Бернард Фолл. Улица без радости. Марш смерти

Марш смерти

Когда война в Индокитае закончилась 20 июля 1954 года, обмен всеми военнопленными, удерживаемыми обеими сторонами, был частью соглашения о прекращении огня. Тысячи членов "Вьетнамской народной армии" (ВНА), которые за последние восемь лет были захвачены войсками Французского Союза, были репатриированы. Интернированные в регулярные лагеря военнопленных, инспектируемые Международным Красным Крестом, их физическое состояние красноречиво свидетельствовало об адекватном обращении, которое они получали, находясь в руках Французского Союза. Их привозили на пункты репатриации на армейских грузовиках или речных судах.

Военнопленные Французского Союза, возвращались из плена ВНА пешком, кроме тех случаев, когда их несли на носилках. Официально обмен начался 18 августа 1954 года (хотя из-за актов милосердия части высшего командования ВНА, тяжелораненые французские военнопленные были освобождены раньше), и вскоре стало ясно два фактора: возвращаемых французов будет не не так много, как ожидалось, и большинство из тех, кто вернулся, были ходячими скелетами, ничем не отличающимися от тех, кто выжил в Дахау и Бухенвальде. Чтобы не ставить под угрозу шансы на возвращение некоторых гражданских и военных пленных, которые еще возможно находились в лагерях у коммунистов, высшее командование Французского Союза предприняло преднамеренную попытку преуменьшить страдания, выпавшие на долю тех пленных, которые вернулись живыми на французские линии, но для расследования точных фактов была вызвана группа французских военных хирургов и медицинских специалистов высокого уровня. Те факты, которые появились в результате кропотливого опроса тысяч вернувшихся, в дополнение к тем, что были собраны от гражданских лиц на месте и из книг, опубликованных выжившими, дают картину отношения вьетнамских коммунистов к военнопленным и военной медицине, которая должна быть известна на Западе, поскольку будущие осложнения в этом районе могут привести к конфликту с тем же противником еще раз в аналогичных условиях.

В то время, когда война в Индокитае началась как восстание против французов, войска коммунистов сначала действовали по принципу "бей и беги". Еще до начала военных действий они удерживали в заложниках несколько сотен французских гражданских лиц, включая женщин и детей. Эти заложники вместе с военнопленными, которые были у них в руках в декабре 1946 года, были спешно отправлены в горы северо-западного Вьетнама. Излишне говорить, что такой период текучих операций нерегулярных войск наиболее опасен для их пленных, поскольку всегда присутствует соблазн избавиться от этих бесполезных потребителей, которые обычно замедляют операции и создают особые проблемы безопасности. Кроме того, негостеприимный климат (температура в горных районах зимой падает до нуля, а летом район остро заражен малярией) действовал своим собственным процессом отсева, особенно на гражданских заключенных. Преднамеренные убийства, однако, были немногочисленны, так как живые заложники считались хорошим предметом для торга. Довольно многие из них хорошо акклиматизировались и пережили свое испытание в удивительно хорошем состоянии.

Настоящие лагеря военнопленных начали организовывать, когда злополучные бои в октябре 1950 года вдоль границы с красным Китаем позволили заполучить в руки ВНА первую партию из нескольких тысяч пленных. С 1950 до конца 1953 года все военнопленные считались обычными заключенными, независимо от состояния их здоровья или ранений. Французские офицеры-медики, захваченные вместе с частями, были отправлены в лагерь №1, офицерский лагерь, почти никогда не имея возможности оказывать даже первую помощь в самых неотложных случаях до их отделения от своих солдат.

Результаты этой политики были неизбежны и отчетливо проявились в статистике ранений возвращенных лиц: ни один военнопленный с ранениями живота, груди или черепа не выжил в плену у коммунистов. Это конечно, не относится к тем, кому посчастливилось быть эвакуированным прямо с поля боя в Дьенбьенфу, во время краткого местного перемирия, устроенного для этой цели в мае 1954 года. В большинстве случаев тяжело раненные либо умирали на поле боя, либо в течение нескольких дней после пленения, получая лишь неквалифицированную помощь от своих же товарищей. В самих лагерях ВНА содержала «лазарет», оснащенный в лучшем случае какими-то антималярийными таблетками и ланцетом, или двумя, и укомплектованный медицинским персоналом неопределенной подготовки.

