Диагноз Веспуччи (1.2)

Но на полпути гид внезапно сворачивает к обрыву и останавливается лишь на краю пропасти.

– Кстати о крестах, – говорит он Веспуччи, у которого от такого зрелища засосало под ложечкой. – На этом самом месте когда-то возвышался огромный каменный крест, так называемый Крест желаний. Бытовало поверье: чтобы исполнилось желание, нужно трижды обойти вокруг креста. Надо сказать, не каждый решался. Крест, как видите, находился в полуметре от верной смерти. Правда, даже сейчас многие ареальцы всё ещё верят в примету и ходят вокруг воображаемого креста.

Скользя подошвами по гравию, они спускаются в противоположном от пропасти направлении, по пологому склону, где их ожидает грот, вход в который возможен только по очереди. Внутри Роберт и Михалаки синхронно включают осветители на браслетах – по-другому их спуск по узкой, крутой и покрытой полным мраком лестнице напоминал бы продвижение поражённых подагрой слепцов. В самом гроте оказывается достаточно светло благодаря огромному, в человеческий рост, отверстию в стене над рекой, открывающему вид на глубокую синеву осеннего неба.

Веспуччи сразу замечает его, сидящего за столом старца в чёрном, который при появлении людей поднимает увенчанную белой бородой голову. Ещё ничего не зная о нём, Роберт готов признать, что старик умеет произвести первое впечатление. Отложив самое настоящее гусиное перо, он поражает блоггера своим богатством. Десятками, сотнями листов бумаги, которыми завален стол.

– Монах Виссарион, – представляет хозяина грота гид и, повернувшись к старцу, что-то говорит тому на родном для них обоих языке. Впервые за сутки пребывания в Ареале Веспуччи слышит румынскую речь.

– Владыка интересуется, удобно ли будет узнать, какой вы веры? – переводит Михалаки слова монаха, с трудом, словно металлические шары, выкатывающиеся изо рта старца. – Конечно, вам совершенно необязательно отвечать.

– Никаких затруднений. Я из католической семьи потомков итальянских эмигрантов, – сообщает блоггер и вспоминает о брате.

Когда же это было? Ну да, полтора года назад – тогда они в последний раз виделись с братом не по голограмме. В Чикаго, куда Роберта занесло в редком и, пожалуй, малоприятном для него амплуа приглашённого спикера. Прежде представительная конференция Фонда Кимитако Мацузато переживала теперь непростые времена, и организаторы, спасая увядающее детище, решились на расточительный жест отчаяния. Пригласили Роберта Веспуччи, на оплату гонорара которого, если верить горестным утечкам из администрации фонда, ушло не менее двух третей бюджета всей конференции. С трудом пробившись к Веспуччи во время автограф-сессии, брат переусердствовал с рукопожатием, и блоггер ещё с неделю ощущал болезненное натяжение в кисти, даже когда касался пальцем браслета.

– Владыка говорит, что все мы братья во Христе. Православные и католики, – выдаёт очередной мучительный перевод Михалаки.

– К сожалению, иногда даже Бог не в силах помешать самым близким людям стать кровными врагами. Можете так и перевести владыке, – говорит Веспуччи, чувствуя, как вчерашний перелёт и утренний недосып объединяются в альянс, цель которого – немедленно, прямо здесь, свалить его с ног.

– Владыка говорит, что испытания – такой же дар Господа, как и сама жизнь. Хотя мы и дети Его, но всё же взрослые. Отвечать за свои поступки – естественно для взрослых людей. Отвечать за свои мысли – высшая благодать человека. Между прочим, – понижает голос Михалаки, давая понять, что теперь будет говорить от себя, – это место уникально вот ещё почему. Как видите, здесь имеется своего рода окно в окружающий мир, проём над пропастью с очень узкой площадкой снаружи. За всю историю посещения скита ни один человек – а на узком выступе стояли тысячи, десятки тысяч пар ног – ни один не оступился. Никто не сорвался вниз, ни один не разбился насмерть. Разве не чудо? – говорит гид и, встав в проёме лицом к Веспуччи, делает шаг назад.

