«Моё сердце бьётся слева»: Либертарианство и социальная справедливость

Согласно устоявшемуся мнению, либертарианство является исключительно правой, а то и ультраправой политической философией. Очевидная проблема такого отожествления состоит в отсутствии общепринятых критериев классификации на левых и правых. Самые разные политические движения, как в стенах академии, так и в пабликах для дошколят, могут использовать для определения правости приверженность традиционным ценностям, симпатии естественной иерархии или поддержку рыночной экономики. Говоря о правом либертарианстве, обыкновенно имеют в виду именно последнее понимание политически правого — как всестороннюю поддержку свободного рынка и частной собственности.

Однако нередко также можно наткнуться и на т.н. «левое либертарианство». Но основная проблема данной концепции состоит в том, что чаще всего малопонятно, что именно имеется в виду под подобной терминологией. Интуитивные ассоциации политизированных обывателей либертарианства исключительно с крайне правым краем спектра тоже не сильно помогают ситуации. В итоге большинство людей, даже номинально знакомых с либертарианской теорией, в принципе не воспринимают словосочетание «левое либертарианство» иначе, кроме как оксюморон.

Чтобы избавиться от незнания по данному вопросу, необходимо прояснить все возможные прочтения левого либертарианства и разграничить те случаи, когда этот термин используется без реального референта, а когда за ним стоит реальная политическая концепция. К сожалению, единого понимания левого либертарианства не выработали даже те, кто непосредственно используют этот термин как самоназвание. Потому начать следует с того, как не надо понимать левое либертарианство.

Самым некорректным, но и маловстречаемым словоупотреблением левого либертарианства является отнесение к этой концепции т.н. прогрессивного либертарианства. Речь идёт о либертарианцах, которые поддерживают условные «прогрессивные» ценности, вроде феминизма, антирасизма, прав ЛГБТ+ и иных форм социального эгалитаризма и культурного либерализма. Соответственно, правым либертарианством при таком словоупотреблении можно счесть либертарианство консервативное.

Разделение левых и правых по линии культурных предпочтений, как отмечалось, используется достаточно часто. Но конкретно в случае с либертарианством такая классификация просто нецелесообразна. Когда говорят об отсутствии у либертарианства собственной культурной повестки, то имеют в виду буквально отсутствие у него собственной культурной повести. То есть либертарианец остаётся просто либертарианцем, независимо от своих культурных предпочтений. Дополнительная артикуляция его персональных вкусов не играет никакой роли для уточнения его политической ориентации.

Последовательный либертарианец будет убеждённым сторонником легалайза всего и вся: от абортов и секс-бизнеса до однополых браков и психоактивных веществ. Это напрямую вытекает из базовой либертарианской аксиомы — принципа самопринадлежности. Если консервативный либертарианец уточняет свои культурные предпочтения, чтобы подчеркнуть свои политические антипатии к такой «прогрессивной повестке», то он просто непоследователен в своих взглядах.

Куда чаще, но не менее некорректно «левое либертарианство» используется как синоним либертарного социализма. В этом же смысле левыми либертарианцами себя называли, например, Ноам Хомский и Мюррей Букчин. Последний даже настаивал на том, что именно правые либертарианцы необоснованно экспроприировали самоназвание либертарных социалистов и более корректно было бы называть первых пропертарианцами [1].

1) Пропертарианство — термин без негативных коннотаций. В качестве самоназвания он использовался либертарианцами задолго до предложения Букчина отказаться в пользу него от идеи правого либертарианства.

В словах Букчина есть доля правды, но в целом они базируются не незнании им истории происхождения термина «либертарианство» в его правом смысле. Точно так же на незнании происхождения слова «либертарианство» в левом смысле покоятся ошибочные отожествления левого либертарианства и либертарного социализма. Так что стоит немного погрузиться в этимологию

Путаница между либертарным и либертарианским движением устойчиво существует именно в английском языке, где оба обозначаются как «libertarian». Английская речь просто не распознает разницы между двумя, очевидно, разными по смыслу прилагательными. Русский язык улавливает эту разницу куда лучше, хотя и, надо признать, по чистой случайности — из-за отсутствия согласованности между разными адаптациями англоязычного термина «libertarian». То, что «либертаризм» прижился в связи с социализмом, а «либертарианство» — свободным рынком, остаётся чистой случайностью, которая, однако, пошла русскоязычным классификаторам на пользу.

Суть же разделения либертаризма и либертарианства кроется в том, что оба движения исторически никак не взаимосвязаны и концептуально во многом противоположны. Либертаризм возник в XIX веке. Автором термина является французский анархо-коммунист Жозеф Дежак, который с самого начала противопоставлял эгалитарный либертаризм умеренно-прогосударственному и радикально-прорыночному либерализму.

Впоследствии термин использовался во Франции как синоним левого анархизма в условиях государственного преследования самих анархистов. Французские анархо-социалисты использовали слово «либертарий» (фр. le libertaire), введённое Дежаком, как самоназвание и эвфемизм. Именно в связи с этим и возник термин «либертарный социализм».

Термин «либертарианство» возник лишь в сороковые года XX века в Америке. Его автором является американский экономист Леонард Рид, и им он тоже был использован как синоним для движения уже существующего — классического либерализма. По задумке Рида либертарианство — это ребрендинг классического либерализма в условиях, когда слово «либерализм» стало ассоциироваться с левой экономической политикой.

Сам термин «либертарианство», очевидно, был образован Ридом без обращения к французскому эвфемизму. «Libertarian» образован от «liberty» (англ. «свобода») по тем же правилам, как и «utilitarian» от «utility» (англ. «полезность»). Однако «libertarian socialism», служащий калькой с французского, оказался достаточно близок к предложенному Ридом термину, что внесло определённую путаницу.

В русском языке корректнее разграничивать «либертарианство» и «либертаризм», хотя в некоторых старых переводных источниках по либертарианству этого разграничения и нет. Тогда ещё просто не сформировалась устойчивая традиция употребления терминов «либертарианство» и «либертарный социализм». Но целесообразнее будет использовать разную терминологию для разных концепций: либертаризм — это социалистически-ориентированный антиэтатизм, тогда как либертарианство — это рыночно/капиталистически-ориентированный антиэтатизм.

В то же время стоит отметить, что либертаризм, в отличие от либертарианства, не является самостоятельной политической философией — это скорее термин для общей антиэтатистской направленности. Отождествлять его с анархизмом будет неверно, так как даже сами либертарные социалисты отнюдь не всегда симпатизируют анархическим идеям — те же либертарные марксисты не считают необходимым устранение государства как такового.

