Индивидуальный анархизм против «либертарианства» и анархо-коммунизма

Эта статья была опубликована в 12 выпуске журнала «New Libertarian», Октябрь, 1984.

[Речь МакЭлрой 1981 года об индивидуальном анархизме, восстановлена по записи]

Я думала озаглавить это «Индивидуальный анархизм, нигде не свой», но я вовремя поняла, что отчуждение в качестве политической теории уже было представлено Карлом Марксом. Если бы я использовала это название, то при этом моей основной мыслью было бы то, что те два движения, которые кажутся естественным прибежищем для индивидуального анархизма – либертарианство (для которого это обычно синоним) и анархистская традиция (в котором это одно из течений) – являются теперь неуютными местами. Это было бы правильно не во всех случаях.

Например, хотя Международное Товарищество Рабочих (эталон щеголяния радикализмом в 19-м столетии) обычно связывается с марксизмом, Первый Интернационал состоял в значительной степени из бакунистов (коммунистических анархистов) и индивидуальных анархистов. Другими словами, индивидуальный анархизм как радикальная политическая философия уже тогда принимался всерьёз другими анархистами; за его именем стояли определённые заслуги. Эти заслуги были заработаны, в основном, двумя вещами. Во-первых, почти геракловыми усилиями либертарных деятелей, таких как Бенджамин Такер, которые были не только активны в организации трудящихся, но также были ответственны за ввод новой, динамической теории в анархизм, например переводя труды Макса Штирнера. Короче говоря, индивидуальный анархизм был жив и подвижен.

Во-вторых, и, я думаю, в значительно большей степени, заслуги образовались из тех теоретических точек зрения, которые индивидуальный анархизм обыкновенно разделял с коммунистическим анархизмом. За прошедшее столетие, однако, теория индивидуального анархизма сильно изменилась, и он ушёл далеко в сторону от других школ анархизма, под которыми я подразумеваю коммунистический анархизм, анархо-синдикализм и христианский анархизм.

Основное течение, которое я буду противопоставлять индивидуализму – это коммунистический анархизм, и я коротко пройдусь по его теории. Но я хочу потратить минутку, чтобы прокомментировать синдикалистский и христианский анархизм, так как я не буду обсуждать их во всех подробностях. Анархо-синдикализм теоретически близок к коммунистическому анархизму даже при том, что исторически между ними существовала враждебность. Враждебность – в значительной степени результат веры анархо-синдикалистов, что изменение должно проникнуть через реорганизацию рабочих в свободную федерацию, коллективного собственника и управляющего фабрик, тогда как коммунистические анархисты защищали другие средства. Другими словами, оба течения хотели анархического общества рабочих, но они не соглашались в том, как было бы возможно достичь этого. Самый популярный пример американской организации анархо-синдикалистов – ранние IWW (Индустриальные Рабочие Мира), также известные как Уоббли.

Христианский анархизм, как движение, обычно соотносится с Львом Толстым, и его название говорит само за себя. Христианский анархизм не признает права на применение силы в любых целях. Это – разновидность пацифизма, и его неприятие использования силы в целях самообороны – самое существенное различие, которое он имеет с индивидуальным анархизмом. Вообще, кстати, христианский и индивидуальный анархизм уживаются довольно неплохо, и труды Толстого обычно рекламировались для продажи в «Liberty» Бенджамина Такера, на главной дискуссионной площадке индивидуального анархизма конца 19-ого столетия.

Как я уже говорила раньше, в дни Такера индивидуальный анархизм и либертарианство использовались как синонимы. Раскол же случился, потому что смысловое содержание либертарианства претерпело отдельные изменения, которые произошли в различных направлениях так, что цели и стратегия либертарианства теперь во многом антагонистичны индивидуальному анархизму.

Вокруг этих двух моментов и строится моя речь, и к ним я вернусь: изменения в пределах теории индивидуального анархизма, которые отделили его от других форм философии; и изменения в либертарианстве, которые сделали его антагонистическим к индивидуальному анархизму.

Но сначала я хочу представить вам некоторый исторический контекст индивидуального анархизма, таким образом у вас есть неоценимая возможность узнать то, о чем я буду говорить.

