Диагноз Веспуччи (9)

9.

– Знаете, мне пришлось всё рассказать, – говорит Михалаки.

Указательным пальцем он целится в бок Веспуччи. Всего пару мгновений, но этого достаточно для более чем прозрачного намёка.

– Что, простите?

У Веспуччи стынут пальцы. Откуда такой холод в уютном салоне летательного аппарата?

Сайленти набирает высоту, унося их прочь от Северного аэродрома, очередной метки на карте Ареала 11Е, которыми блоггер обозначает ложные развилки, камуфлируя будущий пост, тема которого ему и самому ещё неизвестна. О чем он напишет? Уж точно не об аэродроме, хотя пары абзацев увиденное сегодня уж точно достойно. Огромная территория совершенно пустого аэродрома магнетизирует, погружает в мысленный хаос, который, как густой смог порывистым ветром, разгоняла безупречно организованная суета Южного аэродрома в день его прибытия в Ареал.

– Это насчёт вашей просьбы, – говорит Михалаки. – Вы же хотели побывать в доме представителя административного корпуса. Буду рад видеть вас у себя. Правда, пришлось известить высшую администрацию, такова процедура. Но в остальном будет соблюдена конфиденциальность, в этом можете быть уверены.

– Я понял. Спасибо большое, – выдавливает из себя Веспуччи, бросив взгляд на фигуру пилота, чья голова в шлеме за стеклом пилотной кабины наводит на мысль о роботе за штурвалом.

– Вот и отлично! Предлагаю не откладывать, – говорит Михалаки и, получив одобрительный кивок Веспуччи, связывается с пилотом по внутренней связи.

Призрак вероломного предательства рассеивается также внезапно, как холод в пальцах, и теперь Роберта переполняет, пожалуй, завышенное воодушевление. Как же всё-таки ему повезло с гидом! Смущает лишь одно – душ, который не помешал бы после часа экскурсии по аэропорту. Удобно ли будет просить об этом гида, да и где именно в квартире Михалаки его примет доктор, не в ванной ли комнате? Уточнять Веспуччи не решается, иначе теряет смысл вся устроенная гидом конспирация.

Сайленти высаживает их на открывшейся под довольно крутым склоном крыше жилого здания. Словно не замечая двери лифта, Михалаки толкает дверь эвакуационного выхода и, поманив Роберта, скрывается в тёмном коридоре. Оказавшись в полной темноте, Веспуччи вздрагивает от громких ударов, в которых не сразу распознает стук человеческой руки по металлической двери. На стук Михалаки дверь отзывается скрипом старых петель.

– Браслет, пожалуйста, – говорит гид и первым подаёт свой браслет возникшему в проёме человеку. – Идите за мной. И не споткнитесь, здесь порог.

Незнакомец ведёт их по узкому коридому, где через каждые десять шагов под потолком висит по лампе – тусклой, продолговатой, закованной в решетку. Пропустив гостей вперёд, проводник оставляет их одних. Интервал между лампами всё увеличивается, а затем и вовсе кажется бесконечным, пока Михалаки не вспарывает темноту мощным лучом невесть откуда взявшегося фонаря.

– Вот что, мистер Веспуччи.

Остановившись, гид направляет луч в потолок. Сквозь мощный луч его лицо кажется продуктом визуального шума, которым так грешили визуализации первых моделей голографических браслетов.

– Место, где мы сейчас находимся, – говорит Михалаки, – предполагает определённый кодекс поведения. В принципе, его соблюдение не обязательно, если, конечно, не думать о собственной безопасности. Идёмте дальше, по дороге расскажу.

Он поворачивает фонарь, и колонна света, подпиравшая потолок, растворяется в наполненной мраком и неизвестностью перспективе коридора. Поровнявшись с гидом, Веспуччи то и дело натыкается на его плечо, но теперь эту ощутимую до боли тесноту он не променял бы на вид спины Михалаки, за которой можно укрыться от затягивающей их темноты.

– Так что это за место?

– С вашего позволения, городская канализация. Бывшая канализация бывшей Молдавии, – уточняет гид. – А теперь главное. Пока мы здесь, пожалуйста, не называйте Молдавию бывшей. Собственно всё, что вы здесь сегодня увидите, и есть Молдавия. Подлинная и реальная.

Свет фонаря мельтешит яркими вспышками, словно пытается разоблачить прижавшегося к стене соглядатая.

– Когда наверху решили трансформировать Молдавию в образование, под номером которого оно сейчас известно всему миру – кстати, в равной степени и его не рекомендую здесь упоминать – в нашей стране за короткий срок произошли небывалые изменения. Вам всё об этом известно, но, возможно, даже вы пока не оценили в полной мере внутренних изменений, которые пережили люди, на чьей земле веками не происходило ничего существенного, кроме несчастий и войн. Не припомню в истории человечества случая, чтобы люди спокойно впускали войну в свои дома на том лишь основании, что эта война – не первая на их веку. Никто не рад жизненному опыту, полученному в военных условиях, не правда ли?

– А мне казалось, для вас возможная отмена войны – как минимум повод для беспокойства.

– Не для нас, а для Ареала 11Е, – категоричен Михалаки. Роберт и не подозревал, что голос гида может отдавать металлом. – То, что вы назвали поводом для беспокойства, равнозначно вашему кодексу поведения здесь, в настоящей Молдавии. Только вот наверху этому кодексу приходится следовать нам всем.

