Под подпольем

Для подпольной прессы 60-х годов нет современного аналога. Ну да, существуют “альтернативные средства массовой информации” — но они, вместе со своими разбогатевшими читателями, хоть и не любят Рейгана, но вполне интегрированы в американский мейнстрим. Не считая нескольких чисто политических листков, жестко придерживающихся идеологии, альтернатив­ные публикации сегодня — это еженедельники для яппи: как правило, всего лишь иллюстрированные афи­ши на неделю, где изредка встречаются хорошие журналистские расследования. Чего там точно нет, так это голоса новой политики и новой культуры.

Метафора “подполья” всегда была неоднозначна. Может быть, имеется в виду “старый крот” Маркса, который подкапывается под существующий порядок. А может быть — как сейчас — отдел распродаж в под­вале Великого Американского Супермаркета, рассчи­танный на вкусы определенного типа покупателей. Чтобы найти контркультуру нашего времени, надо про­бить ход вглубь, под фундамент, где в катакомбах бур­лит активная, малоизвестная широкой публике нонконформистская жизнь.

Роль печатного станка 60-х годов в 80-х играет ко­пировальная машина. Шелкографические постеры сменились ксероксньми коллажами. Контркультуры 80-х еще более децентрализованы, чем их предшест­венница, и в большей степени требуют участия аудито­рии. От фэнов научной фантастики пришел “фэнзин”, малотиражный ксероксный журнал, и АРА (публика­ции, написанные читателями), которые кто-то назвал “тусовками на бумаге” (с той существенной разницей, что в АРА нечего пить). Благодаря вездесущим и деше­вым копировальным центрам даже 14-летние могут ве­сти альтернативную жизнь по почте, часто под псевдо­нимами. Для дополнительной безопасности можно за 35 долларов арендовать абонентский ящик. Тем, кто настроен на визуальное восприятие, нет нужды учить­ся живописи — любая газета переполнена картинками, часто поразительными; их надо только необычным образом перекомпоновать. Добавьте в качестве текста стихотворение, или полемическую реплику, или хотя бы рекламу концерта гаражной группы — и за четыре-пять долларов вы получаете плакат, развешанный без всякой цензуры в ста разных точках вашего городка. Чуть дороже, но все равно многим по карману, записы­вать на кассеты самодельную музыку (или аудиописьма, популярное развлечение) и распространять их са­мим либо через маленькие независимые фирмы. Все можно делать по почте, включая мейл-арт, почтовое искусство — когда художники (коллажисты и другие) игнорируют галереи и размещают свои работы на от­крытках или по очереди публикуют их в фэнзинах.

В 80-е, как и в 60-е, контркультура чаще всего гру­бит, спорит, колюче и страстно. Частично это моло­дежная культура, но без выраженных вкусовых пред­почтений. Маргиналы, как правило, интересуются музыкой — однако вместо всепоглощающего психоделического стиля теперь у кого-то панк, у кого-то индастриал, а у кого-то — просто безымянная хай-тек како­фония. Хотя можно проследить заимствования и пересечения, неверно, что музыка 80-х — это то, что осталось от панка. Если маргиналы все же участвуют в панковском движении, то часто в роли дружествен­ной оппозиции — отслеживая попытки поглощения доминирующей культурой, то есть то, что, как они ду­мают, лишило жизни рок-музыку в 70-е годы.

И это типично для отношений между маргиналами и прилегающими диссидентскими или авангардными культурными средами. Так, маргиналы обычно знако­мы с анархизмом; многие его исповедуют, но прочие отбрасывают его как очередную ограниченную идео­логическую систему или критикуют как устаревшую (например, Дикий Фавн в памфлете “Анархия против анархизма”). Многие когда-то читали фантастику, но сейчас или не читают, или, как авторы-интеллектуалы фэнзина “Дешевые истины”, критикуют ее тепереш­нее состояние. Кто-то был или остается либертарианцем, но либертарианцем того типа, от которого респе­ктабельно-буржуазную Либертарианскую партию бьет дрожь, — вроде Сэмюэля Эдварда Конкина III, чей революционный “агоризм” (иными словами, типичный рыночный анархизм) должен по замыслу отменить и освободить рабочий класс, или Эрвина С. Штрауса-младшего, редактора политической АРА “Связь”: в книгах “Атомное оружие в гараже” и “Как основать собственную страну” он доводит до логического конца американский (и маргинальный) индивидуализм.