С этой оптики либертаризм (или, возможно, либертарность) можно понимать в целом как ориентацию на уменьшение государственного влияния на жизнь общества, независимо от конкретных экономических воззрений. Именно в этом смысле слово «libertarian» используется в богомерзких политических координатах. И по этой причине использовать слово «либертарный» по отношению к правым либертарианцам с некоторой натяжкой всё же можно, но «либертарианский социализм» — это уже нелепица. Если, конечно, вы таким образом не иронизируете, или не отсылаете на какие-нибудь достаточно узкие и немейнстримные трактовки слова «социализм» (см. ниже «хайекианский социализм» или «либеральный социализм» по Оппенгеймеру).

Конечно, на подобные измышления можно возразить, что «left libertarian» Ноама Хомского и Мюррея Букчина — это левый либертаризм, а не левое либертарианство. С этой точки зрения никакой некорректности нет. Однако есть и ещё одно основание, по которому смешивать «left libertarian» и «libertarian socialism» будет излишним. Дело в том, что и внутри рыночно-ориентированного либертарианства есть своё специфическое левое крыло, которое нельзя обозначить просто как «прогрессивное либертарианство», и уж тем более его нельзя назвать составной частью либертарного социализма.

И именно в этом последнем смысле мы можем корректно говорить о существовании левого либертарианства. Но и здесь стоит сделать оговорку, что с точки зрения мейнстримной (экономической) классификации левое либертарианство — правое. Возможно, его представители действительно левее большинства либертарианцев, но в самой своей сути их экономические предпочтения сохраняют ориентацию на нерегулируемый свободный рынок и идеалы частной собственности.

Краткий очерк левому либертарианству дали специалисты по истории либертарианских идей Эрик Мак и Джеральд Гаус в своей совместной работе «Классический либерализм и либертарианство». Эта работа желательна к ознакомлению всеми сторонниками либертарианства, так и просто интересующими политической философии. Помимо прочего, в ней Мак и Гаус опровергают два очень популярных в народе заблуждения касательно либертарианства, коими мы обязаны одному очень известному русскому ютуберу с репутацией эфебофила.

Во-первых, Мак и Гаус дают краткий очерк всей либертарианской традиции, которая рассматривается ими как прямое продолжение классического либерализма. Более того, Мак и Гаус считают праволиберальную и либертарианскую традиции как тождественные друг другу. При этом сам Эрик Мак, например, является радикальным анархо-капиталистом, так что подобные отожествления вовсе не выглядят как попытки классических либералов примазаться к чужому движению.

Во-вторых, Мак и Гаус предлагает альтернативное деление либертарианства на внутренние кружки. Тогда как в русскоязычной среде практически доминирует деление всего либертарианства исключительно на умеренный минархизм и радикальный анархо-капитализм, Мак и Гаус предлагают добавить к ним ещё два: ультраминархизм и малый этатизм (пугаться слова «этатизм» здесь не стоит, ведь и минархизм зовётся ими не иначе, как «минимальный этатизм»). О нюансах этой классификации будет чуть ниже, но пока сосредоточимся на идее левого либертарианства.

В целом, Гаусу и Маку ближе иная форма классификации левых и правых. В соответствии с ней они считают наиболее левой формой либертарианства рыночный анархизм, тогда как самой правой — самый умеренный малый этатизм. При этом негативных коннотаций таким обвинениям в левизне они не придают — напомню, Мак и сам анкап.

Но о левом либертарианстве они говорят уже не с этой позиции, а с более мейнстримной. Левые либертарианцы, как отмечают Мак и Гаус, представляют собой прослойку рыночных либертариев, которые придерживаются более эгалитарных взглядов на перераспределение доходов. К ним авторы работы относят таких либертарианских теоретиков, как Гиллель Штайнер, Филипп Ван Парийс и Томас Погге. Общим моментом для них является их принадлежность к так называемой школе Штайнера—Валлентайна. Помимо трёх указанных Маком и Гаусом философов в числе сторонников данной школы можно привести Питера Валлентайна, Майкла Оцуку и, возможно, Фреда Фолдвари.

Левые либертарианцы школы Штайнера—Валлентайна сочетают общую для всех либертарианцев поддержку абсолютного принципа самопринадлежности с верой в равные права собственности на необработанные природные ресурсы. Они считают, что в естественном состоянии все люди имеют равные права на равные доли в общем объёме природных ресурсов. Потому всякое частное присвоение любого объёма природных ресурсов (например, земли или полезных ископаемых) допустимо лишь при условии компенсации полной стоимости необработанных ресурсов в пользу всего общества посредством перераспределительного налогообложения.

В то же время сведение всех возможных значений термина «левое либертарианство» исключительно к школе Штайнера—Валлентайна является несколько поспешным. Правильным решением будет определить левое либертарианство как несколько более широкий набор позиций, которые отличает (1) свойственное всем либертарианцам признание принципа самопринадлежности и выводимых из него ограничений на легитимные полномочия государства и (2) свойственная всем левым забота об интересах и нуждах наиболее уязвимых слоёв общества.

С этой точки зрения, школа Штайнера—Валлентайна окажется даже не самым мейнстримным направлением леволибертарианской мысли. Куда большее внимание привлечёт к себе т.н. «либертарианство кровоточащего сердца». Один из представителей этой парадигмы, профессор философии Госудаственного Университета Джорджии Эндрю Коэн, разделяет правое, левое и «кровоточащее» либертарианство как три самостоятельных ветви классической либеральной теории. Тем не менее реальные отличия между теоретическими предпосылками и практическими выводами левых и «кровоточащих» либертарианцев не столь существенны, чтобы отделять второе от первого.

Кроме того, школа Штайнера—Валлентайна не является единственной школой современного левого либертарианства. Альтернативу ей составляет школа Карсона—Лонга, некоторые из представителей которой очень тесно связаны с «либертарианством кровоточащего сердца». Сам термин был предложен в 1996 году Родериком Лонгом — ведущим представителем данного леволибертарианского направления. Наконец, немаловажным является и то обстоятельство, что школа Штайнера—Валлентайна на сегодняшний день во многом воспринимается как составная часть либертарианства кровоточащего сердца, понятого в широком смысле (то есть не просто как авторы блога Bleeding Heart Libertarians).

