Каким станет человечество после пандемии коронавируса

Нас ждет разобщенность и обособленность или блага глобализации все же возьмут верх...

Максим Братерский, доктор политических наук, профессор факультета мировой экономики и мировой политики ВШЭ

Каким будет мировое сообщество после пандемии коронавируса? Нас ждет разобщенность и обособленность или блага глобализации все же возьмут верх?

Братерский: Будет откат к глобализации, конечно. Она необратима. В истории уже были примеры. Очень высокая глобализация была в конце XIX века, но потом все разрушила Первая мировая война. Почти ничего не происходило между двумя мировыми войнами, а после Второй мировой все вернулось. Национальные государства, конечно, пытаются укрепить сейчас свои позиции, но далеко не у всех это получается. И пандемия едва ли станет здесь решающим фактором.

Основной тренд сегодня — уход в онлайн, на дистанционную работу. Это меняет многие процессы, в том числе образование. Как долго проживут привычные нам университеты со студентами в аудиториях, и сохранится ли деление на элитное образование и остальное?

Современные платформы позволяют много чего делать и, казалось бы, нет никакой разницы — стоять перед аудиторией или сидеть перед компьютером. Тут, правда, есть один неприятный для многих вузов момент. В офлайне географические границы и территориальная принадлежность играли свою роль. Условно, москвичи в основном учились в Москве. А теперь мы можем прийти к ситуации, когда рынок образования становится глобальным, и у студента и его родителей возникает вопрос: брать онлайн курсы от ВШЭ или от Гарварда?

Раньше этого фактора не было, а теперь будет. А значит за абитуриента придется бороться. Но то ли из-за моего консерватизма, то ли еще почему-то, мне представляется, что образование высокого качества, элитное, дистанционным не будет. Люди просто не будут платить деньги за Гарвард онлайн.

С другой стороны, онлайн-образование может дать дополнительный шанс бедным странам, у которых нет своих гарвардов?

Наверное, это так. Да, возможностей будет больше. Техническая доступность образования с развитием онлайн станет лучше, и этим наверняка воспользуется молодежь в странах третьего мира. Другое дело, что условный Гарвард все равно будет брать за свое образование деньги, как и другие вузы, и, наверное, дифференциация в этом плане сохранится. Дополнительный шанс, конечно, будет, но я не верю, что без живого общения с преподавателем получится что-то по-настоящему качественное. В онлайн можно и нужно перевести лекции, но не семинары и другие виды деятельности, где необходимо непосредственное общение.

Екатерина Шульман, кандидат политических наук

Человечество сейчас пробует жить по-новому, ограничивая себя в передвижении, живом общении и многих других привычных благах, которых почти не замечали. Какие из новых привычек, приобретенных за время всеобщего карантина, останутся с нами навсегда?

Шульман: Существуют два вида рассуждений на эту тему. Первое направление мысли предполагает, что эти новые привычки сохранятся после того, как необходимость в них пропадет. Например, люди перестанут здороваться за руку. Второе популярное рассуждение придерживается противоположного принципа: когда не станет необходимости держаться на расстоянии двух метров от своего ближнего, люди, наоборот, кинутся целоваться, обниматься, посещать с удвоенной силой рестораны и пабы, и вообще настанет эпоха веселого разврата, подобная «ревущим двадцатым» XX века после окончания Первой мировой войны. И в том, и в другом рассуждении есть логика. Тут можно только гадать: мы на самом деле не знаем, как изменятся нравы. Мне приходилось слышать предположение, что так называемое «новое викторианство» в отношениях между людьми и бытовых практиках сдаст свои позиции, потому что освобожденные из-под карантина люди ударятся в пучину разврата и наступит эпоха новой сексуальности. Возможно. Но точно так же возможно, что подозрительность останется, а цена контакта возрастет — то же рукопожатие может стать жестом куда более интимным, чем это сейчас.

А какие ограничения могут сохраниться после пандемии, учитывая, что государства сейчас все больше расширяют свои полномочия и входят во вкус?