Не считая либертарианцев, обычно приходящих из консервативных кругов, диссиденты, если и имеют политические взгляды, то левого толка. Редко кто из них не критикует существующие левые организации и идеологии — и либеральные, и ленинистские. “Аль­тернативная” пресса, если и замечает маргиналов, то отвергает их как фанатиков или безумцев — на что они, как правило, с полным правом могут ответить, что свои партвзносы заплатили сполна. Даже подро­стков из этой среды родители зачастую в 60-е водили на демонстрации; другие пробирались туда сами — и их высмеивали за короткие волосы те самые взрос­лые, кого в свое время высмеивали за длинный хайр. Именно эти подростки обычно ссорятся с “распоря­дителями”. (Заметны в этой среде “панки-за-мир” из Сан-Франциско — вопреки тому, что пишут корпора­тивные СМИ, в основном они пацифисты анархист­ского толка, а не члены Революционной коммунисти­ческой партии.)

Маргиналы постарше часто имеют активистское прошлое. Преп. Ломик, раз в два месяца издающий очень живой таблоид “Популярная действитель­ность” — ветеран пацифистского движения и как-то раз даже баллотировался на выборах. Покойный Джерри Рейт еще подростком попал под арест в Сибруке. Джон Зерзан, летописец “бунта против работы” и других, не проявленных видов бунта, критикующий профсоюзы как защитников капитализма, когда-то был профсоюзным чиновником. Тули Купферберг, возможно, самый старый из всех маргиналов, кото­рый, еще создавая в 60-х группу “The Fugs”, уже хва­стался, что он — самая старая в мире рок-звезда. В 70-х он начал новую жизнь в качестве карикатуриста-сати­рика, публиковал себя сам в малотиражных газетках, а сейчас развлекается с юнцами, которые годятся ему во внуки. Почему так мало таких, как он: тех, кто так долго боролся за правое дело и кому так мало чего приходится стыдиться? Вот тот вопрос, что маргиналы задают своим предшественникам, и словами, и на­меками — как Брат Никудышный, Праведный Дер­виш, который, узнав, что Нил Янг в 1980 году призвал голосовать за Рейгана, переписал гимн штата Кентук­ки “О Огайо!”, сменив слова на “О мой голос!”.

К сожалению, критика левых отверженными ими почти неизвестна тем прогрессивным деятелям, кому полезно было бы над ней поразмыслить, — размышле­ния такого рода не допускаются в альтернативную прессу. Отчасти потому, что левакам лень реагировать на новую критику от кого-нибудь, кроме правых, отча­сти — чтобы скрыть, что есть кто-то, радикальнее их самих. Кроме того, задиристые и грубые политиче­ские выступления не вписываются в “нью-эйджистские” неписаные правила, которые предписывают “позитивный подход” — хотя в большинстве случаев беспокоит именно содержание, а не форма.

Так, антиядерные журналы не спешат публиковать эссе Майкла Сунанда, написанное на их же жаргоне, где автор призывает борцов против атомного оружия осознать и публично высказать собственные отнюдь не мирные устремления, скрываемые во имя непра­вильно понятой идеологии ненасильственных дейст­вий. И не то чтобы антивоенные активисты приветст­вовали эссе “Красота ядерного разрушения”, которое подписано Анонимными Антиавторитаристами и на­чинается со слов: “Перспектива всеобщего уничтоже­ния в ядерной войне адекватна сегодняшнему состоя­нию повсеместной разрухи, которое придает такому разрушению определенную привлекательность”. Дви­жению за мир, определяющему своей целью хотя бы выживание, нечего сказать тем, кого разрушение оча­ровывает именно потому, что от жизни, посвященной всего лишь выживанию, их тошнит.