Термин «либертарианство кровоточащего сердца» стал полноценно использоваться некоторой группой либертарианских мыслителей для обозначения ими своей общей позиции в 2011 году. Главным доктринальным сходством либертарианцев кровоточащего сердца является идея о том, что свободный рынок и социальная справедливость не являются взаимоисключающими ценностями [2]. С этой точки зрения, либертарианцы кровоточащего сердца выступают за синтез социального государства (или иных форм перераспределения благ) с нерегулируемой рыночной экономикой. Конкретные рецепты по реализации этой программы каждый отдельный философ предлагает разные, и к их разнообразию мы ещё вернёмся. Но прежде стоит дать ещё одну историческую справку.

2) Не все либертарианцы кровоточащего сердца одинаково относятся к концепту социальной справедливости. Например, Джейкоб Т. Леви сохраняет присущий мейнстримным либертарианцам скепсис по отношению к социальной справедливости, но остаётся либертарианцем кровоточащего сердца. В своих более универсалистских формулировках интеллектуальный лидер левого либертарианства Мэтт Зволински подмечает, что они выступают необязательно за социальную справедливость, но за интересы малоимущих в условиях реализации либертарианской политики.

Ещё до возникновения либертарианства кровоточащего сердца высказывались мнения, что либертарианцам следует примирить свою ориентацию на свободный рынок с идеями социальной справедливости. Одним из первых таких примирителей был Джеймс П. Стерба — доктор философии Университета Нотр-Дама. В восьмидесятых годах XX века Стерба предложил термин «неолибертарианство» для своей концепции. В отличие от классических либертарианских воззрений, неолибертарианство предполагает большие симпатии социальной поддержки малоимущих.

Стерба считает, что идеал минимального государства нереализуем на практике, так как ведёт к социальной напряжённости. Гарантия широких индивидуальных свобод, которые бесспорно симпатичны всем либертарианцам, требует от государства несколько более широкого интервенционизма, как в механизм перераспределения доходов.

Сегодня Стерба живее всех живых и продолжает настаивать на том, что либертарианцам необходимо поддержать умеренную форму перераспределительной политики. Однако термин «неолибертарианство» сегодня уже почти не ассоциируется с предложенной Стербой концепцией. Сегодня неолибертарианцами называют людей, которые сочетают либертарианский взгляд на внутреннюю политику (дерегуляция, невмешательство) с неоконсервативным взглядом на внешнюю политику (интервенционизм). То есть сегодняшнее «неолибертарианство» — это ещё одна форма либертарно-консервативного фузионизма.

Другим предвосхитителем современного левого либертарианства является Бринк Линдси — доктор права Гарвардской школы права. Линдси далеко не последнее лицо в интеллектуальной тусовке либертарианцев. Сегодня Бринк — вице-президент Проекта Открытого Общества Центра Нисканена, а в 2006 году он занимал пост вице-президента Института Катона — одного из ведущих исследовательских центров по либертарианству, наряду с Институтом Мизеса и Фондом экономических исследований. Стоит, однако, отметить, что со слов самого Линдси его взгляды на левое либертарианство никогда не были особо популярны в самом Институте Катона — даже на посту вице-президента он был аутсайдером.

Бринк Линдси предложил сложный термин «либералтарианство», предлагая создать альянс либертарианцев и либералов (в современном американском значении — то есть левых). Необходимость такого союза Линдси обосновывает неудачей союза либертарианцев с консерваторами, инициированный Лью Рокуэллом и Мюрреем Ротбардом. Как считает Линдси, если во времени Рокуэлла и Ротбарда этот союз имел смысл потому, что консерваторы защищали традиционные ценности от большого правительства, то теперь консерваторы защищают традиционные ценностью с помощью правительства, приводя в пример администрацию президента Буша.

В нынешних реалиях, доказывает Линдси, необходимо объединяться с левой половиной спектра. Во-первых, потому что либертарианцы уже ближе к леволибералам по вопросам гражданских прав: выступают против дискриминации, за право на аборт, за права ЛГБТ+, за декриминализацию проституции и наркотиков и т.д. Консерваторы при этом продолжают выступать за государственные ограничения каждой из этих сфер, даже сохраняя близость либертарианцам по экономическим воззрениям.

Но и в области экономических воззрений Линдси предлагает солидаризироваться с умеренными левыми. Подобно либертарианцам кровоточащего сердца Линдси доказывает, что аппарат социального государства можно привести в соответствие с принципами свободного рынка. При этом предлагаемые им средства в целом более интервенционистские, чем те, что предлагает большинство либертарианцев кровоточащего сердца. Надо полагать, именно по этой причине Линдси так и не влился в движение последних, хотя и поддерживает с ними умеренные контакты.

Линдси имеет своих последователей среди современных либертарианцев, хотя и не очень многочисленных. Предложенный им термин «либералтарианство» так и не прижился, однако он продолжает продвигать идеи альянса левых и либертарианцев. Новым толчком к таким призывам стало избрание Дональда Трампа, которого Линдси считает этатистом и экстремистом. Отчасти именно в качестве реакции на Линдси и близких ему лево/прогрессивно-ориентированных либертарианцев президент Института Мизеса Джефф Дейст призвал к противоположному — ещё большей консолидации либертарианского и правоконсервативного движений.

Однако ни Стерба с неолибертарианством, ни Линдси с либералтарианством не смогли создать некую общую повестку, с которой лево-ориентированные либертарианцы смогли бы себя ассоциировать. Это сделал Мэтт Зволински — профессор философии Университета Сан-Диего. Именно по инициативе Зволински разрозненные либертарианские теоретики, отстаивающие объединение идеалов свободного рынка и социальной справедливости, объединились вместе под эгидой того самого либертарианства кровоточащего сердца.

Для этого движения используются и другие термины. Например, неоклассический либерализм, предложенный Джейсоном Бреннаном. Он называет неоклассический либерализм альтернативой как классическому (правому), так и социальному (левому) либерализму. Первый отличается своей абсолютизацией свободного рынка и частной собственности. Второй, хоть в целом и симпатизирует рыночной экономике и правам собственности (чем и отличается от социал-демократии), считает правомерным их ограничение, если того требует социальная справедливость.