Из-за того, что снаружи выступ расположен ниже проёма, кажется, что Михалаки висит в воздухе на безупречно небесном фоне. Под ногами у него даже не выступ, а так, подставка шириной в три фута, самый опасный в мире балкон. Приспособление, которое в далёкие тёмные времена вполне сошло бы за один из самых зрелищных видов казни.

– Здесь что, тоже нужно загадывать желание?

– Почти угадали, – говорит Михалаки. – На этом крошечном пятачке хотя бы раз в жизни стоял каждый взрослый ареалец. Тоже своего рода поверье. Если в пропасть не сорвёшься, то с остальными проблемами как-нибудь справишься. Нулевая статистика несчастных случаев позволяет считать нас счастливым народом, вы не находите?

Он шагает внутрь, и Роберт, сдержав вздох облегчения, бросает взгляд на монаха, на которого смертельно опасные аттракционы не производят никакого впечатления. Скрипя пером, он оставляет на бумаге уверенные чернильные следы, обрекая Веспуччи на безуспешный поиск ответа на вопрос, что вся эта комедия означает: провинциальную глупость или изощрённую провокацию?

– Кстати, о народе, – цепляется за слово Роберт. – Сами-то себя вы как называете?

– Мы – это население ареала? – уточняет Михалаки. – Разумеется, арельцами.

– В одной только Европе пятьдесят два ареала, – напоминает Веспуччи, и гид соглашается кивком головы.

– И в каждом из них живут ареальцы, – говорит Михалаки.

– То есть вы не молдаване? – решается на вопрос в лоб блоггер.

Скрип смолкает, но лишь на пару мгновений, пока монах меняет исписанный лист на чистый.

– Понимаю, о чём вы, но у нас такой проблемы нет, – улыбается гид. – Я имею в виду, никто не запрещает, да и не думает запрещать говорить вслух о том, что раньше у нас была страна и что называлась она Молдавией. У нас в принципе нет того, что в странах мировой демократии называют ограничениями свободы. Есть внутреннее понимание собственной миссии и, скажем так, связанного с ней контекстного мышления. Ну, какой пример можно привести? Да тот же ландшафтный корректор. В инструкции по работе с машиной нигде не говорится, что нельзя лезть руками в работающие лопасти. Просто нет такого пункта нигде. Зато имеется доскональное техническое описание машины, принципы работы лопастей, их параметры и рабочая амплитуда, толщина, а по сути, тонкость лезвий. Для квалифицированного униформиста – а в ареале других не бывает – этой информации предостаточно, чтобы не остаться в лучшем случае инвалидом после первой же смены. В религиозной истории Ареала этот принцип – я имею в виду осознанную свободу на основе предопределённой миссии – проявился, пожалуй, наиболее ярко. Чтобы понять это, нужно вернуться лет на тридцать-сорок назад. Прошу вас.

Остановившись в центре скита, Михалаки обозначает место второй, наиболее содержательной части экскурсии.

– Монах Виссарион – единственный представитель религиозных конфессий в Ареале. Владыка служит Господу вот уже сорок три года и, конечно, застал времена, когда Ареал 11Е назывался Молдавией и славился не только самым низким уровнем жизни в Европе, высочайшей безработицей и тотальной коррупцией. Великолепные монастыри – вот что привлекало в Молдавию хоть какие-то туристические потоки. Сейчас-то у нас и слов таких – туристические потоки – не знают. Монастыри, как вам уже известно, пришлось снести, а вот служителям культов было предложено, наравне с остальными гражданами Молдавии, обменять старые удостоверения личности на сертификаты постоянных резидентов ареала. Само собой, это предполагало их участие в реализации задач, взятых на себя ареалом. Согласились единицы.

– И чем они это мотивировали? Религиозным пацифизмом?

– Боюсь, им было не до мотивировок, – усмехается гид. – Конечно, были какие-то подобия протеста. Например, угрожали судебными исками, которые в момент исчезновения государственности элементарно некому было предъявлять. Принцип отделения государства от церкви, суверенитет церковной собственности – обо всём этом пытались шуметь, но недолго. В конечном счёте разъехались кто куда. Православные священники, относившие себя к Московскому патриархату, перебрались в Россию. Адепты Бессарабской митрополии – так называлось представительство румынского православия – нашли прибежище в Румынии. Про немногочисленных католиков, армян, иудеев и говорить нечего – эти уехали задолго до того, как всё началось. Некоторые из православных священнослужителей укрылись сразу за восточной границей Ареала, в основном в Одессе.