Напротив, в среде собственно маргиналов дискус­сии приветствуются, а диапазон допустимых мнений очень широк. На ура идут заумные или даже отвратительные темы — от колонизации космоса до опровер­жения Холокоста. Что-то из этого — просто ребячест­во: недавно АРА под названием “FreFenZine” предста­вила публике буйный спор между словоохотливыми недоумками: сексизм или не сексизм — не любить Ма­донну и Синди Лаупер. Но хотя большая часть тек­стов фэнзина “Шутка для своих” написана подростка­ми — включая нескольких, кому под тридцать — там же опубликована проза Ролдо (“Темные крылья над Изи”), Керри Венделла Торни и Джерри Рейта, кото­рая добавила бы крови любому анемичному литера­турному журналу.

В такой парниковой атмосфере творческие силы могут расти очень быстро. Несколько лет назад маргинал из Ноксвилла, известный как Рево, так описы­вал собственные достижения: “Делал коллажи, начи­ная с 1979 года, фэнзины — с 1980-го, мейл-арт — с 1982-го, кассеты — с 1984-го”. При этом, насколько я понимаю, ему не было еще и двадцати лет. Хотя при­знаки присутствия маргиналов можно встретить на каждом углу, публика пока их не заметила — кроме ред­ких случаев, когда в прессе они описаны как шутники или хулиганы. Сейчас маргиналы со своими таланта­ми и требованиями начинают выходить в мир, и все, может быть, вот-вот изменится.

Артефакты субподпольной культуры понемногу всплывают на поверхность даже вопреки собственно­му желанию. Маргиналы с литературными склонно­стями, вроде Джона Беннета и Джека Сандерса, уже многие годы издают книги малыми тиражами. Дет­ройтское издательство “Красное и черное” — живой дух которого Фреди Перлман недавно покинул нас — выпустило серию отлично оформленных книг и пам­флетов, высшая точка которой — написанное самим Перлманом поэтическое осуждение текущей цивили­зации “Против Истории, против Левиафана!”.

Издательство “Ни-ни” много лет медленно, но не­уклонно выпускало журнал “Космические битники”, а также опубликовало несколько книг сказок; наконец, в 1985-м оно посмертно выпустило сборник Джерри Рейта “Нейтронная пушка”. Перед тем, как распасть­ся, Анонимные Антиавторитаристы за свой счет и от­части на материалах, сворованных на работе, выпус­тили “Увлекательную Субверсию” — сборник лучших плакатов за четыре года. Несмотря на типографскую цензуру, которая в конце 80-х стала самым большим препятствием для выпуска маргинальных книг, изда­тельство “Популярная действительность” (наследник одноименного таблоида) опубликовало книгу карика­тур Джона Крофорда, в характерном стиле высмеива­ющих “Бабуина Дули, рок-критика” — тех карикатур, что сотни раз появлялись в панковских и маргиналь­ных фэнзинах.

Маргиналы, в общем, стараются не вступать ни в какие организации. Большинство и не может никуда вступить, потому что настолько географически (и не только географически) изолированы, что вступать им просто некуда. Неприязнь к организациям (основной предмет спора с традиционными левыми) возникает отчасти из махрового индивидуализма, отчасти из изучения уроков истории современных радикальных движений (где СССР выступает в роли “главного примера”) — но, что важно, и просто из-за широкого географического рассеяния. Контркультура 60-х бази­ровалась в университетских городках и в бедных рай­онах, которые в больших городах окружали универси­тетские кампусы. Протест 80-х тоже можно найти в этих местах (особенно в Анн-Арборе, Беркли, Юджи­не, Мэдисоне, Остине), но после отмены воинской повинности он не сконцентрирован только там — да и нигде. Даже если отбросить отвращение к организа­циям, маргиналы зачастую оказываются в таких ды­рах, где просто не с кем объединяться. Для них самих это, может быть, плохо, но для дела — хорошо: хуже всего их деятельность воспринимают пресыщенные космополиты. Известность, потерянную из-за спон­танности, неорганизованности местных протестов, можно скомпенсировать непосредственностью и от­носительной свободой от оппортунизма. Маргиналы слишком хорошо знакомы с историей предшествую­щих оппозиционных движений. “Провал” вроде Па­рижской Коммуны или испанской революции они предпочитают “удаче” вроде избрания Рузвельта или большевистского переворота.

