January 10, 2021

Из «К критике философии Гегеля»

Людвиг Фейербах

Материальное я воспринимаю пассивно: я в страдательном состоянии, духовное же приобретается мною самим, только самодеятельностью. Поэтому нам сообщается при доказательстве не самая вещь, но только средство к ней; ведь представляющий доказательства не вливает в меня своих мыслей подобно каплям лекарства; он проповедует не немым рыбам, как это делал св. Франциск, он обращается к мыслящим существам. Основного смысла вещи он мне не дает, он вообще ничего не дает, — иначе философ в самом деле мог бы создавать философов, что доныне никому не удавалось, философ, скорее, предполагает ум; лишь, как в зеркале, показывает он мне мой ум, как делает это и со всяким другим; он для меня только актер, он конкретизирует, он мне представляет то, что я должен в себе самостоятельно воспроизвести, следуя ему; изобразительная систематическая философия есть философия драматическая, театральная, в противоположность лирике обращенного на себя материального мышления. Философ говорит и показывает мне: это разумно, это истинно, это — закон; так ты должен мыслить и так ты об этом мыслишь, если ты мыслишь правильно; он, конечно, хочет меня привести к своим мыслям, но не как к своим, а как к имеющим всеобщее значение, следовательно, хочет привести и к моим собственным мыслям; он выражает только мой собственный ум. Таким образом оправдывается требование: философия должна будить, должна возбуждать мысль, она не должна брать в плен наш ум сказанным или написанным словом, — последнее всегда убийственно действует на ум; сообщаемая мысль как раз и есть мысль, отчужденная в слове. Всякое устное и письменное воспроизведение философии имеет и может иметь лишь значение средства. Всякая система есть лишь выражение, лишь образ разума, поэтому она есть лишь объект для разума; разум, как живая сила, неизменно воспроизводящаяся в новых мыслящих существах, отличает от себя этот предмет и противопоставляет его себе как объект критики. Всякая система, которая узнается и усваивается не в качестве простого средства, ограничивает и извращает дух, ставя на место непосредственного, первичного материального мышления мышление опосредствованное, формальное; такая система убивает исследовательский дух; она не позволяет отличать дух от буквы, ведь неизбежно вместе с мыслью удерживается и слово — в этом как раз обнаруживается ограниченность всякой системы, как чего-то внешне существующего, таким образом первоначальный смысл и определенность всякого выраженного строя мыслей, всякой системы полностью теряется и не попадает в цель. Всякое изложение, всякое доказательство, — а изложение мысли и есть доказательство, — имеет целью в соответствии со своим первоначальным назначением познавательный акт другого человека, — а мы, разумеется, должны исходить только из первоначального смысла.

Впрочем, само собою понятно, что изложение или доказательство есть вместе с тем самоцель, — ведь всякое средство прежде всего должно быть целью. Форма сама должна быть поучающей, объективно это значит, что изложение философии само должно быть философским. В этом находит свое оправдание требование тождества формы с содержанием. Систематическим оказывается то изложение, которое само носит философский характер, которое соответствует мыслям. Благодаря этому изложение в себе и для самого себя оказывается ценным. Поэтому систематик есть художник; история философских систем есть картинная галерея, пинакотека разума. Гегель — наиболее совершенный философский художник; его изложение, во всяком случае частично, представляет непревзойденный образец научного художественного смысла; благодаря строгости изложения мы в его философии имеем подлинное средство образования и дисциплины духа. Но именно в связи с этим он и превратил форму в сущность, бытие мысли для других в самодовлеющее бытие, относительную цель в цель конечную; это он сделал в виду некоего общего закона, о котором мы здесь говорить не будем. В изложении он хотел предвосхитить и полонить самый ум, сжать его в систему. Система должна была стать как бы самим разумом, непосредственная деятельность целиком раствориться в деятельность опосредствованную, изложение не должно было ничего предполагать, то есть в данном случае не должно было оставлять внутри нас ничего, полностью нас исчерпав. Система Гегеля есть абсолютное самоотчуждение разума; между прочим, это объективно получает у него свое выражение в том, что его естественное право сводится к безусловному спекулятивному эмпиризму (так, например, дедуцируются даже владельцы майоратов!). Итак, Гегель все втискивает в свое изложение, отвлекается от предварительного существования ума, не обращается к уму в нас; в этом одном подлинная и последняя причина направленных по его адресу упреков в формализме, в пренебрежении субъективностью и т. д. Правда, в конце концов Гегель объявляет недействительным процесс опосредствования, но поскольку форма положена в ее объективной сущности, постольку остается опять-таки сомнение относительно объективности или субъективности процесса опосредствования. Поэтому материально правы утверждающие, что процесс опосредствования абсолюта есть лишь формальный процесс; но нельзя назвать неправыми, по крайней мере в формальном смысле, и тех, кто настаивает на противоположном — на объективной реальности этого процесса.

Людвиг Фейербах. К критике философии Гегеля. Избранные философские произведения. Том 1. С. 67-69.