Тут есть прецедент: после терактов 11 сентября 2001 года жизнь во всем мире изменилась. Появились новые спецслужбы с новыми полномочиями, новые нормы были введены на вокзалах и аэропортах. И они остались уже навсегда. Тогда же начали разрабатываться и внедряться новые технологии слежки (surveillance), всеобщего надзора государств и корпораций над гражданами, пользователями, читателями и клиентами. Сбор и использование данных начались именно тогда, и за прошедшие двадцать лет вышли на новый уровень. При этом никогда нельзя продолжать линию социального развития по прямой до бесконечности: да, всеобщий надзор появился, но он не стал абсолютным. После 11 сентября границы не закрылись, Америка не превратилась в автаркию, самолеты не запретили — люди в целом, наоборот, стали гораздо чаще летать. Важно не абсолютизировать никакую тенденцию, но наблюдать за ними полезно.

В условиях нынешней пандемии имеет смысл обратить внимание на две вещи. Во-первых, это медикализация повседневной жизни. Медицинские нормы и практики могут войти в быт. Например, наряду с рамками металлоискателей появятся рамки аппаратов для измерения температуры.

А второе — это секьюритизация медицины, то есть приобретение медицинскими службами силовых полномочий. Появление новых спецслужб с медицинским профилем, таких военизированных Росздравнадзоров.

Вообще важно сказать, что все, что происходит — происходит по Стивену Пинкеру (канадско-американский когнитивный психолог, автор книги «Лучшее в нас», посвященной глобальной тенденции снижения уровня насилия, — прим. «Ленты.ру»): повышение цены человеческой жизни, снижение уровня насилия. Трупов — меньше, ограничений — больше. Больше безопасности — меньше свобод. Но при этом ограничение свободы происходит не как в XX веке посредством прямого насилия, а убеждением, пропагандой, примером. Многие отметили, что реакцию на эту эпидемию нельзя сравнить с реакцией на другие, более опасные эпидемии — птичий грипп, свиной грипп, атипичная пневмония.

Все это справедливо для государств, где либеральные ценности не были положены в основу их устройства. Но почему же граждане развитых демократий Запада так легко пожертвовали своими свободами?

Потому что цена жизни выросла. И да, безопасность выше свободы, но при этом насилие не приемлется. Обратите внимание, что ограничения рассчитаны на то, что люди сами будут их соблюдать. Ни у какого государства нет реальной возможности ввести комендантский час с танками для патрулирования и с постовым у каждой двери. Даже в странах с самым суровым режимом изоляции расчет прежде всего на гражданскую сознательность — и, надо сказать, она действительно налицо, массового неповиновения режиму карантина мы не видим.

И это при том, что во Франции и Италии для выхода из дома необходимо иметь при себе письменное объяснение — что довольно сурово. Многие говорят, что таким образом возвращается «большое государство» в смысле nation-state, суверенное национальное государство, и каким-то образом схлопывается глобализация. Я не уверена, что это именно так. Да, в минуту опасности государство применяет те рестриктивные инструменты, которые у него есть, и все политические процессы приостанавливаются. Но зато потом они могут начаться с ускоренной силой — чрезвычайное положение не вечно. Например, как будет развиваться ситуация дальше в Италии, Испании и Франции после того, как там очнутся от этого ужаса? Сохранятся ли эти правительства? Выживут ли те партии, которые находятся сейчас у власти? Не захотят ли регионы, наоборот, больше суверенитета, например, та же Ломбардия? Это вопрос.

А какие последствия могут быть для Евросоюза, страны которого, по большому счету, бьются сейчас каждый за себя?

Это не моя сфера профессиональной компетенции, но от специалистов по международным отношениям я слышу самые разные версии. Есть версия, что Евросоюз во время пандемии наглядно проявил свою бездарность. Есть версия, что, наоборот, — как всегда после больших общих бед создаются новые союзы, коалиции, и потому сейчас возникает некий новый всемирный антивирусный альянс, в котором Китай, скажем, будет союзником Европы. Судя по новостям об отправке российского медицинского борта в Италию, Россия в эту международную коалицию тоже пытается встроиться, чтобы не выпасть из возможного нового мироустройства. Именно в такие минуты создаются те союзы, которые потом будут определять лицо мира — как после Первой мировой войны и как после Второй.