Невидимость маргинален не обязательно означает бессилие. Плакатные кампании могут иметь эффект — независимо от того, снизойдут ли газеты до упомина­ния своих конкурентов. В ряде мест “плакатчики” произвели настоящий скандал. Так, в Шеридане, штат Вайоминг, Джерри Рейт так заклеил Мейн-стрит сво­ими маргинальными плакатами, что полиция устрои­ла специальную засаду возле ксероксной лавки, чтобы вычислить его и вынести предупреждение. Позже я был у него в гостях и повторил подвиг — за что Рейту достался визит от полиции и статья па первой стра­нице газеты, правда, без упоминания имени. Я к тому времени уже благополучно смылся и с удовольствием напечатал в той же газете письмо (разумеется, ано­нимное), где взял ответственность на себя и вдоволь посмеялся над полицией.

За время моего плакатного проекта “Последний Интернационал” (1977-1983) я развесил, должно быть, десятки тысяч афиш. В Джанкшн-Сити, штат Канзас, “мультинационалиста” Гаррета Майкла О'Хару поймали, когда тот заклеивал постерами ветровые стекла запаркованных автомобилей, и полиция устро­ила ему допрос по обвинению в “измене”, поскольку листовки были (или казались) “коммунистического толка”. Интернационал маргиналов вступил в бой по методу Международной Амнистии, завалив местную газету письмами в защиту анархии и против полиции (некоторые письма были напечатаны). Дело закрыли.

“Игра в Фолвела”, привлекшая внимание масс-медиа, началась, как маргинальная шутка. Бессчетные фэнзины опубликовали подробные инструкции, как тратить деньги Морального Большинства: звонить на их бесплатный номер и вешать трубку или, лучше то­го, регистрироваться как партнер по вере и получить бесплатную Фолвеловскую Библию. Потом Игру под­держали некоторые газеты для гомосексуалистов, и Джерри Фолвел направил свою гневную отповедь именно против них. Даже если бы они отказались от проекта, субподполье — над которым Фолвел возвыша­ется, не замечая его, как господа динозавры над пер­выми млекопитающими — продолжило бы Игру. Но Игра окончена: маргиналы выиграли. Моральное Большинство Фолвела теперь имеет телефон, не вне­сенный в телефонную книгу; получив больше миллио­на враждебных звонков и заплатив за каждый как ми­нимум доллар, оно даже сменило имя. В моей Фолвеловской Библии есть похожая история — исто­рия Давида и Голиафа.

Введенный мной ярлык “маргиналы” вызывает воп­рос, на который давно пора было ответить: кто, в кон­це концов, эти люди? Образ, связанный с термином “маргинал” — бродяга, люмпен-пролетарий, — для мно­гих из них адекватен, но с тех пор, как Маркс приду­мал эту уничижительную формулу, много воды утекло. Некоторые из самых молодых маргиналов — студенты или школьники, живущие дома с родителями, хотя кто-то и беспризорник. Экономическая элита — мел­кие независимые бизнесмены вроде Майкла Хоя, изда­теля “Лумпаникс”. Очень многие работают мелкими клерками, часто временно, то и дело меняя место ра­боты, чтобы получить достаточно свободного време­ни на жизнь — хотя бы и ценой хронической бедно­сти. Кто-то — бывший адвокат, ученый или риэлтер (как Эрнест Манн из “Маленького свободного изда­тельства”). Кое-кому удается выторговать себе пенсию по инвалидности. Все эти самые разные судьбы род­нит отвращение к пожизненной постоянной работе на любое начальство. Безработные магазинные во­ришки и бизнесмены-издатели объединены отвраще­нием — не обязательно к производительной деятель­ности как таковой — но, неизменно, к постоянной работе на полную ставку, которая не оставляет им вре­мени применять собственные способности и энергию.