Время от времени, в зависимости от прихоти местного командира ВНА, некоторых военнопленных отправляли в мобильные полевые госпитали ВНА для лечения. Но даже в этих случаях лечение часто оказывалось хуже, чем болезнь, так как военнопленные, если они выживали после мучительных перемещений на сотни километров на бамбуковых носилках, часто оставались на месяцы без адекватного лечения. Есть достоверные случаи (с фотографиями, которые заняли бы достойное место в музее ужасов), когда солдат оставляли на восемь месяцев с несросшимися сложными переломами, а полученный остеомиелит удаляли без анестезии. Один иностранный легионер шел в течение 24 дней с рукой, раздробленной пулеметным огнем, только для того, чтобы быть прооперированным без антибиотиков или анестезии. Алжирский стрелок с разбитым отдачей от очереди лицом прошел 30 километров со сломанной челюстью и зияющей дырой на месте носа и оставался без операции с 1952 года до своего возвращения во Францию в 1954 году. Это лишь некоторые из них, не считая раненых из Дьенбьенфу.

Только в январе 1954 года ВНА начала создавать несколько полевых госпиталей вблизи крупнейших скоплений лагерей военнопленных, но они были слишком далеко друг от друга для лечения неотложных случаев и были оборудованы лишь для простейших операций. «Госпитальный лагерь» №128 был укомплектован французским медицинским персоналом, подчиненным врачам ВНА, уровень подготовки которых был в большинстве случаев элементарным, но которые были готовы учиться, оперируя пленных. Как заметил один французский офицер-медик лагеря №128: «Мы, возможно, не спасли много жизней, проводя хирургические операции, но мы спасли достаточно, не позволив проводить их нашим чрезмерно ретивым опекунам».

Ясно что при таких условиях выживание после серьезного хирургического вмешательства было бы почти чудом. И здесь статистика красноречивее длинных фраз: из 10 754 освобожденных ВНА военнопленных, только 612 были в послеоперационном состоянии. Из них 391 был захвачен в Дьенбьенфу и, таким образом, находился в руках коммунистов менее четырех месяцев; еще 718 были прооперированы, но их раны спонтанно заживали и их общее слабое состояние здоровье требовало лечения еще до операции. Из общего числа 1330 прооперированных только 81 был подвергнут какой-либо операции во время пребывания в плену; из них 38 были прооперированы без анестезии. Известно, что только один военнопленный пережил операцию по удалению аппендикса в плену, и она была проведена французским врачом в лагере №128.

Лагеря были построены так же, как и окружающие деревни; они не идентифицировались и их местоположение никогда не сообщалось французам, так что по крайней мере один лагерь военнопленных был разрушен французскими ВВС, полагавшими, что это строения противника. В некоторых случаях войска Французского Союза определяли места расположения лагерей и пытались доставить основные продукты питания, медикаменты и одежду для военнопленных. Такая помощь конфисковывалась коммунистами как «военная добыча». Оборудование в лагере было нулевым. Только офицерские лагеря были снабжены достаточно большим котлом, чтобы вскипятить питьевую воду. Другие лагеря просто располагались рядом с ручьями и пленные пили воду прямо из них. Смертность от переносимых водой кишечных заболеваний в некоторых районах достигла ужасающих размеров. В лагере 5-Е в период с марта по сентябрь 1952 года погибло 201 человек из 272 заключенных. В июле-августе 1954 года лагерь №70 потерял 120 из 250 человек. Лагерь №123 потерял 350 человек (половину заключенных) в период с июня по декабрь 1953 года. В лагере №114 в течение 1952 года в среднем умирало по два человека в день и даже в офицерском лагере, с его большим количеством офицеров-медиков и относительно лучшими условиями смертность с 1951 по 1954 года составляла 18 процентов. Общие результаты этой политики коммунистов в отношении военнопленных хорошо видны в следующей таблице:
Тип подразделения: Французская метрополия
Пропавшие без вести, с 1945 по 1954: 6,649
Вернувшиеся с июля по октябрь 1954: 2,587
Процент вернувшихся из плена: 40,1
Тип подразделения: Северо-африканцы
Пропавшие без вести, с 1945 по 1954: 6,695
Вернувшиеся с июля по октябрь 1954: 3,369
Процент вернувшихся из плена: 50,7
Тип подразделения: Иностранный легион
Пропавшие без вести, с 1945 по 1954: 6,328
Вернувшиеся с июля по октябрь 1954: 2,567
Процент вернувшихся из плена: 40,6
Тип подразделения: Африканцы
Пропавшие без вести, с 1945 по 1954: 1,748
Вернувшиеся с июля по октябрь 1954: 796
Процент вернувшихся из плена: 45,6
Тип подразделения: Вьетнамцы
Пропавшие без вести, с 1945 по 1954: 15,759
Вернувшиеся с июля по октябрь 1954: 1,435
Процент вернувшихся из плена: 9,1
Всего:
Пропавшие без вести, с 1945 по 1954: 36,979
Вернувшиеся с июля по октябрь 1954: 10,754
Процент вернувшихся из плена, в среднем: 28,5

