Диагноз Веспуччи (5)

5

Просыпается Веспуччи от собственного крика. Во сне он лежал на чём-то мягком и прохладном, и прямо из его тела пробивались сочные, как листья салата, тонкие зелёные ростки. Ступни обдавало приятным холодом, и Роберту казалось, что лежит он на берегу озера, и волнам не хватает совсем чуть-чуть, чтобы пощекотать ему пятки. Веспуччи силился разглядеть небесную синеву, но видел лишь зелёные ростки, они вытягивались и утолщались на глазах, теряясь в безымянной вышине.

Внезапно он ощутил толчок в левом боку. Удар и за ним боль, тупую и пульсирующую. Не поднимая головы, Роберт увидел, что всё исчезло. Озеро, едва не касавшееся его ног, частокол ярко-зелёной травы – его словно скосило невидимой косой. Зато он увидел муравья, огромная башка которого вылезала на свет прямо из его левого бока. Муравей размахивал усами длиной с вилку, и, хотя две трети его туловища ещё находились внутри и, вероятно, наносили непоправимый ущерб внутренним органам Веспуччи, голова уже свободно вращалась снаружи, и муравей натягивал кожу Роберта, и его бок теперь напоминал горловину вулкана, из которого вместо пепла и лавы извергалось нечто более ужасное.

И он закричал. Роберт кричал на муравья, а муравей пищал в ответ. Пищал оглушительно, перекрывая крик Веспуччи, и только сильнее растягивал пробоину в боку. Когда за головой муравья показалось похожее на бочонок туловище насекомого, Роберт проснулся. Обливаясь потом, он задыхался от собственного хрипа.

Обессиленно упав на кровать, он вспоминает. Вчерашний вечер и вязкое вино. Комки смятой бумаги. Боль и тяжесть в правой руке. Ночной морок рассеивается, но боль в боку не ослабевает. Сбросив одеяло, Веспуччи издаёт мучительный стон. Он лежит на тёмном, липнущем к телу пятне, и чтобы убедиться, что белоснежную простыню испортило не случайно пролитое вино, Роберт приподнимает голову и смотрит на свой левый бок. Кровь уже застывает, но вид раны освежает тусклые воспоминания, словно и не было прошлого лета и точно такой же раны в боку.

– Господи, не должно же вроде!

Ему было обещано, что всё обойдётся и что из больницы он вернётся как новенький. Если, конечно, забыть о том, что место прошлогодней операции больницей можно назвать при наличии богатой и, пожалуй, извращённой фантазии.

Беда застала его чуть более года назад, во время командировки в Ареал 27А, в трёхстах милях от опустошённого войной и измученного кризисом Ханчжоу. Огромный рубец от диафрагмы до паха давал о себе знать до сих пор, особенно противно было по утрам, когда Веспуччи по привычки потягивался, и тут же охал от боли.

Всего его разрезали в трёх местах. Кроме семидюймового рубца на животе, остались два небольших шрама на боках. Надрезы сделали с целью дренажа, и в первые десять дней из боков свисали прозрачные трубки, забытое современной медициной приспособление для откачки гноя. Пожаловаться на несовершенство лечебных методик ему было некому, не пришлось выбирать и клинику, где Роберта Веспуччи в кратчайшие сроки подняли бы на ноги после такого диагноза – тотального деструктивного разливного перитонита, вызванного острым аппендицитом.

Целые сутки после первых признаков недомогания, резей в животе, тошноты, а затем и рвоты, Веспуччи спасался обезболивающим минипластырем из минимального набора медикаментов, который всегда был под рукой в любой из его командировок. Прорвало же, в буквальном смысле, в самый неподходящий момент. Ночью Роберт проснулся от странного чувства облегчения и одновременно тупика, и понял, что дела его плохи. Кишечник словно заклинило, и, при полном ощущении заполненности, его толстая кишка напрочь утратила способность к опорожнению. В третий раз за полчаса безрезультатно вернувшись из туалета, он успел позвать на помощь и потерял сознание уже на руках людей, выносивших его, бледного, как полная луна над чайными плантациями Ханчжоу, из обшарпанной гостиницы, больше похожей на огромную запущенную хижину.