Неоклассический либерализм сохраняет более сильную защиту прав собственности и свободного рынка, как это делает классический либерализм/либертарианство, но при этом также опирается на тенденцию к защите социальной справедливости. Для классического либерализма сама по себе социальная справедливость ничего не стоит. Но тут, возможно, стоит прояснить, что такое именно «социальная справедливость», потому как слишком много ненужных коннотаций придали этим словам левые

Социальная справедливость — это справедливость общественных институтов. Когда некто ворует у вас деньги, то это индивидуальная несправедливость — проблема не в самой социальной системе, а в действиях конкретного вора. Но есть случаи, считают сторонники социальной справедливости, когда несправедливость бывает связана не с индивидуальными поступками людей, а с общественной организацией. Иллюстрацию для объяснения этого тезиса предоставил Кевин Валлье — профессор философии Государственного университета Боулинг-Грин.

Валлье предлагает мысленный эксперимент: представим себе идеальное либертарианское общество. В нём отсутствуют методы перераспределения доходов, но до определённой поры они и не нужны — свободный рынок способствует росту всеобщего богатства. Однако, предположим, происходит некоторый катаклизм, который сказывается на благосостоянии большого числа людей. Те, кто не пострадали от бедствия, отказываются делиться своими ресурсами для спасения жизней обездоленных — они не являются виновниками катаклизма, а потому не обязаны компенсировать убытки пострадавшим. Индивидуальной несправедливости в их отказе нет — он вполне законен. Но, считает Валлье, здесь есть социальная несправдливость — система, непозволяющая умирающим в нищете получить вынужденную помощь, несправедлива безотносительно действий членов этого общества.

Конечно, не стоит ограничивать понимание социальной справедливости этим примером. И среди единомышленников Валлье некоторые подвергли критике представленные им доводы. Однако смысл в общей идее: социальная справедливость — это соответствие базовым принципам справедливости социальной структуры, безотносительно индивидуальных действий членов этого общества. О том, что базовые принципы справедливости требуют широких индивидуальных свобод в сочетании с механизмами перераспределения доходов, писал ведущий теоретик леволиберализма Джон Роулз в своём фундаментальном трактате «Теория справедливости».

В целом, эти доводы остаются общими для большинства либертарианцев кровоточащего сердца. Однако само по себе либертарианство кровоточащего сердца вовсе не является монолитным движением, в котором нет внутренних конфликтов. Мэтт Зволински попытался дать классификацию внутренним направлениям движения, хотя и отметил их приблизительную условность. Всего он выделил три группы внутри либертарианства кровоточащего сердца.

Первое — условное (слабое) либертарианство кровоточащего сердца. Его представители, в сущности, являются обыкновенными либертарианцами, которые всего лишь делают дополнительный акцент на том, что рыночная экономика выгодна для бедных. Мейнстримное либертарианство, как правило, не делает дополнительных акцентов на тех выгодах, которые дерегуляция рынков несёт низшему классу. Слабые левые либертарианцы всего лишь используют апелляцию к интересам малоимущих как дополнительное риторическое преимущество в продвижении своих идей.

При этом Зволински отмечает, что ведущие теоретики либертарианства были достаточно близки к условному левому либертарианству. Фридрих Хайек и Милтон Фридман, поддерживающие безусловный основной доход и школьные ваучеры, достаточно очевидно перекликаются с идеями либертарианцев кровоточащего сердца о том, что формы альтернативного соцобеспечения являются более предпочтительной политикой, чем тотальная отмена вэлфера. Но и куда более радикальные Мюррей Ротбард, Айн Рэнд и Людвиг Мизес, считает Зволински, были близки либертарианству кровоточащего сердца в его слабой форме.

Людвиг Мизес был моральным утилитаристом. А утилитаризм, предполагающий стремление к наибольшему счастью наибольшего числа людей, очевидно предполагает, что в своей ориентации на рыночный капитализм Мизес отстаивал интересы в том числе и малоимущих.

Ротбард перекликается с левым либертарианством в своём скепсисе относительно того, что подлинно реализованный свободный рынок будет сопровождаться ростом влияния крупных корпораций и уменьшением влияния профсоюзного движения. На этом скепсисе построен левый рыночный анархизм (о нём ниже), хотя Ротбард был куда осторожнее в своих высказываниях.

Рэнд же, как отмечает Зволински, даже несмотря на свои однозначные симпатии крупному бизнесу в ущерб рабочему классу, фактически продемонстрировала в «Атлант расправил плечи», что социализм куда опаснее для малоимущих. Богатые и одарённые, вроде Джона Голта, не сильно страдают от интервенционизма, уйдя в своё ущелье. Ну а государство может сбросить свои издержки на плечи всех остальных: бедных и недостаточно талантливых. Поэтому главные выгодополучатели капитализма — это всё же беднота.

Второе — левоанархическое либертарианство кровоточащего сердца. Его также можно обозначить как левый рыночный анархизм, либо левое либертарианство школы Карсона—Лонга (как оно упоминалось ранее). Строго говоря, первыми леворыночными анархистами были, собственно, первые рыночные анархисты, вроде Пьера-Жозефа Прудона, Джона Генри Маккея, Джосайи Уоррена, Лисандра Спунера или Бенджамина Такера. Влияние последних трёх на своё мировоззрение отмечал и сам Ротбард. Ранние рыночные анархисты в целом симпатизировали рыночной экономике, построенной на частной собственности (у Прудона ограниченной политикой узуфрукта [3]), но при этом отстаивали интересы рабочего класса в противовес крупным капиталистам. Такер так и вовсе называл себя социалистом, хотя к современному значению этого слова его концепция не имеет практически никакого отношения.

3) Узуфрукт — система, при которой права собственности ограничены постоянным пользованием конкретной вещью. При такой системе хозяйствующие субъекты сохраняют право владения той или иной вещью, но не могут распоряжаться их судьбой. «Устраните собственность, оставьте владение» — так выразил этот принцип сам Прудон.

В своей современной форме левый рыночный анархизм восходит ко временам протестов против Войны во Вьетнаме. Выходец из среды старых правых и ведущий на тот момент либертарианский теоретик Мюррей Ротбард пошёл на союз с новыми левыми, которые придерживались схожих с либертарианцами взглядов на гражданские права и, собственно, военный конфликт во Вьетнаме. Своих целей союз анархо-капиталистов и новых левых не достиг, Ротбард отказался от любых контактов с левым движением, а затем и вовсе спелся с Лью Рокуэллом и стал продвигать стратегию консервативного палеолибертарианства.

Но не все последователи Ротбарда приняли обратный разворот своего интеллектуального ментора к правому краю политического спектра. Один из наиболее ярых ротбардианцев Сэмюэль Эдвард Конкин III инициировал создание т.н. Альянса либертарных левых, объединяющего под своим флагом как левых рыночных анархистов, так и либертарных социалистов. Сам Конкин также стал основоположником нового течения внутри рыночного анархизма, которое сам Сэмюэль всегда считал леворадикальным — агоризма.

