Ричард Марсинко. Воин-разбойник. Часть 2. Глава 16. Начало
Глава 16
Я никогда не собирался наживать себе врагов. Но я всегда был агрессивным и целеустремленным существом, так что я делал все возможное, чтобы выполнить свою работу — и к черту последствия. Такое отношение никогда не делало моими друзьями большинство обычных офицеров флота, многих из которых я запугивал, принуждал, задавливал, угрожал, а иногда и вколачивал в бетон. И все же, я преуспевал в системе. Одна из причин заключалась в том, что мои противники обычно недооценивали меня. Они видели только сильно пьющего, дерущегося в барах, безумца-под-огнем Марсинко. Они никогда не знали, что мои характеристики, данные мне в качестве штабного работника и атташе говорили о той же компетентности, как из Вьетнама. Они думали, что если у меня обхват груди 35 дюймов, а длина руки только 32, и я сказал «твою мать» адмиралам, то я всего лишь крупный недалекий змеед со сбитыми костяшками пальцев.
Конечно, я говорил «твою мать» адмиралам, но не всем адмиралам — только тем, кто говорил «твою мать» мне первым. Я как известно, использую слова больше чем с одним слогом; я пишу связные документы в простых декларативных предложениях.
Это всегда служило моей цели — выводить людей из равновесия.
Я вывел Чарли из равновесия во Вьетнаме, жестко ударив его там, где они ожидали удара меньше всего. Я выводил из равновесия своих бойцов и офицеров, требуя сделать от них на 100 процентов больше, чем они рассчитывали. И я выводил из равновесия таких жоп с ручками как Скотт Салливан, сочетая непредсказуемость, бюрократические преследования, ненормативную лексику и скрытую угрозу грубого физического насилия для запугивания. Большую часть времени это было дело — дело, направленное на достижение политических результатов, но Скотт и ему подобные этого не осознавали.
Действительно, мои враги традиционно упускали из виду тот факт, что я всегда был политической тварью. Например, в самом начале своей карьеры, я обнаружил, что легче сбросить что-то на людей c большой высоты, чем проталкивать вверх по цепочке командования. Я высказал идею поступить в колледж адмиралу Пилю, вместо того чтобы спрашивать «Можно?» какого-нибудь капитана 2-го ранга; как атташе я докладывал адмиралам, которые могли помочь военно-морскому флоту Камбоджи вместо того, чтобы тратить свое время на младших офицеров, которые этого не могли — и когда я хотел взять Второй отряд для полного развертывания в Пуэрто-Рико, к примеру, я не стал писать докладную записку Скотту Салливану и просить его: «Пожалуйста, сэр, передайте это».
Я добился встречи со знакомым вице-адмиралом и продал ему идею о переброске Второго отряда SEAL на Руси-Роудс, полностью, с припасами и стволами, для десятинедельных полномасштабных учений. Моя логика была непреодолима: в сценарии войны между СССР и США мы не станем перебрасывать Второй отряд отделение за отделением. Вместо этого весь отряд будет переведен на передовую позицию.
Но до сих пор вся команда никогда не перебрасывалась сразу и не кажется ли адмиралу, что пришло время проверить, возможно ли это?
- Абсолютно верно — сказал адмирал.
- Я прослежу, чтобы это было одобрено — сказал адмирал.
Так что я наблюдал, как невинный свидетель, как он сбросил мой план с трехзвездного неба вниз, на головы ничего не подозревающих младших офицеров. Когда коммодоры и капитаны 1-го ранга пришли ко мне и вопросили: «Что ты сделал и почему ты причиняешь над все это дерьмо?» я невинно посмотрел на них и спросил - «Я?».
Вот что я сказал. Конечно, все мы знали, что это не так. Вот что я подумал: «Parce que je suis un phoc et vous etes les phocees» (Да буду я тем, кто берет и будете вы теми, кого берут, фр.)
Но у меня была правдоподобная отмазка — и я получил переброску для своей команды. Это тоже был полный успех: первое полномасштабное развертывание всего отряда SEAL и ее вспомогательных механизмов. Тем не менее, офицеры, которых я обидел, вероятно занесли мое имя в мусорную корзину «Что посеешь — то и пожнешь».
Меня обвиняли в высокомерии — и я признаю это. Меня обвиняли в том, что я тычу людей носом в навоз — и мне это нравится. Виновен по всем пунктам. Честно говоря, есть часть меня, которая всегда была саморазрушительной — часть, которая хочет «раскрыться низко», независимо от того, какие могут последствия. Отчасти это легко объяснить: мне нравится жить на грани, доводить себя до абсолютного предела, чувствовать себя бессмертным.
