Томас Пинчон. V. Заметки читателя. Глава 7.

Наконец, разобрал и увидел по новому седьмую главу — такую же ключевую и важнейшую в интриге романа в целом, как и третья, на которой ломались многие читатели. Многие ссылки вперед, сделанные в третьей главе разрешаются здесь — в седьмой. Ее аналитики часто называют просто флорентийской, поскольку все действие происходит во Флоренции, в 1899 году. Такое единство и такая определенность времени и места действия нужны автору для экспозиции реальных исторических событий в которых действуют вымышленные герои. Дипломатическая и шпионская практика на континенте британского МИДа — это профессиональная среда отца Херберта Стенсила — Стенли Стенсила. Колониальные приобретения Британской Империи в ходе географических открытий — реальный фон для фигуры отца Эвана Годольфина — Хью Годольфина, путешественника-первооткрывателя, члена Королевского Географического Общества (такого же тайного ордена, как и РГО). Здесь же, во Флоренции действует революционная группировка "Дети Макиавелли", подогреваемая событиями в далекой Венесуэле и эмиссаром Гаучо. Такая богатая исторически определенная картина предоставляет широкий простор для метаисторических и метафизических спекуляций в изложении взглядов героев, и их конспирологических теорий. В качестве идейной канвы, по которой вышиваются точки зрения многих персонажей, в особенности — профессионального смутьяна Гаучо — служит сочинение все того же Николо Макиавелли "Государь" (Il Principe). Метафора "лев и лиса" и все в этом роде. Книжка Макиавелли отправляется на ту же книжную полку романа, на которой уже стоят два романа Джозефа Конрада и сочинения Хенри Эдамза.

В этой главе раскрывается та самая дневниковая запись Стенсила-старшего, которая сподвигла Стенсила-младшего на многолетние поиски следов V. Во Флорентийской главе развернуты оба плана тайны V. — географический, связанный с загадочной, сокрытой об общего знания страной Вайссу (Veihssu), которую якобы открыл за пятнадцать лет до событий во Флоренции и с тех пор одержим ею Хью Годолфин, и личный — в седьмой главе раскрывается становление Виктории Рен (Victoria Wren) как примечательного типа личности, наделенной даром вИдения сокрытого (шпионских хитросплетений, например, но не только). Стенсил-старший находится во Флоренции в официальном качестве — на службе британского МИДа и расследует международный заговор с участием агентов загадочной страны Вайссу, которые якобы охотятся за Годольфином-старшим. Заговор оказывается пшиком и описывается автором в гротескном стиле как гранд-гиньоль в роскошных флорентийских декорациях с историческим задником.

В целом довольно увлекательное чтение, хотя и не обошлось без туманных рассуждений, дающих очередную пищу для спекуляций критиков и интерпретаций переводчиков.

В старых переводах в этой главе по-прежнему встречается немало фактических ошибок и отсебятины и, кстати, именно на этой главе я поломался и бросил карандаш, отмечая их при первом чтении старых переводов уже почти двадцать лет назад.

Перевод Макса Немцова этой главы — это образец сильной и уверенной русской прозы. Кажется, что к этому моменту переводчик избавился от "страха влияния" пинчоновской зауми и обрел свой голос. Однако же, выбранной стратегии переводчик не изменил и некоторым количеством странностей текст все же уснастил.

Здесь, с минимальным комментарием, я приведу только те из них, что мне понадобятся для дальнейшего анализа, общие принципы которого я уже могу начать публиковать, не дочитав до конца перевод и не просмотрев всю литературу о стратегии и тактике перевода. Ну, и фланцы, которые остались неподрихтованными, подрихтую.

Пострадавшие фланцы обнаруживаются уже на первой странице главы в преамбуле. Доктор хирургической стоматологии и ортопед Дадли Айгенвэлью рассматривает свое собственное произведение ортопедического искусства, пару зубных протезов (в смысле обе вставные челюсти), в которых каждый зуб сделан из разных драгметаллов. Самым дорогим для автора был правый верхний клык, сделанный из чистого титана.