К этим цифрам следует добавить в общей сложности 4744 человека, военных и гражданских, возвращенных ВНА в период между 1945 и 1954 годами во Французский Союз во время «периодов милосердия». Из 10754 военнопленных, вернувшихся после прекращения огня, 6132 требовали немедленной госпитализации. Из них 61 умер в течение следующих трех месяцев. Эта 61 смерть заслуживают более тщательного изучения, поскольку ясно демонстрируют, что ситуация в лагерях военнопленных далеко не улучшалась по мере того, как ВНА получала более адекватное оборудование из Советского Союза и красного Китая, на самом деле она ухудшалась: из этих 61 умерших 49 были захвачены в Дьенбьенфу и все, кроме 4, были военнопленными у коммунистов менее четырех месяцев! Следует также подчеркнуть, что все они не были прооперированными, а просто «ходячими скелетами» людей, которые 57 дней непрерывных боев просто прошли маршем смерти более 500 миль по тропам в джунглях от Дьенбьенфу до лагерей в северном и центральном Вьетнаме в условиях, сделавших печально известный Марш смерти Батаана похожим на пресловутую «прогулку под солнышком». До сих пор неясно, что побудило высшее командование ВНА выделить защитников Дьенбьенфу для особо сурового обращения. Было ли это просто бездумное военное «Ситуация Нормальная: Все Идет Нахер» (в оригинале — SNAFU, т. е. обычный бардак. прим. перев.)? Была ли это логичная с военной точки зрения попытка вывести максимальное количество пленных из района, где они, возможно, могли бы ожидать спасения вспомогательной колонной, базирующейся в Лаосе, или маловероятным, но возможным воздушно-десантным рейдом? Были ли это политически инспирированный план повлиять на французских дипломатов, ведущих переговоры в Женеве о прекращении огня? Или это была просто психологическая война, призванная сломить дух оставшихся войск Французского Союза, сражающихся в Индокитае? Возможно, все эти мотивы сыграли свою роль в рассуждении военных и политических лидеров ВНА. Проще говоря, основная масса этих военнопленных, около 7000, с примерно 1000 тяжелоранеными и 3000-4000 убитыми, брошеными на поле боя — должна была пройти от 450 до 530 миль, в зависимости от того, были они направлены в лагеря северного или центрального Вьетнама. Это расстояние они преодолевали по труднопроходимой местности в сезон дождей примерно за 40 дней, со средним грузом около 35 фунтов, многие из них несли носилки или тащили выдохшихся товарищей.

Еще больше не повезло тем военнопленным, которых отправили на север после боев в центральном Лаосе и на южном плато Вьетнама. Их офицеры прошли маршем от Лаоса до лагеря №1, расстояние 900 километров, за 63 дня, а рядовые преодолели 500 километров до лагерей вокруг Виня за рекордные 24 дня.