Тут тоже все по Пинкеру — лайт-версия мировой войны без такого количества трупов, как в ХХ веке, но политические последствия могут быть сопоставимыми. Необязательно убивать десятки миллионов, чтобы перекроить политическую карту мира. Поэтому сейчас происходят важные вещи, и разные страны смотрят друг на друга очень внимательно, чтобы понять, какой момент надо не упустить, чтобы встроиться в колонну победителей. Кто будет в этой новой лиге победителей? Кто будет среди условных новых членов антивирусного Совбеза? Пока мы этого не знаем.

Захотят ли люди вернуться обратно в офисы после того, как многие опробовали опыт удаленной работы?

Кому-то понравилось работать удаленно, а кто-то ждет не дождется, когда можно будет кому-то сдать детей и выйти из тесной квартиры, каковы квартиры большинства наших сограждан. Удаленная работа выгодна работодателю, так он возлагает все обязанности по обеспечению рабочего места на работника. Сейчас звездный час для Zoom, Skype, других программ для онлайн-конференций, лекций и совещаний. Работодателю не нужно платить за аренду, коммунальные услуги, уборку, не нужен никакой обслуживающий персонал. Все это — за счет самого работника. Но выгодно ли это работнику? Некоторый опыт довольно быстро показал людям, что работа из дома — это отнюдь не отпуск, а дополнительная нагрузка. Особенно если дома еще и дети.

Согласны вы с теми, кто называет коронавирус «черным лебедем» для мировой экономики (теория американского писателя Нассима Николаса Талеба, согласно которой сложно предсказуемое и редкое событие меняет привычный уклад жизни и ход истории)?

Знаете, почему я не верю в теорию «черных лебедей»? Потому что он прилетает, когда к нему и так все готово. Чрезвычайная ситуация подталкивает те тенденции, которые уже существовали. Можно сказать, что все происходит, как сказано в Евангелии, «имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет». Смотрите: и без того была тенденция к переходу на онлайн-работу, роста числа, разнообразия и качества онлайн-услуг — ей уже больше пятнадцати лет.

Если помните, в 2000 году газета «Коммерсантъ» проводила эксперимент под названием iOne — заперла своего сотрудника дома, и он должен был, пользуясь исключительно онлайн-инструментами, выживать. Тогда это был чрезвычайно смелый и удивительный эксперимент. Сейчас в таком положении оказались миллионы, и ничего экспериментального в этом уже нет.

Растут и развиваются те, кто рос и развивался до этого. Все ускоряется — это касается онлайна, дистанционной работы, потребительских привычек и тех сегментов бизнеса, которые раньше развивались.

Возможно, что, когда карантин прекратится, восстановительный рост будет очень бурным, как бывает после войны и разрухи. Не думаю, что малый бизнес тотально вымрет, но тем, кто вымрет, будет не легче от того, что другие выжили и на выжженной почве весело пробились молодые зеленые всходы. У базово здоровых экономик рост будет. Хуже тем, у кого до этого было плохо: по тому же принципу Евангелия от Матфея, стагнирующие могут впасть в более глубокую стагнацию.

Василий Кашин, кандидат политических наук, китаист, заведующий сектором международных военно-политических и военно-экономических проблем ВШЭ

Какое влияние окажет пандемия на международные отношения?

Кашин: Главное — это выводы, которые государства сделают из эпидемии. Серьезные последствия могут изменить судьбу целого ряда отраслей. Например, есть вероятность, что необратимо изменится отношение к визовой политике и, как следствие, перемещению людей через границы. Возможно, мир без границ уходит в прошлое.

Нарушение производственных цепочек может потребовать другой экономической стратегии. Государства будут создавать замкнутые цепочки производства жизненно важных товаров на своих территориях. То есть перенос производств может состояться, невзирая на сомнительную экономическую эффективность такого шага.

Что-то уже поменялось для конкретных стран? Например, для России и для Китая? Или для их отношений с США?

Как повлияет эпидемия на Россию, пока еще не совсем ясно: мы не прошли ее пик и не знаем, как себя в этих условиях покажет государство. От этого очень многое будет зависеть.