Это обстоятельство характеризует автора как знатока передовых ортопедических технологий. Первые исследования по применению титана для стоматологического протезирования начались только в 1956 году, а первое титановое литье было применено только в 1977 году, уже после написания романа. Таким образом, поскольку дальше в оригинале сообщается важная подробность:

“He had seen the original sponge at a foundry near Colorado Springs a year ago…”

это означает, что в литейке под Колорадо-Спрингз Айгенвэлью видел исходный материал для своего титанового протеза - титановую губку, которая переплавлялась в слитки из чистого титана, или в прутки, из которых нарезались шайбы, из которых вытягивали титановые гильзы, из которых штамповкой изготавливали коронки. Позже, когда начали применять литье — брикет титановой губки помещали непосредственно в литейную зуботехническую установку, наполненную инертным газом. И тут титановая губка служит исходным материалом, а никаким не оригиналом. Понятным было бы начало этой фразы в виде: "Титановую губку, давшую материал для этого зуба, он увидел…" далее по тексту, ну, или как-нибудь более художественно.

У ГХ - оригинал отливки, у МС - просто губка титана (ближайшее по смыслу), у МН - оригинал губки. Правильный ответ не угадал никто. И вправду люди бают, слово original - ложный друг переводчика.

Тут же, в следующем абзаце идет загадочная странность, которую я объяснить не могу, поэтому просто фиксирую.

“For those who keep an eye on such things, bright little flags had begun to appear toward the end of Eisenhower's first term, fluttering bravely in history's gay turbulence, signaling that a new and unlikely profession was gaining moral ascendancy.”

В оригинале bright little flags, в переводе МН "яркие синие флажки". У МС — просто "яркие флажки", у ГХ — сигнальные флажки (что по смыслу фразы вполне оправданно). Откуда взялся синий цвет флажков — я не понимаю. Возможно, какой-то эпизод из биографии Эйзенхауэра, пусть пока тут полежит, до появления полного комментария к роману.

Кроме этого, использование термина турбулентность во множественном числе у МН меня смущает. Истории свойственна турбулентность (ед.ч.), которая характеризуется множеством завихрений (мн.ч) (как у МС). У ГХ - просто "беспокойный фон истории".

Дальше нашелся редакторско-корректорский просмотр, если это прием, я не понимаю интонации этого повтора.

“V. and a conspiracy. Its particular shape governed only by the surface accidents of history at the time.”

“V. и заговор. Его конкретный очерк в то время управлялся лишь поверхностными случайностями истории в то время.”

Потом идет пассаж о складках в ткани истории, о котором я писал отдельно и вопрос, зачем МН потребовалось разрушить ткацую триаду "основа, уток и узор" и заменить ее на "изгиб, уток и узор" остается открытым. Да, слово warp имеет обширный набор словарных значений, связанных с геометрией, искажением, исправлением, но здесь-то словосочетание сильнее входящих в него слов. У МС и ГХ эта триада сохранена в неизменном виде.

Дальше встретилась довольно натужная шутка в оригинале, которую МН решился воспроизвести буквально:

“Flinging up their collective arms at last in despair, the family exiled him to the Continent”

“Всплеснув наконец в отчаянии коллективными руками, семейство изгнало его на Континент”.

Что-то у мнея чешется от этих коллективных рук. И сам этот прием остраннения с помощью буквализмов кажется навязчивым и натужным.

Следующая странность содержит еще более "нерусский" оборот, но в оригинале выражение совершенно нейтральное, так что, непонятно, что спровоцировало.

“Unwise to say too much in telegram.”

"Болтать телеграмме негоже."

Это можно понять в том смысле, что телеграмме не пристало быть болтливой, как будто телеграмма одушевляется и становится говорящей, а не просто бумажкой, на которой написано то, что написал отправитель. Хуже было бы, если переводчик имел в виду, что отправителю не стоит говорить лишнего телеграмме (дат. п.), будто адресатом является не получатель, а сама телеграмма. Читается фраза двояко. Прием?