В 1833 году американский либертарий Джошуа Уоррен начал публикацию «The Peaceful Revolutionist» («Мирного Революционера»), который был, наверное, первым анархическим и, определённо, первым индивидуально-анархическим периодическим изданием. Уоррен не называл себя анархистом; фактически, никто не использовал это слово слишком часто, кроме как для нападок на оппонента — до Пьера-Жозефа Прудона, который использовал его применительно к себе и сделал «уважаемым». Тем не менее, очевидно, что Уоррен был анархистом. Он выступал за добровольную организацию общества вокруг личности как базисной единицы. Его позиция ясно выражена в его докладе Утопии — либертарному сообществу, который был опубликован в выпуске «The Peaceful Revolutionist» за май 1848.

«Через все наши операции… всё организовано настолько близко к индивидуальной основе, что не нужно никакого законодательного собрания. Ни организации, ни неопределённой делегированной власти, ни «конституций», ни «законов», ни «подзаконных актов», «правил» или «регулирования», но каждый человек сам устанавливает их для себя и своего дела.»

Итак, двумя ключевыми идеями философии Уоррена, которые стали двумя ключевыми понятиями для индивидуалистического анархизма более чем на столетие, были Суверенитет Личности, и Стоимость как Предельная Цена или трудовая теория ценности.

Суверенитет Личности не требует дополнительных описаний и обычно обозначает собственность на самого себя, что являлось термином, употреблённым борцом против рабства и либертарием Уильямом Ллойдом Гаррисоном, современником Уоррена. Суверенитет Личности или собственность на самого себя ссылаются на моральное право каждого человека владеть своим собственным телом. Так Уоррен говорит об этом в своей книге «Практические детали»:

«Общество должно быть преобразовано таким образом, чтобы сохранять СУВЕРЕНИТЕТ КАЖДОГО ИНДИВИДА не нарушенным. Это должно исключить все комбинации и связи людей и интересов, и их расположения, которые не оставляют каждого индивида во всех случаях свободным располагать собой, своим временем и собственностью любым способом, который могут диктовать его или её чувства или мнения, НЕ ЗАТРАГИВАЯ ДРУГИХ ЛЮДЕЙ И ИХ ИНТЕРЕСОВ.»

Итак, идея собственности на самого себя всё ещё довольно распространена в либертарианстве, хотя, поскольку тактика парламентской борьбы преобладает, популярность принципа, кажется, снижается. Индивидуальный анархизм противостоит – в то время как либертарианство привыкло к – самой идее любого захвата несправедливой (то есть, неделегированной) власти над чьей-либо жизнью. Он выступает против любого, занимающего политический пост. Есть большой конфликт между высказыванием «ваши мирные действия – неприкосновенны и не являются чьим-либо ещё делом» с одной стороны, а с другой стороны попыткой поставить кого-то, способного осуществлять несправедливую власть над этими действиями. И понятие, которое деформируется таким конфликтом, это собственность на самого себя, Суверенитет Личности.

Второй основой анархизма 19-ого столетия была Стоимость как Предельная Цена, версия трудовой теории ценности. Эта теория утверждает, что ценность образуется трудом и не может быть увеличена ничем. Если я работаю, чтобы произвести что-то и продать это за 1 доллар, предполагается, что я получаю полную, точную цену моего труда. Однако, если предприниматель, который заплатил мне 1 доллар, меняет решение и продаёт продукт за 1,5 доллара, возникает вопрос: откуда берутся дополнительные 50 центов, прибавочная стоимость? Так как вся ценность в моей теории образована трудом, и так как я предоставила весь труд, которые вложен в продукт, дополнительные 50 центов стоимости, очевидно, представляют мой труд, который предприниматель (читай капиталист) украл, давая мне меньше, чем полная ценность того, что произведено моим трудом. Другими словами, прибыль это кража. Или, как хорошо выразился Сэм Конкин в его последней беседе (в) S.L.L., трудовая теория стоимости не признает различия между прибылью и грабежом. В качестве другого примера представьте, что 1 доллар – это просто награда за мой труд, и я одолжила вам доллар при условии, что я получу обратно доллар и 10 центов в конце года. Откуда взялись 10 центов? Конечно, не посредством моего труда, так как мне уже заплатили полностью. 10 центов должны взяться из вашего труда, который я краду через интерес. Вся прибыль оказалась кражей. Не метафорически, а буквально кражей, и факт, что люди выплатили процент и продали свою рабочую силу капиталистам совершенно добровольно, не смягчает того факта, что воровство произошло.