Плюс — ухудшение отношений с США из-за американского поведения на фоне кризиса. Тут масла в огонь добавило то, что США используют пандемию в целях антикитайской пропаганды.

Но сам по себе перевод проблемы эпидемии в русло «соревнования двух систем» явно контрпродуктивен и делает содержательную дискуссию бесполезной. Это отчасти неизбежно в условиях новой холодной войны, но как раз предыдущая холодная война показала непродуктивность такого подхода. Нужно отметить, что на самом деле достижения стран в конкретных областях, которые они считали приоритетными, слабо зависели от их политических систем. Например, СССР был полноценным конкурентом США в военной сфере и в космосе, но он в итоге развалился, а США холодную войну выдержали.

Игорь Макаров, кандидат экономических наук, руководитель департамента мировой экономики факультета мировой политики и мировой экономики ВШЭ

Американская инициатива раздать населению по 1200 долларов — это популизм или первый шаг на пути к введению безусловного базового дохода и созданию нового более справедливого и защищенного общества?

Макаров: США — не первые, кто прибег к такому инструменту в период нынешнего кризиса, это уже сделали в Гонконге, Сингапуре и Макао. Активные дискуссии на эту тему идут в Великобритании. Это совсем не популизм, а вполне рациональная мера. Она призвана одновременно поддержать спрос в экономике и оказать социальную помощь людям, потерявшим основные источники дохода. По сравнению с адресными выплатами наиболее уязвимым слоям населения (например, в Австралии) безусловные выплаты более просты в реализации и дают гарантию полного охвата всех нуждающихся.

Но в целом пока это антикризисный шаг. Его едва ли можно рассматривать как важный этап на пути реализации идеи безусловного базового дохода. Тем не менее, это интересный эксперимент, результаты которого сыграют важную роль в дальнейшей дискуссии на эту тему. Безусловный базовый доход — естественная реакция развитых стран на вызовы, связанные с растущим неравенством и деиндустриализацией. Но реализовать эту идею непросто: полноценное внедрение безусловного базового дохода требует пересмотра основных инструментов политики социального обеспечения. Это масштабная задача, связанная с большими рисками.

Во время пандемии остановились многие производства, меньше летают самолеты, в Венеции очистилась вода в каналах — верно ли говорить о положительном эффекте нынешнего кризиса для экологии? Стоит ли правительствам учитывать это обстоятельство?

На короткий период времени пандемия, безусловно, оказала положительный эффект на качество окружающей среды. Достаточно посмотреть на резко снизившиеся показатели загрязнения воздуха в Китае во время карантина. Однако лишь небольшая часть этих позитивных изменений долгосрочна: после восстановления экономики, когда бы оно ни произошло, загрязнения вновь возрастут. Зато масштабные социально-экономические проблемы, вероятно, снизят интерес к защите окружающей среды. Кроме того, это сделает еще более непростыми международные договоренности в экологической сфере.

Очень многое будет зависеть от того, какие уроки извлечет человечество из этого кризиса. Один из напрашивающихся — экономический рост, каким бы важным он ни был, не должен подрывать способность обеспечивать критически важные общественные блага и решать глобальные проблемы. Это относится к решению экологических проблем в той же степени, что и к преодолению пандемии.

Никита Петров, кандидат филологических наук, заведующий Лабораторией теоретической фольклористики Школы актуальных гуманитарных исследований РАНХиГС, старший научный сотрудник МВШСЭН (Шанинка)

Какое значение может сыграть всеобщий карантин для трансформации нашего привычного поведения?

Петров: Для того, чтобы любая привычка хоть как-то привилась, имею в виду коллективные вещи, а не индивидуальные, нужно как минимум полтора-два года. Поэтому если и давать прогноз, то можно сказать, что мы будем отказываться от онлайна и массово переходить в офлайн после окончания карантина. Это будет восприниматься как некоторое облегчение.

Возрастные преподаватели в университетах, которые пытались отрицать возможность преподавания онлайн, подверглись такой необходимости. Ведь удивительно, когда мы получаем в свое распоряжение курс лекций, например, уникального специалиста из красноярского села Туруханск. До этого я бы никогда в жизни их не послушал, потому что до этого он читал только офлайн.

