Диагноз Веспуччи (1.1)

1.

Едва продрав глаза, Роберт Веспуччи представляется вслух. Осипшим за ночь голосом озвучивает индивидуальный пароль, активируя систему управления гостиничным номером, где он просыпается от сигнала собственного браслета, выставленного на семь тридцать утра. Не отрывая головы от подушки, блоггер отдаёт первую утреннюю команду, и автоматические жалюзи, подчинившись приказу, бесшумно расползаются в стороны, открывая за высоченным окном вид на совершенно незнакомый город.

Сколько их было, таких утренних знакомств? Двести пятьдесят? Триста? Ближе к пятистам? Меняя города и страны, Роберт всегда немного выжидает, прежде чем подобрать ответ на один и тот же вопрос: в какой, собственно, дыре он просыпается этим утром?

Подсказка вырисовывается прямо на оконном стекле, мигает четырьмя красными цифрами в правом верхнем углу. Он уже видел подобные визуальные индикаторы, в японской Йокогаме, в номере на семьдесят шестом этаже гостиницы «Рэдиссон». Цифры там не мигали, но светились настолько убедительно, что напрочь отбивали желание распахнуть окно. Вот вам высота – двести тридцать два метра, предупреждал верхний показатель, а вот температура за окном – плюс семь по Цельсию, вторил ей тот, что светился ниже.

Здесь, в Ареале 11Е, гостиничное окно подмигивает четырёхзначным числом, напоминая о том, что само по себе если и могло чем-то быть, то только воспоминанием. О том, что девятнадцать шестьдесят шесть – число, мерцавшее на стекле, – не что иное, как год, подробную реконструкцию которого он имеет возможность наблюдать собственными глазами, Роберт узнал от гида. Пропустив Веспуччи вперёд, тот почтительно застыл на пороге номера.

– Таким был город в этот день восемьдесят семь лет назад, – пояснил гид. – Семь лет работали над проектом. Архитектура, планировка улиц, транспорт, растительность. Всё восстановлено по архивным материалам, с предельной достоверностью.

– Впечатляет. По крайней мере, из всех технических достижений, это больше всего напоминает машину времени.

– Отчасти да, – сказал гид, заметно воодушевившись. – Конечно, никто не поручится, что, к примеру, вот те люди стояли на остановке в эту самую минуту в шестьдесят шестом году прошлого века. Но типажи людей вполне в духе эпох, как и мода. Так что Кишинёв здесь вполне реальный, такой, каким его можно было увидеть из окна, будь «Вертиго Хилтон» в те времена на этом самом месте. Ну и, само собой, если бы гостиница располагалась на поверхности.

Сбросив с себя одеяло и окунув ступни в невесомые гостиничные тапки, блоггер подходит к притворяющемуся окном экрану. Нужно отдать должное создателям этого чуда, сумевших избежать предсказуемой зернистости и плоскости изображения. Глаз не распознаёт визуальной фальши, даже если к экрану прильнуть носом. За ночь, которую Роберт провёл в подземном отеле, на окне-экране меняется не только время суток. Сменилась чуть ли не эпоха, и всего-то за какие-то семнадцать лет! Этим утром он становится свидетелем более поздней реконструкции, и число 1983, ритмично мигающее в правом верхнем углу, заставляет его вспомнить архивные записи Супербоула. Те самые, легендарные, где впервые в истории телетрансляций применили замедленный повтор с мелькающей буквой R.

На том месте, где вчера на желтоватом от вечерних туманных огней экране угадывалась узкая улочка с низенькими домами, теперь расположился аккуратный вытянутый прямоугольник городской площади. Параллельно ему во всю длину площади возвышается шестиэтажное здание, увенчанное флагом, на полотнище которого сплошное красное разрывается, ровно посередине, зелёной горизонтальной полосой.

То, что Роберт становится жертвой самообмана, спровоцированного конструктивной спецификой отеля, выясняется уже за завтраком. Город если и менялся, то не такими разительными семнадцатилетними прыжками. Конкретный случай корпоративного нейминга Веспуччи расшифровывает в ожидании своего заказа, сидя за столиком в гостиничном ресторане, который занимает без малого целый этаж. За пять минут, в течение которых Роберт ловит на себе любопытные взгляды посетителей ресторана, становится понятно, зачем к сетевому имени «Хилтон» прицепили это головокружительное «Вертиго». Заодно перестаёт быть секретом радикальная метаморфоза, произошедшая с городом за семнадцать лет.