Итак, трудовая теория ценности, которая унаследована от Адама Смита, была чрезвычайно популярной теорией среди радикальных движений 19-го века, включая либертарные. Были исключения, например классические либералы в Англии и локофоко в Америке 18-го века, но, если Вы будете иметь дело с американским либертарианством 19-го века, то Вы обнаружите, что движение принимало трудовую теорию ценности почти в той же мере, как современное движение принимает свободный рынок.

Это принятие Стоимости как Предельной Цены являлось сильной связующей между индивидуалистическим анархизмом и другими формами анархизма. Коммунистический анархизм и анархо-синдикализм, в особенности, рассмотривали капитализм как институциализированное насилие. От начала и до конца капитализм был прибылью, которая была кражей в отношении рабочих; отсюда и пропагандистские плакаты, изображающие капиталистов в виде раздутых паразитов, сосущих кровь рабочих. Они стремились разрушить такое получение прибыли с помощью насилия.

Индивидуальные анархисты подошли к ситуации по-другому. Хотя они соглашались, что прибыль являлась кражей, их основными интересами были добровольное общество и договорное право. Фактически, Бенджамин Такер описывал идеальное общество как «общество по договору». В сущности, они пришли к выводу, что, если бы вы захотели пригласить людей ограбить вас по контракту, чтобы выплатить процент или арендную плату, это было бы ваше дело. Они могли бы попытаться показать вам ошибочность ваших действий, но суть была в том, что все имели право заключить глупый, самоубийственный контракт, и что никто не имел право вмешаться в этот добровольный процесс. Так, хотя существовало теоретическое согласие о трудовой теории стоимости между индивидуальными анархистами и их коммунистическими собратьями, добавленный элемент уважения к договору приводит к радикально различающимся практическим следствиям. Например, когда коммунистические анархисты будут приставлять пистолет к головам лэндлордов, индивидуалисты будут агитировать арендаторов. И оба будут атаковать Государство, потому что они верят, что разрушение государства может устранить такие практики, как взимание процента. Но, опять же, индивидуалисты принимают отсутствие принуждения как политическую стратегию.

Итак, в чём же здесь реальное различие? Оно только в том, что индивидуальные анархисты – добрые люди, которые не хотят использовать силу для реализации своих теорий, в то время как коммунистические анархисты – злые? Я думаю, что настоящая особенность меньше касается личных чувств и более теоретически обозначена; и она в том, что они определяют агрессию фундаментально различными способами. Для индивидуальных анархистов, агрессия определяется с помощью права собственности. Например, если человек вырывает доллар, который я заработал, из моих рук, то это кража по двум причинам: во-первых, это мой доллар, я его владелец; и, во-вторых, он взял его без моего согласия. Если же этот человек вырывает из моих рук доллар, который я до этого похитил у него, то это не кража по двум же причинам: это не мой доллар потому что он его владелец; это его собственность и, следовательно, моё согласие не требуется. Итак, определение собственности индивидуальными анархистами опирается на две концепции: владение и согласие. Чья это собственность и дал ли владелец согласие на то, что происходит?

Хотя самое важное из существующих разногласий между индивидуальным и коммунистическим анархизмом – это определение собственности, я не думаю, что это было самым существенным пунктом в 19-ом столетии. Так как они оба принимали трудовую теорию стоимости и осуждали капитализм, самым важным разногласием было то, как они подходили к согласию. В индивидуальном анархизме согласие было довольно ясной материей. Вы согласились или не согласились, Вы сказали «да» или «нет». И, пока Вы говорите «да», в принципе невозможно проявить к Вам агрессию. С коммунистическим анархизмом всё не так.

