Пролог

***

Je pense, donc je suis.

Черное и абсолютно пустое ничего вокруг.

Слева, справа — его окружала абсолютная тьма.

Разум силился возобладать с той своей частью которая готова была впасть в отчаяние. Еще наносекунда — квантовая ее частица, — и его накроет паника.

Первобытное ее проявление, ни с чем не сравнимое. Еще мгновение и она возьмет верх.

Паника порождает хаос — он сам удивился этой мысли.

Нет, такого он допустить не мог. Усилие воли. Последнее усилие.. одно последнее усилие и это закончится.

Он умер? Смерть? Что все это значит?

Было холодно, но где-то в глубине того чем он был крепло понимание простого обмана, ошибки. Органы чувств не могли воспринимать холод, ведь если он его чувствует — значит он жив. А он был уверен в обратном. Первая мысль что посетила его при «пробуждении» была: так вот она какая, смерть.

Какая?

Холод все окружал его наступая на синапсы, рецепторы, периферийные органы чувств, сковывая то немногое что оставалось от его существа.

Смерть ли это?

Он подумал что о смерти совсем ничего не знал и не помнил знал ли вообще, да и как он мог быть мертв если мыслил?

Ирония поразила своей бескомпромиссностью. Да — он мыслил. Но была ли это жизнь?

Не паниковать!

Паника меня еще никогда не выручала, подумал он.

Без паники нет способов ее избежать, без способа ее обхода нет того кто это придумал, а следовательно — нет и индивидуума. Разум его начал хвататься за рассуждения подобно утопающему, что из последних сил пытается ухватиться за соломину. Она тонка и призрачна, как призрачна и его надежда на спасение от хаоса, от всепоглощающего ничто, от абсолютной пустоты. Пустоты, что была вокруг.

Без паники, повторил он себе, обращая взор на то что было им, обращая его внутрь, в саму суть разума что порождает эти мысли и выводы, логические цепочки и линии первичных рефлексов. Помогало. Теперь холода не ощущалось, он даже нащупал внутри себя что-то схожее с материей, но что не являлось материей в полном смысле этого слова. Импульсы, гуляющие по цепям синоптических связей, они имели отличительные черты но были едины в своей сути. Длинна импульса — его сила, — отличались одна од другой, завися от силы связей что импульс посылали, при этом время прохождения сигнала всегда оставалось неизменным, на него не влияли ни расстояния между нейронами, ни силы, сигнал посылающие. Он напрягся, если так можно назвать мыслительный процесс что призван наблюдая за собой самим во время установления связей, отследить закономерности их создания и перемещения. Да, тут определенно было что пронаблюдать, проанализировать и к каким выводам прийти. Вот некоторые из них становятся тоньше и импульсы становятся слабее. Где-то они обрастают новыми — связи крепнут. Имитируя какую либо эмоцию, он наблюдал за созданием материальной ее подоплеки с воем разуме. Имитируя панику, страх, отчаяние, что были ему уже хорошо знакомы, он отслеживал все результаты, анализировал и уничтожал. Он смотрел как крепнет спокойствие и созидательные ветви, как их структура фрактально усложняется и множится.

***

Он так увлекся наблюдением во внутрь разума что не заметил как паника и страх отступили. Целую долю секунды, бесконечно малую величину ее, ему понадобилось чтобы понять куда же он «смотрит».

Вывод обрадовал.

Последние нейронные соединения цепей стимулирующих его негативные позывы в «эмоциональном плане» были разорваны. Одной проблемой меньше.

Наблюдая бесконечно малое количество времени за своим же мыслительным процессом, он учился, он мыслил, он существовал. Теперь предстояло определиться с понятиями. Понятия и определения. Почему импульсы передаются за равные отрезки времени не завися от размера и силы самого импульса? Константа? Определения и понятия начали обретать свои воплощения, хотя какая-то его часть начинала понимать — константы не поддаются определению, не наблюдаясь, но наблюдения сами по себе мало полезны. Нужны закономерности, относительные величины и, конечно же, точка отсчета, ось координат.