Показатели смертности для этих форсированных маршей отсутствуют, но все заинтересованные стороны считают их высокими. Настоящие казни тех, кто больше не мог идти, были не слишком частыми — их просто бросали умирать на обочине дороги. Конвойные подразделения коммунистов менялись, ни одно из них не следовал за группой военнопленных в течении всего марша. Еда, которую давали пленным, была холодным рисом один раз в день. Этой диетой, к которой были непривычны все, кроме вьетнамцев, кормили людей уже измученных ранами и двумя месяцами непрерывного недосыпания и плохого питания, серьезно сказывалась на здоровье в колонне. Обезвоживание из-за постоянной дизентерии и ненормального потоотделения вскоре заставило большинство пленных потерять более половины своего нормального веса и, вероятно, стало причиной большинства смертей на марше.

Важно также отметить, что различные расы и национальности по разному реагировали как на физическое, так и на психологическое напряжение этого испытания — факт, который также был замечен в Корее. По понятным причинам, африканцы и азиаты выдержали марш лучше всех, несмотря на то, что вьетнамцы, воевавшие на французской стороне, часто подвергались особенно суровому обращению. Таким образом среди 10 754 освобожденных военнопленных, различные группы имели следующие проценты госпитализации:

Французы метрополии: 66,7%
Иностранный легион: 69,04%
Северо-африканцы: 60,7%
Африканцы: 24 %
Вьетнамцы: 24,45%

Особенно высокий уровень потерь среди иностранных легионеров объяснялся тем, что их преимущественно центрально-европейское происхождение, с их светлой кожей и волосами, было плохо приспособлено к убийственному муссонному климату. В то же время их крайне индивидуалистическое отношение привело к тому, что они во многих случаях приняли точку зрения «пусть дьявол заберет последних» по отношению к своим собратьям-легионерам, хотя конечно, случаи преданности более слабым друзьям были нередки.

Французы метрополии были едва ли лучше подготовлены к походу, но проявили большую сплоченность и преданность своим раненым и больным товарищам — качество, которое французы уже проявили в нацистских концентрационных лагерях Второй мировой войны. Эта сплоченность была тем сильнее, если военнопленные принадлежали к элитным подразделениям (коммандос, десантники и т. д.) и им удавалось оставаться вместе как подразделениям или частям подразделений. Раненых и больных несли до тех пор, пока не добрались до лагерей, или пока не осталось никого достаточно сильного, чтобы их нести. «Marche ou crève» («Маршировать или сдохнуть»)—стало притчей во языцех для колонн, петлявших по крутым холмам страны Тай. По словам некоторых выживших, «только люди с сильным характером, те, у кого была воля идти, оставаться в колонне, имели шанс выжить.»

Здесь также сотни хорошо документированных случаев свидетельствуют о том, что это означало на практике:
Был случай с иностранным легионером № 202 из злополучной 13-й полубригады, раненным как при Дьенбьенфу, так и позже французскими бомбардировками на дороге между Туанжао и Сонлой, которого несли 500 километров через горы без носилок и на чье сломанное бедро был наложен гипс только два месяца спустя.

Был стрелок № 51, 3-й алжирского пехотного полка, прооперированный во время битвы при Дьенбьенфу из-за ранения минометными осколками в кишки, который шел 45 дней через джунгли, зажимая рану тюрбаном.

Был десантник, ослепленный осколками снарядов, которого наполовину тащили и наполовину несли его друзья за 600 километров; артиллерист с пробитой диафрагмой, которому пришлось нести 44-фунтовые мешки риса; и многие из выживших помнят плачевный образ человека с обеими ампутированными ногами, брошенного товарищами и в последний раз виденного на дороге возле Туанжао, угрюмо тащившийся в транзитный лагерь на руках и обрубках бедер.

Это был Марш смерти гарнизона Французского Союза в Дьенбьенфу, длившийся с мая по июль 1954 года. Он принес больше потерь, чем любое сражение во всей Индокитайской войне.

Как и в Корее, политическая индоктринация военнопленных была постоянной действующей процедурой, и, судя по всему, ВНА была лучше подготовлена к работе с различными национальными меньшинствами войск Французского Союза, чем ее северокорейские коллеги в работе с гражданами ООН. Радиопередачи или листовки, адресованные французским войскам, были написаны на французском, немецком, арабском и даже на африканских диалектах. Такие материалы готовились дезертирами, а также, согласно опубликованным восточногерманским источникам, пропагандистскими организациями в различных странах Советского блока и французскими и алжирскими коммунистами во Франции.