Коммунистический анархизм содержит понятие экономического принуждения; то есть, даже если рабочий согласен на определенную заработную плату, и согласен, что часть его труда присваивается капиталистом, согласие не засчитывается, потому что оно было получено путём принуждения. Экономическая ситуация, созданная капиталистом, является эквивалентом пистолета, приставленного к голове рабочего. Капиталист говорит: работайте на моих условиях или голодайте. Позвольте мне красть у Вас, или позвольте Вашим детям голодать. И согласие, свобода, уважаемые индивидуальным анархистом, списываются со счетов как обман. Как та свобода, которая говорит нищему и миллионеру, что они оба свободны спать под мостом в проливной дождь. Короче говоря, коммунистический анархист не признаёт возможности получения процента или арендной платы по договору; они по определению являются актами применения силы и не могут быть ничем иным. Поэтому использование силы против тех, кто получает процент или ренту – это самооборона и не более того.

У этого понятия экономического принуждения есть существенное значение для другого основного отличия между этими формами анархизма: а именно, немаловажно то, как они определяют «справедливость». То есть, если очень кратко, важное отличие в том, что коммунистический анархизм рассматривает справедливость как конечное условие; я имею в виду, что он предусматривает вполне определенную картину того, что представляет из себя справедливое общество. Это было бы общество без государства или любой капиталистической практики, в котором все коллективно владеют средствами производства, и каждый рабочий получает полное вознаграждение за свой труд. Иными словами, справедливость базируется не только на отсутствии институциализированного насилия (государства), но и на учреждении определенной экономической договоренности.

Напротив, подход индивидуального анархизма к справедливости ориентирован на средства. Он не гарантирует конечного результата, не предусматривает никакого специфического общественного договора, определяющего справедливость, но говорит только «справедливо то, что является мирным». При индивидуальной анархии у Вас могут быть коммунистические сообщества, существующие рядом с капиталистическими и, пока участие будет добровольным, договор в каждом из них будет справедливым. Итак, ещё раз, справедливость коммунистического анархизма – это конечное условие (определенная экономическая система); для индивидуального анархизма – это ориентация на средства (то, что является мирным) без жёстких представлений о конечном результате.

Они расходятся также и в понятии класса. Так как коммунистический анархизм принципиально выступает против капитализма, который часто рассматривается как неотъемлемая часть государства, он определяет класс с экономической точки зрения, по отношению к собственности на средства производства. Вы – капиталист, или же Вы – рабочий. Если Вы – капиталист, Вы живете за счет пота и крови рабочего независимо от того, знаете ли Вы это или являетесь ли Вы просто беспечной, аполитичной женой банкира. Вы – часть капиталистического класса. Так как индивидуалистический анархизм принципиально выступает против только одной вещи – агрессии, и государства как институциализированной агрессии – он определяет класс в политическом, а не в экономическом плане. Он определяет класс с точки зрения отношений с государством. Вы – член экономического класса, который живёт за счёт добровольного обмена, или же Вы – член политического класса, который живет за счет воровства и дани от экономического класса. Это основа классического либертарного разделения, сделанного Францем Оппенгеймером между политическими и экономическими средствами.

Итак, вернёмся к применению насилия. Эти противоречивые концепты справедливости и класс являются ключевыми и существенно содействовали выбору различных исторических путей коммунистического и индивидуалистического анархизма. Задумайтесь на секунду, кто с большей вероятностью применит силу: человек, который выступает за мирные средства, вне зависимости от того, что они ему сулят, или человек, который стремится к определенной форме общества, и не имеющий моральной приверженности к какой-либо определенной стратегии, за исключением неиспользования государства? Как Вы уже могли предположить, коммунистические анархисты были в большей степени готовыми применять насилие, чтобы реализовать свои представления о справедливости, чем индивидуалистические анархисты. С одной стороны, идеал коммунистических анархистов может быть осуществлен посредством насилия. Вы сможете навязать определенную экономическую договоренность между людьми. Но Вы не можете применять силу, чтобы создать и поддерживать общество без насилия.