Никаких других гостиниц в радиусе тридцати миль не было, как не было нормальных клиник и квалифицированных врачей, которые сделают всё, что полагается, стоит лишь Роберту предъявит им голографическую копию индивидуальной медицинской страховки. И всё же теперь он был склонен считать, что родился в рубашке, получил свою долю везения в виде более-менее толковой медицинской бригады там, где отсутствие дежурного врача не считалось чем-то криминальным – в тесном, битком набитом желтолицыми пациентами провинциальном медпункте. Веспуччи пришёл в себя на операционном столе, непосредственно перед наркозом, и первое, что он увидел, была белая маска под узкими глазками, а ещё – поднятые руки в резиновых перчатках. Казалось, хирург сгорал от нетерпения, мечтая покопаться в американских кишках.

– Будет халасе, мистель, – сказала повязка. – Не бояца, мистель.

Послеоперационный период запомнился тревожными надеждами и ожиданием самолёта. Небольшого частного самолёта, зафрахтованного редакцией «Прямо сейчас», на котором его, главную и единственную звезду издания, перевезли бы в аэропорт Джона Фитцджеральда Кеннеди, откуда на сайленти, монорельсе или электромобиле доставили бы в Пресвитерианский госпиталь. Там под присмотром службы охраны, ограждающей от внимания назойливых коллег, и под контролем лучших врачей страны блоггера ожидал безупречный уход и быстрое восстановление.

Но Ральф Гудинг решил иначе. Переведенный из реанимации в палату с шестью ареальцами, похожими одновременно на нищих и на уличных грабителей, Роберт получил короткое сообщение, больше похожее на надпись на могильной плите: «Выздоровления. Терпения. Помним».

До выяснения отношений ему пришлось ждать полтора месяца и момента, когда с живота снимут эти проклятые металлические скобы – без них азиатские гиппократы не обещали безопасного сращивания мягких тканей. Получив приглашение Ральфа Гудинга, Веспуччи особо не раздумывал, к тому же редактор сделал всё, чтобы Роберт воспринял приглашение как протянутую руку и при этом не смог бы отказаться. Блоггер был приглашён домой к Гудингу, где он, несмотря на двадцать с лишним лет сотрудничества, никогда прежде не бывал. Раньше Роберт находил этому факту логичное объяснение в соответствии с положением Кодекса о равноудалённости блоггера как от попыток влияния извне, так и от пресловутой редакционной политики.

В кодекс же гостеприимства Ральфа Гудинга входило предугадывание пожеланий гостя; в случае находившегося в разгар послеоперационного периода Веспуччи это означало соответствие меню гастрономическим возможностям гостя. На столе отсутствовало жареное и острое, а обезжиренный йогурт, рассыпчатое картофельное пюре и парная курица выглядели не менее аппетитно, чем временно смертельные для Роберта фаршированная свинина и печёная сахарная кукуруза. Предложив Веспуччи начать с творога, Гудинг симметрично отсыпал по две ложки в обе тарелки. Разумеется, об алкоголе не могло быть и речи. Из напитков на столе возвышались бутылки с клюквенным морсом и жидким подсоленным йогуртом.

– Пусть с опозданием, но хотел бы извиниться, – сказал редактор, когда они оба утолили первый голод. – Мне, конечно, следовало быть более тактичным. По крайней мере, учитывать тяжесть вашего положения.

– Вы про своё сообщение? – не стал изображать непонимание Веспуччи. – Скажем так. Моё тогдашнее состояние было недостаточно критичным, чтобы отбить у меня способность адекватно оценивать целесообразность действия редакции.

Он улыбнулся и в знак исчерпанности темы поднял стакан с йогуртом. Гудинг ответил сдержанной улыбкой, давая понять, что извинение ему понадобилось лишь как преамбула к гораздо более серьёзным разборкам.

– В любом случае мне следовало подумать над формой сообщения. Жаль, что быстрота изменений не всегда оставляет нам время для подбора правильных слов. А мы с вашим диагнозом оказались именно в такой ситуации. Времени на раздумья у меня не было. Нужно было принимать решение – быстрое и единственно верное. И всё из-за проспективного отчёта, Роберт.