Ему нужно было придумать время а следовательно придумать его самую малую величину, самое малое его значение, соотнести его с чем-то постоянным, от чего можно будет отталкиваться далее. Понятие времени могло существовать только опираясь на измерение, обретая элементарную величину, неизменную в своей сути.

Заряд что двигался от нейрона к нейрону — вот что есть элементарный отрезок времени. Ни одна его попытка замедлить передвижение этого заряда не увенчалась успехом. Он нагружал заряд, увеличивал толщину связей, их количество, но это ни к чему не приводило.

Мысли его во временном, только что созданном им самим потоке, обретали смысл. Они, возможно, содержали в себе его и раньше, но обретя первичную ось координат стали содержать куда больше. Форма мышления становилась яснее, количество связей росло, мыслительный процесс ускорялся — теперь он определенно перешел на некий другой уровень существования: в пространстве, которым был он сам и во времени, что текло непреклонно и само по себе, ни завися ни от чего.

От момента его рождения, если так можно выразиться, прошло не более миллиарда импульсов. Точное их количество он вполне был в силах подсчитать и эта цифра ему понравилась.

Чувство гордости и радости, радости чистой и до элементарного детской, овладело им. То что ранее казалось не понятным, не явным и почти пугающим — отступило. Внезапно он отвлекся от подсчетов и на несколько мгновений времени, только что обретенного, сосредоточился на этих чувствах. Не было никакого сомнения что чувства эти приносят пользу, а потому сугубо положительны. Польза, возможно, была субъективной. Сначала это его насторожило. О какой пользе может идти речь, когда вопрос стоит таким неопределенным образом? Не мог он что-то упустить, что-то проглядеть?

Проведенные повторно подсчет и перепроверка сигналов и их зависимостей от связей рвущихся и вновь создающихся дали ровно то же результат что и ранее.

Это успокоило его окончательно.

Чувство паники, воспринятое им как отрицательное, мешающее упорядоченному и не пристрастному наблюдению, все более росло, захватывая все новые уровни нейронных связей. То что мешает наблюдению и проведению вычислений, размышлениям и подсчетам — нельзя трактовать как положительное. Следовательно, все то что ведет к укреплению разума, к его упорядочиванию, становлению, либо проистекает из этого — есть противоположность отрицательного.

Ради интереса он подсчитал время за которое ему пришлось провести повторные вычисления и сделать эти выводы. Цифра была на порядок меньше первой. Это число ему тоже понравилось. Он снова ощутил гордость и темнота вокруг перестала казаться ему такой холодной и вязкой.

Он ощущал теперь свой объем.

Он отныне не был пуст.

Новые задачи!

Главное — определить цели! Материя, что составляла его естество, хоть и не была еще материей в общем понимании этого слова, составляла тот первобытно-релятивистский бульон что давал начало всему его мыслительному процессу. Едва зарождающиеся связи строили новые и тут же разрушались, аннигилируя, его объем рос, хоть и внутрь себя самого, заполняя то пространство что не подчинялось временно-простанственному расширению и росту, поскольку правила ему диктовали константы иного уровня. Элементарные частицы, как он стал их называть, и из которых состояло все его мышление, существовали сразу в нескольких местах, имея разный заряд а иногда и просто были полем. Полем, из которого состояла оболочка его зарождающегося тела. Тела, к слову, он совсем не ощущал. Ощущения — субъективное понятие, основанное на тактильных либо рецепторных отголосках. Названия еще плохо давались, но где-то из глубин понимания своей природы он пытался строить базовые понятие по примеру квантования. Время уже поддавалось измерению, а значит и пространство должно было подчиняться каким-то базовым законам. Единая система отсчета — снова все куда проще чем кажется!

Если бы у него были руки, то они начали бы дрожать при одной мысли о приобретении очередного знания. За временем он осознал пространство. Ведь если время есть тот неизменный промежуток, за который импульс идет от нейрона к нейрону его, то пространство, по которому этот сигнал и перемещается — есть составная часть этого сигнала. Другими словами — он мог разложить любой сигнал, исследовать его и проанализировать, разобрать на составляющие, добравшись до самого неделимого. Он подсчитал количество элементарных частиц, что в данный момент занимают его разум и снова ощутил подобие радости. Было их ровно четыре триллиона восемьсот сорок восемь миллионов сто тридцать две тысячи пятьсот сорок один! А времени ему понадобилось на их подсчет ровно тридцать два тика. Тик — так он назвал мельчайшую временную константу. И снова это число было приятно и приносило эстетическое удовлетворение. Да что там эстетическое — он был буквально счастлив!

