно опасаться провалов государства, противостоять группам интересов и воздерживаться от формирования консенсуса, недостаточно. Хотя мы одобряем эти рекомендации и хотя их реализация продвигает свободный рынок в краткосрочном и даже среднесрочном периоде, они не могут обеспечить утверждение принципов свободного рынка в долгосрочном периоде, поскольку они обосновываются на утилитарном, а не на принципиальном уровне. Сегодня самая важная задача ученого-обществоведа состоит в том, чтобы помочь людям — как политикам, так и тем, кто их избирает, — осознать всю глубину аргументации в пользу свободного рынка, фундаментальные основания которой коренятся в тех первичных принципах, которые внесли такой значимый вклад в успех западного мира».

Впервые опубликовано на RLN.today 20 октября 2016 года