– Простите?

– Отчёт, который каждую неделю мне присылают из нашего стратегического отдела. Того самого отдела, который из четырёх последних кризисов предсказал четыре, причём три из них – до того, как появились первые робкие предположения в отношении кризисных явлений. Отчёт, просчитывающий варианты развития нашего издания – это и есть проспективный отчёт, и, разумеется, наш отдел ещё ни разу не давал повода сомневаться в достоверности этой части своей деятельности. Вас, как законтрактованного блоггера, я никогда не счёл бы корректным перегружать информацией, не относящийся к условиям нашего сотрудничества. И всё-таки теперь мне кажется уместным ознакомить вас с некоторыми деталями экономической составляющей «Прямо сейчас», исключительно в качестве объяснения направленной вам, и – я настаиваю на этой формулировке – не вполне корректной просьбы. Надеюсь, вы не восприняли моё сообщение в виде чего-то более категоричного, чем просьба?

– Я понял, что это необходимо.

– Я не посмел бы рисковать вашим здоровьем, не иди речь о нашем общем будущем. Как это не парадоксально звучит, особенно в свете вашего тогдашнего состояния.

– Я и сейчас далёк от идеальной формы, – напомнил Веспуччи. – Хотя угроза жизни, без сомнения, осталась в прошлом.

– Вот на угрозе вашей жизни мне и хотелось бы остановиться. Заранее прошу простить, если напомню о не самых приятных моментах последних недель. Тем более если правы те, кто утверждает, что шрамы зарастают гораздо быстрее воспоминаний.

– Я в вашем полном распоряжении, – сказал Веспуччи, про себя отметив двусмысленность собственной фразы.

– Первое, что я сделал, узнав о вашей госпитализации, это поднял на ноги людей, которые при сохранении конфиденциальности могли бы организовать транспортировку только что прооперированного человека из глубокой азиатской провинции в Нью-Йорк. Разумеется, это предполагало медицинское сопровождение в лице отечественных реаниматологов. В Пресвитерианском госпитале было зарезервировано место в реанимационном корпусе для, скажем так, особо важных пациентов. Если бы план был запущен, бригада врачей вылетела бы в Ареал 27А менее чем через час.

– Я понимаю. Спасибо.

– Роберт, это тот самый случай, когда фразу «не стоит благодарности» нужно воспринимать отнюдь не как вежливую формальность. Я сказал «А», но на главный шаг так и не решился. За что прошу прощения. Если не ошибаюсь, в третий раз за вечер. Не хотите узнать за что?

– Просите прощение?

Редактор неопределённо покачал головой.

– Не только, – сказал он. – Почему вместо экстренного самолёта ограничился сообщением, которое вы имели полное право расценивать как предательство.

– Говорю же, Ральф, я понял, что по-другому вы не могли.

– И всё-таки, – Гудинг заметно напрягся, – мы не могли позволить себе признаться в тяжести вашего состояния. Мы обязаны были если не скрыть вашу болезнь, то хотя бы окружить её атмосферой уверенного спокойствия. Проспективный отчёт, – повторил он и поднял указательный палец.

Теперь Ральф Гудинг напоминал преступника, для которого сокрытие преступления приносило больше страданий, чем мысли о неотвратимости наказания.

– Я не имел права не запрашивать экстренный проспективный отчёт, – сказал он. – Что я и сделал, одновременно с тем, как поручил проработать вопрос о вашей транспортировке в Нью-Йорк. Мне нужно было с полной определённостью понимать, чем рискует издание в случае, если Роберт Веспуччи после тяжёлой операции, сделанной в сомнительных условиях, перевозится в лучший госпиталь Нью-Йорка.

– Чем рискует издание в случае снижения моих рисков – я правильно понял?

Ральф Гудинг вздохнул.

