Юрий Гордон на Creative Mornings, часть 2

Ну вот, вот такая вот история, да? Про пустую бумажку. В которой, оказывается, много чего есть. Не знаю, согласны вы со мной или нет, но для меня это есть безусловно, то есть, для меня это реально существующий факт. Я смотрю на лист. Собственно, почти вся моя практическая работа с листом, а я работаю аля прим на протяжении последних 25 лет и вообще ничего больше не делаю, только а ля прима. Начинаешь - ничего не видишь, ничего не знаешь, зачастую не знаешь даже, что будет изображено. Это работа именно с листом, поймать в нем глазами, локтями, плечами, почувствовать его и понять как он на тебя воздействует, как давит и что в нем хочет быть нарисованным.

Вот только что я вернулся из Абруццо, из Италии, и совершенно случайно видел там такую вот маленькую церквушку. Она как раз про то же самое, про что говорит пустой лист. Смотрите: пустая стена. Определенной формы. На ней вообще ничего нет, дверь и окно, которое можно считать несуществующими, скорее знаками двери и окна, чем ими как таковыми. Но эта штука, ведь ее архитекторы, ее создатели, кто бы они ни были, думали о Боге. И вот очень интересно, я не буду говорить сам ничего, посмотрите и подумайте. что может эта штуковина сказать о Боге вам. А ведь она, на мой взгляд, очень много чего говорит. В том числе и её дурацкий смешной крест, который стоит на верхушке и видимо светится ночью, он сделан из такого лайтбокса.

Все, о чем я говорил до этого, было подведением к промежуточному итогу. Любой жест есть жест. Нет ни одного незначащего жеста. Если вы встречаетесь с человеком и идете ему навстречу вы уже этим ему что-то говорите. В книжке про композицию будет история про пару влюбленных, которые встречаются и первое, что делают, — это встают друг напротив друга и смотрят друг другу в глаза. Это выключка по центру, когда вся энергия собирается в ось и уходит ровно между людьми. Не знаю, что вам, мне вот эта штучка, взятая с крыши той церкви довольно много что говорит. Например, о торжестве света над тьмой. Или о сложении и умножении добрых сил. Все можно прочитать. Потому что чем проще знак, тем он более ёмкий. Вот смотрите, сейчас уберу задний крестик, оставлю вот так.

Элементарно простой знак содержит в себе максимум ассоциаций. Ну вот, например, худой плюс — это не только плюс, но и естественный христианский крест и естественный георгиевский крест, эмблема Англии. Удивительно, почему-то, вот вы не обращали внимания, что георгиевский красный крест, который на английском флаге, всегда делается узким. Почему? Не знаю. Почему Андреевский широкий, а Георгиевский узкий. Но очень стильно, красиво.

Это о мелких различиях. О том, что мы считываем эти различия: вот крест стал толще, при том, что он остался сам собой, он стал выражать нечто иное, да? Это прежде всего для нас аптека, это “спи спокойно”, ну и естественно, если представить его на выворотке белое на красном — это флаг Швейцарии. Понимаете, вот раз — и раз. Ничего не изменилось, но полностью поменялась семантика. Просто вот на ровном месте. Произошло чудо очень серьезного смещения смысла. До 90 градусов повернулись.
Это о том, что мы из себя представляем. Мы же поглотители смыслов. Собравшиеся здесь поглотители смыслов в еще большей степени, чем все остальные. Но просто в нашем огромном шумном информационном мире мы должны считывать каждую мелочь, каждую деталь. И мы это и делаем.

Я смотрю вот сейчас на штучку, которая в моей руке, На ней там раз, два, три, четыре, пять… Шесть знаков. Я каждый из них понимаю, то есть, я уже успел за несколько секунд их считать. Мы чрезвычайно восприимчивы к мелочам. Мы чрезвычайно восприимчивы к деталям. Этим объясняется, на мой взгляд, то, что происходит с логотипами и вообще с фирменными стилями. Они сильно упрощаются, потому что… да о чем говорить, мы все уже поняли. Мы все уже знаем. Так же, как это происходит с интерфейсами. Интерфейсы упрощаются, потому, что мы уже знаем, о чем будет интерфейс. Нам уже не надо рассказывать “это интерфейс…”, нет, дай нажать! В связи с этим я хочу вам показать два знака, которые действуют прямо противоположным образом. Потому что очень важен не только крупный текст, но и мелкий. Мы не только считываем массу деталей, но и очень быстро утомляемся. Мы любим шум, потому что в нем не надо разбираться. Мы любим паттерны, потому что они нам говорят “забор, забор, забор, забор…”. Мы очень поверхностны. Два знака. Один из них - мастерской Димы Барбанеля, другой - мой, клуба друзей ЮГ. Они сделаны по единому принципу, хотя мы с Димой, конечно, не договаривались об этом. Они сделаны по принципу “сейчас мы вам покажем что-то непонятное, а вы посмотрите и скажете О-о! Надо же!”.