– Ареал 17Е? Так там с населением вроде не густо. По крайней мере, с живыми людьми.

– Тогда никто не предполагал, чем всё обернется. Война Коалиции с Причерноморской республикой стала одним из первых конфликтов, успешно разрешённых на территории нашего Ареала. С тех пор в Одессе мир и согласие.

– И элитное кладбище для жителей Евросоюза.

– За войну с Коалицией всегда приходится расплачиваться, разве не так? Я имею в виду, чем-то ещё, кроме неизбежного военного поражения. Получается, – усмехается Михалаки, – я сейчас выступаю адвокатом Коалиции перед представителем страны-основательницы Коалиции?

– Ну, это истинный, но крайне формальный статус. Любой человек, даже поверхностно знакомый с моей деятельностью, знает, что паспорт гражданина США я использую в работе исключительно с одной целью. Как средство беспрепятственного передвижения по земному шару.

– О, разумеется, мистер Веспуччи! В мою компетенцию не входит обсуждение личности клиента. Ни с кем, включая самого клиента. Надеюсь, я не позволил себе лишнего?

Сказав это, Михалаки не изменяет своей почти военной выправке. Роберт ловит себя на том, что рядом с гидом непроизвольно следит и за собственной осанкой.

– Всё в порядке, дружище, – говорит он и неожиданно для себя хлопает гида по плечу. – Мы просто немного отвлеклись от наших священников. Так что, они так и остались в Одессе? Пережили ли войну?

Гид разводит руками.

– Воистину, одному Богу известно, – говорит он. – Теперь-то вы понимаете, что для нас значит владыка Виссарион? И почему мы, попадая сюда, первым делом молимся за его здоровье?

– Вряд ли иностранец чувствует это так же, как вы, ареальцы. Кстати, – наклоняется он к уху гида, – владыка говорит по-английски?

– Всё гораздо серьёзнее, мистер Веспуччи. Владыка читает мысли.

– Ну, тогда нам пора выбираться отсюда.

– Один момент, с вашего позволения. Не хотелось бы, чтобы посещение монастыря вы сочли пустым времяпрепровождением, а меня – шарлатаном, без зазрения совести укравшего ваше утро. С другой стороны, не думаю, что здесь, в ските, есть ещё что-то, что могло бы вас заинтересовать. Прошу понять правильно: монастырь – не музей. По воскресеньям здесь яблоку негде упасть. Не может быть, чтобы молитвы сотен, тысяч мужественных, благородных в своей простоте и самопожертвованности людей уходили в никуда, в пустоту. Ими пропитаны стены пещеры, и даже сквозняку не по силам выдуть эту гигантскую энергетическую массу в небо над рекой. Да, нас могут считать стальными людьми, чуть ли не роботами, вот только вряд ли кто-то, чуть ближе узнав ареальцев, назовёт нас бездушными. У каждого униформиста под бронёй из костей и мяса прячется тонкая душевная ткань, я бы даже сказал, метафизическое содержание. Так уж устроен человек – он готов преодолевать трудности, рассчитывая на лучшее. У нас всё гораздо сложнее. Униформист подвергается ежедневному риску, точно зная, во что в одночасье превратится эта земля. Родная, представьте себе, земля, и каждый из них собственными руками, которые, стоит зазеваться, оттяпает ландшафтный корректор, в меру своих сил превращает в райский уголок. Развороченное гусеницами и снарядами, обильно политое кровью пепелище – вот что оставляет нам каждая война. Так скажите, для чего мы живём?

– Вы спрашиваете моего мнения? – удивляется Веспуччи.

– Я знаю ответ. Каждый ареалец знает ответ, иначе всё это не имело бы никакого смысла.

– И каков он, ответ?

– Чтобы всё начинать заново, мистер Веспуччи. Звучит по-мазохистски, верно? Но мы не то что привыкли, мы и не можем по-другому. Противоречит ли такое мировоззрение человеческой природе? Ну а разве монашеское отрешение от всего мирского даётся легче? Может, поэтому для всех нас так важен владыка. Даже не посещения монастыря и не столько молитвы – важно просто знать, что он есть, как подтверждение нашей собственной правоты, пути, избранного ареалом.

