Призыв

Рядовой Нижаев что-то там согрешил по службе по неопытности. Капитан вошел в канцелярию и стал ругаться, кроме меня никого не было. Он обратился ко мне:
- Может ему въебать?
- Кому? – спрашиваю.
- Нижаеву.
- Не надо, - говорю, - товарищ капитан, им и так достается.
- От кого?
Молчу.
- Думаешь не знаю?, - говорит капитан, - хочешь назову?
Я пошевелил головой, вроде как кивнул.
- Ситенко, наверняка и «гном».
- Да, - говорю очень тихо с деланным выражением восхищения его прозорливостью, которого от меня ожидал капитан.
- А я этого не позволю, они у меня мое право воруют, это мой личный состав, только я могу их бить, - он так не считал, сказал, чтобы не показаться слишком чувствительным к судьбам солдат, на моей памяти бил он только Ситенко, дважды, остальные бегали по плацу в ОЗК по мере надобности.
Капитан отослал меня за печеньками и газировкой в местное кафе. У входа в кафе парень из отделения охраны сказал, что там сейчас майор Сурков (какая же мерзкая фамилия). Я все же вошел, готовя фразу-пропуск, которой научил меня капитан. Я выполнил, как положено, приветствие майору и двинулся к прилавку, майор оторвался от ложки.
- Солдат!
- Я.
- Выйди.
- Я по приказу капитана Матюшева, - выдал я свой пропуск.
- Выйди.
Вышел. Вернулся в казарму. В коридоре капитан за шкирку таскал Ситенку.
Пиздец, подумал я, тогда еще матом не выражавшийся.
Вообще-то капитан обо мне заботился, даже сверх меры. Боялся, что меня невзлюбят, зная об отношении к писарям. Даже не пускал меня домой в увольнение, чтобы вызвать сочувствие в сослуживцах.

Ко мне подошел Дыркин, сказал, что меня зовет гном. Я ответил, что не пойду, он мне никто. Он стал просить, сказал, что у них забрали телефоны, что не отдадут пока они (духи) не сдадут стукача. Я стал ему объяснять, что ничего ему не отдадут, он оборвал меня:
- Димон, ну скажи им честно, они тебя не тронут… у нас из-за тебя проблемы.
Не тронут, потому что я с капитаном сижу? Или потому что местный? Или потому что борзый? Или потому что выше и крепче остальных? Последнее льстило, но из реальной комбинации этих «потому что» было самым незначительным.

Я пошел. Всей моей решимости хватило на одну фразу – ответ на поставленный вопрос: «Это я». Дальше я начал юлить. Конечно, мне не хватило смелости взять всю вину на себя, признаться, что я стуканул и избежать унизительных оправданий. Оно, ведь, как ни посмотри постыдно. И признаться, что стуканул – стыдно, и соврать, чтобы скрыть, что стуканул. Я стал правдоподобно врать. Я всегда так вру, чтобы часть была правдивой, тогда я не краснею. Я сказал честно про «им и так достается», сказал, что капитан сам назвал фамилии. И даже использовал конструкцию «с моего молчаливого согласия», это было не совсем правдой.
Они сказали, что ночью мне лучше не спать, что они меня ночью наведают. Забегая вперед, я и не спал.
В курилке я подошел к ребятам, когда они обсуждали мой вызов «на ковер», они замолчали и уставились в землю. Я знал, кто сдал меня, и они знали, что я знаю. Я ничего плохого не сказал, но срывающимся голосом заметил:
- Они же специально, - говорю, - так делают, чтобы мы рассорились.

Они закивали головами, кто-то сказал что-то одобрительное. Мне стало стыдно, я отошел от курилки. Так мерзко, картинно.
Перед отбоем я боялся, ноги мои тряслись, ком стоял в горле, говорил со срывами и стыд еще, люди на смерть идут – так не боятся, а я каких-то гномов до дрожи в коленках испугался.

Знаки препинания расставлены по наитию, фамилии изменены, все – правда, показаний давать не буду:)