Тряслися грозно Пиренеи...

Последний выпуск поэта и гражданина вдохновлен десятой, сожженной Пушкиным, главой Евгения Онегина.
Почему глава была сожжена можно легко понять прочитав ее.
Сохранились только разрозненные отрывки.
Вот здесь приводится реконструированный ее вариант:

Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда.
К противочувствию привычен,
А разуменьем ограничен,
Лозой отеческой крещен
И барабаном просвещен —
Он как противник изуверства
Смягчил старинный произвол
И перестройку произвел:
Ввел эполеты, министерства,
Тьму комитетов учредил,
А фран-масонов запретил.

Его мы очень смирным знали,
Когда не наши повара
Орла двуглавого щипали
У Бонапартова шатра,
И чашу бранного позора
При окропленьи договора
Царь на глазах Европы всей
Пил за своих учителей.
Бессилья мутная година,
Бесславной злости пелена —
Тильзит! — тобой затенена
Громов полтавских годовщина.
Ужель француз неуязвим,
И мы спасуем перед ним?

III

Гроза Двенадцатого года
Настала. Кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима, иль Русский Бог?
Ревнивый ропот ополченья
(Пример общественного мненья)?
Моления монастырей?
Пожар Москвы? Ennui* степей?
Иль неуступчивый Кутузов,
Стерпевший при Бородине,
Чтоб наконец к Березине
По-свойски проводить французов,
Хотя казалось им — вот-вот
Колосс качнувшийся падет.

* тоска (фр.)

Но Бог помог. Стал ропот ниже.
И скоро силою вещей
Мы очутилися в Париже,
А русский царь — главой царей.
И что ж? Мятежная столица
Не почернела, как вдовица.
Не сокрушили алтари
Российские богатыри.
Обозов не обременяя,
Чредою триумфальных врат
Несли натруженный булат,
Освобожденье предвкушая,
И милость царскую потом
Заели барским пирогом.

И чем жирнее, тем тяжеле.
О русский глупый наш народ,
Скажи, зачем ты в самом деле
И впрямь свободен без свобод?
Где были русские палатки,
Там будут русские порядки, —
Куда ж влачишь ты свой ярем
От бунта к бунту? И зачем?
Ответь, каким еще кумирам
Незнаемым — под плеть и нож
Приплод обильный принесешь?
Что движет православным миром,
Вертя несмазанную ось?
И точно эхо донеслось:

Авось!.. О Шиболет народный,
Тебе б я оду посвятил,
Но стихоплет великородный
Меня уже предупредил.
Вернулась Франция к Бурбону.
Моря достались Албиону,
Свобода — ляху. Ну а нам —
Восторг провинциальных дам
Да дидактические оды.
Авось, когда-нибудь потом
Вослед иным и мы войдем
Под свод пленительной свободы,
И просвещения венец
На нас натянут, наконец.

VII

Авось, аренды забывая,
Ханжа запрется в монастырь;
Авось, по манью Николая
Семействам возвратит Сибирь
Кого к прощению представят;
Авось, дороги нам исправят;
Авось, цензуре надоест
Охота к перемене мест;
Авось, раба возлюбит барин;
Авось, газетный патриот
Сам за собою подотрет;
Булгарин станет невульгарен...
Авось, — про то слыхали вы —
Не тронет матушки-Москвы

VIII

Сей муж судьбы, сей странник бранный,
Пред кем унизились цари,
Сей всадник, Папою венчанный,
Исчезнувший как тень зари.
Измучен казнию покоя,
Осмеян прозвищем героя,
Встречая пенные валы
Рукоплесканий и хулы,
Наперсник Марса, а не Феба,
Угас, прикованный к скале,
Как тот, кто даровал земле
Огонь, похищенный у неба.
Времен минувших Робинзон,
Он слушал гул иных времен.