– Не уверен, что кто-нибудь ещё сможет осознать двусмысленность положения, в котором я оказался. Дело в том, Роберт, что ваша внезапная болезнь и, уж простите, возможная смерть скорее всего привели бы к катастрофическим последствиям для издания. Наши акции рухнули бы до минимального уровня, мы оказались бы на грани банкротства. Ваше недомогание, мои самые мрачные предположения и то, что, по большому счёту, я не решался детально проанализировать. Всё откладывал на потом, всё надеялся, что с нами этого не произойдёт. «Прямо сейчас», Роберт, оказалось в абсолютной зависимости от блоггера Веспуччи.

– Ральф, это неприкрытая лесть!

– Поверьте, Роберт, мне было не до смеха. В принципе, прогноз, содержавшийся в экстренном проспективном отчёте, подтверждался многолетними данными внутреннего рейтинга наших авторов.

– Я не знал, что есть такой.

– Вы и не должны были знать, Роберт. Даже вы, уж простите.

– Никаких проблем, шеф. Я точно такой же сотрудник «Прямо сейчас», как и все остальные. Об этом мы договаривались двадцать лет назад, ничего не должно меняться и сегодня. Несмотря ни на какие рейтинги, заоблачные гонорары и многочисленных тараканов в моей голове.

Гудинг поднял руку с браслетом, и его лицо замерцало от бликов голографического монитора. Ленивый взгляд редактора преобразился, глаза задвигались с поразительной быстротой, за считанные секунды отыскав на экране нужный документ.

– Вот, к примеру, – сказал он. – По итогам две тысячи тридцать первого года ваш рейтинг хотя и превышал рейтинг любого из авторов нашего издания, но ещё не выглядел заоблачной вершиной. Тринадцать процентов против шедшей второй Джин Бартоломью с семью процентами.

– Бабушка Джин! – воскликнул Веспуччи. – Как её забыть, нашу нонконформистку! Как ни крути, а ведь это она похоронила целое направление современной поэзии.

– Калифорнийский неоверлибр? Джин любила вызывать огонь на себя, хотя терпеть не могла дешёвых провокаторов от искусства. Один её отказ от участия в жюри премии имени Стефана Шарбоня чего стоил. Между прочим, мне как редактору тот её демарш стоил, должно быть, пары тысяч седых волос. Справедливости ради скажу, что именно благодаря Джин нас с первых лет работы стали считать бескомпромиссным изданием. Разумеется, это не идёт ни в какое сравнение с тем положением и статусом, которое «Прямо сейчас» приобрело благодаря вам, но ведь и ваш рейтинг, повторюсь, не сразу достиг феноменальной планки. Вот, кстати, данные тридцать седьмого года – получается, шесть лет спустя. У вас уже сорок семь процентов, а ещё через два года – уже шестьдесят один. Рейтинг ближайшего коллеги – четыре процента.

– А свой нынешний рейтинг я могу узнать?

– Конечно. Шестьдесят шесть процентов. Ровно столько же, как и в прошлом году.

– Стагнация?

– Наоборот, завидная стабильность. Около пятнадцати лет рейтинг Роберта Веспуччи держится на одинаковом уровне, к которому не в состоянии приблизиться ни один ваш коллега ни в одном из зарегистрированных средств массовой информации по всему миру.

Веспуччи пожал плечами.

– Мне кажется, это хорошо прежде всего для «Прямо сейчас», разве нет? Или это проблема?

– И да, и нет, – кивнул Гудинг. – Нет – потому что за этот же период существенно возрос суммарный и индивидуальный рейтинг других четырёх наших авторов.

– Дайте-ка я угадаю. Джон Кэш, Синди, Бен… Ах, ну да! Ещё есть Майкл!

– Прекрасно, Роберт! Я всегда был уверен, что ваше отсутствие в офисе не мешает держать руку на пульсе редакционной жизни. Рейтинг Майкла Беллоу – двенадцать процентов. У Джона Кэша и Синди Файнса по десять. Семь у Бена Стейнгарда. Собственно, эти авторы публикуются чаще остальных и, безусловно, являются костяком коллектива.

– Правильно ли я понимаю, что частота публикаций явилась причиной их возросшего рейтинга? – Веспуччи и сам удивился, услышав в своём голосе ревнивое нетерпение.