Здесь нужно говорить о такой тенденции: мир был глобальным, а теперь стал чуть более узким, «большой деревней». Мы очень хорошо знаем, что творится в университетах далеко от нас. Мы легко можем встречаться с людьми, которые живут по другую сторону океана. Есть прекрасный термин «локализация». Сейчас происходит локализация глобализации — превращение разобщенного сообщества в одно целое. Я надеюсь, именно это будет бонусом, который принесет карантин людям.

Почему общество потребления при возникновении новой, но по сравнению с предыдущими эпидемиями не самой страшной угрозой, так быстро трансформировалось в общество безопасности?

Есть институциональные инициативы — условно, та же самая Меркель или другой лидер своим указом начинает вводить карантинные меры. И обычно первая реакция на это — волна моральной паники. Мы все начинаем бежать в магазин покупать туалетную бумагу, гречку и так далее.

А вот дальше начинается более ответственное поведение. Потому что наша личная безопасность, как показывает практика, и свобода значат немного меньше, чем свобода людей, которых ты любишь и уважаешь — семья, дети, родственники, знакомые, соседи, которым требуется помощь.

И в России все будет примерно так же. Здесь можно говорить о сообществе солидаризации на определенные временные промежутки. Солидаризация происходит на разных уровнях локальности, от соседской до районной, даже виртуальной. Например, у подъезда вывешиваются объявления: молодые и люди среднего возраста готовы купить продукты старикам, чтобы они не выходили из дома. Организуются сервисы, где психологи готовы бесплатно помогать оказывать помощь населению и врачам, на которых и падает основная нагрузка. Дети ограничивают свои визиты к родителям по той же причине — безопасность своего близкого дороже, чем собственная свобода. Это и есть настоящая свобода, когда ты можешь в жестких условиях принимать ответственные решения. Ситуация пандемии — это еще и призма, где обычно теряющиеся в пространстве мегаполиса люди становятся «видимы», а слабые связи между разными людьми — становятся сильнее.

Очевидно, что сервисы доставки — книг, продуктов, лекарств — будут технологически меняться. Сейчас мы можем заказывать в два клика — наверное, скоро будет можно легко заказывать в один клик. И на этом примере видно, каким образом связаны технологии, безопасность и свобода — от чувства тревожности за близких мы обретаем свободу, в том числе благодаря простоте использования технологий.

Для объяснения того, что мы наблюдаем, хорошо применима концепция американского антрополога XX века Маргарет Мид. Она выделила три типа культур — постфигуративную, когда знания передаются от взрослых к детям; конфигуративную — когда и взрослые, и дети получают знания от своих сверстников; и префигуративную — когда дети передают знания взрослым. Сейчас как раз все могут увидеть, как работает наблюдение Мид, — дети приносят свои привычки в мир старших. Это удивительная вещь.

Мы начинаем совершенно по-другому воспринимать эту реальность, транслируя свои нормы поведения людям, которые к этому не привыкли. Настоящая свобода — это и свобода выбора. И мы получили еще один выбор — нужно ли самому идти в магазин, в аптеку или можно попросить кого-нибудь из соседей или незнакомых людей в общем чате. Наверное, это и есть настоящие сообщества солидарности, которые показывают, как еще люди могут взаимодействовать, помогать друг другу в большом городе.

Андрей Ашкеров, доктор философских наук, профессор МГУ им. Ломоносова

Что происходит сейчас с глобализмом как мировым порядком и что придет ему на смену?

Ашкеров: Я никогда не считал, что глобализм — какая-то нерушимая, недемонтируемая система. Наоборот, любая из версий глобального мира имеет в своей основе быстровозводимые конструкции. Типовые в рамках формирования определенной связки пространства и времени. Логично, что эти конструкции можно так же быстро разобрать, как и собрать.