В каждом лагере военнопленных были свои кан-бо (политические кадры), ответственные за "перевоспитание" военнопленных, и коммунисты делали все возможное, чтобы натравить одну национальную группу на другую. Например, иностранным легионерам говорили, что их эксплуатируют "империалисты", и предлагали вернуться на родину в Восточную Европу. Некоторые согласились, другие надеялись бежать, и недавно возник любопытный случай с одним таким легионером, который перебежал из Восточного Берлина во Францию, чтобы отбыть срок службы в легионе. Алжирцам и марокканцам рассказали историю с другим уклоном, а сенегальцам представили другую пропагандистскую линию.

Чтобы быстрее сломить боевой дух подразделений, в колониальных подразделениях рядовые были быстро отделены от своих французских младших офицеров и унтер-офицеров. На самом деле, ВНА разработала чрезвычайно жесткую систему расовой дискриминации, чтобы обострить антагонизмы. Эта политика имела определенный успех, особенно среди алжирцев, но некоторые источники (например, майор Гровен, главный медицинский офицер в Дьенбьенфу) упоминают случаи, когда целые отряды североафриканских войск предпочитали спокойно относиться к суровому обращению, предназначенному для непокорных, а не становиться "прогрессивными".

В некоторых случаях, политическая индоктринация начиналась с самих раненых. Майор Гровен утверждает, что он достиг взаимопонимания с обучавшимся во Франции главным хирургом 308-й пехотной дивизии коммунистов. Но один из его коллег, лейтенант Резийо, имел опыт наблюдения за ранеными, находящимися под его опекой, классифицированными для оказания хирургической помощи по системе «народно-демократической срочности»: бывшие пленные французы лечились первыми, затем рядовые северо-африканцы, рядовые Иностранного легиона, рядовые французы, и последними, французские офицеры. В результате несколько пациентов, состояние которых требовало немедленного ухода, умерли до того, как им была оказана помощь.

В лагерях военнопленных непокорные заключенные подвергались самым суровым и унизительным повинностям. Если они особенно упорно сопротивлялись коммунистической идеологической обработке, их переводили в Ланг-Транг (п. Чанг), страшный «Лагерь возмездия», который на самом деле был не чем иным, как лагерем смерти. Процесс «перевоспитания» был важным шагом в интеграции военнопленных в лагерную систему, поскольку «перевоспитанный» заключенный стал «новым человеком». Нарушение им лагерных правил считалось рецидивом «реакционного» мышления—тяжким проступком, караемым смертью. Клод Гельдье, бывший военнопленный, описал это обоснование в следующих терминах: «В то время как уклонение от политического перевоспитания коммунисты рассматривали как мягкую политическую ошибку, их отношение теперь радикально изменялось. Теперь уклонист стал дезертиром, предателем Дела с тех пор, как ему открылись глаза на правду. Пытаясь бежать, он отрекся от своей вновь обретенной веры и подтвердил свои прежние заблуждения. Будучи подвержен индивидуалистическим, а следовательно, и обвинительным чувствам, он саботировал политические действия массы заключенных. Таким образом, он переставал существовать. Смертный приговор был лишь конкретизацией этого небытия.»

В политическом перевоспитании военнопленных, конечно, нет ничего нового. На самом деле, Соединенные Штаты, возможно, были современными новаторами этого процесса. Пленных во время Гражданской войны в той или иной степени воспитывали обе стороны. Южные войска использовали отряды "оцинкованных янки" (северные военнопленные, которые завербовались в южные войска), а северные вербовали пленных южан для борьбы с индейцами на Дальнем Западе. Во время Второй мировой войны в американских и британских лагерях военнопленных проводились курсы «демократизации», а исправившимся немецким военнопленным обещали работу в качестве переводчиков или клерков (французы, видевшие нацистов с близкого расстояния, не питали особых иллюзий относительно долговременных последствий такого перевоспитания. Военнопленные направлялись на работы, и с 1946 года освобожденным военнопленным было разрешено вступить в Иностранный легион. Прим. автора.) в будущей оккупационной администрации в Германии после их возвращения в День Победы. Со своей стороны, нацисты завербовали 200 000 русских военнопленных для службы в вермахте, многие из которых оказались еще более дикими, чем сами нацисты. Другими словами, и пусть все благочестивые настаивают на обратном, солдат в руках врага в последнее время стал законной военной целью нового рода. Перефразируя знаменитую аксиому Клаузевица, победить разум пленника - значит продолжать войну другими средствами.

