Эдвард Сноуден рассказывает, почему он стал информатором
Отрывок из книги «Постоянная запись»; как молодой человек, работавший системным администратором, обнаружил посягательства на свободу и решил предать гласности обширную американскую систему слежки за гражданами
Когда мне было 22, я устроился на работу в американскую разведку, политических взглядов у меня не было. Как у большинства молодых людей, у меня был набор чётких взглядов, которые на самом деле были не совсем моими (хотя я и отказывался это признавать) – это был противоречивый набор унаследованных принципов. В моей голове существовала каша из ценностей, с которыми меня воспитывали, и идеалов, встреченных мною в интернете.
Только ближе к 30 годам я, наконец, понял, что большая часть того, во что я верил, или того, во что я думал, что верю, была просто импринтингом молодости. Мы учимся говорить, имитируя речь окружающих нас взрослых, и в процессе этого обучения имитируем также их мнения, пока не окажемся в состоянии ошибочного убеждения в том, что нас окружает наш собственный мир.
Мои родители, если и не отвергали политику в целом, то уж точно отвергали политиков. И это не было похоже на недовольство людей, не ходящих на выборы, или на фанатичное пренебрежение. Это было странное отторжение, присущее классу, который раньше называли федеральной государственной службой или государственным сектором, а в наше время предпочитают называть глубинным государством или теневым правительством.
Но эти эпитеты по-настоящему не описывают реальности: класс карьерных чиновников (кстати, возможно, представителей одной из последних прослоек, принадлежащих к среднему классу США), которых никто не выбирал и не назначал, и которые работали на правительство либо в составе независимых агентств (ЦРУ, АНБ, налоговая, федеральная комиссия связи, и т.п.), либо в составе исполнительных департаментов (министерств юстиции, обороны, финансов, госдепа и т.д.).
Это были мои родители, это были мои люди: почти трёхмиллионная профессиональная правительственная рабочая сила, призванная помогать любителям (выбранным электоратом или назначенным выборными лицами) в реализации их политических обязанностей – или, как говорится в клятве, верном исполнении их службы. Эти слуги народа, остающиеся на своих должностях вне зависимости от смены администрации, усердно трудятся как под республиканцами, так и под демократами, поскольку они, по сути, работают на правительство, обеспечивая непрерывное и стабильное управление.
А ещё это были люди, ответившие на вызов, когда страна оказалась на военном положении. Я сделал это после 9/11, и обнаружил, что патриотизм, привитый мне моими родителями, очень легко трансформируется в пылкий национализм. Какое-то время, особенно после того, как я пошёл в армию, моё мироощущение напоминало дуализм простейших видеоигр, в которых добро и зло определяются очень чётко и неоспоримо.
Однако, вернувшись из армии, и занявшись работой с компьютерами, я постепенно начал сожалеть о своих военных фантазиях. Чем больше я развивал свои способности, тем более я взрослел и понимал, что у технологии общения есть шансы на успех там, где не справилась технология насилия. Демократию нельзя насаждать под дулом пистолета, но, возможно, её можно сеять, распространяя кремний и оптоволокно.
В начале 2000-х интернет едва только вышел из периода формирования, и, по-моему, он предлагал более аутентичное и полное воплощение американских идеалов, чем даже сама Америка. Место, где все были равны? Да. Место, посвящённое жизни, свободе и поиску счастья? Да. Да, да, да.
Делу помогало то, что почти все главные документы, формировавшие интернет-культуру, описывали её в терминах, похожих на американскую историю: существовали дикие, открытые рубежи, принадлежавшие всем, кто был достаточно смел, чтобы обосноваться там; но эти рубежи очень быстро начали колонизировать правительства и корпорации, пытавшиеся регулировать их в целях получения власти и прибыли. Крупные компании, просившие большие деньги за железо, ПО, за междугородние звонки, которые нужны были тогда для выхода в интернет, и за сами знания, которые были наследием всего человечества, и по-хорошему, должны были быть бесплатными, до невозможности напоминали мне британскую империю, чьи жёсткие налоги зажгли огонь независимости [в США].
Эта революция происходила не в книжках по истории, она была сейчас, во время жизни моего поколения, и каждый из нас мог стать её частью согласно своим возможностям. Это было потрясающе – участвовать в основании нового сообщества, основанного не на том, где родился, как вырос человек, насколько популярным он был в школе, но на наших знаниях и технических возможностях.