Гостиница и в самом деле вращается, что не так уж и трудно заметить. Достаточно время от времени отрывать взгляд от тарелки, поглядывая в огромные окна ресторана, такие же фальшивые и такие же впечатляющие. Вид за окном движется, перемещается слева направо, медленно и равномерно, совсем как ночные звёзды в слегка ускоренной съёмке. Похоже, вчерашний перелёт настолько утомил блоггера, что кое-что из сказанного гидом он – непростительно для профессионала его уровня – пропустил мимо ушей.

Услуги гида по фамилии Михалаки редакция “Прямо сейчас” зарезервировала за три дня до командировки, как только Веспуччи определился со сроками поездки. Ещё в аэропорту блоггер был предупреждён, крайне деликатно и исчерпывающе лаконично, что всё время пребывания в Ареале 11Е проживать ему придётся по крайне мере в пятнадцати метрах ниже уровня моря. Факт, не мешающий отелю «Вертиго Хилтон» поддерживать уровень сервиса, присущий всей хилтоновской сети – от Лондона до Мельбурна.

– Более того, – поспешил заверить гид, – во многом наш отель превосходит все известные в мире аналоги, задаёт новые стандарты комфорта. Учитывая специфику нашего ареала, можно сказать, что гостиница «Вертиго Хилтон» представляет собой полигон инновационных решений. Например, как на глубине пятидесяти метров обеспечить привычный для наземных условий температурный баланс. Как гарантировать бесперебойное поступление кислорода, – кстати, эта проблема у нас давно решена на бытовом уровне. В номерах «Вертиго» состав воздуха идентичен тому, каким он был бы, если бы отель стоял на земле, а не уходил бы в неё на глубину до семидесяти метров. Между прочим, в Ареале принята обратная нумерация этажей. Первым у нас считается верхний этаж, в чём есть своя логика. Ведь вход в любое здание на территории Ареала расположен на верхнем этаже.

Уже на славу позавтракав – творожный пирог был на удивление изящен, яичница же с брынзой и вовсе неповторима – Веспуччи всё еще не уверен, что Михалаки не сообщил ему о вращающемся характере гостиницы. Блоггер замечает гида на выходе из ресторана, видит эту приближающуюся нескладную фигуру высокого мужчины со странными и, пожалуй, смешными свисающими усами и жмёт ему руку – человеку, рядом с которым Роберт ощущает ту редкую легкость, что дарит общение с интеллектуально равным собеседником.

Говоря на безупречном, чуть смягчённым югом английском, гид Михалаки уже при знакомстве проявил столь необходимое хозяину терпеливое великодушие. Случилось это на выходе из здания аэропорта, когда Веспуччи потратил десять незапланированных минут на стоянке, рассматривая третью модель сайленти, на которой им предстояло лететь в гостиницу. Пока Роберт наматывал круги вокруг винтажной машины, Михалаки улыбался, заложив руки в карманы брюк, готовый простоять так хоть весь день, не изменяя осанке и благодушному выражению лица.

В последний раз на этой модели блоггер летал лет десять назад. За эти годы третья версия сайленти успела безнадёжно устареть, не превратившись, однако, в раритет, за который помешанные на дорогих игрушках коллекционеры готовы отвалить десятки миллионов долларов. Даже корпус машины, сферический вместо сигарообразного дизайна шестой модели, навевал воспоминания о временах, когда в числе приоритетов полётов на короткие дистанции скорость и комфорт все еще уступали проблеме элементарной безопасности.

Южный аэропорт Ареала 11Е больше напоминал огромный мобилизационный пункт. Из хвостов огромных, похожих на мёртвых китов транспортных самолётов выползали тяжёлые Абрамсы, Пауэллы, а также танки полегче – М-614, ТЛ-16 и множество юрких Раннеров. Почти касаясь друг друга крылами, демонстрировали искусство вертикальной посадки Страто-3, гордость американской авиации, бомбардировщик, прозванный «комаром» из-за длинной и заострённой носовой части.

В самом здании безраздельно господствовали защитные оттенки. Гул окрашенной в хаки толпы пронизывал прозрачную и, вероятно, считавшуюся звуконепроницаемой стену, наполнял собой терминал для гражданских лиц. Кроме Веспуччи, таможенного и паспортного контроля здесь дожидались с полсотни международных наблюдателей, независимых экспертов и с десяток-другой коллег-журналистов, взглядов которых Роберту удавалось не без успеха избегать. Не очень-то верилось, что столпотворения здесь бывают лишь несколько раз в году, всё остальное время оба аэропорта, Северный и Южный, официально считались открытыми, но по сути были мертвы, как мёртв любой аэропорт, где в течение недели не случается ни одного вылета или посадки.