Еще одним примером медлительности Запада в адаптации к новым тактическим условиям является то, что коммунистическая индоктринация военнопленных в Корее и Индокитае застала Запад врасплох и вызвала возмущенные крики о «нечестной игре». В статье, опубликованной в коммунистическом северо-вьетнамском ежемесячнике «Развитие Вьетнама» в декабре 1957 года, коммунисты откровенно признавали, что преодоление умов военнопленных было частью общей борьбы. Название статьи просто гласит: «Малоизвестный аспект нашей Войны Сопротивления— наши военнопленные». В статье одна группа французских военнопленных утверждает, что: «Наша жизнь в лагере была практическим образованием ... Каждая деталь, каждое правило жизни в лагере были предметом дискуссий, критики и самокритики. »

Французский капеллан-десантник, отец Поль Жандель, который провел три года в лагерях коммунистов, написал книгу о своем опыте, которая его Церковью была одобрена к печати и содержит несколько показательных параграфов о том, как коммунистическая промывка мозгов во Вьетнаме повлияла даже на сильные и подготовленные умы. «Средневековые пытки-ничто по сравнению с пытками атомного века-промыванием мозгов ... Они ампутируют вашу душу и прививают вам другую. Убеждение заняло место наказания. Жертвы должны одобрить и оправдать в своих собственных глазах меры, которые их сокрушают. Они должны признать себя виновными и поверить в преступления, которых они не совершали ... Я видел людей, покинувших лагерь № 1, которые были мертвы и не знали об этом, потому что они потеряли свою собственную личность и стали роботами, декламирующими лозунги ... Я сам, не теряя Веры, почти потерял рассудок.»

Метод заключается в том, что капля воды падает на камень до бесконечности, эволюция дискуссии от поддающегося проверке истинного факта, вырванного из контекста, к необоснованной крупномасштабной лжи. Она может начаться с истинного утверждения, что коммунистические силы, далекие от того, чтобы быть бандами недисциплинированных бандитов, были регулярными силами отличных бойцов. Это был очевидный факт, который пленный офицер не мог отрицать — и который, достаточно часто, уже был шоком для него, поскольку, как и его товарищи по оружию в Корее, его прежняя оценка врага основывалась на том, что Запад видел в китайских националистах в последние годы их агонии на материке (Эта недооценка противника как обученного бойца («Все, что вам нужно сделать, это показать свое лицо, и, пфф, они бегут...») привела к некоторым болезненным сюрпризам. Например, французское верховное командование должно было издавать строгие приказы, обязывающие офицеров носить в бою индивидуальное оружие, кроме пижонских стеков. И я до сих пор помню офицера-десантника, который основательно одернул одного из своих людей, который в бою в джунглях вывернул свой красный берет наизнанку, таким образом надев камуфляжную боевую подкладку снаружи и скрывая откровенный ярко-красный. Такой поступок считался «трусливым». Прим. автора). Следующий шаг заключался в признании того, что вьетнамское некоммунистическое правительство было французской марионеткой - тоже факт, который нельзя было отрицать.

Это приводило к логическому выводу, что оно было «непопулярным», и, следовательно, к очевидному логическому выводу, что коммунистическое правительство было «популярным», а политкомиссар торжествующе повторял: «Видите, вас ввели в заблуждение! Ваши капиталистические хозяева втянули вас в войну против народного правительства Демократического Вьетнама». Если человек с промываемыми мозгами отказался принять очевидную логику, что коммунистическое правительство должно быть популярным, если профранцузское правительство не было, и настаивал на том, что, возможно, оба правительства непопулярны, то процесс будет повторяться до бесконечности, пока он не увидит свет или не умрет.

Для непокорных у вьетминцев были свои изощренные методы-очевидно, более изощренные, чем у их северокорейских и красных китайских коллег: внезапно лагерная дисциплина становилась более строгой, рабочий день удлинялся, а жалкое количество лекарств, доступных в лагерном лазарете, исчезало. Поначалу, особенно в тех лагерях, где еще оставались офицеры или старшие сержанты, дисциплина поддерживалась. Но скоро твердолобые умрут или будут переведены в страшный лагерь возмездия Ланг-Транг. Довольно часто сами твердолобые, прежде чем умереть, убеждали своих товарищей не быть глупыми и играть в игру врага, оказывая сопротивление, пока все они не умерли.