В школе мне нужно было выучить предисловие к Конституции США. Теперь эти слова в моей памяти накрепко сплелись с "
декларацией независимости киберпространства
"
, в которой встречается то же самое самоочевидное и самоизбранное местоимение множественного числа: «Мы создаём мир, в который каждый может войти, не имея привилегий и не встречая предвзятого отношения, основанного на расе, экономических возможностях, военной силе или месте рождения. Мы создаём мир, в котором любой человек из любого места может выражать своё мнение, неважно, насколько уникальное, не боясь, что его заставят молчать или подчиняться».
Такая технологическая меритократия могла давать как вдохновение, так и смирение – как понял я, устроившись на должность работника умственного труда. Децентрализация интернета подчеркнула децентрализацию компьютерной компетентности. Я мог быть лучшим компьютерщиком в семье, или в Вашингтоне, но на такой работе приходилось сравнивать свои навыки с навыками всех жителей страны и даже мира. Интернет показал мне всё количество и разнообразие существующих талантов, и чётко дал понять, что для процветания мне придётся выбрать специализацию.
Мне было доступно несколько разных карьерных путей в сфере технологий. Я мог бы стать разработчиком ПО, или, как часто говорят, программистом, и писать код, заставляющий компьютеры работать. Или я мог стать специалистом по железу или сетям, устанавливать серверы в стойки, подключать провода, протягивать оптоволокно, соединяющее все компьютеры, устройства и файлы.
Я интересовался компьютерами и программами, а, следовательно, и объединяющими их сетями. Но больше всего меня интриговала их работа на более глубоком уровне абстракции – не как отдельных компонентов, но как общей системы.
Я много думал на эту тему, когда ездил на машине к Линдси и в местный колледж. За рулём я всегда размышлял, а передвижение домой и на работу по опоясывающей Вашингтон дороге было долгим. Разработчик ПО, или программист, уп��авляет местами отдыха на съездах с дорог, и убеждается, что франшизы всех точек по продаже фаст-фуда и автозаправок соответствовали друг другу и ожиданиям пользователя; специалист по железу строит инфраструктуру, прокладывает дороги; специалист по сетям отвечает за управление трафиком, дорожные знаки и светофоры, чтобы довести толпы пользователей до нужных им целей.
Системный же специалист подобен планировщику городов, который берёт все имеющиеся компоненты и гарантирует максимальную эффективность их взаимодействия. Это было похоже на то, как будто ты получаешь зарплату за игру в Бога, или, по меньшей мере, в небольшого диктатора.
Системщики бывают двух видов. Один получает в распоряжение существующую систему целиком и поддерживает её, постепенно повышая эффективность и исправляя поломки. Эта должность называется системный администратор, или сисадмин. Второй анализирует задачу, например, как лучше хранить данные, или как организовывать поиск по базам данных, и придумывает решения, комбинируя существующие компоненты или изобретая совершенно новые.
Эта, наиболее престижная позиция, называется системный инженер. В итоге я занимался и тем, и другим, сначала доработав до администратора, а там став инженером. Я не обращал внимания на то, как это интенсивное взаимодействие с глубочайшими уровнями интеграции компьютерных технологий влияет на мои политические убеждения.
Попытаюсь не быть слишком абстрактным, но попробуйте представить себе систему. Неважно, какую – это может быть компьютерная система, правовая система, или даже правительственная. Помните, система – это всего лишь кучка частей, работающих совместно как единое целое, о которой большинство вспоминает, только когда что-то в ней ломается. Один из самых обидных фактов работы с системами состоит в том, что обычно вы замечаете неисправность не в той части системы, которая работает со сбоями. И чтобы понять, из-за чего система обрушилась, приходится начинать с точки, в которой вы обнаружили проблему, и логически идти по системе сквозь все компоненты.
Поскольку системы работают по инструкциям, или правилам, такой анализ в итоге сводится к поиску того, какие правила не сработали, как именно и почему – к попытке определить те точки, где намерение, стоящее за правилом, не было адекватно выражено через его формулировку или применение. Отказала ли система потому, что какая-то информация не дошла до адресата, или потому, что кто-то использовал систему не по назначению, и получил доступ к запрещённому ресурсу, или он использовал разрешённый ресурс слишком рьяно? Остановил ли один компонент работу другого, или нарушил ли её? Не отняла ли одна программа, или компьютер, или группа людей больше ресурсов у системы, чем положено?
В течение моей карьеры мне было всё сложнее отделять вопросы о технологиях, за которые я отвечал, от вопросов к моей стране. И я всё больше раздражался из-за того, что у меня получалось чинить первое, но не второе. Я закончил работать в разведке с убеждением в том, что операционная система моей страны – её правительство – решило, что лучше всего работает в сломанном состоянии.
Оригинал: https://www.wired.com/story/edward-snowden-in-his-own-words-why-i-became-a-whistle-blower/
Перевел: https://habr.com/ru/users/SLY_G/