Казалось, море пехотинских беретов вот-вот прорвёт непрочную дамбу и разделяющее терминалы стекло, не приспособленное даже к эффективной звукоизоляции, рассыплется колюще-режущим дождём, и тогда непременно быть беде. Высоченные широкоплечие парни, эти словно сошедшие с конвейера пехотинцы хлынут в соседний терминал, легко, как пластиковые стаканчики, сминая гражданских пассажиров, из которых у Роберта, подошедшего к стеклу ближе остальных, пожалуй, наименьшие шансы на спасение. Стоило признать, что при виде такого числа людей, наученных убивать, даже ему стало не по себе.

Двадцать лет назад вряд ли кто мог предположить, к чему приведёт Договор от Второго апреля. Сама суть договора, практическая реализация полного запрета на распространение атомного оружия, вызывала в гораздо большей степени сомнения в адекватности подписантов, чем в их решимости довести задуманное до логического завершения. Когда стало ясно, что шутки кончились, а Договор – не очередной громкий, но пустой межгосударственный акт, что русско-американская монополия на владение далеко не мирным атомом приобрела вид реальных ограничений для остальных, теперь уже бывших ядерных держав, оказалось, что последствия двусторонней договорённости распространяются далеко за пределы собственно военной и дипломатической сфер. «Принудительная деатомизация», как не без иронии и пока ещё не веря в своё несчастье, отзывались о Договоре средства массовой информации «пострадавших» стран, от Индии до Англии, произвела «тектонические сдвиги в идеологической парадигме мирового ретранслятора». Эта брошенная французским социологом Рене Маршелем фраза, процитированная не одну сотню раз, пережила все остальные, возможно, более лаконичные и язвительные отзывы о казавшемся фантасмагорией русско-американском контракте вселенского значения. Спустя десять лет не было в хронологии человечества более важного дня: в битве за календарную иерархию второе апреля затмило даже четвёртое июля в США и девятое мая в Российской империи. Договором измерялось нравственное состояние общества, и неудивительно, что демонстрация военных действий и тем более их последствий с тех пор считается безошибочным показателем замусоренного сознания, что в век диктатуры экологических стандартов звучит как приговор. Взлетающие на воздух танки и боевые машины, сбитые самолёты, искорёженные снарядами тела и лужи застывающей крови остались в прошлом. В том самом прошлом, где умами миллиардов заправляли телевидение и локальные войны.

Теперь же в спёртом воздухе аэропорта Веспуччи снова почудился запах смерти. Их было много, целое полчище коалиционных пехотинцев, и, глядя на их загорелые лица и волевые подбородки, невозможно было поверить, что кого-то из них через пару дней ввезут в здание аэропорта в закрытом ящике и с гарантией скорого награждения, о котором новоявленный герой уже никогда не узнает. Смерть выглядывала из-за плеча каждого из этих парней, что никак не отменяло усилий, предпринятых коалиционными державами для уменьшения числа неизбежных, с точки зрения военных ведомств, кадровых потерь.

Каждая из войн обходится Коалиции в худшем случае в десяток-другой солдатских жизней, что, впрочем, не мешает многочисленным горлопанам, в том числе из числа известных политиков, навязывать общественному мнению словесные баталии – разумеется, с заранее выигрышным для болтунов результатом. Теперь они играют на опережение, и если раньше их главным требованием было полное исключение военных потерь со стороны Коалиции, то сегодня на повестке дня новая сверхзадача – минимизация жертв в рядах войск противника. «Оптимизация истребления», как окрестил эту новую парадигму Веспуччи, дав тем самым универсальный термин очередной пропагандистской шумихе.

Впрочем, о своей роли в распространении вегетарианских нравов в военном противостоянии между странами Роберт мог бы отозваться не менее иронично. Кто, как не он, напоминал сотням миллионов читателей, что военный вызов, брошенный Коалицией любой отдельно взятой стране равнозначен поражению последней? Поражению двоякому – немедленному в военном смысле, а в чуть более отдаленной перспективе – и в плане государственности?