Эта фраза в телеграмме отца побудила Эвана Годольфина к довольно сложным умственным спекуляциям, которые туманно изложены в оригинале, а в переводе МН не становятся яснее и содержат несколько семантических смещений, как мне показалось. Попробую предложить вариант прояснения мысли Эвана.

Оригинал:

“Unwise to say too much in telegram: intimations of a plot, a cabal grand and mysterious: combined with that appeal to their only common possession. Either by itself would have made Evan ashamed: ashamed at hallucinations belonging in a spy thriller, even more painfully ashamed for an attempt at something which should have existed but did not, based only on the sharing long ago of a bedside story. But both, together, were like a parlay of horses, capable of a whole arrived at by some operation more alien than simple addition of parts.”

Перевод МН:

“Негоже болтать в телеграмме: это намекало на интригу, на заговор грандиозный и таинственный: в совокупности с этим обращением к их общей собственности. Само по себе и то, и другое пристыдило бы Эвена: устыдился бы он галлюцинаций, свойственных остросюжетному шпионскому роману, а еще сильней — попытки к тому, чему следовало быть, но его не было, ибо покоилось на давних сказках на сон грядущий. Но оба, вместе, были, как экспресс на скачках, способны к чему-то целому, добиться коего можно неким действием, более чуждым, нежели простое сложение частей.”

В первой фразе опущено указание на то, что намек на заговор дополнялся обращением к их единственной общей собственности. Во второй фразе развертывается ссылка на то единственное, что у них было общего (я так понимаю, что история про Вайссу), поэтому я бы добавил пару словечек для ясности, в том числе еще одно опущенное only:

"… а еще сильней (устыдился бы) подступа к тому, чему следовало быть, но его не было, ибо оно покоилось лишь на давних сказках на сон грядущий.@

И, наконец в последней фразе дизориентирует "оба" — кто оба? Отец и сын что ли? Мне кажется, что продолжается мысль о двух вещах, которых можно было бы стыдиться по отдельности, но и то, и другое вместе были бы как… и дальше развернутое сравнение со стратегией двойной (или тройной, четверной и т.д.) ставки на скачках, при которой коэффициенты выигрыша умножаются, а следовательно сулят выигрыш больше, чем сумма отдельных ставок на те же события. Я бы только сказал, что не более чуждым действием, а более причудливым действием, нежели простое сложение частей.

Кстати, у Гранта приводятся попытки прочитать это parlay of horses как группу лошадей, подобное прочим причудливым способам обозначения групп разных животных в английском языке, но поскольку такого слова для группы лошадей все же нет, то предполагается, что Пинчон мог иметь в виду буквально лошадей, которые сойдясь головами посовещались и теперь способны на результат, который нельзя объяснить только индивидуальными способностями участниц. (Pynchon is being somewhat literal and suggesting that a group of horses gathered head to head as if in conference might then act collectively in a manner not to be ex- plained by any analysis of each individual horse's disposition). Ну, не знаю, красивая, но чистой воды спекуляция. Экспресс на скачках вполне работает в качестве метафоры.

Вот так я попытался справиться со сложностями понимания этого места в оригинале и в переводе.

Дальше при описании того, как небрежно возница вез Эвана в пролетке, запряженной лошадьми, упоминается, что Эвен выругался на возницу и потряс в воздухе четырьмя пальцами. Мне кажется, что стоило упомянуть, хотя бы в примечаниях, что у итальянцев этот жест означает "помедленнее".

Описание того, как Эван чуть не вывалился из пролетки в итоге, в переводе МН выглядит так же неизящно, как описываемые барахтанья Эвана, то есть стилевое единство означающего и означаемого достигнуто (шутка). Но если меня коробит выражение "после значительного неизящного биенья", то это просто вкусовщина, как мы уже знаем, каинова печать "широкого читателя". Так что, оставим это.

Вся вторая главка не содержит ни одной моей пометки. Описание заговорщиков, которые собираются похитить из галереи Уфицци картину Ботичелли "Рождение Венеры" и их совещания — яркие, сочные, и в оригинале и в переводе МН. Трудностей понимания не возникло.