Анархизм получил плохой пиар в основном в связи с насилием, и кидающий бомбу сумасшедший анархист – такой же культурный штамп, как глупая блондинка. К сожалению, как и с большинством карикатур, в этой картинке есть некоторое зерно правды. И, к сожалению, критики не предприняли попыток найти правду, отличить одну форму анархизма от другого, чтобы установить, кто в этом виновен. В подавляющем большинстве случаев насилие, приписанное анархистам, происходило или по вине коммунистического анархизма или вследствие государственных попыток дискредитировать анархистскую традицию. В этом есть ирония, но одним из обвинений, которые обычно выдвигались против индивидуалистического анархизма в 19-ом столетии, было то, что он был слишком мирным; у анархистского сообщества не было бы никакой защиты против тех, кто был готов применить силу, чтобы победить его. Разумеется, этот взгляд на анархизм поменялся в корне, и можно указать на некоторые события, которые имели решающее значение для изменения этого отношения.

Одним из этих событий была русская революция, или скорее период, предшествующий революции, во время которого несколько коммунистических анархистских групп открыто и неоднократно осуществляли насилие в качестве стратегии против капиталистов и государства. Часть этой стратегии включала кидание бомб в переполненные рестораны, исходя из предположения, что только капиталисты могли позволить себе поесть в том ресторане, а все члены капиталистического класса были смертельными врагами. Хоть и не российские анархисты породили идею «пропаганды действием», они стали известными в использовании этого метода. И несмотря на то, что Россия была также и родиной христианского анархизма, и даже при том, что насилие, совершенное коммунистическими анархистами, было крохотным по сравнению с насилием, совершенным государством или неанархистскими революционерами, которые были их попутчиками, русская революция помогла цементированию ассоциаций между анархизмом и насилием.

В Америке Хеймаркетский инцидент и убийство президента Маккинли имели подобный эффект. Хеймаркетский инцидент произошел в 1886 в Чикаго, который был цитаделью коммунистического анархизма. Группа анархистов, в которой наиболее известным был Альберт Парсонс, проводила открытый рабочий митинг; и когда все начали расходиться, полиция направилась к мирной толпе. В полицию была брошена бомба, и она открыла огонь по людям. Семь очевидно невиновых людей были арестованы и судимы: один совершил самоубийство, четыре были повешены, два были впоследствии освобождены. У меня нет времени, чтобы подробно разбирать Хеймаркетский инцидент, кроме указания на три вещи: во-первых, люди, вовлеченные в Хеймаркетское дело, были коммунистическими анархистами, которые открыто защищали насилие, что, однако, не должно говорить, будто они были виновны в любом преступлении, или умалять их статус анархических мучеников. Во-вторых, Хеймаркетский инцидент, и общественное негодование, которое последовало за ним, изменил общественное восприятие анархизма, твердо связав его с насилием.

В-третьих, индивидуалистические анархисты без энтузиазма поддержали мучеников Хеймаркета. Например, хотя Бенджамин Такер и осудил государство, определив его настоящим виновником происшествия, он подверг критике Хеймаркетскую Семёрку за сознательную пропаганду насилия, и он отказывался возводить их в ранг анархистских героев. В «Liberty» за 31 июля 1886 года он писал: «Это потому, что мирная агитация и пассивное сопротивление являются оружием более смертоносным для тирании, чем любые другие, которые я поддерживаю ... грубая сила усиливает тиранию... Война и власть – компаньоны; мир и свобода – компаньоны… Я считаю чикагских коммунистов смелыми и убеждёнными мужчинами и женщинами. Это не спасло их от ошибок.» Это скептическое отношение части индивидуальных анархистов, чьей цитаделью был Бостон, оскорбило некоторых других анархистов, которые начали называть всех, кто критиковал Хейнмаркетских мучеников «бостонскими анархистами» безотносительно места их жительства. («Liberty» Такера публиковалась в Бостоне.)

Убийство президента Маккинли в 1901 доморощенным анархистом, который утверждал, что был вдохновлен, слушая речи Эммы Голдман, почти разрушило анархистское движение. Депортации и отвратительные законы, которые последовали за ним, были самыми очевидными последствиями. Но, возможно, не менее важно, что это абсолютно сцементировало ассоциации между насилием и анархизмом – всеми формами анархизма. Движение резко уменьшилось на рубеже веков. И индивидуалистический анархизм фактически умер в 1908, когда офис такеровской «Liberty» и книжный магазин были сожжены дотла.