Затем Вьетминь приказывал заключенным создать «Комитеты мира и репатриации» намекая, что эти комитеты будут отбирать некоторых заключенных для репатриации в «народные демократии» или во Францию. Критериями для репатриации якобы служили трудовая деятельность, а также политическая ортодоксальность, и многие заключенные, согласно официальным французским медицинским отчетам, буквально работали до смерти в надежде заслужить свое освобождение. Несколько полностью обращенных французских коммунистов и иностранных легионеров были репатриированы через Красный Китай и Советский Союз. Некоторые восточноевропейские легионеры были репатриированы в свои страны происхождения против их собственной воли только для того, чтобы быть судимыми там как «фашисты» Народными судами (В книге, опубликованной в Советской зоне Германии в 1953 году, «Légion Etrangère» Гюнтера Галле, в частности, упоминается советский самолет (Ил-12, регистрационный номер СССР-П. 1783, командир самолета Григорий Иванов, бортинженер Петров), перевозивший таких заключенных из Индокитая в Восточную Европу. Ни Франция, ни США не подняли протеста против такого открытого нарушения правил войны. Прим. автора).

Но худшим аспектом промывания мозгов, по-видимому, были эвфемизмы «критика и самокритика» для шпионажа за товарищами и публичного осуждения собственных грехов. Это разрушило боевой дух лагеря больше, чем любая другая психологическая угроза. И здесь начало было достаточно невинным; поскольку лагерная гигиена была необходима для предотвращения крупномасштабных эпидемий, коммунисты приказывали заключенным сообщать о любом человеке, который нарушал правила гигиены, скажем, мочился возле бараков. Затем такого нарушителя вызывали к комиссару и ставили перед ним вопрос о его «преступлении», о котором, очевидно, сообщил кто-то из его собственной хижины.

«Вот видите, - говорил комиссар, - ваши друзья вполне поняли значение лагерной солидарности. Можете ли вы сообщить мне хотя бы об одном случае такого отсутствия солидарности, совершенном кем-то другим в вашей хижине?» И в девяти случаях из десяти заключенный, в свою очередь, сообщал о мелком воровстве или нарушении правил гигиены, совершенном другим заключенным. В течение нескольких дней каждый заключенный будет заключен в кокон мелкого шпионажа, быстро развивающегося от безобидных инцидентов до реальной измены.

В некоторых случаях, конечно, сама тупость системы будет обращена против ее создателей; заключенные сообщат сотни мелочей, которые будут держать их опекунов слишком занятыми, чтобы совать нос в более важные политические дела. Некоторые заключенные разрабатывали со своими коллегами полные досье на самих себя, все с такими «преступлениями», как лень, обжорство, мелкое воровство и тому подобное, которые удовлетворяли бы менее искушенных промывателей мозгов, не обвиняя никого по-настоящему.

Но коллективная идеологическая обработка — «изнасилование толпой», как ее называли, была в некотором смысле еще более коварной. «Лагерная солидарность» стала всеохватывающим лозунгом. Лагерь считался более «прогрессивным» в массовом порядке. Следовательно, каждое индивидуальное нарушение отражалось не только на самом «отступнике», но и на коллективном сознании лагеря в целом и приводило к общему наказанию. Худшим проявлением «индивидуализма», конечно же, была попытка побега, и вскоре среди самих заключенных усилилось давление, чтобы никто не смог сбежать из-за страха нарушить «лагерную солидарность». Как объясняет отец Жандель в своей книге: «Солидарность, которая связывает каждого члена группы со своими товарищами, создает определенные обязательства по отношению к этой группе. Вьеты знали это и превратили узы солидарности в настоящие оковы нового типа заключения. Коллективная совесть запрещает индивидуальные уклонения. Каждый индивид становится таким же пленником своих товарищей, как и вьетов.»

И отец Жандель, как священник, пожалуй, лучше всего сумел подытожить опыт индоктринации в одной короткой фразе: «Хуже всего было не умереть, а увидеть, как меняется душа.»