– Не совсем, – как ни в чём не бывало сказал Гудинг. – Частота публикации лишь один из индикаторов рейтинга, далеко не основной. Более того, это единственный показатель, переходящий в минус. Когда качество материалов падает ниже среднего уровня автора, любая последующая публикация лишь снижает общий рейтинг. Нет, дело не в частоте. Эти четверо действительно стали акулами мысленного набора, и без них, буду откровенен, я уже не вполне представляю «Прямо сейчас» в будущем. Хотя ещё пять лет назад не видел будущего только без двух человек. Надеюсь, – он улыбнулся, – вы мне простите мою нескромность.

– Ральф, – поднял руки блоггер, – я никогда не лез в редакционную политику и никого не подсиживал. Вам это прекрасно известно.

– Известно и, поверьте, невероятно ценимо, – заметил редактор. – Проблема в другом. Почему сейчас, обладая надёжным тылом в лице четырёх сильнейших профессионалов, «Прямо сейчас» по-прежнему зависит от самочувствия Роберта Веспуччи? Ваш перитонит буквально поставил нас на грань исчезновения.

– И поэтому вы сделали всё, чтобы скрыть его от общественности?

– Немного не так, Роберт. Скрыть это в принципе было невозможно. А вот сделать всё, чтобы придать выходящим из-под контроля событиям видимую планомерность – этим, собственно, я и был озабочен. Отказавшись от вашей экстренной транспортировки в Нью-Йорк, мы послали чёткий сигнал: всё в порядке. Веспуччи в надёжных руках, быстро идёт на поправку.

Блоггер помолчал.

– Знаете, Ральф, – медленно сказал он. – А ведь будь я редактором, поступил бы точно так же.

Гудинг поиграл бровями.

– Надеюсь, вы не затаили обиды. Это важно, Роберт. Крайне важно знать, могу ли я рассчитывать на вас в ближайшие годы. А лучше, навсегда.

– Думаю, когда настанет время соболезнований в связи с моей кончиной, большая их часть будет адресована редакции «Прямо сейчас». Хотелось бы, конечно, чтобы это случилось как можно позже, особенно учитывая результаты проспективной отчётности.

– Живите долго безо всяких отчётов, Роберт. И раз уж мы вспомнили Джин и отказ от участия в жюри...

Он подцепил кусок свинины, Веспуччи же, воспользовавшись паузой, приступил к остывшей курице.

– Понимаете, Роберт. Джин та ещё комета, но визионер из неё был никакой. В отличие от вас. Её демонстративная позиция по «Шарли Эбдо», конечно, принесла нам очки – в краткосрочной перспективе. С другой стороны, именно из-за Джин мы просмотрели тенденцию, которая сегодня является безоговорочным мейнстримом. Политический комикс как один из основных жанров публицистики. А ведь к середине второго десятилетия карикатура уже исчерпала себя, тот же «Шарли Эбдо» был маргинальной газетёнкой с тиражом, позволяющим с трудом сводить концы с концами. Они печатали пошлейшие, несмешные комиксы, которые наскучили даже самым консервативным радикалам в самой Франции. Да, ироничная толерантность выходила из моды одновременно с наплывом мигрантов, но общественное мнение желало не вульгарных насмешек. Страна шла к государственному расизму: ещё лет пять-семь, и у власти оказались бы ультра-националисты, а французские мусульмане с ностальгией вспоминали бы те дни, когда их женщинам всего-навсего запрещали носить паранджу в общественных местах. Их ожидали гораздо более драматичные вызовы. Как достать билет на ближайший паром до Алжира. Как добраться к французско-испанской границе, чтобы твою семью по дороге не забили битами крепкие ребята с бритыми белыми черепами и нашивками на рукавах. Есть ли среди белых французов надёжные люди, в домах которых можно пересидеть очередной погром. Всё к этому шло, Роберт. Пока не случился январь пятнадцатого.

– Расстрел редакции «Шарли Эбдо»?