Димин знак - это настоящий герб рода Барбанелей сифарского древнего еврейского рода к которому он принадлежит. Насколько он точно его воспроизвел гадать не берусь, но все, что там изображено, включая число перьев на шлеме и форму шлема, баронского, по-моему, нобельского, имеет смысл. То есть, геральдист бы все это прочитал. На серебряном поле косая нисходящая перевязь, на коей восьмилучевая звезда, и две звезды в полях справа и слева. Мы ни черта об этом не знаем и догадаться даже не хотим. Но это есть и это инкапсулированный смысл в эту достаточно сложную композицию для нас воспринимается как белый шум и “О, круто!”.

В моем случае это обратная история, потому что если там сплошная геральдика и сплошное общечеловеческое, то у меня сплошное личное. Но тоже так же примерно напутанное. Центральная фигура - это не только мой юзерпик в ЖЖ и прочих местах, но и буква Г из моего первого шрифта FaRer и еще для кого-то это цыпленок, а для меня это такой смешной тонкошеий супергерой в плаще с хохолком на голове. Такой вот, ну такой “Пипец” который. Вот он всех сейчас победит, но непонятным способом. А вокруг, по кругу, из еще одной моей книжки, граммовой азбукой “Силных богов” написано, что это круг друзей Юрия. Причем, пробелы сделаны в виде орнамента”.

То есть, и та, и другая эмблемы очень просто расшифровываются. Но челоек без представления о ней взглянув на нее увидит только “Пррр, что это?! Любопытно, надо же” и пойдет дальше.

Ну что, хватит минимализма? Вы знаете, о чем картинка? Ну я думаю, что многие знают. Это “Вознесение Христа”, но написал ее Питер Брейгель. В отличие от итальянцев, которые строили сюжет, возрожденческих итальянцев возрожденческие голландцы и иже с ними, северяне, северное Возрождение, старались передать мир, у них в каждой картине должен был быть весь мир. И это удивительным образом во-первых похоже на то, что происходит с нами, потому что мы сейчас сидя в интернете тоже все время присутствуем в мире. То есть, мы вроде как с одним гаджетом в руках, но мы понимаем, что вокруг нас все время что-то крутится и мы часть, микроскопическая частица чего-то происходящего. А с другой стороны, любое, даже самое важное событие, при таком огромном шумовом фоне исчезает, оно становится просто частью происходящего. Самолет упал? Да ну и Бог с ним. Война началась? Да, но хорошо, что не здесь. Все что угодно, любое событие становится только частью картины.

То, что происходит у Брейгеля. Я когда ее искал, это довольно большая в пикселях картинка, очень часто натыкался на отдельное изображение собственно лысой горы, которая вон там, в углу. Оно исключительно тщательно прописано, там все есть, два креста под остальных разбойнков, народ, который уже предвкушает скорую расправу и все такое. То есть, на удивление, на удивление Брейгель увел главную тему внутрь, в общем-то он этим сказал то, что нужно было бы сказать. Найди сюжет. Вот я его увеличил раза в четыре, видите? Плохо видно, да? Но все-таки видно что-то. Вон там в центре возник круг, а в нем явно упавший крест. Фигуры Христа не видно, но ясно, что что-то происходит. Это примерно аналог фейсбучной ленты.

Мы проскакиваем мимо событий, но их так много и они такие шумные, что даже зацепившее наше внимание не становится длительным объектом внимания. Вот про это самое минимализм. Про то, что надо вычленить, показать, зафиксировать фокус на том, что происходит. Ну да, ну вот так.