Как и армия Соединенных Штатов в случае с американскими военнопленными, побывавшими в руках коммунистов, высшее командование Французского союза столкнулось с проблемой, как поступить с возвращающимися «прогрессистами», теми солдатами, которые так или иначе сотрудничали со своими захватчиками. Здесь проводилось четкое различие между теми, кто своими действиями непосредственно способствовал причинению вреда своим товарищам по заключению или военным усилиям, и теми, кто просто произносил коммунистические лозунги, чтобы избежать неоправданных лишений. Предполагалось (ошибочно, как оказалось, в случае с алжирскими военнопленными), что уровень коммунистической пропаганды был настолько прост, что не наносил никакого вреда общему боевому духу. В целом это так и оказалось. Коммунистическая психологическая война была, в конечном счете, более эффективной для морального духа гражданских во Франции, чем для боевых войск в Индокитае.

Насколько известно этому автору, высшее командование Французского Союза никогда не проводило единой политики в отношении вернувшихся из плена, а рассматривало каждый случай индивидуально. Из реального опыта видно, что старшие военнопленные офицеры давали понять, что их подчиненные могут «соглашаться» с требованиями коммунистической пропаганды до тех пор, пока такая уступчивость помогает улучшить положение наибольшего числа военнопленных и не наносит существенного вреда военным действиям. Например, коммунисты предоставили медицинскому персоналу в Дьенбьенфу возможность воззвать к милосердию Хо Ши Мина, чтобы обеспечить прямую эвакуацию наиболее тяжелораненых на вертолете с захваченного поля боя во французские госпитали. Старший медицинский офицер, майор Гровен, и его подчиненные, включая одинокую медсестру Женевьеву де Галлар Терроб, в течение нескольких дней боролись с Вьетминем за каждый пункт в этом воззвании о милосердии с политруком 308-й дивизии, добавлявшим по каждому пункту: «Помните, каждый час, когда вы отказываетесь подписать, еще несколько ваших раненых умирают.» Что было совершенно верно.

Излишне говорить, что Гровен подписал, и люди были спасены от абсолютно верной смерти. Никто в Верховном командовании не считал, что Гровен поступил неправильно, и нет никаких свидетельств того, что другие офицеры, столкнувшиеся с подобными требованиями, были наказаны французской армией по возвращении.
Дезертиры другое дело. Они, вместе с немногочисленными пленными (в основном иностранными легионерами), вступившими в ряды вьетминцев и в некоторых случаях сражавшимися вместе с ними против французских войск, предстают перед военным трибуналом. Примечательным аспектом в этом вопросе является то, что, как и в случае с некоторыми американскими перебежчиками в Корее, довольно многие из них с 1954 года просили о своей репатриации во Францию через Международную контрольную комиссию в Ханое, очевидно, предпочитая уверенность в тюремном заключении дома «свободе» в коммунистическом Северном Вьетнаме.

Единственный положительный аспект испытаний французов во вьетнамских лагерях коммунистов для военнопленных, состоит в том, что выжившие прошли через этот опыт со здоровым уважением к возможностям, предлагаемым политической идеологической обработкой. Многие американские газеты, начиная с алжирского мятежа 13 мая 1958 года, указывали на расширяющееся направление среди французских полевых офицеров, особенно полковника Лашруа, которые стали ярыми сторонниками того, что называется «психологическими действиями» или, в более широком смысле «Революционной войной». Французские офицеры, имеющие опыт действий в Индокитае и Алжире считают, что «Революционная война» - это не только ядерное оружие, которое может привести в безвыходный тупик, противопоставлением вооружения противника, но и направление будущего, которое вероятно, приведет к потере (или приобретению) для Запада обширных районов Африки и Азии, и возможно даже, Латинской Америки, в значительной степени невосприимчивые к другим видам войны.

В Индокитае тысячи безымянных могил усеивают пути маршей военнопленных Французского союза от Китайских ворот, рядом с Лангшоном, до холмов Лаоса и болот Южного Вьетнама, жертв новой эры, когда война больше не останавливается на колючей проволоке лагеря военнопленных, и не оставляет в покое даже собственный разум военнопленного.