В Интернете повсеместно распространено ошибочное мнение, будто агоризм — это всего лишь наиболее радикальная ветвь анкапа, которая отказывается от традиционных методов политической борьбы в пользу контрэкономической стратегии. На самом деле, хотя Конкин действительно базировался на анархо-капиталистической теории Ротбарда и австрийской экономической школе, агоризм отличается от классического ротбардианства не только стратегической частью.

Классические агористы, помимо прочего, являются противниками наёмного труда, разделяют левую классовую теорию, рассматривают своё движение как социально-революционное, в целом больше внимания уделяют вопросам рабочей солидарности и борьбы с дискриминацией. Иными словами, агористы, как и иные левые рыночные анархисты, в предпосылках своих теорий в целом ближе именно к социалистам, однако в выводах — к правым либертарианцам.

Профессор права и деловой этики, а также доктор философии в Университете Ла-Сьерра — Гэри Шартье, являющийся одним из ведущих теоретиков леворыночного анархизма на сегодня, обозначил общие для левых анархистов свободного рынка постулаты. Это как традиционные для большинства либертарианцев антигосударственная ориентация, поддержка сильных прав собственности и неконтролируемого свободного рынка, так и некоторые элементы левой теории. К последним он относит: традиционный классовый анализ, оппозицию крупным корпорациям, поддержку перераспределения богатства, гуманизацию трудовой жизни рабочих, антиимпериализм, толерантность ко всякого рода меньшинствам, зелёную повестку и симпатии профсоюзному движению и низовой самоорганизации.

Для наиболее радикальных либертарианцев этого списка вполне достаточно, чтобы, окрестив леворыночных анархистов леваками и этатистами, отказаться от любых союзов с ними. Но стоит понимать, что в целом разница между левыми и правыми анархистами свободного рынка не принципиальная, а прогностическая. Несмотря на симпатии ко многим левым идеям, леволибертарные рыночники в целом исходят из базовых для всех либертарианцев принципов самопринадлежности и неагрессии.

Действительная же разница касается их прогнозов относительно того, какой будет фактическая реализация принципов свободного рынка. Правые анархо-капиталисты в целом не делают сколько-либо серьёзных разграничений между существующей корпоративной системой и свободным рынком, с той поправкой что первая искажена некоторыми (весьма значительными) вмешательствами государства. Левые же рыночные анархисты считают, что последовательное воплощение идеалов свободного рынка приведёт к обществу в большей степени неиерархичному и основанному на низовой кооперации. Иными словами, свободный рынок, избавленный полностью от вмешательств государства, для левых рыночников больше похож на анархический синдикализм, чем на гиперкапитализм.

Именно это расхождение в прогнозах касательно результатов свободно-рыночной либертарианской программы и является основной разницей между классическим правым анархо-капитализмом и его левым аналогом. Именно таких взглядов придерживаются основные теоретики современного левоанархического либертарианства кровоточащего сердца: Гэри Шартье, Родерик Лонг, Чарльз Джонсон, Кевин Карсон, Мэттью Скьябарра. Причём если первые трое ограничиваются просто леволибертарной интерпретацией австрийской школы, естественных прав и прочих чисто либертарианских концептов, то Карсон и Скьябарра пришли к либертарианству напрямую от социализма.

Кевин Карсон — анархо-синдикалист, основоположник неомютюэлизма — современной попытки возродить взгляды Пьера-Жозефа Прудона и примирить их с теорией Ротбарда. Карсон очень популярен среди антилибертариански настроенных левых, хотя сам он довольно сочувственно относится к большинству радикальных либертарианцев, таких как Сэмюэль Конкин III, Родерик Лонг, Мюррей Ротбард, Бенджамин Такер и Лисандр Спунер. Основная идея Карсона состоит в том, чтобы примирить между собой непримиримое — австрийскую экономическую школу и трудовую теорию стоимости.

Австрийская школа, как известно, на заре своего существования была порождением маржиналистской революции, которая знаменовала в том числе переход от трудовой теории стоимости к теории предельной полезности. Ведущие ранние австрийские экономисты, вроде Карла Менгера, Фридриха Визера или Ойгена Бём-Баверка, критиковали социалистические теории за их антинаучность именно за оперирование ими ТТС (хотя это, в сущности, лишь одна из множества претензий). А с приходом в австрийскую школу Мизеса последняя и вовсе стала главным идеологическим плацдармом либертарианских идей.

Однако Карсона такое непринятие не только австрийской школой, но и всей экономической наукой трудовой теории не останавливает. Карсон стремится интегрировать маржиналистскую критику в саму трудовую теорию, а также противопоставляет умеренных австролибертарианцев, вроде Мизеса и Хайека, более радикальным апологетам свободного рынка, вроде Ротбарда.

Загвоздка в том, что умеренные либертарианцы, как считает Карсон, отстаивают не свободный рынок, а капитализм. И в отличие от Ротбарда, Карсон не считает эти термины синонимами. Капитализм — это не нерегулируемый рынок, а власть крупного капитала. Фридман, Хайек, Мизес и другие классические либералы выступают за первый, тогда как Ротбард, даже будучи интеллектуальным наследником Мизеса, выступает всё же за свободный рынок.

Подобное убеждение о нетождественности подлинной рыночной экономики и современной корпоратократии Карсон называет «антикапитализм свободного рынка». Другие леволибертарные рыночные анархисты не всегда разделяют такую терминологию, хотя в целом для всего их кружка свойственно разделение капитализма как статуса-кво и свободного рынка как предпочитаемого ими идеала.

Впрочем, даже те либертарианцы, что разделяют свободный рынок и капитализм, необязательно остаются антикапиталистами — например, сотрудница Института Мизеса Вэнди Макэлрой не считает эти термины синонимами, относя свободный рынок к более общей характеристике социально-экономической системы, основанной на добровольных отношениях. Свободный рынок, считает Макэлрой, необязательно порождает капитализм, хотя сама Вэнди и считает именно капитализм лучшей из альтернатив, что может предложить свободный рынок.