В мои дни рядовым, мою склонность к саморазрушению можно было объяснить избыточностью (или глупостью) молодости. Будучи младшим офицером во Вьетнаме, я мог бы сослаться на жажду крови и экстаз боевой адреналиновой зависимости, если хотите. Но как командир подразделения, я не имел никакого стоящего оправдания, чтобы играть в злонамеренные игры с начальством, которые будут преследовать меня позже. Но именно это я и сделал — и они действительно, вернулись и ударили по мне. В большинстве случаев я сражался за своих людей — за их благополучие, комфорт или за то, чтобы они имели лучшее снаряжение и подготовку. В других случаях, я собачился с моими собратьями-офицерами, потому что мне просто не нравилось их отношение.
Например, во время моего второго тура во Вьетнам, в 1968 году, командиром Второго отряда SEAL был капитан третьего ранга Тед Лайон, или как он педантично подписывал все свои рапорты, Эдвард Лайон III, преждевременно поседевший аскетически худой, прямой словно шомпол, марафонец, чья спартанская, аскетичная, уставная точка зрения казалась — по крайней мере, мне — своего рода аскетическим менталитетом, который слишком часто является печальным продуктом властных, внушающих чувство вины монахинь приходской школы.
Тед был хорошим командиром, потому что он оставил меня в покое и написал отличные характеристики («Динамичный, агрессивный офицер… атлетического сложения и прекрасной внешности… без колебаний рекомендованный к продвижению по службе, когда это будет необходимо», вот пример его прозы). Но как у вождя бойцов SEAL, морского папочки, человека, на которого можно равняться, я обнаружил, что у него недостает тех невыразимых, смертоносных качеств охотника, которые делают великих воинов великими воинами. Когда я думал о Теде, что по правде говоря, случалось не так уж часто, я всегда представлял его с полным бумаг планшетом в руке, а не с М16.
Прошло восемь лет, наступил 1976 год. Теперь я был капитаном 3-го ранга и выполнял прежнюю работу Теда, командуя Вторым отрядом SEAL.
Он, капитан 2-го ранга, командовал UDT-21. Наши церемонии передачи командования были назначены на один и тот же день. Примерно за два месяца до того, как они должны были состояться, мне позвонил Тед.
- Дик, не мог бы ты изменить дату передачи командования? Я планировал использовать парадный плац, но, судя по календарю, вы уже забронировали его для своей церемонии. Мне кажется, что поскольку я старше тебя, ты мог бы сдвинуться с пятницы обратно на среду и позволить мне занять его.
Он говорил так… чопорно. Что было, то было. Тед был чопорным засранцем с планшетом для бумаг в руках и я его терпеть не мог. Так что к черту его.
- Отвали — сказал я Теду. - Я это давно планировал.
- И я тоже.
- Ну, тогда тебе следовало спланировать все это получше, мозгодерьмовый ты наш, не так ли? Я забил этот чертов плац и так оно и останется. Если, конечно, ты не хочешь поделить его, там достаточно места.
Его голос стал ледяным.
- Нет, спасибо, Дик. Я должен буду использовать другое расположение.
Так он и сделал. Свою передачу командования он провел за зданием ангара автобазы — на маленькой, замасленной щебеночной стоянке. А я провел свою на безукоризненно ухоженном плацу, с трибунами и большим флотским оркестром, играющим «Якоря подняты», когда прибыли гости.
Я забыл об этом инциденте. Тед Лайон — нет.
Я провел десять месяцев после того, как оставил Второй отряд, в Монтгомери, штат Алабама, пока я посещал курс Воздушного командования и штабной работы ВВС на авиабазе Максвелл, одновременно я получал степень магистра политических наук в университете Оберна. Из Алабамы я переехал прямо в Вашингтон. Кэти и дети приехали два месяца спустя. Была открытая вакансия офицера в ОП-6, обозначение на флотском жаргоне для заместителя начальника отдела военно-морских операций, текущих планов и политики. Моя карьера была в режиме «удержания»: я не имел права на вторую командную должность и не имел достаточно выслуги в качестве капитана 3-го ранга, чтобы снова получить повышение. Поэтому мне нужно было найти службу, где я мог бы подождать, пока не стану капитаном 2-го ранга, собирая сеть морских папочек, которые мне понадобятся, чтобы прыгнуть до капитана 1-го ранга, а затем на небосвод флагманов.