В третьей главке, описывается становление характера Виктории Рен с тех пор, как мы ее встретили в третьей главе в Египте, во время Фашодского кризиса, в группе других персонажей романа, включая ее первого любовника Гудфеллоу. Кроме фактических событий описывается загадочная способность, которую Виктория открыла в себе и оказалась ею увлечена настолько, что вообразила себя едва ли не новой Мата Хари. В этих описаниях отмечу стилистические царапины:

“An hour before, in the Via dei Vecchietti, she'd had impure thoughts while watching a fat English boy cavort in a cab; she was now being heartily sorry for them.”

“Часом ранее, на Виа деи Веккьетти, ее посетили нечистые мысли — она наблюдала за курбетами толстого английского паренька в наемном экипаже; и теперь от всего сердца о них сожалела.”

Сожалела, вероятно, о мыслях, а не о курбетах, при беглом чтении не сразу понятно.

Упругость юности (“resilience of the young”), шрамы напечатлевались на ней (“scars were carved into her”), во всей этой правдоподобно английской массе каштановых волос (“among all the plausibly English quantities of brown hair”).

Вскоре они поворачивают, указав путь (“Soon they will turn back, pointing out the way.”) — поворачивают назад, все же? Это же не кивок головой, правда же? поворачивать можно не только назад.

Неужто вы никогда не терзали себя, не загоняли чуть ли не к — беспорядку — этим единственным словом? (“Have you never harrowed yourself halfway to - disorder - with that single word? ”) — вероятно, не "загоняли к беспорядку", а доводили чуть ли не до помешательства (исступления) (disorder).

В пятой главке есть опечатка, вместо “из-за которого Англий и Соединенные Штаты” должно быть сами понимаете что.

В шестой главке несколько странностей и опечаток.

“He felt betrayal welling up around him, eager to drown, to destroy.”

“Его погружало в предательство, готовое утопить его, уничтожить.”

Некузяво как-то "погружало в предательство", в оригинале тоже не самая тривиальная метафора, но можно было еще потрудиться, помо.

“Годолфин быстро подошел туалетному столику” — чего-то не хватает.

“— Я же не виноват, — вслух возмутился он пустому номеру” (“It was not my fault," he protested aloud to the empty room”. Если просто вставить "обращаясь к", это не было бы такой уж ужасной доместикацией;

“He felt isolated from a human community - even a common humanity - which he had regarded until recently as little more than a cant concept which liberals were apt to use in making speeches.”

“Он ощущал отторжение от человеческого общества — даже от всего человечества, — кое до недавнего времени расценивал как нечто, немногим отличное от жаргонного словца, которое обычно вворачивают в свои речи либералы.”

Я тут слышу не жаргонное словцо, а скорее лицемерное, ханжеское понятие, которым либералы склонны щеголять в своих речах.

В рассуждении Годольфина о природа туризма встречается такой смутный оборот про Дон Жуана:

“To return to Ludgate Circus at the desolate end of every season having caressed the skin of each alien place, a peregrine or Don Juan of cities but no more able to talk of any mistress's heart than to cease keeping that interminable Catalogue, that non picciol' libro.”

“ Чтобы возвращаться в конце каждого безрадостного сезона на Ладгейт-Сёркис, погладив по коже всякое иноземное место, пилигрим или Дон Жуан городов, однако о сердце какой ни возьми возлюбленной говорить способен не более, нежели прекратить дление этого нескончаемого Реестра, этого non picciol’ libro”.

В оригинале мне не хватает as перед a peregrine or Don Juan of cities (Пинчон, прости). Ну, и погладить всякое иноземное место — это сравнение с иноземными животными, так что, может не кожа, а шкура?

“had they any notion of what inner magnitudes such control must draw on?”

“есть ли у них какое-либо понятие, из каких внутренних величин такой контроль должен питаться?”

Мне кажется, что здесь сказано всего лишь, что такой контроль требует внутренних сил огромной величины. Литота, так сказать.