Впрочем, если синтезирующий трудовую теорию стоимости и австрийскую школу, а также взгляды Прудона и Ротбарда Карсон выглядит слегка странновато на фоне своих умеренных коллег по леворыночному анархизму, то Мэттью Скьябарра и вовсе похож на безумца. Мэттью Скьябарра известен как автор концепции диалектического либертарианства, которое стремится обосновать либертарианскую политическую программу с помощью диалектического материализма — того самого, существованием которого мы обязаны Карлу Марксу. Скьябарра написал трилогию «Диалектика и Свобода», состоящую из книг «Маркс, Хайек и Утопия», «Айн Рэнд: Русский радикал» и «Тотальная Свобода: К диалектическому либертарианству».

В первой книге он сопоставляет взгляды своих главных интеллектуальных кумиров: Фридриха Хайека и Карла Маркса. Во второй доказывает, что глубоко уважаемая им Айн Рэнд в действительности испытала большое влияние на её взгляды русской религиозной философии начала XX века. Наконец, в третьей он доказывает возможность прихода к рыночному анархизму методами диалектического материализма.

Истоки такого странного синтеза проследить несложно: в разные периоды своего интеллектуального становления Скьябарра был протеже как Мюррея Ротбарда, так и не менее известного американского неомарксиста Бертела Оллмана. Идея единства и борьбы противоположностей нашла идеальное отражение в работах Скьябарры, который видит в анархическом капитализме по рецепту Ротбарда более последовательную реализацию диктатуры пролетариата, чем тот неудачный аналог, строительство которого в Советской России стоило десяток другой миллионов загубленных жизней.

И важно заметить, что Скьябарра не самый большой аутсайдер. По его концепции диалектического либертарианства относительно недавно даже выпускалась антология эссе, где были представлены самые разные авторы, работающие вместе с Мэттью на стыке диалектической философии и анархизма свободного рынка.

Но вернёмся к либертарианству кровоточащего сердца. Третьим направлением в рамках этой теории является т.н. сильное либертарианство кровоточащего сердца. Здесь также существует заметный разброс идеологических предпочтений. Главным же сходством между его разными представителями является особый взгляд на социальную справедливость, которая считается одной из главных ценностей либертарианской теории. Иными словами, сильные либертарианцы кровоточащего сердца считают защиту бедных в условиях свободного рынка не просто приятным бонусом к аргументации либертаринства, а важной и даже незаменимой деталью базовых принципов движения.

Если совсем уж просто: либертарианство и свободный рынок оправданы ровно настолько, насколько их существование способствует благосостоянию наименее защищённых слоёв общества. Здесь речь не просто уже о расстановке акцентов при подборе аргументов или разных прогнозах касательно реализации свободно-рыночной программы. Здесь речь уже касается того, что концептуальный минимум классического либертарианства нуждается в заметной доработке.

В упомянутой выше работе Эрика Мака и Джеральда Гауса приводится три возможных основания, которые используют левые либертарианцы школы Штайнера—Валлентайна для расширения своей философии в сторону социальной справедливости. Те же доводы, пусть и иногда не в столь радикальной форме, используют и сильные либертарианцы кровоточащего сердца. Это 1) более эгалитарный взгляд на перераспределение природных ресурсов, 2) расширение понятия негативной свободы и 3) расширение понятия нанесённого ущерба. Первое и третье перекликаются друг с другом, а потому начнём со второго.

Сторонниками расширения понятия негативной свободы из числа различных левых либертарианцев являются Филипп Ван Парийс и Джеймс Стерба. Они оба критикуют классические представления либертарианцев о негативной свободе на том основании, что её последовательная реализация невозможна без некоторой доли позитивной свободы, которая бы предполагала поддержку государством некоторой формы соцобеспечения всех нуждающихся, которые в условиях более свободного рынка не имели бы средств к существованию и реализации своей негативной свободы.

Мак и Гаус отвергают подобные доводы, показывая что с точки зрения последовательного либертарианца нет причин полагать такое расширение трактовки свободы оправданным. Мэтт Зволински, с другой стороны, приводит и такие доводы, которые позволяют счесть сторонником аналогичного аргумента даже Фридриха Хайека.

В своём известном эссе, посвящённом безусловному основному доходу и отношению к нему Хайека, Зволински видит основу для поддержки Хайеком БОД именно в аналогичном расширении понятия негативной свободы. В условиях отсутствия таковой системы социального страхования малоимущие действительно лишаются негативной свободы, будучи вынужденными мириться не со сказочной марксистской, но с вполне реальной эксплуатацией своего труда. БОД даёт людям возможность сохранять некоторый минимум свободы даже в условиях, когда человек лишается средств к существованию и других альтернатив.

Эти доводы часто приводятся против либертарианцев левыми и, как считают Зволински и Ван Парийс, либертарианцам нечем ответить, кроме как своими моральными аксиомами. Потому задача либертарианства не в том, чтобы изобрести некоторый универсальный ответ на такие контрдоводы против свободного рынка, а в том, чтобы примирить сам свободный рынок с системой, позволяющей государству обеспечивать всем некоторый минимум негативной свободы и защиты от ненасильственной эксплуатации.

Эгалитарная оценка прав собственности на природные ресурсы и расширение трактовки нанесения ущерба, в свою очередь, основаны на более классическом понимании негативной свободы, как то подмечают Мак и Гаус. В случае с первой предполагается, что природные ресурсы не могут в полной мере быть объектами частной собственности отдельных лиц, а потому требуют некоторой формы равного перераспределения этих прав. Это перекликается с мнением сторонников расширительной трактовки нанесения ущерба. Они считают, что отчуждение ничейной собственности или вовлечение бедных в экономические отношения в условиях капитализма являются нанесением им ущерба, требующего компенсации.

В сущности, речь идёт о том, чтобы найти моральные основания для создания некоторых механизмов перераспределения дохода, не ущемляющих свободу рынка и соответствующих представлениям большинства либертарианцев о справедливости. Причём оба аргумента в пользу расширения либертарианства влево не являются какими-то новомодными изобретениями — они были позаимствованы из самых ранних либертарианских наработок.

Первым человеком, который совместил идеалы свободного рынка с эгалитарной точкой зрения на природные ресурсы, был непосредственный основоположник современной праволиберальной/либертарианской традиции — английский философ Джон Локк. Концепция естественных прав Джона Локка подразумевала, что первичным правом собственности человек владеет только на свою личность — своё тело и сознание. Права собственности на внешние материальные объекты обретается либо какими-либо добровольными взаимодействиями на рынке, либо первичным присвоением ничейных вещей — гомстедом.