Сделал паузу просто чтобы перейти от Брейгеля к собственной работе, чтобы не было так уж страшно. Вот это самая минималистическая работа, которую я когда-либо делал. У меня был лист очень красивый, фантастически красивый, она здесь не видна, это не такой цвет и не такой цвет, это густой тёмно-красный цвет. И удивительная шелковая фактура, тибетская бумага ручного отлива, вот ее края, совершенно кривой лист. Я хотел из него… Я сейчас делаю коллажи последнее время, хотел сделать из него коллаж. И понял, что я ничего не могу сделать с этой бумажкой, мне её жалко. Мне хочется, чтобы она осталась ровно в том виде, в котором она была. И тогда я подумал, хорошо, а где моё место? Вот это мир, который я решил не портить. Где моё место в этом мире? Я его нашел. Вы его здесь не видите, вот она. Это подпись. Вертикальная буква Ю, которая у меня обычно является подписью, мое место здесь называется эта картинка, и она про то, что можно быть наблюдателем в мире стараясь его не нарушить. ну вот.

Поговорим?

— Друзья, у нас не очень много времени к сожалению, но мы успеем задать какое-то количество вопросов, поднимайте руки и мы будем давать вам микрофон.

— Скажите пожалуйста, с чего началась ваша любовь к шрифтам?

— С их отсутствия. Их не было, их надо было сделать. Просто это как раз про язык, у нас не было возможности разговаривать на том языке, на котором мы хотели. Мы смотрели как это сделало Эмигре и мы в Letterhead’е сделали то же самое. Сначала на нас смотрели все остальные дизайнеры и говорили “Да не, этим только вы можете пользоваться”. Сейчас нормально все продается. Должно было пройти 15 лет.

— Здравствуйте! Большое спасибо за лекцию. У меня сдвоенный вопрос: что вдохновляет вас на создание новых шрифтов, то есть, что вообще может вдохновить, а второй вопрос какие современные шрифтовые работы за 10 лет вам понравились, произвели на вас впечатление?

— Спасибо. Вдохновляет то, о чем я сказал: отсутствие языка. Это было очень заметно, когда надо было переводить шрифты. Ведь мы же начали с переводов. И вот когда мы делали для Сережи Бабича, для Rolling Stone первые шрифты и мне достался Serapion Франтишка Шторма, я понял, что мне нечем ответить ему, потому что этот шрифт такой, постмодернистский, у него отсылки то к Bodoni, то к венецианской антикве, то вообще ко гротескам каким, он очень сложный и очень игровой. Кроме того, что он еще и чешский. И я понял, что у Франтишка шкала его языка начинается в Древней Греции и оканчивается современностью. А мой язык - от Петра только. У меня было ощущение, что я должен был со своей аудиторией говорить на блатном жаргоне. Это было очень тяжело. Поэтому мне пришлось испортить Серапион для того, чтобы рассказать нашей аудитории о том, что в нем заложено. Это огромный вдохновляющий момент для того, чтобы делать собственные шрифты. Именно для того, чтобы можно было общаться тем языком, на котором мы говорим обычно. Что касается шрифтовых работ современных — я не смотрю ни на кого. Мое дело доставать кроликов из пустой головы. Я не во всех делах стараюсь не смотреть, не крутить головой. Это неправильная для дизайнера позиция, но нормальная для художника. Потому что это позволяет жить как в Древней Греции: ну какие были референсы у Сократа? Да никаких. Вот, собственно, о чем и речь. То есть, пытаться рассказать еще раз собственную историю. В некоторых случаях это получается. Раз я здесь — значит, получается.

— Привет. Я вот тут за колонной прячусь. У меня такой вопрос: если отмотать к слайду, где нарисован ваш личный символ, с буквой Г и там Силными Богами написана некая надпись, то символ, который вместо пробела использовали на азбуке Брайля это будет буква О. И если ее сделать выпуклой, то незрячий человек только и прочитает “ООООО” такое по кругу. Пожалуй, у меня все.

— Я этого не знал, кстати.

— У меня вопрос… Я здесь!

— Я прошу прощения, страшно близорук, поэтому что-то могу не видеть.

— У меня вопрос в другом контексте: вот один из главных вопросов в минимализме — это где найти границы между настоящим минимализмом, в котором есть какой-то смысл, и бессмысленной скукой и как увлечь зрителя, чтобы он что-то все-таки заметил, когда мы убираем детали. Как не убрать слишком много?