Утрата суверенитета очередным смутьяном в ранге государства и его последующее преобразование в очередной ареал под внешним управлением ООН начинается здесь. На территории не всегда различимого на карте мира Ареала 11Е, на сорок шестом градусе северной широты, где в двух милях друг от друга и в миле от разделяющей их Линии Ионицэ пытаются разглядеть врагов в утренней дымке солдаты войск Коалиции и армии их очередного противника. В назначенный день ровно в десять утра по местному времени в обоих лагерях одновременно взвывает оглушительная тревога – сигнал к началу боевых действий.

Трястись на устаревшем сайленти на пути из аэропорта в гостиницу Роберту не пришлось – слишком уж потрясал вид в иллюминаторе. Веспуччи ко многому был готов, но уж точно не к тому, чтобы вместо изуродованной воронками местности с высоты трёхсот ярдов увидеть настоящий природный рай. Внизу проплывали счастливые сны пейзажиста. Картинные холмы, на зелёные накидки которых густо пролились яблочно-жёлтые и багряные чернила. Узкие речки посылали стремительные приветы, слепили короткими отражениями и тут же прятались за новыми холмами. Царство природы без малейших признаков цивилизации. Ни одного поселения. Ни единой постройки. Шоссе, тротуары, да что там – даже протоптанные людьми тропинки – ничего такого Веспуччи так и не разглядел. Ни одной человеческой фигуры за десять минут полёта – вот что усиливало ощущение неестественности, постановочность происходящего по ту сторону иллюминатора.

Пару раз взгляд Роберта всё же споткнулся о странные объекты. Это были крестообразные отметины, заметно пробивавшиеся сквозь растительный покров земли. Достаточно крупные и яркие, они были отчётливо видны даже на богатой яркими красками осенней почве. Сам собой напрашивался вопрос о связи меток с местами посадки для сайленти, и блоггер уже собрался перебить гида, устроившего описательный экскурс в природные и климатические особенности края, как вдруг сайленти резко снизился и завис на высоте не более пятидесяти ярдов. Глядя в иллюминатор, Веспуччи вытянул шею и даже привстал, но меток на земле так и не разглядел. Да и до меток ли было, когда земля внизу вдруг стала приподниматься, словно под верхним слоем почвы разрастался гигантский нарыв. Возможно, при виде подобного зрелища сто лет назад лишались рассудка те из мексиканских крестьян, кого судьба определила в очевидцы стремительного рождения вулкана Парикутин.

Верхний слой, толщиной в восемь-десять футов, теперь казался не более чем косметическим налётом поверх огромного серебристого купола, зловеще выраставшего из преисподней на четырёх опорах, похожих на лапы гигантского богомола. Когда купол поднялся ярдов на десять, сайленти нырнул в разверзшуюся под ним пропасть, и уже через минуту Роберт Веспуччи ступил на крышу «Вертиго Хилтон», единственной в мире гостинице, полностью расположенной ниже уровня моря.

О метках на земле он вспоминает на следующее утро, когда сайленти, выхватив их с гидом из люксового подземного плена, берёт курс на скальный монастырь. Первый экскурсионный объект в программе пребывания в Ареале, от посещения которого сейчас, из-за накатившей от завтрака сонливости блоггер отказался бы также легко, насколько беззаботно позволил накануне гиду распланировать первую половину своего следующего дня. Шаг назад уже не сделаешь, и Веспуччи, у которого от резкого движения вверх в желудок словно падает гантель, находит безупречный способ отомстить настроившемуся на исполнение своих прямых обязанностей гиду. Коснувшись браслета, блоггер выстраивает между собой и гидом голографическую преграду; для Михалаки она как едва заметное мерцание, придающее лицу Роберта нездоровый зеленоватый оттенок. Бегающие зрачки блоггера – решающий аргумент, удерживающий гида от попытки завязать разговор. Желание гостя – закон, и кто посмеет мешать посетителю Ареала, по пути в монастырь читающего последние новости, не дающие, как и следовало ожидать, ответа на главный вопрос: так будет ли война?

По состоянию на сегодняшнее утро передовые отряды монгольской конницы, достигнув Донецка, обошли его с двух сторон. Монголы верны своей тактике. Они отказываются занимать города, действуют в обход и, разветвляя силы, не устают удивлять уставших ошибаться военных аналитиков. Вот и теперь просматриваются по крайней мере три направления монгольского наступления, ни за одно из которых не поручится ни один эксперт.