Кроме того, я никогда не был в Пентагоне и мысль о знакомстве с этими 17, 5 милями коридоров — не говоря уже о множестве дружественных адмиралов — казалась мне в то время хорошей идеей. Реальность ситуации отличалась от моих представлений. Действующие флотские офицеры, будь то капитаны второго ранга, или капитаны третьего ранга, занимали самые нижние ступени в «цепочке отрубов» - бумажной кадровой лестницы, спускающейся от начальника военно-морских операций, командующего ВМС и Объединенного комитета начальников штабов. Бюрократия Пентагона очень похожа на бюрократию Конгресса. Наверху, на Капитолийском холме, это могут быть члены, голосующие за законопроекты. Но пусть не будет недоразумений: именно сотрудники Конгресса выполняют закулисную работу; именно помощникам законодателя приходится вести большую часть междоусобных переговоров, которые делают возможными эти законопроекты; и именно сотрудники комитетов и подкомитетов разрабатывают точные формулировки законодательства. Мы безликие создания, делали почти тоже самое для главкома ВМС, точно так же, как другие офицеры из каждого вида вооруженных сил работали на своих начальников штабов. Каждый из нас представлял собой смесь научного сотрудника и лоббиста, который вел переговоры с нашими коллегами и пытался продать точку зрения, нашего конкретного вида вооруженных сил.
Получив задачу, мы писали докладную записку для офицеров-планировщиков, которые были в основном капитанами 1-го ранга. Это был старшие сотрудники, те, кто рискнул бы отправиться на трех- и четырехзведочные небеса, чтобы доложить олимпийцам. Иногда младших тошнотиков вроде меня приглашали нести чей-нибудь портфель, запустить слайд-проектор или взять в руки указку. Но общее правило заключалось в том, что оперативные офицеры редко — если вообще когда-нибудь — встречались лицом к лицу с адмиралами. Так обстоят дела в сети.
Если мы их не видели, то видели наши документы: мы предоставляли практически все справочные записки для начальника военно-морских операций, когда он присутствовал на заседаниях ОКНШ. Мы конечно, не докладывали главкому ВМФ — он получал информацию с ложечки от вице-командующего ВМФ или одного из многочисленных заместителей, помощников, или помощников заместителей главкома. Они в свою очередь, получали доклады от офицеров-планировщиков. Мы докладывали офицерам-планировщикам. Это было что-то вроде детской игры в «глухой телефон».
Когда главком задавал вопрос, он падал на нас как глубинная бомба. Мы должны были провести исследование и составить ответ. Наши начальники «рубили» или одобряли нашу работу и передавали ее наверх по служебной лестнице. На каждой ступеньке докладная записка или отчет получали новое согласование. Если они его не получали, то их отправляли обратно, для дополнительной доработки, или изменения тона, или содержания.
Однако, я наслаждался двумя невероятными росчерками удачи, которые подняли меня выше и быстрее, чем я мог ожидать. Во-первых, мне посчастливилось работать на капитана 1-го ранга по имени Эйс Лайонс. Эйс был выпусником Академии, с бочкообразной грудью и тонкой талией, офицером с мостика лет сорока с небольшим, который три года проработал старшим адъютантом заместителя начальника военно-морских операций (по текущим планам и политике). Он был одним из золотых мальчиков флота — на быстром пути в адмиралы.
Но в отличии от большинства тех, кто поднимал флаг на флагштоке, Эйс мыслил как воин и часто ругался как матрос. Я нашел обнадеживающим то, что он называл меня «жопа с ручкой» и понял, что делаю успехи, когда это прозвище изменилось на «дерьмоглава». Мне не раз приходило в голову, что Эйс каким-то образом родня Эву Барретту.
Второй перерыв наступил примерно через пять месяцев службы, когда мне дали дополнительное портфолио — разведданые. Офицер разведки уходил; он знал, что я был атташе, а это означало, что я знал о разведывательной работе. Более того, как оперативник спецназа, я понимал, насколько ценной может быть «горячая» разведка. Эйс дал мне свободу расширить операции спецназа в планах ОКНШ. Мне удалось познакомиться с большинством ключевых игроков на уровне четырех звезд. Работа в разведке дала мне настоящий ключ к власти в Пентагоне — закрытую информацию.