— Это шаг вперед, шаг назад. В моем случае это так. Я иду и отступаю до смысла. Вот когда я чувствую, что я теряю смысл, все привет, минимализм кончился, началось пустое пространство.

— Ну а как понять, где теряется смысл?

— Опыт. Это как, знаете, кто-то спросил у Владимира Ефимова, арт-директора Paratype, ныне покойного, к сожалению, моего друга: как стать шрифтовиком? Он ответил: вот сделайте пять шрифтов — будете шрифтовиком. То же самое и здесь: как понять, что смысл кончился? Все время продуцировать смыслы. Вы поймете когда он исчезает. То есть избавиться от внешних воздействий, от того, что навязано средой, трендом, модой, чем угодно и сказать самому себе: “Вот я хочу сказать ровно вот это”. Потом туда-сюда, нет, это еще недостаточно, ой, вот это уже избыточно. С избытком проще, потому что когда сделаешь вещь и отстраняешься, отходишь от нее на шаг, сразу видно, как много лишних слов использовано. Меньше, меньше, меньше слов, короче, короче, короче.

— Можно вопрос? Здравствуйте, я здесь! Я про знак рубля. Насколько я знаю, вы участвовали в создании его. В чем необходимость была также в отсутствие до этого знака и будет ли какой-то знак копейки, например?

— Я не участвовал в создании знака, я участвовал в его выборе. Это принципиальная вещь, так как у знака 12 авторов и я никакого отношения к авторству не имею. На мой взгляд, знак должен был появиться. Даже не на мой взгляд, на взгляд центробанка. И если бы Эркен Кагаров нас не созвал, то Центробанк выбрал бы тот ужас страшный, который они пытались выбрать и потом еще пытались выбрать, не замечая вообще, что есть люди, которые несколько больше понимают в том, что они начали делать. Я считаю, что то, что сделали мы, было сделано исключительно технично, грамотно и правильно. Мы выбрали не самое красивое, потому что красота вещь такая, сегодня она красота, а завтра не пойми чего, а самое простое, правильное и точно отражающее круг задач. То есть, мы сделали инструмент, а не картинку для рассматривания. Нужен будет знак копейки — зовите!

— Юрий, скажите пожалуйста, что появляется раньше: шрифт или его имя?

— По-разному. Вот у “Артемиуса” имя появилось раньше шрифта. У Conqueror имя появилось в процессе. Вот недавно был шрифт, который назывался “Мечта всякой пишбарышни”, Кларендорф, он был сначала нарисован, потом почувствовал, что ему нужно какое-то заковыристое имя, потому что он смешной такой, руками нарисованный. Вообще, в принципе, для меня имя шрифта очень важная штука. Как вы лодку назовете, так она и поплывет. То есть, в каждом имени моих шрифтов заложено гораздо больше, чем видно снаружи. Это рассказ.

— Здравствуйте! У меня такой вопрос: вы когда думаете о шрифтах и делаете букву, у вас все мысли идут о конкретной букве или есть какие-то мысли о контексте? Буквы же потом складываются в слова, может быть, вы вывели какие-то законы как чтобы это все работало и смотрелось?

— Ну, законы — в книге “Про буквы”. Если это законы. Понимаете, какая штука, опять таки, я очень хладнокровно отношусь к законам. Я смотрю на тенденции. Но естественно, когда ты делаешь одну букву в одном шрифте, ты думаешь сразу обо всем. И не только о самом шрифте, но и о том, как он будет говорить, каким языком он будет разговаривать. Здесь невозможно делать одну букву, ничего не получится. Шрифт это связная вещь, это паззл, это бесконечный паззл, который должен собираться любым способом в нечто приемлемое. Кроме того, это приходит с опытом, я просто не могу придумать одну букву. Если я придумал одну букву, значит, я придумал уже весь ряд связанных с ней. Я сразу начинаю думать: ага, вот здесь не получится, вот тут не выйдет, а вот тут получится интересно. Это работа любого шрифтового дизайнера. То есть, в принципе буквы воспринимаются как существа определенного вида, зверушки, у которых уже есть внутри позвоночник, скелет, она может быть мохнатая, она может быть гладкая, ее можно как-то постричь, как пуделя, чтобы она отображала что-то другое, но за скелет уйти практически невозможно, поэтому зная, как выглядят все скелетики я естественно представляю себе, что будет, если я сделаю вот это одно движение вот в этом месте.