– Я понимаю, – говорит Веспуччи. – Но ведь это не может продолжаться вечно. Вы понимаете, о чём я?

Сжав губы, Михалаки поочерёдно переводит взгляд с Роберта на монаха и обратно.

– Вы правы, – говорит он. – Давайте действительно поднимемся наверх.

Выбравшись из пещеры, Роберт дожидается гида, который, выпросив минуту на молитву, судя по доносящимся голосам, тратит это время на разговор с монахом. Он появляется ровно минуту спустя, когда над блоггером сгущается звенящая в ушах тишина, повисшая над долиной неописуемой красоты. Находясь здесь, из открывшегося подбрюшья пещеры с уверенностью и не скажешь, что же способно вызвать больший страх – свист ракет или топот копыт? От пролетающих над головой снарядов не успеваешь присесть, когда от горизонта уже протянулись и даже начинают растекаться, как мороженое на солнцепёке, прорезавшие небо следы. Всадников же замечаешь не сразу. Их авангард уже спустился в долину, надёжно укрытый пестротой осенней листвы, ум же не сразу верит глазам, замечающим одиночные фигуры, смутно просматривающиеся на горизонте. Мелкие, как муравьи под ногами, всадники на несколько мгновений застывают на вершине холма, прежде чем спуститься в долину, скрыться под багряной маскировкой, и пока разум удостоверится, что всё это не его собственные игры, бежать уже поздно. Лежащая у твоих ног долина захвачена сотнями всадников, и остановиться они уже не могут – сзади их подпирают тысячи, десятки тысяч собратьев.

– Прошу прощения, – говорит гид. – Владыка заменил молитву экспресс-проповедью.

– Не думал, что владыка умеет быстро говорить.

– От него, – усмехается гид, – достаточно услышать и с пяток слов. Лучше уйти с пригоршней изумрудов, чем с тонной песка.

– Резонно. Вот только ваше драгоценное месторождение не вечно, разве нет?

Михалаки отвечает не сразу. Задвигав желваками, он прищуренно смотрит в долину, как полководец, много лет спустя вернувшийся на место своего сокрушительного поражения.

– Мы верим в чудо, мистер Веспуччи. Знаете, когда-то вот такие, как эта, долины имели совсем другое предназначение. Никто не рассматривал их с точки зрения оценки потенциальной мобильности войск или эффективности работы артиллерии. В прежние времена в них высаживали виноградники, а любой уважающий себя молдаванин делал вино. И это не говоря о крупных винодельческих предприятиях, которых до эпохи Ареала здесь было до полусотни.

– Получается, вам удалось невозможное. Радикально решить проблему ограничения потребления алкоголя – то, над чем безуспешно бьются ведущие мировые державы.

– Тем не менее в резервном фонде Ареала и по сей день хранятся великолепные автохтонные марочные вина. Можете считать, что на одном из этих, без преувеличения, раритетных ящиков уже написано ваше имя.

– Я польщён, но, ей-богу, это лишнее. Не стоит тратить на меня невозобновляемые ресурсы Ареала.

– Ну что вы, это скромный комплимент, несравнимый с другими, обладающими гораздо более глубокой символикой, дарами нашего края. И о чуде я упомянул не случайно. Да вот, взгляните.

Сделав два шага назад, Михалаки оказывается в проёме пещеры.

– С наступлением холодов владыка запирает вход в пещеру. Вот это, – он бьёт ладонью по стене, – на самом деле камень, которым отверстие закрывается наглухо. В пещере есть ещё один камень, им он затворяет проём над пропастью. Раньше зимой снаряжали отдельные экипажи – тогда ещё летали вертолётами – целые машины со здоровенными мужиками. Поздней осенью закупоривали выход к пропасти и раз в неделю, на время воскресного богослужения, открывали вот этот самый вход. А потом опять оставляли проём закрытым, и батюшка сидел взаперти в пещере целую неделю. В продуктах недостатка у него никогда не было, свечей – а электричеством, как и любыми средствами коммуникации, владыка отказывается пользоваться – также предостаточно. Но вот уже много лет монах обходится без посторонней помощи. Вход в пещеру оказывается закрытым после ухода последнего верующего и открыт к моменту следующей службы.