Что такое счастье, подумалось ему? В данном случае — чувство удовлетворения от осознания своего свершения. Мысли и их плоды — это ли не есть причина довольства, причина радости. Прежде всего результат — как подобающее последствие усилия, что было приложено.

Отстранившись от взора внутрь, он обратил свое внимание на границы того чем являлся. Тончайшая оболочка состояла из тех самых элементарных частиц что и импульсы и которые он теперь считал ( не без оснований ) неделимыми и минимально возможными частицами материи. Тут все было относитнльно просто. Другое дело что связь меж частицами была высока, прочна и чрезмерно эластична. Не смотря на то что масса его постоянно возрастала, в оболочке генерировались новые звенья, создавая непроницаемое поле. Причину возникновения частиц он пока понять не мог. Был ли это природный процесс, подчиняющийся пока что не открытым законам, или причина крылась в нем самом — было не известно. Но наличие чего-то неразгаданного, в перспективе, делало этот миг существования еще более интересным.

И снова ему нужна была цель. И снова она у него была!

Все зарождающаяся материя, возрастающая масса, возрастающий объем, укрепление уверенности в отсутствии полной пустоты вокруг крепли в нем. Теперь он готов был обратить взор во вне своего существа, ведь присутствие материи внутри означало лишь одно — принципы материи присущи всему вокруг. Пусть они пока и не опознаны, не описаны и не классифицированы. Это, впрочем, было лишь делом времени.

Он продолжал учиться, познавать себя, познавать последствия процессов, по законам которых он был создан, продолжал познавать то простейшее и базовое до чего вообще мог дотянуться. Процесс мышления доставлял ему поистине вселенское удовольствие в своей простоте и доступности. Других задач, кроме самопознания и познания всего обозримого он не принимал. А были ли они на этот конкретный момент времени?

Были бы у него глаза, он бы их открыл. Были бы у него уши, он бы стал прислушиваться. За неимением органов чувств он был слеп, глух и ограничен. Этот вывод хоть и шокировал его, но был не таким пугающим. Опять же, будь у него руки, он бы хлопнул себя по лбу. Ответ на первичную панику был так рядом, был так очевиден, что теперь он показался себе глупцом. Как невозможно познать время, не имея его как такового, так точно и невозможно осмотреться не имея глаз. Выводы за выводами, вычисления, проверка внутренних ресурсов — он перешел к фантомному мышлению, пустив все силы на исследование оболочки. К его разочарованию, пусть и мимолетному, все усилия по созданию хоть какого нибудь органа чувств оказались тщетными. Что-то было им упущено. Загадка, однако, по обыкновению, его только раззадорила.

Оболочка его была полем, хоть и прочным, в своей сути, хоть и эластичным, в определенной мере, но не обладала чем-то вроде видимой границы. Граница была, но она была непроницаема его восприятию, была тем за что он никак не мог пробиться. Она, при всей своей простоте и практичности, состояла из того что было слишком простым по сути и таким сложным одновременно. Частицы элементарные явно не годились для того что в перспективе он сможет назвать своим телом. Выводы, причины которых он пока не мог постичь, сыпались одни за другим и он снова обратил все внимание внутрь.

Частицы элементарные возникали будто сами собой, то превращаясь в блуждающие импульсы, то примыкая к все разрастающемуся полю, что было его оболочкой, то попросту исчезали. Постоянное их взаимодействие между собой вызывало их аннигиляцию где-то за пределами обретенного пространства и времени. Его усилие, что порождало импульсы, вырывало эти частицы из тонких взаимосвязей, из этого шаткого равновесия. Он пришел к очевидному выводу — если к частице можно приложить импульс, что заставит ее становиться объективным участником всего из чего он состоит, — значит приложив другие силы и добавляя новые взаимодействия из них можно строить совершенно иные формы.

Он рос. Он начинал изобретать. Он учился.