Нарождающаяся, конечно, не популярность, но хо­тя бы заметность, бывает, вызывает упреки со сторо­ны фанатиков ксерокса, которые не доверяют печат­ному слову. Они боятся, что, фиксируя текст на физическом объекте, издание разделяет читателя и писателя, хотя оба, наоборот, хотели бы найти между собой общее. Даже если не верить, что в типографском издании содержание маргинальных текстов не­избежно фальсифицируется, освещение в прессе зача­стую его тривиализует. Пример — Слух-по-Звонку Зака Реплики. Зак с друзьями основал ежедневный теле­фонный аудиотаблоид, несущий абсурдные новости из альтернативной кэролловско-кафкианской вселен­ной, где существуют Якокка Хомейни, ресторан “Chez Guevarra” в Беркли, Трехсторонний фонд секулярного гуманизма, и много что еще. Газетные статьи (и да­же заметка в “Ю-Эс-Эй тудэй”) выхолостили всю серь­езность этого сатирического проекта и заменили ее на сусальные “человеческие” истории про Реплику — потому только, что у него парализованы конечности.

Джерри Рейт (1959-1984) — не вполне типичный маргинал, поскольку такового в природе нет, но в ка­ком-то смысле он — квинтэссенция маргинальной культуры. Рейт вырос на ферме в штате Коннектикут. В подростковом возрасте его положили в психбольницу, не знаю, за что, и он так никогда от этого до кон­ца не оправился. Почти сразу он стал анархистом в ду­хе Бакунина и Кропоткина и попал под арест во время антивоенного протеста в Сибруке, штат Нью-Гэмпшир.

Левое антивоенное движение конца 70-х не могло удовлетворить его страсть к свободе — и под влияни­ем популярных пересказов экономистов австрийской школы, Фридриха Хайека и Людвига фон Мизеса, ко­торые, казалось, рисовали самоуправляемую рыноч­ную систему социальной свободы. Рейт стал (рыноч­ным) либертарианцем. За многие годы изучения и восприятия других, авангардных, идей — дада, сюрре­ализма, ситуационизма — он так и не оборвал полно­стью нити, связывавшие его с либертарианством. В момент смерти он был, кстати, редактором газеты крошечной Либертарианской партии Вайоминга, хо­тя и объявил, что прекращает участие в ее деятельно­сти (в основном предвыборной).

Рейт уехал на Запад, чтобы учиться в университете (который так и не закончил), и последние шесть лет жизни провел в городе Шеридан, штат Вайоминг — второй по величине город в штате, но с населением в 18 тысяч человек, отнюдь не мегаполис. Рейт работал клерком в мотеле в ночную смену и видел не тот мир, что его соседи. Они его все равно любили — несмотря на идеи, которые на любой из стадий его быстрого ин­теллектуального роста были равно необычны. При­мерно в 1981 году он начал рассылать пробные пись­ма по почте и нашел братьев по духу. Его небольшая зарплата уходила на марки, книги, журнальные подпи­ски и копировальные услуги (ну, и, если честно, на водку и метедрин). В те годы он жил в клоповнике для амбулаторных пациентов ветеранского госпиталя, с которыми подружился (например, читал им вслух “Дон-Кихота”). Какое-то время он играл с единствен­ной, быстро распавшейся, шериданской рок-группой — но гораздо больше времени проводил с теми ле­выми и либертарианцами, кого можно было найти в городе. С одним из либертарианцев — с тем, кто позже под именем “Сун-цзы” участвовал в книге Рейта “Ней­тронная пушка”, — он начал осуществлять первый свой самостоятельный политический проект: Миссию Слова Правды.