Гомстединг или трудовая теория собственности состоит в том, что, смешивая материальные объекты со своим трудом, человек обретает на них права собственности, расширяя на них границы своей личности. Большинство деонтологических либертарианцев придерживаются именно этих воззрений. Но они игнорируют т.н. оговорку Локка — его замечание о том, что первичное присвоение правомерно, если присвоитель не нанёс ущерба другим людям и оставил достаточно ресурсов для пользования другими.

Правые локкианцы, вроде Ротбарда или Рэнд, отвергли оговорку Локка как проявление непоследовательности взглядов, либо интерпретировали её в очень узком смысле, как это делал Нозик. Вслед за ними большинство правых либертарианцев не признают практически никаких ограничений на первичное присвоение. Левые локкианцы, напротив, делают акцент на оговорке Локка и её значении для построения равно как эгалитарного, так и свободного общества.

Уже Томас Пейн и Томас Спенс отстаивали идею гражданских дивидендов, формируемых за счёт обложения налогом землевладельцев, перманентно отчуждающих в свою собственность коллективное достояние человечества. Гражданские дивиденды же должны были, по задумке Пейна и Спенса, распределяться между всеми гражданскими в форме безусловных денежных платежей — это прообраз безусловного базового дохода.

Но дальше зашёл американский экономист Генри Джордж. Его экономическое учение, названное джорджизмом или геоизмом, базируется с одной стороны на поддержке свободной рыночной экономики и частной собственности на продукты труда, а с другой на идее единого земельного налога, заменяющего собой все иные формы налогообложения. Исторически Джордж имел сторонников как среди правых, так и среди левых. Вторые делали акцент на необходимости коллективного владения землёй и природными ресурсами, которые, считал Джордж, не могут быть ничьей собственностью, так как никому изначально не принадлежат, тогда как люди имеют на них равные притязания. Правые же джорджисты делали акцент на необходимости замены неправомерного и грабительского налогообложения единым земельным налогом, легитимность которого обусловлена именно общими правами собственности на землю всего народа страны.

Либертарианцы, принявшие идеи Джорджа, зовутся геолибертарианцами или, в случае с радикалами, геоанархистами. Они не оспаривают возможность отчуждение общей земли в чью-либо персональную собственность, но видят правомерным требование компенсации за такое отчуждение — им и становится единый земельный налог. Кроме того, многие джорджисты отмечают, что единый земельный налог будет способствовать тому, чтобы собственники земли использовали землю более рентабельно, чтобы покрыть расходы на налог. Доход же с налогов должен пойти на выплату социальных дивидендов либо использоваться для создания публичных благ.

Из старых либертарианцев схожих взглядов придерживались Альберт Нок, Фрэнк Ходоров, Герберт Спенсер, Джон Стюарт Милль, Томас Пейн, Томас Спенс и другие. Среди наших современников, например, Майкл Оцука, Фред Фолдвари, Питер Валлентайн, Филиппа Ван Парийс и Гиллель Штайнер. Последние двое интересны ещё и тем, что как и Скьябарра, Штайнер и Ван Парийс пришли к либертарианским взглядам через марксизм [4].

4) Речь не об отказе от марксизма в результате переосмысления взглядов. Такая ситуация для крупных либертарианских теоретиков вообще свойственна (Людвиг Мизес, Фридрих Хайек, Милтон Фридман, Уолтер Блок, Роберт Нозик). Речь о том, что именно рефлексия над внутренними принципами марксизма привела Мэттью Скьябарру, Филиппа Ван Парийса и Гиллеля Штайнера к контринтуитивному выводу, что для реализации марксовой программы нужна максимальная свобода рынка.

Штайнер и Ван Парийс — бывшие члены Сентябрьской группы, кружка марксистов, которые стремились преодолеть антинаучный догматизм как классических марксистов, так и большинства континентальных неомарксистов. Итогом интеллектуальных усилий Сентябрьской группы стало появление аналитического марксизма — его сторонники отказались от антинаучных и неформализируемых элементов марксизма, вроде трудовой теории стоимости, диалектического материализма, исторического детерминизма, методологического холизма и так далее.

Аналитические марксисты попытались обосновать социализм с помощью неоклассической экономической теории, современной социологии и формальной логики. В числе прочего аналитические марксисты много внимание уделяли дискуссии о социальной справедливости Джона Роулза и Роберта Нозика, видя в принципах справедливости Роулза средство для реабилитации марксистской теории. Гиллель Штайнер и Филипп Ван Парийс в конце концов пришли к выводу, что только эгалитарная форма свободного рынка вполне удовлетворяет как марксистским интуициям об аморальности эксплуатации, так и объективным данным современных наук [5].

5) Справедливости ради стоит отметить, что другой ведущий теоретик аналитического марксизма Джеральд Аллан Коэн является также одним из главных критиков левого либертарианства. При этом Коэн, как и другие аналитические марксисты, всё равно испытал немалое влияние либертарианства через Роберта Нозика. Мейнстримным для этого направления является представление, что принцип собственности на самого себя является исходной аксиомой в равной степени и для марксизма, и для либертарианства — другие направления марксизма с этим не согласны.

Особое внимание здесь стоит обратить на имя Джона Роулза. Даже за пределами аналитического марксизма левые либертарианцы видят в Роулзе одного из своих прямых предшественников. Большинство либертарианцев в целом согласно с мнением минархического оппонента Роулза Роберта Нозика, который принял первый принцип справедливости, но отверг второй. Левые же либертарианцы принимают оба, хотя и расходятся с самим Роулзом по вопросу реализации этих принципов.

Концепция, примиряющая взгляды Джона Роулза и свободный рынок, называется неороулзианским либертарианством. Её автор Кевин Валлье, но наиболее полное изложение ей дал Джон Томази. По мнению неороулзианских либертарианцев, второй принцип справедливости, требующий реорганизовать социальные неравенства в интересах наименее преуспевших, вполне согласуется со свободой рынка. Не согласуются лишь предложения самого Роулза использовать этот принцип в качестве морального обоснования широкого социального государства. Неороулзианские либертарианцы уверены, что могут быть формы перераспределения дохода, которые не нарушают свободы рынка.

Джон Томази акцентирует внимание на том, что теория Роулза имеет немало параллелей с теорией Хайека — уже ни раз упомянутого здесь ведущего теоретика либертарианства. Известно, что австрийский экономист похвалил как работу Роулза, так и критический ответ на неё Нозика, с каждым из этих авторов Фридрих имел немало идейных пересечений. Томази уверен, что это обстоятельство не должно оставаться незамеченным классическими либералами, которые чаще всего просто игнорируют Роулза как идеологического врага.