Сегодняшнюю модель глобализма задают лечебные учреждения. Инфекционные перевалочные пункты, начиная с тех, что были молниеносно собраны в Китае, становятся новым воплощением караван-сарая. Другим глобальным трендом является то, что меняется назначение дома, который превращается в нечто среднее между больницей, интернатом и офисом. Дом больше не крепость, не место уютного уединения и не семейная обитель. Это, в первую очередь, надзорное учреждение. Принципиально, что в нем никогда не поймешь, где контроль над тобой уступает место самоконтролю, и наоборот.

В XX веке казалось, что дом выступает средоточием личного пространства. В доме видели оплот и форпост приватности, олицетворяющий сопротивление государству и любым дисциплинарным институтам. Сегодня дом превратился в место интернирования, причем изначально, скорее, добровольного, которое опробовали на себе фрилансеры. Сейчас настала эпоха вируса, и то, что в добровольном порядке было проверено на себе фрилансерами, в куда менее добровольном порядке предложено как всеобщая модель изоляции.

Нельзя сказать, что дом может превратиться в новую тюрьму, но он, безусловно, открывает в себе нечто от тюрьмы, и это действительно глобальное явление. К тому же новый статус дома стирает границы между hard power и soft power. Так что какой-то глобализм мы теряем, а какой-то укрепляется или рождается на наших глазах.

В целом же глобализм прочно соотносится с урбанистическим моделированием самодостаточного мира. Город делает ставку на солипсизм и становится псевдонимом мира, стремящегося убедить себя в том, что за его пределами ничего нет. Однако не любое градостроение вовлечено в такие солипсистские потуги. В основе урбанистического солипсизма градостроение, восходящее к скиниям древних иудеев.

Внешне скинии больше всего напоминали палатку, но славились тем, что внутри них возникал эффект божественного присутствия. Во внерелигиозном контексте этот эффект опознается как возможность наблюдать весь мир под своим кровом, затащить его туда. Инфекционный караван-сарай и дом как структура самоизолирования представляют собой скинии новых времен.

Вернемся, однако, к сопоставлению того, что мы приобретаем и что теряем в плане глобализма в рамках свершившегося вирусгейта.

На мой взгляд, демонтируется послевоенный глобализм всеобщего благосостояния — это касается государств с высоким уровнем гарантий по отношению к самым разным группам населения и развитой инфраструктурой малого бизнеса, его активной поддержкой как идеологического завоевания. Потому что создается впечатление, что малый бизнес является истоком капитализма и, поддерживая на плаву малый бизнес, государство сохраняет этот исток в чистоте.

Фатальный кризис всей этой системы случился, когда на привилегии малого бизнеса стали посягать мигранты, в изобилии появившиеся на Западе после событий на Ближнем Востоке. Сейчас, похоже, лавочку, — а малый бизнес это буквально «лавочка», — сворачивают окончательно. Происходит это не потому, что от малого бизнеса вообще отказываются, а потому, что его унижают дотациями, без которых он уже не в состоянии обойтись. Парадокс: существовать без дотаций малый бизнес больше не может. Но существовать на дотации для него означает перейти на тот же режим, в каком существуют мелкие чиновники, те же мигранты или безработные.

Где-то, как в Соединенных Штатах, это может сопровождаться аттракционом щедрости. Где-то, как в России, дотации для пострадавших или только способных пострадать от вируса сводятся к МРОТ. Его размер, по определению, будет невелик, зато достанется практически всем. При этом главная проблема не в том, что переход на МРОТ-экономику является добровольно-принудительной мерой, а в том, что МРОТ может стать кнутом и пряником одновременно.

С одной стороны, он ограничивает социальную активность, гражданско-политические выступления и предпринимательскую инициативу. С другой — в нем заключен соблазн гарантированной пайки, которая позволит перейти в режим энергосбережения и существовать в нем годами.

В целом, история с перезагрузкой глобализма всеобщего благосостояния подталкивает к мысли о том, что ведущие государства решили не ограничиваться культурными приметами «Нового Средневековья» и перешли к воссозданию на новый лад класса государственных крестьян. Это тоже глобальный тренд, высвеченный вирусом. Рекрутировать «в крестьяне» будут, разумеется, не только представителей малого бизнеса, но и всю разночинную массу, которую способен люмпенизировать вирус. В особенности, тех, кто был замечен в рекламе, дизайне и «связях с общественностью».

