«Свободное общество» не значит «общество без проблем»

Записанная в 1970 году песня Джо Саута в хитовом исполнении кантри-певицы Линн Андерсон начиналась так:

«Прости, но я никогда не обещала тебе розовый сад».

Когда я размышляю о либертарианской философии, мне часто вспоминается эта песня. «Почему, во имя неба?» — удивитесь вы.

Потому что именно это я хочу сказать людям, снедаемым досадой от осознания того, что свобода не исцелит немедленно все известные социальные беды, и не предотвратит возникновение новых. Это вообще странная претензия к политической философии — чтобы она немедленно исправила все, что было сломано противоположной философией. Кроме того, я обеспокоен тем, что некоторые либертарии своим — оправданным — энтузиазмом относительно «рынка», ненароком дают повод не-либертариям полагать, что эти нереалистичные ожидания составляют часть их философии. А это, конечно, скверно, ведь не-либертарии не уверуют, что рынок все исправит за ночь, и запишут всех либертариев скопом в «догматики».

Либертарии должны понимать лучше, чем кто-либо другой, что десятилетия, а то и столетия государственного вмешательства значительно исказили общество и экономику. Можно с уверенностью утверждать, что и то, и другое выглядело бы совершенно иначе, если бы этого вмешательства не было. Взять, например, создание интегрированного в масштабе континента национального рынка Соединенных Штатов. Оно было в значительной степени сознательно спланировано правительственными чиновниками (в особенности Авраамом Линкольном, вставшим под знамена корпоратистской «американской системы» Генри Клея) и их корпоративных приспешников, и осуществлено — в значительной мере, но далеко не исключительно — посредством транспортных субсидий. (Это не значит, что они были в состоянии диктовать события в мельчайших подробностях; кроме того, существовали зоны предпринимательской свободы, хотя и ограниченные.) Именно эта система и является американским капитализмом, который следует отличать от стихийного, децентрализованного свободного рынка.

Склонялся бы рынок в сторону большей интеграции, если бы его оставили свободным? Уверен, что да, но различия были бы существенными. На освобожденном рынке издержки интернализируются, становятся внутренними. Расширение торговли на весь континент потребовало бы рисковых частных инвестиций в средства сообщения — каналы, дороги, железные дороги, и т.д. Не было бы никаких земельных грантов от правительства, никаких субсидий. Компания, пожелавшая отправить свой товар через всю страну, должна была бы понести издержки на перевозки, которые, в свою очередь, сказались бы на ее розничных ценах. Потребители же на конкурентном рынке свободно решали бы, стоят ли такие товары запрашиваемую цену в сравнении с товарами, производимыми поближе, чьим производителям не приходится окупать более высокие транспортные издержки. (Небольшой размер локальных производств может быть их недостатком, но вспомним, что с масштабом производства может быть связана не только экономия, но и рост затрат). Возможно и такое, что потребители будут рады платить более высокие цены — это их дело. Но у «национальных» фирм не было бы преимущества, исторически предоставленного им правительственным вмешательством. (Сегодня непропорционально большая доля стоимости ремонта автомагистралей между штатами, построенных когда-то за счет налогоплательщиков, оплачивается рядовыми водителями. Владельцы автопоездов же свою долю на их содержание не доплачивают).

Весь смысл возглавленных правительством усилий по созданию национального рынка состоял в том, чтобы возложить соответствующие расходы на налогоплательщиков, у которых не было никакого выбора в этом вопросе, вместо того, чтобы предоставить бизнесу возможность взимать соответствующие издержки со своих потребителей, у которых выбор есть: платить на кассе или не платить. А поскольку в ценах общенациональных фирм отражаются не все их производственные издержки, то потребление искажается, от чего страдают фирмы помельче. Мы не можем сказать точно, как бы все выглядело, не веди правительство эту корпоратистскую политику, но можно утверждать, что многое выглядело бы иначе. Утверждать иное означает подразумевать, что правительственное вмешательство в экономическую активность является нейтральным, не оказывая никакого воздействия. Либертарии должны соображать лучше.

В то время как некоторые люди несправедливо извлекли выгоду из этой политики «национализации» [издержек], другие несправедливо пострадали, по крайней мере, по сравнению с тем, каким было бы их положение при освобожденном рынке. Сегодня невозможно вернуть вещи в то состояние, в котором они были бы, не будь эта политика принята — что было, то сплыло. Радикальное освобождение рынка не устранит немедленно остаточную несправедливость давней государственной политики; оно не отменит того, что Кевин Карсон называет «исторической субсидией».