Тряслися грозно Пиренеи,
Волкан Неаполя пылал,
Безрукий князь друзьям Мореи
Из Кишинева уж мигал.
Бурбон сменил обивку трона.
Кинжал Лувеля, тень Бертона,
Кортесов каверзных картечь —
Могли бы нас и остеречь...
. .. .. .. .. .. .. .. . .
. .. .. .. .. .. .. .. . .
. .. .. .. .. .. .. .. . .
. .. .. .. .. .. .. .. . .
. .. .. .. .. .. .. .. . .
. .. .. .. .. .. .. .. . .

— Я всех уйму с моим народом! —
Наш царь в Конгрессе говорил,
Но был обижен мимоходом,
И восвояси укатил.
Дивись, народ! Монарх кочует,
А про тебя и в ус не дует.
Ты, Аракчеевский холоп,
Стал попечителем Европ.
В Литве, Эстляндии и Польше
Ты чуткий страж чужих свобод,
Законодатель зимних мод...
А зимы русские все дольше.
Уймешь Варшаву и Париж,
Но Царство Божие проспишь.

Потешный полк Петра Титана,
Дружина старых усачей,
Предавших некогда тирана
Свирепой шайке палачей,
Жестокосердного паяца
Изгнав с Семеновского плаца,
Не погуляли от души —
Вложили в ножны палаши.
В молчании — за ротой рота —
Сошли отхлынувшей волной
И за казенною стеной
Прикрыли скорбные ворота.
И приказали запирать.
Своих Бастилий нам не брать.

XII

Россия присмирела снова,
И пуще царь пошел кутить,
Но искра пламени инова
Уже издавна, может быть,
Под пеплом вольности роптала,
Воображенье распаляла
И вдруг стреляла угольком —
То каламбуром, то стихом.
Заря гражданского пожара,
Ты всходишь с запада не вдруг —
Тиран забудет свой испуг,
Гонимых публицистов пара
В срок растолкает школяра,
Тот — воина... Et cetera.

XIII

У них свои бывали сходки.
Они за чашею вина,
Они за рюмкой русской водки
Судили труд Карамзина
С патриотических позиций.
Славянский Брут румянолицый
Залог спасения страны
Искал в преданьях старины.
И находя немало смысла
В устройстве древнем, вечевом,
Он славил Новгород, а в нем
Не Рюрика, но Гостомысла.
А боле прочих был любим
Поборник вольности Вадим.

XIV

Витийством резким знамениты
Сбирались члены сей семьи
У беспокойного Никиты,
У осторожного Ильи,
И в рассуждении свободном
Об управлении народном
Они ценили выше слов
Резон отточенных штыков,
Но Робеспьерово наследство
Их не смущало потому,
Что просвещенному уму
Дано ж избрать и цель, и средство...
И русских правд неверный рой
Уже кружился над Невой.

Друг Марса, Вакха и Венеры
Им дерзко Лунин предлагал
Свои решительные меры
И вдохновенно бормотал.
Читал свои Ноэли Пушкин.
Меланхолический Якушкин,
Казалось, молча обнажал
Цареубийственный кинжал.
Одну Россию в мире видя,
Преследуя свой идеал,
Хромой Тургенев им внимал,
И цепи рабства ненавидя,
Предвидел в сей толпе дворян
Освободителей крестьян.

XVI

Так было над Невою льдистой,
Но там, где ранее весна
Блестит над Каменкой тенистой
И над холмами Тульчина,
Где Витгенштейновы дружины
Днепром подмытые равнины
И степи Буга облегли,
Дела иные уж пошли.
Там Пестель медлил, выжидая,
И рать Раевский набирал,
Холоднокровный генерал,
И Муравьев, его склоняя,
Напором дерзости и сил
Минуту вспышки торопил.

XVII

Сначала эти заговоры
Между Лафитом и Клико,
Лишь были дружеские споры,
И не входила глубоко
В сердца мятежная наука.
Все это было только скука,
Безделье молодых умов,
Забавы взрослых шалунов.
Но рок над ветряной Украйной,
Казалось, в пику шалунам
Уже вязал узлы к узлам,
И постепенно сетью тайной
Мятеж Россию оплетал.
Наш царь дремал...