Итак, из того, что подошло к финалу послевоенное государство всеобщего благосостояния не нужно делать вывод о том, что глобализм всеобщего благосостояния исчезает совсем. Совсем наоборот, он сохраняется, хотя и не сразу будет узнан в новых формах. Демонтируется в первую очередь адресность услуг: всем предоставляется некий паек. Зависимость от государства, от его системы, соблазнительность приманок и крючков при этом сохраняется — даже в минимальном объеме это останется главным инструментом контроля. К тому же этот выплачиваемый минимум станет способом монетизации льгот, ее очередной волной. Льготы монетизируют, минимизируют и приведут к общему знаменателю. Отдельно отметить стоит, что под удар вируса попадают прежде всего пенсионеры: то есть у вируса целевая группа как у пенсионной реформы — старше 65 лет.

Другая сторона глобалистского проекта — интернационалистская. Она сейчас выглядит бледно: мы видим, как ограничена взаимопомощь внутри Евросоюза. Никто не ринулся помогать родной Италии, все подсчитывают собственные издержки. Интернационализм общих ценностей, экономических и моральных, страдает и во многом показывает свою несостоятельность. Единственное, что заставило его огрызнуться, это попытка России в борьбе с вирусом на Апеннинском полуострове.

Введя карантинные кордоны, вирус, по сути, не просто ограничил обмен товаров. Он победил в схватке за ликвидность. Была посрамлена не только ликвидность этих товаров, но даже ликвидность стоящих за ними денег.

В момент кульминации пандемии в Италии, Испании и других европейских странах единственным ликвидным товаром, которым точно обменивались и обмениваются, стал сам COVID-19. Что касается морали, то роль нового категорического императива может исполнить режим карантина. Интернационализм свободных народов, победивших тоталитаризм, уступит интернационализму карантинных мер — свято место пусто не бывает.

Есть и третий аспект глобализма: глобализм персональных компьютеров, интернета, всевозможной виртуальности. Здесь тоже есть определенное родство: вируса и сообщений. Но тут, вопреки Маршаллу Макклюэну (канадский философ, исследователь медиа, автор принципа «канал коммуникации — это сообщение»), само сообщение образует некий канал коммуникации. Вирус — сообщение, которое вокруг себя создает огромное количество каналов коммуникации, прошивающих и переформатирующих старые, устоявшиеся коммуникативные системы.

Таким образом вирус и превращается не только в главнейшее выражение меновой стоимости, но и в мегазнак, мегасообщение. Мало сказать, что все это меняет коммуникацию. По сути, мы столкнулись с тем, что у человека было отобрано главное его определение, данное еще Аристотелем, описавшим человека как zoon politikon, то есть как животное общающееся, политическое. Любое лекарство от COVID-19, любая вакцина, уже не отменит того обстоятельства, что вирус отнял у человека его идентичность, известную, как минимум, со времен древних греков.

Происходит действительно нечто трансформационное: вирус выступает общим знаменателем в конкуренции разных версий глобализма. При этом он за какие-то месяцы потеснил всех мировых лидеров и даже заставил усомниться в способности человека сохранять тронное место венца эволюции. Однако есть, безусловно, и те, кто скрываются за вирусом как за ширмой, надувая его субъектность. Но зачем? Речь, скорее всего, идет об отчаянной попытке спасти библейский проект, затрещавший по швам у всех на глазах еще в прошлом году, когда сгорел Нотр-Дам де Пари.
Источник лентару

Еще прочитать:ИНТЕРНЕТ придумали в начале 60-х в СССРВ будущем не будет "места" беднымПрогноз футурологов на XXI век: "Биологические Касты", Нанороботы, Шаг к БессмертиюЗачем создают виртуальные государстваПлохое образование "ломает судьбы": Член-корреспондент РАН рассказывает как правильно выбрать вузПредвестник апокалипсиса или "сезонное" явление? Ученые снова фиксируют массовое вымирание пчелАномалия в Арктике: Гренландия полыхает, ледяной щит испаряется (ВИДЕО)