Итак, если были дни, когда коммунистический и индивидуальный анархизм имели много общего, что составляло реальную разницу мнений? Реальное различие заключено в изменениях, которые индивидуальный анархизм претерпел в 1950-х. Что произошло? На мой взгляд, наиболее значительные изменения могут быть проанализированы отсылкой к одному человеку, Мюррею Ротбарду. Ротбард и круг учеников, которые встречались в его гостинной в 1950-х – например, Леонард Лиггио, Ральф Райко и Рон Хамови – сделали нечто изумительное. Ротбард взял три традиции, три темы, которые рассматривались как противоположность каждой другой и соединил их вместе, получив философию, которая преобладает в современном индивидуальном анархизме.

Первой традицией была Австрийская школа экономики. Как специалист в экономической теории, Ротбард стал поклонником Людвига фон Мизеса и принял Австрийскую экономику, радикальную и сложную защиту свободного (laissez-faire) капитализма.

Второй традицией был индивидуальный анархизм. Теперь вспомните, Такер атаковал капитализм как кражу и был последователен в этом вопросе, как следует анархисту. Гений Ротбарда был в том, что он взял основы индивидуального анархизма, теоретические корни «собственности на себя» и радикальные гражданские свободы, отделив их от излишнего багажа, трудовой теории стоимости. Он заменил эту экономическую теорию защитой свободного рынка. Результат был чем-то совершенно новым под Солнцем: анархистское движение, защищающее капитализм. Сложно даже провести параллель, чтобы показать каким невероятным кажется гибрид капитализма и анархизма. Если вы можете представить как кто-то доказывает, будто фрейдизм и бихевиоризм не только одновременно верны, но и всегда совместимы, вы бы могли оценить красоту этого всего.

Хорошо это или плохо, эта нравственная и изощрённая защита капитализма очень дистанцировала индивидуальных анархистов от основного анархического движения, которое всё ещё полагало капитализм своим врагом наравне с государством. И когда вы разговариваете с анархо-коммунистами, если они и не становятся сразу враждебными, то выражают полное замешательство от этой дикой комбинации убеждений.

Третьей традицией, включённой Ротбардом и его кругом в эту систему, был изоляционизм, внешняя политика «старых правых». И включив её в систему экономики и гражданских свобод, он создал синтез, который доминирует в теории индивидуалистического анархизма, каков он есть сегодня.

Ротбарда также часто связывают с современным либертарианством, которое я полагаю движением, отдельным от индивидуального анархизма: я полагаю, что они имеют различные и часто противоположные цели и стратегии. Когда Такер называл себя «либертарием», он подразумевал под этим «индивидуальный анархист», но слова живут отдельной жизнью и смысл меняется. Как Мюррей однажды сказал мне, когда я комментировала его многочисленные стратегические альянсы: «это быстро движущийся мир, дорогая». Слово «либерал» когда-то означало индивидуалиста, защищающего свободный рынок; теперь смысл стал противоположным и либертарии вынуждены говорить «классический либерал», чтобы быть понятыми. Точно также и слово «либертарий» изменилось, благодаря вполне успешным усилиям Либертарной Партии ассоциировать либертарианство с политическими целями и политическими средствами, которые противоречат теории индивидуального анархизма.

Объединяющими темами индивидуального анархизма были верховенство индивида и и избавление общества от любого насилия, кроме защиты. И видом силы, которому они особенно сильно противостояли, была политическая активность, такая как голосование и избирательная политика. Они признавали любое участие в избирательной политике нарушением либертарных принципов. Как писал Такер: «Если у Liberty имеется нетвердый на ноги друг, допускающий отхождение от своих анархических принципов однократным участием в голосовании, то пусть он вспомнит золотые слова из сочинения Джона Морли о «Компромиссе»: «Всякий здоровый принцип представляет собой только одну из крупных целесообразностей. Отказаться от него ради ради кажущейся потребности минуты, значит пожертвовать большим благом ради меньшего только на том основании, что меньшее ближе.»»