Теперь мне разрешили читать материалы, которые не мог видеть никто, кроме главкома или его заместителя. Это давало мне много времени для общения с ними обоими.
Каждое утро я приходил на работу на два часа раньше и читал телеграммы, просматривал сообщения ЦРУ и Разведывательного управления Министерства обороны и проверял перехваты АНБ. Затем я выделял наиболее важные разделы, поправлял галстук, надевал спортивную куртку и шел на доклад к заместителю главкома по планам и политике, прямолинейному трехзведочнику Уильяму Кроу, который позже стал председателем Объединенного комитета начальников штабов.
Мне нравился Кроу, крупный, дружелюбный, похожий на медведя человек, имевший репутацию первоклассного, хотя и несколько книжного, администратора. В 1946 году он окончил Военно-Морскую Академию, получил степень магистра в Стенфорде, степень доктора философии в Принстоне и образование в качестве советника ВМФ Вьетнама. Несмотря на его учтивые манеры с подчиненными и мягкий кентуккийский акцент, он был одним из тех адмиралов, которым я мог сказать «твою мать». Его кабинет на четвертом этаже кольца «Е» был огромен и полки за его столом были заполнены огромной коллекцией шапок — от старых пожарных касок и французских беретов до шлемов английских «бобби» и клетчатых кепок для гольфа.
Прошло не более нескольких месяцев, прежде чем Кроу начал звонить мне каждый раз, когда ему было что-то нужно из разведывательных лавочек. Я стал псевдо-офицером антикризисного управления, имея дело с оперативниками из ЦРУ, АНБ, РУМО, НСБ — целым алфавитным супом шпионов. Мои допуски были астрономическими — кодовые слова, буквы — что позволяло мне видеть все, от спутниковых фотографий высокого разрешения до подводных перехватов.
Конец семидесятых был временем перемен в разведывательном сообществе. Директор ЦРУ при президенте Джимми Картере, адмирал Стенсфилд Тернер переориентировал приоритеты с агентурной разведки - HUMINT, как ее называют на сленге — на перехват сигналов, сбор технической информации и электронное наблюдение, которые известны как SIGINT, TECHINT и ELINT соответственно.
Безличная природа этих видов разведки, вероятно понравилась удаленному Тернеру, подводнику-атомщику, который был одним из тех людей шаблона Хаймана Риковера, которые предпочитают статистические модели реальной жизни, потому что они аккуратнее и не жалуются. Но тут есть одна проблема: война не подчиняется никаким статистическим закономерностям. Война совершенно непредсказуема. Это непрерывная серия неудач, каждая из которых хуже предыдущей.
Даже самые нижние из солдат Второй мировой знали это. «Как дела, солдат?» - SNAFU, ответят они. Ситуация нормальная, все хреново. Или TARFU – все действительно паршиво. Или FUBAR – все безнадежно развалено. Но детишки Тернера не знали ни что такое SNAFU, ни TARFU, ни FUBAR, потому что они никогда не потели, лежа в засаде и ожидая появления Чарли, наблюдая, как ситуация превращается в дерьмо.
Самый большой недостаток разведки техническими средствами, заключается в том, что она опирается на статистические модели. Допустим, у США есть шпионский спутник в воздухе. И допустим, что объект наблюдения скрыт от его камер низкой облачностью. Тогда чаще всего — потому что вам нужны немедленно разведданные — вундеркинды берут кадры из предыдущих проходов и разрабатывают симуляцию.
- Так было раньше, - говорят они, - Также должно быть и сейчас.
Кроме того, вундеркинды — математики, аналитики и профессора, и они никогда не были под обстрелом. Они не понимают приманки и обмана; они не понимают воли противника к победе или гения одного конкретного командира. Они не могут сказать вам, выдержит ли пористость песка, на который вы смотрите, вес самолета С-130 или только «Арава» с укороченным взлетом и посадкой. Или песчаный участок в двухстах милях внизу — это на самом деле бассейн с зыбучими песками, образовавшийся всего две недели назад.
Поэтому, передавая краткие сводки разведданных Кроу и его группе, я часто добавлял свои собственные идеи — собранных из других источников — давая им лучшее представление о доступных альтернативах, добавляя как оперативники спецназа могли представить информацию, которую не могли дать ни спутниковая система, ни высоколетящий «Блэкбирд» SR-71. К концу 1978 года мы с Биллом Кроу стали называть друг друга по имени: он называл меня Диком, а я его адмиралом.