В случае, если три выделившихся после обхода Донецка группы возьмут курс на север, уже к завтрашнему утру они смогут приблизиться к границам Ареала 24Е, а значит, после предсказуемого кольцевого обхода Полтавы, путь на Киев будет открыт. Вторжение монголов в Двадцать четвёртый ареал – это рубикон всей кампании. Пересечение границы Ареала не может остаться без ответа – это понимают и в Вашингтоне, и в ведущих европейских столицах. Это рубеж, который одновременно и с непредсказуемыми последствиями для тех и для других, пересекут копыта монгольских лошадей и лакированные туфли мировой дипломатии. Чего в таком случае ждать от русских, не возьмётся предсказать и сам Веспуччи, чей мартовский материал, написанный в Москве, по-прежнему лидирует пусть в негласном, но, как показывает опыт, наиболее правдивом неофициальном рейтинге претендентов на Пулитцеровскую премию.

В момент, когда передние ноги первой монгольской лошади окажутся на территории Ареала 24Е, русские встанут перед непростым выбором. Как реагировать на долгожданное приближение монголов к западным границам России? Казалось бы вот оно, избавление от конной чумы двадцать первого века, истоптавшей страну от Байкала до Волгограда. Еще немного и можно выдохнуть, мысленно желая монголам счастливого пути на запад, и вовсе незачем палить по ним вслед. Вот только похоже, что русским это не принесет облегчения, ведь и двадцать четвертый, и двадцать седьмой, и все остальные ареалы бывшей Центральной Украины и Южной Белоруссии, с двадцать девятого по сорок второй, рассматриваются – и это особо подчёркивается в «Стратегии 21-22», программном документе российской внешней политики, – «братскими» и «естественными» сферами влияния Российской империи. Никто в Нью-Йорке не испытывает иллюзий по поводу формальной принадлежности этих образований к ООН: в пограничных с Россией землях всегда действовали особые магнитные поля. Реальных рычагов воздействия на ареалы у Вашингтона нет, как нет последовательного и зримого влияния официальной Москвы в этой, без сомнения, наименее стабильной части Европы последних десятилетий.

Уход монголов к югу от Донецка стал бы более предпочтительным вариантом и – о чём мечтают в Тертл-бэй – идеальной ловушкой для русских. Возможность последующей концентрации монгольской армии на Крымском полуострове будет означать их фактическую блокаду, правда, без какой-либо гарантии, что русские воспользуются этим подарком и в конечном итоге разгромят запертую морем с трех сторон орду. Предыдущие восемь месяцев триумфального наступления монгольских войск заставили усомниться в способности, а главное, в желании русских сопротивляться агрессору. Тем более когда войска Минджира, истоптав с востока на запад более трёх тысяч миль, приблизились, наконец, к западным границам империи.

Третий вариант устроил бы всех, кроме, пожалуй, самих монголов. Предположить, что хан Минджир решится на воссоединение отрядов для продвижения на запад, означало бы признание правоты тех оставшихся в абсолютном меньшинстве оптимистов, кто до последнего верил, что молчание кочевников, проигнорировавших уже два вызова Коалиции, не равнозначно уклонению от войны. В этом случае уже через сутки монголы перейдут Днепр в районе Запорожья, для чего им даже выделят коридор в черте города, позволив многотысячной коннице в течение нескольких часов разбивать копытами асфальт на недавно восстановленном автомобильном мосту. При подобном развитии событий от стран Коалиции не стоит ожидать дипломатической категоричности и тем более военной оперативности, как не стоит администрациям двадцатого, двадцать второго и двадцать пятого европейских ареалов уповать на что-то ещё, кроме декларативной поддержки странами ООН, единодушно осуждающих вторжение монголов на территории их стран.

Когда-то этому нужно положить конец, и разве не посильным вкладом в разгром монголов станет беспрепятственный пропуск через собственную территорию орды Минджира, которая в таком случае неизбежно выйдет к границам Ареала 11Е? Туда, где в ожидании всадников один за другим приземляются самолёты с солдатами и боеприпасами, где из хвостов транспортных гигантов лениво выползают танки, где в надежде на будущее человечество уповает на войну. Где этот знак, по которому можно безошибочно предсказать дальнейшие ходы коварного Минджира?

– Знаки? – переспрашивает гид.

Закончив с новостями, Веспуччи отправляет голографический монитор в браслет и бросает взгляд в иллюминатор.

– Знаки, похожие на кресты, – уточняет он. – Я их вчера заметил.