Именно в Хайеке, а также его ближайшем товарище по популяризации умеренного либертарианства Фридмане большинство неороулзианских либертарианцев видят человека, который описал систему, примиряющую свободный рынок с социальной справедливостью. Хайек и Фридман описали ряд мер, которые могут быть альтернативами современной им системе социальной поддержки, при это внося меньше искажений в работу свободного рынка и меньше покушаясь на индивидуальную свободу и права собственности.

Экономист и политолог Университета Дюка Майк Мангер предложил термин «хайекианский социализм», чтобы обозначить им такой синтез государственного перераспределения доходов и свободно-рыночной экономики. Конечно, применение имени главного критика социализма в одном контексте с главным адским жупелом всех либертарианцев — это всего лишь эпатаж. Социализмом предложенная Мангером система является в меньшей степени, чем даже скандинавская модель, которая, как известно, тоже заметно ближе всё-таки к капиталистической системе. Но вот имя Хайека там отнюдь не случайно — корни мангеровских предложений, разделяемых большинством сильных либертарианцев кровоточащего сердца, кроются именно в трудах Хайека, а также Фридмана.

Минимальный набор хайекианского социализма включается в себя: безусловный базовый доход, школьные ваучеры, стипендии талантливым студентам и обязательное медицинское страхование. Общей чертой этих мер является то, что они не предполагают владение самим государством тех или иных учреждений, вроде медицинских или образовательных. Государство исключительно занимается софинансированием гражданских расходов на получение частных медицинских и образовательных услуг.

Известно, что Хайек и Фридман действительно не были противниками таких мер вмешательства государства — они сами предлагали их в своих книгах. И хотя насчёт Хайека всё же существуют споры относительно того, был ли предлагаемый им «гарантированный минимум дохода» именно БОД, симпатии Фридмана именно этой концепции в вариации негативного подоходного налога абсолютно неоспоримы.

Были ли в таком случае Фридман и Хайек действительно последовательными либертарианцами? И являются ли ими современные левые либертарианцы? Мак и Гаус настаивают, что да, даже при общем их скепсисе касательно большинства их доводов. Как уже было подмечено выше, Гаус и Мак выделяют наряду с рыночным анархизмом и минархизмом малый этатизм, который тоже остаётся частью либертарианского движения.

Наиболее ранние классические либералы, вроде Адама Смита, Давида Юма или Джереми Бентама, не видели ничего зазорного в наделении государства некоторыми полномочиями по созданию публичных благ, если есть достаточно оснований считать, что невидимая рука рынка не управится сама. Уже при Томасе Пейне, маркизе де Кондорсе и Джульетте Рис-Уильямс в либерализм пробираются идеи справедливого безусловного базового дохода. Наконец, Фридман и Хайек придерживаются максимально умеренных взглядов не только на БОД и школьные ваучеры, но и на антимонопольное или, в случае с Милтоном, монетарное регулирование.

Их взгляды не вписываются в традиционную схему минимального государства, которое только защищает права и свободы людей с помощью полиции, судов и армии. Однако они всё ещё остаются неоспоримыми классиками либерализма и либертарианства. Даже если они не проводили чёткой границы между обеспечением безопасности и иными функциями государства, все они считали возможным ограничить полномочия правительства таким образом, чтобы они как можно меньше вмешивались в права собственности и индивидуальный суверенитет граждан.

Поэтому их этатизм не минимальный, а малый — он ограничивает власть правительства, но и не придерживается максималистской позиции, согласно которой любое телодвижение государства в областях, отличных от защиты прав и собственности, воспринимается как абсолютное зло. И современные неанархичные левые либертарианцы придерживаются именно этой позиции.

В остальном, как отмечают отнюдь не симпатизирующие леволибертарным идеям Мак и Гаус, между левыми и правыми либертарианцами наблюдается полное доктринальное единство. Потому левые либертарианцы остаются либертарианцами [6], пока их ориентация на социальную справедливость не ведёт к отказу от более базовых либертарианских аксиом. А последнее случается не так часто, как админы пабликов с мемами отписывают от движа своих неприятелей.

6) Речь идёт о самоназванных левых либертарианцах, за исключением либертарных социалистов. В некоторых классификациях либертарианство целиком является левым движением, а в некоторых стоит вне бинарной оппозиции левых и правых. Примером последнего является диаграмма Нолана, разработанная одним из сооснователей Либертарианской партии США.

Выводы:

• Культурное деление либертарианцев на левых и правых в зависимости от их симпатий прогрессивным или консервативным ценностям не имеет никакого смысла.
• Либертарный социализм не имеет никакого отношения ни к левому, ни к либертарианству вообще. Термин «libertarian» является омонимом французского социального анархизма (либертаризма) и американского классического либерализма (либертарианства).
• Действительно левым либертарианством можно назвать лишь немногочисленные внутренние течения в рамках либертарианства, которые стремятся примирить ценности свободного рынка и заботы о малоимущих.
• Ведущей формой левого либертарианства является либертарианство кровоточащего сердца (BHL), объединяющие в себе три идеологические группы:

1. Слабое BHL фокусируется на интересах малоимущих при аргументации в пользу свободного рынка.
2. Левоанархическое BHL (левый рыночный анархизм) стремится построить безгосударственное общество со свободным рынком, но представляет его более эгалитарным и менее корпоративным, чем анархо-капитализм. Внутренние движения: агоризм, неомютюэлизм, антикапитализм свободного рынка, диалектическое либертарианство и т.д.
3. Сильное BHL синтезирует классическое либертарианство с некоторыми формами социального государства, такими как школьные ваучеры, БОД, система единого плательщика и т.д. Сильные BHL гораздо принципиальнее в вопросах перераспределительной политики, так как совмещают базовые либертарианские аксиомы с эгалитарным взглядом на природные ресурсы, расширительными трактовками негативной свободы и нанесения ущерба и/или принципами справедливости Джона Роулза.

• Левые либертарианцы остаются либертарианцами, несмотря на свою левизну, пока они соответствуют наиболее базовым либертарианским аксиомам. Они могут быть как радикальными рыночными анархистами, так и минархистами или умеренными классическими либералами. Пока их теории не вступают в противоречие с некоторым доктринальным минимумом либертарианства, некорректно выносить их за скобки общей парадигмы.

Текст: Константин МорозовИллюстрация: Федот Стрелец