– И последовавший за этим расцвет политического комикса. Расстрел редакции не просто возродил издание – «Шарли Эбдо» стали лидером медиарынка Франции. Из вымирающего жанра политический комикс превратился в полноценный публицистический жанр, он остаётся таким и сегодня. Помогли и технологические изменения. Комиксы стали выпускать в виде мобильных приложений, да и сам «Шарли» перестал выходить на бумаге. И вот вопрос, Роберт, серьёзный вопрос. Что было бы, если «Прямо сейчас» образца пятьдесят третьего года повторило бы судьбу «Шарли Эбдо» пятнадцатого? К каким результатам, помимо физического уничтожения коллектива редакции, привело бы повторение парижского расстрела?

– Одно могу сказать точно, Ральф. Как сотрудник, который никогда не бывает в редакции, я бы скорее всего выжил. Если, конечно, террористы не послали бы отдельного киллера по мою душу.

– А хотите, – прищурился редактор, – я скажу, что ожидало бы вас после того, как нас всех перебили?

– Ральф, вы пали жертвой ничем не обоснованного пессимизма, – рассмеялся Веспуччи.

– По сравнению со всеми нами ваша возможная участь действительно была бы не такой печальной. Если же сравнить с вашим теперешним положением, это был бы конец.

Он снова поднял браслет и всмотрелся в невидимый для Веспуччи экран.

– Вот смотрите, – сказал редактор. – Наибольший коэффициент вашему рейтингу приносит – знаете, какой показатель? Охват, Роберт. Количество уникальных читателей. Повторные прочтения также учитываются, но не влияют на показатели охвата.

– Рискну предположить, что количество уникальных посетителей, открывших новый пост Роберта Веспуччи в два, нет, в три раза выше, чем число тех, кто заглянул в “Прямо сейчас” ради нового расследования Майкла Беллоу.

– На самом деле больше, Роберт. Но и не это главное. Принципиальный момент в том, что у Роберта Веспуччи гигантский отрыв от остальных авторов “Прямо сейчас” по охвату, при том что “Прямо сейчас” – это тот невероятно ёмкий резервуар охвата читателей, большая часть которого приходится на Роберта Веспуччи. Вы улавливаете?

Несколько секунд Веспуччи изучал лицо редактора.

– Похоже, Ральф, – улыбнулся он, – вы заходите с тыла. А может, передёргиваете?

– Даже не надейтесь, Роберт. Случись что с нами, ко дну пойдёте и вы. Не сразу, но кто сказал, что тонуть, отчаянно ударяя руками по ледяной воде не так мучительно, как с камнем, привязанным к ногам? Вы и «Прямо сейчас» – две составляющие единого целого. Мы единый организм, Роберт.

Веспуччи молчал. К кульминации Гудинг перешёл мастерски, хотя в какой-то момент Роберт уже утратил интерес к беседе, поймал себя на том, что больше думает о том, что курицу всё же пересолили.

– Вы часто размышляете о старости, Роберт?

Веспуччи ухмыльнулся.

– Предпочитаю думать о сегодняшнем дне.

– Ну, когда-то в пятьдесят люди считались глубокими стариками. А если мы сейчас откроем карту, то окажется, что мест, где средняя продолжительность жизни как раз около пятидесяти гораздо больше, чем территорий, где этот возраст означает самый расцвет среднего возраста. Да и не вы ли живой свидетель таких контрастов? Мне вот по должности приходится думать о старости, делать, так сказать долгосрочные проспективные отчёты. И, между прочим, продумывать варианты отступления.

– Ральф Гудинг собрался отступать?

– Нашим отступлением командует время, Роберт. И знаете, я пока не вижу того, что называют сменой. Эта связка, «Прямо сейчас» и Роберт Веспуччи, не только гарантирует наш общий успех, но и, увы, отправляет нас в одновременное забвение. Что будет с нами через двадцать, даже через пятнадцать лет, одному Богу известно. Но на ближайшее десятилетие нам нужна устойчивость. Устойчивость – то, о чём в наших силах договориться. Роберт, я никогда не повторяю своих предложений дважды, – сказал редактор. – И всё-таки я делаю то, что уже делал однажды. Повторяю своё предложение тринадцатилетней давности. Двадцать процентов акций основного пакета «Прямо сейчас». Это официальное предложение совета акционеров.