Объединенные менкеновской ненавистью к дере­венским приличиям, они вдвоем написали серию ма­леньких памфлетов, в которых, приняв Библию абсо­лютно всерьез, доказали, что на вопросы вроде “Повелел ли Бог устроить Холокост” и “Стоял ли Са­тана за Американской революцией” надо отвечать “да”. Собственно текст писал Сун-цзы, сын проповед­ника, но Рейту, ответственному за переписку, при­шлось за все отвечать — как только правоверные нача­ли присылать жалобы. Кажется, они перестарались — по слухам, памфлет про Холокост перепечатала нео­нацистская группа где-то в Джорджии. Та, кто на это пожаловался — подросток-панк по имени Карли Соммерстейн, — в конце концов сама приняла участие в “Нейтронной пушке”, так что последними посмея­лись отнюдь не нацисты. Но суть в том, что с самого первого дня Джерри Рейт играл с огнем.

Скоро Рейт уже писал все и всем — плакаты, сотни писем, политические трактаты, беллетристику, прит­чи, темные тексты в духе Берроуза, рецензии на книги, даже стихи. Сначала письма, потом статьи и исто­рии шли в АРА, фэнзины, в те неортодоксальные, не боящиеся оскорблений дикие края анархистского и либертарианского движения, которым он отдал так много сил, включая их в общий антиавторитарный диалог. С удивительным успехом Рейт протаскивал свои идеи в местные ежедневные газеты, пользуясь их терпимостью к индивидуалисту-эксцентрику с Ди­кого Запада — которым он, разумеется, и был. Поли­ция, однако, оказалась не так восприимчива к его проекту по заклеиванию Мейн-стрит, а один раз его даже арестовали — за то, что он кидал снежки в мест­ный филиал закусочной “Дайри-Квин”. Агенты в штатском, следящие за организованным Либертарианской партией антиналоговым пикетом 15 апреля, вызывали в нем параноидальный страх — хотя и не та­кой силы, как когда он стал жаловаться, что началь­ник практикует на нем “масонские техники управле­ния мозгами”!

Психи — это увлечение на любителя, которое раз­деляют немногие; но если Рейт и другие маргиналы — в какой-то степени сумасшедшие, то в любом случае они не только сумасшедшие. Честность и быстро раз­вивающиеся литературные способности Рейта обес­печили ему центральное место в том трансконтинен­тальном почтовом салоне, где в начале 80-х собрались неприкаянные поэты, художники и радикалы квазиле­вого толка. Читая запоем все подряд, Рейт стал учите­лем: политиканам он впаривал Мисиму и Пинчона, правым либертарианцам — рабочие советы, широкой публике — неуважение к религии. Не все соединения оказались удачными — но бытовая мудрость выглядела настолько очевидно бредово, что Рейту приходилось собирать куски для головоломки отовсюду, из всех других мест. Вот к чему всё свелось. Как дело свобо­ды, важное (в любой из многих известных Рейту фор­мулировок) лишь для немногих, может победить, не будучи насаждаемым просвещенной элитой и тем са­мым обращая собственную победу в поражение?

В неопубликованном рассказе Рейта описана кур­совая работа по политологии — удачная социальная революция: не нарушая никаких прав собственности, экономику дара доводят до такой степени конкуренто­способности, что все 500 лидирующих компаний вме­сте с их союзником-государством просто оказываются скуплены. Истории Рейта из “Нейтронной пушки” ближе к действительности — в качестве катализатора для очистительного катаклизма в них выступают не­сколько удачно внедренных террористов и киллеров; но частное мнение Рейта было, что такого сорта уси­лия — например, бомбистов из канадского “Прямого действия” — контрпродуктивны. Что же оставалось?