– И что это означает? – заглядывает внутрь Веспуччи, только сейчас обнаружив контур и вправду гигантского камня, сливающегося со стеной.

– Никто толком не может сказать. Ближайшая камера наблюдения расположена примерно в трёхстах метрах, и вход в пещеру она не просматривает. Ставить дополнительную камеру – для этого нужны технические обоснования, связанные с функциональным предназначением ареала. В этом смысле расходы бюджета прописаны очень строго и контролируются международными аудиторами. Бывает, люди возвращаются ни с чем, если прибывают поодиночке, не ко времени службы или заранее не известив владыку. Потопчутся у камня, и в сайленти. Как Виссарион управляется в одиночку – непонятно. Говорят, кто-то по глупости спросил монаха в лоб, а тот лишь Господа в ответ славит.

– Интересно.

– Поймите правильно. Мы всё прекрасно понимаем, и то, что владыка в летах, само собой, вызывает в нас естественные сомнения. И всё же мы надеемся. Надеемся, что с Божьей помощью он что-нибудь придумает. Что сумеет захлопнуть дверь перед лицом неизбежного. А вдруг это не намного труднее, чем в одиночку передвигать полутонный камень?

Веспуччи с сомнением передергивает бровями.

– Меня, если откровенно, больше привлекает другая загадка, – признаётся он.

– Да? – с готовностью справочника отзывается гид.

– Бумага, – говорит Веспуччи.

– Бумага, – утвердительно повторяет Михалаки.

– Именно. Если не ошибаюсь, Сеульский меморандум о регулировании производства бумаги обязателен не только для всех стран-членов ООН, но в том числе и для ареалов.

– Если позволите, сразу внесу ясность, – поспешно говорит гид. – И хочу сказать, что прекрасно понимаю ваше недоумение. Заваленный бумагой стол в середине двадцать первого века – это, как бы сказать...

– Это немыслимо, мистер Михалаки! У него на столе тысяча листов, наверное.

– Вполне возможно, – не пытается спорить гид.

– Знаете, когда это было в последний раз? Когда я держал в руках лист чистой бумаги? Сеульский меморандум запрещает продажу бумаги физическим лицам, и насчёт священнослужителей, насколько я помню, не делается никаких оговорок. У нас в Штатах практически невозможно приобрести бумагу даже на фирму, даже на общественную организацию. Даже я, при всём моём, уж извините, авторитете, держал в руках лист чистой бумаги года полтора назад. А в редакции «Прямо сейчас», листы А-четыре хранятся в виде экспонатов эволюции письменности. Висят на стене, под стеклом, в рамочке, наряду с египетским папирусом, этрусской восковой табличкой и русской берестяной грамотой.

– Видите ли, владыка живёт на пожертвования прихожан.

– Прошу вас, не продолжайте, – короткий, но решительный взмах рукой. – Мне не хочется заставлять вас выкручиваться, но и вводить меня в заблуждение вас вряд ли уполномочили. Такое количество бумаги в ските может означать только одно. Нецелевое расходование бюджетных средств, проще говоря – хищения в крупных размерах. Повторюсь, я не настаиваю на ваших пояснениях, для себя этот вопрос я закрыл. Могу вам только пообещать две вещи. Во-первых, я буду всячески игнорировать, принижать и вообще делать вид, что не замечаю любое публичное упоминание кем бы то ни было о бумаге на столе владыки. Пусть это будет одним из обещанных вами чудес. Во-вторых, могу заверить вас, и пусть меня покарают небеса, если нарушу данное в этом сакральном для всего ареала месте. Обещаю, что ни в одной из моих публикаций не будет и слова о рукописях монаха Виссариона. Ни намёка на источник чистой бумаги, который, как я понимаю, напрямую впадает в эту пещеру. Взамен я прошу не так много.

– Да-да, я вас слушаю.

Бледность Михалаки приобретает вид тяжёлой болезни, но Веспуччи решает не отступать.

– Приобщиться к источнику. Господин Михалаки, мне нужна чистая бумага. Листов пятьсот. Иначе я сделаю то, чего не сделали ракеты за десятки прошедших войн. Разнесу ваш монастырь ко всем чертям. Одним абзацем в «Прямо сейчас».