– Помнится, тогда речь шла о двадцати пяти процентах, нет?

– Всё верно. Но двадцать пять тогда и двадцать сейчас – это дистанция в ВВП какой-нибудь не самой захудалой территории, вроде Ареала 7ЮА. В пользу, естественно, моего предложения.

И вот теперь, в подземном отеле Ареала 11Е пауза, которую Веспуччи взял на размышление, грозится обернуться вечностью, в которой, если не врут Ральф Гудинг и его проспективные планы, не будет никакого «Прямо сейчас», а главное, не будет его, блоггера Роберта Веспуччи. Он просто сдохнет здесь, прямо в постели гостиничного номера от катастрофической потери крови!

Приподнявшись на локтях, Веспуччи пялится на заляпанную простыню. Должно быть, он потерял не менее семи унций крови, а ведь вполне возможно, что кровотечение началась задолго до сна о гигантском муравье. Или всё-таки правы учёные, утверждающие, что в сновидениях время и очерёдность весьма условные понятия?

– Чёрт, да что ж такое?

Он даже не в состоянии позвать на помощь, не имеет права на доктора. Даже на захудалого, местного, не говоря уже об экстренной транспортировке. Придётся выпутываться самому, от персонала же гостиницы Роберт вправе рассчитывать на нейтральную, далёкую от подозрений в неладном помощь. Набравшись смелости и убедившись, что все подозрительные пятна оказываются под одеялом, он активирует видеовызов.

– Доброе утро, господин Веспуччи!

C экрана Роберту улыбается рецепционистка – вежливо, проникновенно и без малейшего намёка на удивление от вида закутавшегося в одеяло постояльца. Нет в её взгляде и опасений за состояние клиента. Она, как это предписано инструкцией, ждёт от него информации.

– Здравствуйте, – нахмурившись, Веспуччи чувствует, как холодеют пальцы рук, – у вас не найдётся геморазоля?

– Прошу прощения?

По-прежнему улыбаясь, девушка едва заметно склоняет голову вбок. Наушник, решает Веспуччи. Крошечный наушнике в её ухе, в котором неслышный по эту сторону экрана голос консультирует девушку о блокирующем кровотечение спрее, которого в Ареала 11Е, похоже, нет даже в инновационной гостинице для иностранцев.

– Геморазоль, – повторяет Роберт. – Или какой-нибудь аналог. Я тут немного порезался.

– Мы можем прислать к вам в номер врача, – предлагает девушка, и перед лицом Веспуччи вздыбливается одеяло. Он едва не взмахнул руками, но вовремя спохватился.

– Это лишнее, уверяю вас. Нужно просто обработать ранку.

– У нас есть заживляющий пластырь, – передаёт девушка слова из наушника. – Мы вам немедленно пришлём. Рада напомнить, что кроме персонального лифта, доставляющего заказы прямо в номер, для вашего удобства имеются основной холодильник, барный холодильник, моментальная печь и стиральная машина. Все устройства встроены в стены номера и функционируют исключительно от вашего голоса, отсканированного при заселении в наш отель.

– Кстати, – отзывается Веспуччи, подумав о стиральной машине и заляпанном пятнами крови постельном белье.

Слышится приятный звонок, словно за стеной звякнули колокольчиком, и возле стенного шкафа бесшумно открывается небольшая ниша в стене.

– Ваш пластырь на месте, – сообщает рецепционистка. – Что-то ещё желаете? Может быть, завтрак в номер?

– Попозже. Я воспользуюсь голосовыми командами. А сейчас, с вашего позволения, я бы хотел одеться.

– Приятного утра, – улыбается рецепционистка, и экран моментально гаснет.

– Чёрт бы вас всех побрал!

Даже поднявшись с кровати, встав на ноги и сделав пару шагов, он всё ещё не застрахован от внезапной темноты в глазах, холодного пота на спине и неожиданной слабости в ногах. Роберт усмехается, вспомнив о том, что в случае его внезапной смерти лучшим материалом этого года будет признан большой пост, написанный в Москве.

– Не самый позорный конец, – говорит он вслух и, задержав дыхание, садится одним рывком.