Образование — как раз то, чем он занимался пос­ледние два-три года без какого-либо заметного возна­граждения. У его учеников — в отличие от студентов воображаемого курса по политологии — были свои проблемы, для них более важные, да и разбросаны они были по всей стране. Почти никого из своих бли­жайших друзей Рейт никогда не видел. Сама тщатель­ность, цепкая систематичность, с которой он подхо­дил к предполагаемым спасителям мира, вызывала отчаяние. Рейт достаточно обоснованно предполо­жил, что если бы в мире существовала реальная стра­тегия социальных перемен, он бы о ней услышал хо­тя бы мельком. В позднем тексте “О невозможности дочитаться до анархии” рассказывается, как раньше его радовал почтовый ящик, переполненный анархиз­мом, и как теперь ящик этот вызывает тоску и скуку. Для такого человека, как Рейт, подобная статья была равносильна предсмертной записке — хотя оставлен­ная им предсмертная записка оказалась более емкой. Возросшие возможности восприятия мира никак не добавляли Рейту возможности его изменить.

Неудачная любовная связь усилила депрессию. Пуб­ликация “Нейтронной пушки” без конца задержива­лась из-за финансовых и нефинансовых проблем изда­теля — книга вышла только через год после смерти Рейта. Наконец, почта, которая, как пуповина, связы­вала его с внешним миром, сработала как инструмент разрушения. Одно из адресованных ему писем было “по ошибке” доставлено в местный полицейский уча­сток, там его передали в ФБР, которое допросило соседей Рейта. Очевидно, обыденного использования та­ких слов, как “анархизм”, оказалось достаточно, что­бы потревожить правительственных агентов Пояса Прерий. Рейт позвонил в ФБР — там отказались вер­нуть письмо и сказали, что “мы все про тебя знаем”. Это была чушь собачья, и Рейт в последних письмах сам так и говорил, но это оказалось последней каплей. В оставленной записке было написано: “Я должен или выкарабкаться, или умереть”. На практике он умер — застрелился. По рассказам, он подсчитал все “за” и “против” жизни и смерти и, обнаружив полное равен­ство, бросил монетку.

Самоубийство молодых людей, потерявших контакт с миром, превратилось в штамп — от мифического Вертера Гёте до не намного более реалистичного Сида Вишеса (кроме того, самоубийство является причиной все большего количества смертей юных американцев.) Рейт типичен для маргиналов не тем, как он кончил (среди маргиналов я знаю всего лишь еще один случай самоубийства), но широтой и силой своих увлечений. Тексты его, хоть и местами тенденциозны, в лучших образцах своих четкие и энергичные, без единого лиш­него слова. Он видел вселенную как нечто по сути не­упорядоченное и описывал ее, используя виньетки противоборствующих стилей. Юмор, которым прони­зано большинство маргинальных текстов, в его случае скорее колкий, чем радостный. При этом далеко не все тексты Рейта — депрессивные или доктринерские. Описывая темы, далекие от ключевых вопросов о сво­боде и о правде, он мог расслабиться и вдруг стать со­вершенно очаровательным.

Хороший пример этого — книжная рецензия? ин­струкция по применению? под названием “Кихот: что с ним делать”, напечатанная в антологии Джона Беннета “Хороший день, чтобы сдохнуть”. Но для книги “Нейтронная пушка” — наполовину написанной им са­мим, наполовину его друзьями по переписке — Рейт сознательно отобрал те рассказы, в которых полити­ческие вопросы выражались открыто. Он пытался свести счеты с модернизмом, либерализмом, религи­ей, обществом потребления, марксизмом и т.д. — по­тому что все это загораживало ему дорогу к тому, че­го он хотел от жизни. Может быть, он надеялся, что его книга станет “Хижиной дяди Тома” 80-х? В конце концов, все остальные средства он уже испробовал.

Джек Сандерс сказал, что хотя не бывает неопуб­ликованных великих книг, многие великие книги ос­таются ненаписанными. Возможно, Рейт был автором некоторых таких книг. Книга, которую он все же ус­пел собрать, — это набор тревожащих знаков и обеща­ние большего. Как антология она может служить вве­дением в американскую самиздатскую культуру. В ней видно недовольство — более глубокое, чем в ориенти­рованных на конкретные вопросы 60-х, под мостом больше воды. Но насколько оно способно на дейст­вие? Вот вопрос, на котором споткнулся Джерри Рейт.

Боб Блэк