По отношению к политическим структурам, Лисандр Спунер был одним из наиболее последовательных индивидуальных анархистов. В «Письме Томасу Байерду» он высказался против таких структур, кто бы их не возглавлял. По какому праву, спрашивает Спунер, один человек занимает властную позицию над жизнью другого? Какие обстоятельства делают эту ситуацию справедливой? Если вы имеете естественное право защищать свою жизнь и собственность и делегируете это право другому человеку, то эта позиция является договорной и, следовательно, сообветствует приципам свободы.

Но что это делегирование влечет за собой? Это означает, по Спунеру, что вы обладаете правом, которое в настоящее время делегировано, что это делегирование явное, а не просто предполагается, подобно тому как контракт не может быть предположительным, и что вы можете отозвать свое делегирование и вернуть явочным порядком ваши естественные права; говорить, будто бы вы не можете отозвать свое делегирование – все равно что сказать, будто бы вы отдали не только данное конкретное право, но всю вашу свободу. Спунер произносит это так: «Никто не может делегировать или отдать свое естественное право на свободу… или дать другому какое-либо право произвольно распоряжаться собой; это равнозначно самостоятельной отдаче себя в рабство. Это действие принципиально невозможно ни для кого. Любой договор об этом по определению абсурден и не имеет юридической силы».

Вольтарина де Клер выразила похожие взгляды в лекции, прочитанной перед Бостонским Светским Обществом в 1890-ом и в последствии напечатанной в Liberty. «Я иду в Белый Дом, – говорила де Клер, – я спрашиваю «Президент Харрисон, государство – это Вы?» «Нет, мэм, я его представитель.» «Тогда где же оно само? Кто государство?» «Народ Соединённых Штатов.» «Весь народ?» «Весь народ.» «Вы, следовательно, являетесь представителем всего народа. Могу я взглянуть на Вашу доверенность?»

Де Клер продолжала, определяя что она подразумевает под «доверенностью» и почему она нравственно выступает против политических учреждений и процесса голосования. «Избиратели не могут передать Вам никакие права, кроме собственных. Никаким логическим жонглированием они не могут делегировать исполнение функций, которые сами не контролируют. Если каждый индивид на земле имеет право делегировать свои возможности кому угодно по своему выбору, то каждый другой индивид имеет точно такое же право; и если каждый имеет равное право, то никто не может выбирать представителя для другого без его согласия. Далее, если возможности правительства находятся в руках всего народа и все люди, кроме одного выберут вас своим представителем, у вас всё равно не будет власти действовать от имени этого одного.»

Чтобы закрепить мою позицию… Индивидуальные анархисты были совершенно уверены, что голосование и поддержка политической организации являются прямыми нарушениями либертарной морали. Эта проблема дважды обсуждалась на страницах «Liberty». В первый раз это случилось, когда Генри Эпплтон попытался просочиться и использовать «Рыцарей Труда» для достижения целей трудящихся через участие этой организации в политике. Эпплтон принял политическую активность как компромисс. Он писал: «Такеру еще предстоит усвоить, что компромисс является настоящим научным принципом анархизма». Затем он продолжал защищать компромисс против непоколебимости «отвесной линии» Такера. Жёсткий ответ Такера был озаглавлен «Отвесная линия или буравчик?» Хотя честность Эпплтона никогда не подвергалась сомнению, последующий диспут был таким ожесточённым, что Эпплтон, бывший до этого наиболее частым сотрудником «Liberty», решил исчезнуть с её страниц.

Виктор Яррос также сцеплялся рогами с Такером. В одной из своих многочисленных статей в «Liberty», Йерос противостоял голосованию на стратегическом, а не моральном основании. Он писал: «Друг и читатель Liberty недавно поставил мне следующий вопрос: Когда какое-то практическое, немедленное благо может быть получено путём избрания особенного человека или победы особой партии, не является ли мудрым и правильным…помогать и содействовать такому избранию?»