– Вы, вероятно, имеете в виду поминальные светоотражатели, – кивает гид. – Наследие ритуального прошлого, если можно так выразиться. Кстати, символично, что вы вспомнили о них по пути в монастырь. Это на самом деле кресты, в самом что ни на есть христианском смысле. Был у наших предков такой обычай, устанавливать кресты в месте гибели человека. Чаще всего это делалось в память о погибших в автокатастрофах – это ведь была проблема планетарного масштаба. Ну ещё в память о жертвах преступлений и несчастных случаев. Если кого-нибудь грабители прирезали или замёрз по пьяни – извините, и такое случалось. Вот на месте трагедии и было принято устанавливать металлические кресты, высотой около метра. Иногда ещё оградкой обносили, чтобы совсем уж могилку напоминало. В годовщину гибели или на день рождения погибшего крест навещали родственники, возлагали цветы, поминали. Такое вот языческое православие.

– Получается, это своего рода реконструкция?

– Тех прежних крестов? Нет, конечно. Так бы вы пятьсот крестов за один полёт насчитали, а большую часть и не увидели бы. Что поделать, ритуалы и верования живы и в наших современниках, вот и разрешили отмечать места новых смертей – по желанию родственников, разумеется. Ну и поскольку любые вертикальные сооружения не природного происхождения в Ареале запрещены, приходится размещать объекты на уровне верхнего слоя почвы. Кресты, которые вы наблюдали – это результат окраски почвы специальным светящимся раствором. Не смывается водой, быстро пропитывает как почву, так и растительность. Даже если сверху землей присыплет, через полчаса крест будет виден целиком как ни в чём не бывало. Это, конечно, если прямого попадания снаряда не будет.

– Разве ареальцам что-то угрожает на поверхности? Вы же прячетесь под землю на время боевых действий.

– Во время войны смертность ареальцев неуклонно стремится к нулю. Но войны – это всего лишь пару недель в году, и это в лучшем случае. Большую часть времени ареальцы заняты подготовкой территории к войне, а это, как не парадоксально, несравненно более рискованная работа. Часть операций делается вручную, а часть посредством ландшафтных корректоров. Вы их увидите – такие, знаете, машины на воздушной подушке, с гигантскими лезвиями, корректирующими уровень почвенного покрова в соответствии с расчётными нормативами. К сожалению, у машин всё ещё существенный процент брака, вот и приходится униформистам лезть, что называется, под гильотину, на ходу исправлять погрешности техники.

– Приходится, простите, кому?

– Униформистам. Вообще-то, так исторически называли обслуживающий персонал в цирке. Ну, знаете, все эти ассистенты на цирковых представлениях. Канаты натягивают, гимнастические снаряды выносят, за дрессированными животными убирают. У нас униформисты составляют большинство населения Ареала. Собственно, это те, кто готовит поверхность территории к боевым действиям. Все они – с детства подготовленные патриоты своей родины, к тому же прекрасно осознающие грозящие им опасности. Вот в память о погибших при исполнении своего патриотического долга и наносятся такие кресты. А мы, кстати, уже прилетели.

При посадке из Веспуччи едва не выплескивается содержимое желудка. Резко качнувшись после далеко не мягкой посадки, сайленти впервые обнаруживает техническую отсталость чем-то более существенным, чем форма корпуса и минимализм интерьера. Сойдя с трапа и остановившись на вершине каменистого склона, другой конец которого скрывается за горизонтом, Роберт делает глубокие вдохи, укрощая ноздрями ветер. Внизу поблёскивает река, но спуститься вниз, к воде, решился бы разве что умалишённый: склон настолько крут, что верней было бы назвать его пологой скалой, чем отвесным берегом.

– Старый Оргеев! – говорит Михалаки, выбрасывая руку вперёд. – Так прежде называлось это место. Вон там, – он тычет в небосвод над горизонтом, – раньше находился монастырь. Его пришлось снести, как все остальные наземные постройки. Зато остались скиты. Вам приходилось бывать в скитах?

– Скиты? Боюсь спутать со склепами, – признаётся блоггер.

– Склепы – это для усопших. А в нашем ските обитает, причём в полном одиночестве, настоящий живой монах. Единственный священнослужитель на весь Ареал. А это, получается, единственный сохранившийся монастырь.

– Здесь?

– Прямо под нами, в скале, – говорит Михалаки, топнув ногой. – Пойдёмте.