“and the party needed very little to modulate to the most gently radiant of wakes.”

“и празднованию потребовалось очень мало, чтобы скорректироваться до самых нежносияющих поминок. ”

Жаль глагол modualte. Сравнение с музыкальной модуляцией тоньше, чем простая техническая коррекция праздника в поминки.

В начале седьмой главы я узнал еще одно питерске слово из одного садка с паребриком и парадным. Оказывается простые ручки с перышком в Питере называли "вставками" или "вставочками". Я не знал, теперь знаю.

“Hence the success or failure of any diplomatic issue must vary directly with the degree of rapport achieved by the team confronting it.”

“Поэтому успех либо провал любой дипломатической задачи должен варьировать в непосредственной зависимости от степени слаженности, достигаемой коллективом, перед нею стоящим.”

Мне кажется, что надо было сказать не "должен варьировать", а "должен варьироваться", в смысле меняться, изменяться в прямой зависимости от…

В начале IX главки я нашел фактическую ошибку у автора.

“Виа дель Пургаторио и Виа делл’Инферно: они пересекаются буквой Т, чья ножка тянется параллельно Арно.”

“Via del Purgatorio and Via dell'Inferno, which intersect in a T whose long side parallels the Arno. ”

Достаточно посмотреть на карту Флоренции, чтобы убедиться в том, что ножка буквы Т тянется не параллельно, а перпендикулярно берегу реки. Но, кажется, что все уже согласились, что не надо исправлять фактические ошибки автора в переводе, хотя в примечаниях как забавный факт упомянуть можно было.

В этой главе мы также возвращаемся к мучительным размышлениям Виктории о своем даре (virtú), и размышления эти не образец кристальной ясности. Попробовал разобраться в одном таком.

“She prayed that he had, less perhaps from concern for him than from some obvoluted breed of self-aggrandizement which read the conforming of events to the channels she'd set out for them as glorious testimony to her own skill.”

“Молилась, чтобы дождался, вероятно — не столько из участия в нем, сколько из какой-то обвитой разновидности самовосхваления, что вчитывала согласованность событий в те каналы, которые она этим событиям проложила — как славное свидетельство ее собственного навыка.”

Во-первых, "обвитая разновидность самовосхваления" сильно смущает, мне кажется, что имелась в ввиду извращенная разновидность, искореженная, перекрученная. Эпитет "обвитой" плохо прилегает к общему понятию "разновидность чего бы то ни было". Вчитывала — тоже по-моему прямо противоположно тому, что сказано, а именно то, обстоятельство, что события соответствовали (пред)установленным (ею) для них путям, она оценивала (считывала, интерпретировала) как свидетельство ее навыка.

Дальше еще более головоломный пассаж, в котором память предков сравнивается с резервуаром, из которого питаются наши действия и желания, в котором имеется crucial valve-hand, роль которого (клапана) выполняет некоторый первобытный догмат веры о сыне как о двойнике своего отца. Все понятно, только "необходимая рукоятка клапана" это придуманная конструкция, необходим сам клапан, а выделяется он своей блестящей рукояткой или вентилем, которые часто делают из бронзы. Я бы вобще написал бы "сверкавшего ярко и победоносно в этом резервуаре как рукоятка главного клапана".

Ну, и, в заключение, запишу для памяти оборот, которого я так и не понял, ни в оригинале, ни ни в одном из переводов:

“The old man shook his head, half-smiling; "It isn't so much, Raf, I've grown used to it. Perhaps you will find it not so much.”

“Старик покачал головой, чуть улыбнувшись.

— Этого не так-то много, Раф, я к такому привык. Ты, наверное, сочтешь, что это не очень много.”

Наверное, глаз замылился. Потом еще попытаюсь вернуться, а пока я так и не понял, о чем говорит Годольфин своему другу Мантиссе. Чего этого? Должно следовать из более обширного контекста, который я тут не привел, но я даже не понимаю, насколько его надо расширить, так что, пока расписуюсь в бессилии.

Это все, что накопилось.