Яррос отвечал: «Настоящий вопрос состоит в том, не перевешивается ли это практическое и непосредственное благо, которое по нашему предположению может быть обеспечено, косвенным и опосредованным вредом существенным целям и задачам анархизма. Если ответ на этот вопрос отрицателен, то все причины бойкотировать политику исчезают.… Анархисты не имеют религиозных или моральных возражений голосованию или участию в войне.» На что Такер отзывался следующим образом: «С моей точки зрения, когда я говорю, что могу использовать бюллетень, если бы таким образом смог оказать наилучшую помощь делу свободы, я делаю в точности такое же заявление… как когда я заявляю… что могу использовать динамит, если бы таким образом смог оказать лучшую помощь делу свободы. »

Хотя он не покинул «Liberty», как Эпплтон, Яррос отказался продолжать этот спор. Отметим здесь, что в девятнадцатом веке индивидуальный анархизм/либертарианство были очень антиполитичны. Одной из постоянных тем в «Liberty» было «власть развращает» и одна из постоянных колонок там, «Красота правительства», была посвящена этой теме. Если либертарианство в девятнадцатом веки и отстаивало какой-то социальный принцип, этим принципом было противостояние политическому решению (т.е. форме насилия) социальных проблем.

К сожалению, возможно потому, что она была фундаментальным аспектом индивидуального анархизма, антиполитическая позиция часто принималась скорее как не требующая доказательств, чем как проработанная в мельчайших подробностях. И если индивидуальный анархизм и сделал что-то для своего упадка, то это было именно это. Индивидуальные анархисты наивно полагали, что поскольку либертарии решительно отрицают политические средства, государство и политиков, это отрицание означает, что они имеют похожее фундаментальное возражение против электоральной политики самой по себе. Ошибочное предположение. Больше и больше либертарианство стало отождествляться с Либертарной Партией. Больше и больше цели либертарианства стали меняться от разрушения государства к примыканию к государству и замене лица за столом власти как если бы какое-то особенное лицо, а не стол – позиция несправедливой власти сам по себе – было врагом. Но для индивидуальных анархистов врагом является каждый, кто соглашается с политической властью, и каждый, кто стремится к ней. И вовсе не на анархистах лежит бремя объяснения того, почему они противостоят каждому человеку, борющемуся за обширную власть над их жизнями, а на политиках и тех либертариях, которые помогают им оправдывать эту власть.

Тем не менее, кто бы логически ни нёс бремя доказательства, для индивидуальных анархистов становится необходимым разработать всеобъемлющую антиполитическую теорию, чтобы противостоять гротескному спектаклю, в котором анархист хочет стать президентом. К счастью, была проделана удивительная работа, чтобы засыпать ямы анархической теории, в которых росли политические сорняки «The Voluntaryist» начал серию статей под названием «Этика голосования», написанную Джорджем Х. Смитом, в которой Смит закладывает новый фундамент, намечая институциональный анализ государства. Поскольку анархизм больше чем соглашение о ненападении; он является принципом неприятия государства.

Обычно предполагается, будто индивидуальный анархизм и либертарианство – это две колеи одной дороги, говорят, что мы – попутчики и, честно говоря, я сама чувствую огромное расположение ко многим людям в ЛП. Но эта доброжелательность не касается того факта, что они и я находимся на фундаментально различных и антагонистических путях. И анархисты, которые работают в Партии, чтобы разрушить государство, дурачат себя. Они отдают свое время, деньги, и поддержку парламентскому процессу, который ставит целью создание ещё одного политика. Только на сей раз это «хороший» политик – их политик. Но где же мы слышали это раньше?

Поскольку либертарианство становится все более и более парламентаристским, оно становится все более и более враждебным индивидуальному анархизму, потому что анархизм является большой угрозой для политических амбиций ЛП, в действительности – заурядных защитников государства. У меня нет никакого намерения исправлять лозунг «Разрушь государство», чтобы читать его как «Разрушь государство, не тронув ЛП». И если ЛП когда-либо достигнет успехов, то они быстро избавятся от анархистов, воображающих их попутчиками. Анархисты тогда получат от парламентских либертарианцев тот же самый урок, который русские анархисты получили от большевиков: мы больше не попутчики.

Венди МакЭлрой

Перевод: анархист Иванов, Nm Realname, demetrious, tim-ona-cloud, nickerhov89, S.ANCAP, Арсений Кустов.