Штейнберг. Потрясение.
В 1982 г. главным инженером Балаковской АЭС был назначен Плохий Тарас Григорьевич, который до этого работал на Чернобыльской АЭС заместителем главного инженера по эксплуатации. За ним потянулись другие сотрудники Чернобыльской АЭС, в том числе и я.
Когда в мае 1983 г. я уезжал из Припяти в Балаково, то даже в кошмарном сне не мог представить обстоятельства, при которых через три года вернусь на Чернобыльскую АЭС.
Рядовая рабочая суббота заместителя главного инженера. В 7:30 утра провожу монтажную оперативку, но до этого принимаю рапорт начальника смены АЭС. В ту ночь работал Саша Быстриков (мы вместе переехали с Чернобыльской на Балаковскую АЭС).
Сначала доклад — о работающем энергоблоке:
«Мощность номинальная, существенных замечаний нет».
«У наших ребят проблемы. Был я пожар и, кажется, какой-то взрыв. Два энергоблока остановились. Все переговоры с ними запрещены». — «Кто работал?» — «Пятая смена».
Наши ребята — это Чернобыльская АЭС. А запрет на информацию в СССР говорил о том, что произошло что-то не рядовое.
Во второй половине дня пошли первые шифровки из Москвы: «Проверить противопожарное состояние станции, особое внимание системам, где может быть водород». Этого было достаточно, чтобы понять: на Чернобыльской АЭС большие неприятности.
Позже «сарафанное радио» приносит новую информацию: есть погибшие и раненые. Настроение кислое. Вспоминаем, кто работал в пятой смене. Наверное, есть какая-то внутренняя связь с людьми, которых хорошо и давно знаешь: мы почти не ошиблись в оценках, кто пострадал. Но мы не догадывались, как эти оценки далеки от реальных масштабов беды.
Руководящий состав Балаковской АЭС на рабочих местах. Новой информации нет. Все переговоры запрещены, общая нервозность. Уже известно, что остановлены все четыре энергоблока Чернобыльской АЭС.
На Балаковской АЭС без изменений. По Чернобылю практически ничего нового. Настораживает прошедшая команда о проверке возможного наличия водорода в реакторном оборудовании, усилении радиационного и дозиметрического контроля.
Поздно вечером по телевизору показывали матч чемпионата мира по хоккею. Заснул у телевизора, проспал информационную программу.
Утром, как обычно, монтажная оперативка. Участники смотрят на меня как-то не так, ждут чего-то (на строительстве Балаковской АЭС было много чернобыльских монтажников, обычная практика тех лет: концентрация сил и средств на пускаемом энергоблоке).
Начал оперативку, а мне в ответ: «Николай, какая оперативка? Ты что, не знаешь? Припять эвакуирована! Что там, скажи?!»
Оперативку закончили, не начиная. Я побежал в административный корпус. У его проходной несколько наших чернобыльских женщин. Глаза у всех мокрые. Влетаю в кабинет директора станции Маслова Владимира Емельяновича. В кабинете главный инженер Павел Ипатов, начальник отдела охраны труда и техники безопасности Миша Кискин и наши, чернобыльские — Тарас Плохий, Андрей Чекалов, Женя Громов. Может, был кто-то еще, не помню. Общий разговор о Чернобыле. Точной информации нет, одни догадки.
Команды из Москвы поступают непрерывно. Постепенно складывается ощущение запредельности событий в Припяти. Служба дозиметрии переводится в усиленный режим работы. Поступает команда быть готовыми к приему «загрязненной» техники.
Через несколько часов масштаб событий на Чернобыльской АЭС становится более ясным. В этот день из Припяти к родственникам приехала семья одного из мастеров цеха тепловой автоматики и измерений Чернобыльской АЭС. Наряд дозиметристов — на квартиру. Изымают вещи, продукты питания. Мощность дозы от пакетов с продуктами, насколько я помню, около 5 мР/ч. Семью увозят на дезактивацию. Следом загоняют на территорию станции машину такси, в которой семья добиралась от вокзала, чуть позже — пассажирский вагон, в котором они ехали.
Вечером опять встречаюсь с директором, прошу рассказать, что ему известно, и отпустить меня в Чернобыль. Отвечает: «То, что знаю, сказать не могу. Но что произошло, понять тоже не могу. Поедешь в Москву 4 мая. Надо закончить в Центральном банке оформление кредита на пуск второго энергоблока. Все!».
Ничего нового по Чернобылю. Общая напряженность. Подготовка документов для командировки в Москву. Вечером захожу в административный корпус. В сторонке стоит Зоя Колотова, жена нашего коллеги, начальника смены электроцеха Виктора Колотова, который также переехал с Чернобыльской на Балаковскую АЭС. Живем в одном подъезде.
Одета Зоя в спортивный костюм явно не ее размера, взгляд какой-то растерянный. Зоя выехала из Припяти 26 апреля вечерним поездом в Балаково через Москву, зная, что на станции произошла какая-то авария, но не подозревая о ее истинных масштабах.
Рядом с ней Миша Кискин с большим полиэтиленовым мешком: «Николай, помоги дотащить мешок. Сейчас заберем Зою на СИЧ (счетчик излучения человека). Посмотрим, что у нее внутри».
В мешке — верхняя одежда и другие Зоины вещи. Заходим в кабинет к Кискину. Он показывает мне протокол замеров:
«Женские босоножки, кожаные. Поверхностная загрязненность почти в 60 раз выше нормы».
И это после двух дней прогулок по московским мостовым, когда вся «грязь» от походов в Припяти в магазин и на вокзал должна была бы стереться с подошв босоножек! Цифры запредельные, даже на работающих энергоблоках с такими трудно встретиться. Что же произошло?
Утро, демонстрация. Подхожу к группе наших ребят. Кискин:
«У нее (Зои) внутри вся таблица Менделеева. Одно странно: много 149-го серебра. А оно — не продукт деления».
Коллеги позже рассказали, что я стал белым, как полотно. Машинально сказал:
«Это датчики внутриреакторного контроля. Реактора нет».
В тот момент я еще не понимал, что говорю. Затрясло позже, когда дошло...
Фрагмент из книги: Чернобыль: Как это было. Предупреждение. Копчинский Георгий Алексеевич, Штейнберг Николай Александрович