В конечном итоге, на то очищение, которое вообще возможно, потребуется время. «Прости, но я никогда не обещала тебе розовый сад». Либертарии обещают свободу и перспективу улучшения своей судьбы в жизни, а не мгновенное исправление былых несправедливостей.

Как я уже говорил, некоторые либертарии до странности склонны преуменьшать глубоко искажающие эффекты вмешательства государства, и делают вид, будто свободный рынок исправит все практически мгновенно. Так, например, когда они говорят об отмене государственных социальных программ, они подразумевают, что последует незаметный и плавный переход к полностью добровольной «страховочной сети». Но государство всеобщего благосостояния на протяжении десятилетий делало людей (с низким и средним уровнем доходов) зависимыми от правительства: в частности, при выходе на пенсию и в получении медицинской помощи, и приучило остальных считать, что именно правительство будет заботиться о людях, которые не могут заботиться о себе. И хотя я не сомневаюсь, что какая-то добровольная помощь начнется сразу же после резкого сворачивания социальных программ, мы не можем быть уверены, что ее окажется достаточно и что она придет достаточно скоро. Переходы занимают некоторое время, потому что они состоят из человеческой деятельности, а люди не всегда немедленно реагируют на других людей в беде. С одной стороны, существует «феномен безбилетника»: человек может с лёгкостью поверить, что помощи других людей достаточно, а его или ее вклад был бы слишком мал, чтобы сыграть значимую роль в любом случае. (Впрочем, отклик после стихийного бедствия, как правило, быстр и впечатляющ. Возможно, драматизм стихийного бедствия помогает преодолеть проблему безбилетника. Будет ли отмена государства всеобщего благосостояния иметь столь же драматический и так же привлекающий внимание эффект?)

Мы видим аналогичное преуменьшение искажений каждый раз, когда во время бюджетных боев возникает перспектива «отключения правительства». Одно дело аплодировать надвигающемуся отключению (вот только наиболее вредные части государства никогда не выключаются), но совсем другое — подразумевать, что это не вызовет никаких проблем. И если правительство создает зависимость, то либертарий не может последовательно утверждать, что никто не пострадает в этом, пусть даже в краткосрочном, периоде закрытия правительственных контор. Поскольку все знают, что эти конторы вскоре откроются снова, нет оснований ожидать, что созвездия альтернативных общественных организаций немедленно примут на себя весь этот груз. Какие-то трудности обязательно возникнут.

Я не выдвигаю это в качестве аргумента против отмены социальных программ или выключения правительства. Я просто предостерегаю либертариев от предположения, что ни один невиновный не пострадает, если случится нечто подобное.

Кроме того, освобождение общества и рынка не гарантирует, что больше никогда не будет происходить ничего плохого. Не-либертарии часто спрашивают либертариев о том, что же произойдет с беспризорными или подвергшимся насилию детьми, или с животными, с которыми жестоко обращаются, — и список всевозможных гипотетических ужасных деяний бесконечен. Наши собеседники равнодушны к тому факту, что такие проблемы возникают в любых обществах — даже в тех, где правительство действует наиболее активно. Несчастные люди всегда могут остаться незамеченными, поэтому неспособность предложить железобетонную гарантию недопущения таких случаев не является дефектом либертарианской философии. Она может обеспечить лишь то, что преступления не будут оплачиваться налогоплательщиками (поскольку никто не будет налогоплательщиком). Мы, анархисты, также можем заверить, что, по понятным причинам, ни одно злоупотребление не будет совершено государственными чиновниками.

Либертарии могут быть уверены в том, что непременно возникнут добровольные организации (как они существуют в какой-то мере сегодня), цель деятельности которых будет заключаться в том, чтобы свести такие преступления к минимуму и принимать необходимые меры в случае их совершения. Нельзя недооценивать способность свободных людей, предоставленных самим себе, реагировать на проблемы. Общественное сотрудничество — мощная штука, и в освобожденном обществе будут прорастать семена решений проблем — благодаря как притягательной силе предпринимательской прибыли, так и тому, что Адам Смит называл «чувством партнерства».

Но пока мы расхваливаем достоинства свободы, давайте не будем переоценивать ту быстроту, с которой такая среда взаимопомощи и благотворительности заменит собою старый порядок. На это потребуется время.

В отличие от других политических философий, либертарианство не предвещает явления Нового Человека после освобождения общества. Хорошо это или плохо, но люди останутся людьми. Тем не менее, нас утешает то, что без государства основной стимул для всего худшего в людях уйдет в небытие.

Шелдон Ричман

Оригинал: TGIF: A Freed Society Would Not Be Problem-Free
Перевод: suum_cuique, Porosiuk.