– Вам – это кому?

Видна ли гиду улыбка на лице блоггера?

– Вот теперь я отвечу определённо, мистер Веспуччи. Нам – это молдаванам.

Михалаки не повышает голоса и не растягивает слова, и в этом слышится полная уверенности сила. Себя же таким беззащитным Роберт не чувствовал даже на операционном столе.

– Замечательно, – говорит он. – Если допустить, что законы верхнего мира не распространяются на бывшую канализацию, могу ли я хотя бы рассчитывать на соблюдение обязательств Ареала по отношению к иностранцам?

– Мистер Веспуччи, вы в полной безопасности! Разумеется, при соблюдении определённых несложных правил. И первое из них – по возможности скрыть, что вы иностранец. В конце концов, мы здесь для решения вашей проблемы.

– Знаете, от всех этих неожиданностей я уже и забыл, что у меня есть бок.

– Рановато удивляться, мистер Веспуччи. Вот подождите, дойдём до сберкассы.

– Куда дойдём?

В попытке продемонстрировать длину дистанции Михалаки поднимает фонарь, и пятно света, бежавшее за пару шагов впереди, вновь растворяется во мраке.

– Туда, где настоящее живёт остатками прошлого, – говорит гид. – Остатками, которые давно должны были исчезнуть, как вот эта бывшая канализация. Канализационные стоки, водопровод, другие коммуникации прежней Молдавии. Всё это уничтожалось лишь там, где они препятствовали возведению новых объектов: складов, новых подстанций, туннелей военного и административного назначения. Тех же жилых блоков. На уничтожение всего остального не было ни денег, ни времени, да и мировому сообществу не терпелось протестировать новый миропорядок, устроить кому-нибудь первый разгром на нейтральной территории. Постепенно в заброшенные коллекторы и тоннели стали спускаться люди. Примечательно, что место, где мы сейчас с вами находимся, нигде не обозначено. По документам и картам его просто нет. В том числе поэтому вас и попросили оставить браслет при входе. Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь отслеживал ваше передвижение там, где такое передвижение официально невозможно.

Внезапно Веспуччи слышит странный звук, протяжное эхо – оно доносится откуда-то из глубины тоннеля.

– Что это? – тихо спрашивает он и понимает, что звуки, которые он принял за крики, не что иное как песня, и что поют её не три и даже не десять человек.

– Гимн, – говорит Михалаки. – Песня «Наш язык» на слова великого молдавского поэта Алексея Матеевича. С тысяча девятьсот девяносто четвертого и до отмены государственности композиция была официальным гимном нашей страны. Здесь, в подземной Молдавии, её можно слышать несколько раз в сутки, причём людей никто не обязывает это делать. Здесь вообще никого ни к чему не обязывают, в этом нынешняя Молдавия очень похожа на ту прежнюю, стёртую с поверхности земли.

– Фантасмагория какая-то. Послушайте, как вам удаётся всё это скрывать? И кто все эти люди?

– Обычные ареальцы, рядовые униформисты. Параллельного мира не существует, есть параллельная государственность. Для нас, молдаван, реальность – это то, что вы видите сейчас своими глазами, вернее, кое-что из того, что скоро увидите. А то, что наверху – так, временные трудности. Когда-нибудь Ареал обязательно рухнет, и мы все исправим. Потому и живём с чувством максимально возможной лояльности.

– Вы хотите сказать, притворяетесь? Вы все притворяетесь? А как же дети? Дети, жизнь которых расписана с самых пелёнок?

– Я думаю, многие из них уже достаточно взрослые, чтобы рассказать, что они на самом деле думают об Ареале. Поверьте, гимн Матеевича они знают не хуже, чем заученные в восьмилетнем возрасте шестьдесят шесть правил униформиста. Осторожно, ступенька!

По узкой лестнице они спускаются в новый тоннель, с непривычки ослепляющий обилием света. Лампы здесь не только висят под потолком, но и вставлены прямо в пол, отчего лишённая изгибов дорожка кажется уходящей под самый свод взлётной полосой. Веспуччи вздрагивает, когда ярдах в двадцати от них прямо из стены появляется человеческая фигура и, на мгновение перегородив световую дорожку, застывает на противоположной стороне.

– Не пугайтесь, – слышит Роберт шёпот гида, – и ничего не говорите. Нам сюда.

Достав тонкий блестящий стержень, Михалаки подносит его к стене, и Веспуччи только сейчас замечает, что новый тоннель примечателен не только приличным освещением. Стены здесь выложены небольшими прямоугольными плитками, с металлической рейкой, пересекающей плитку ровно посередине. Поочерёдно сунув стержень в боковые крепления рейки, Михалаки ловит её, отскочившую от стены, и, поддев плитку пальцами, тянет на себя. Плитка оказывается широким прямоугольным камнем, за которым скрывается ниша неопределённой глубины.

– Фортан, – шепчет гид и кладёт камень себе под ноги. – Основной строительный материал Молдавии полувековой давности. Это всё остатки, сейчас камень не производится. Вредный он для здоровья, да и непрочный. Не годится для подземных строений, не говоря уже о бронебойной способности. Видите, как сыпится?

Из ниши Михалаки извлекает пакет, туго перевязанный резиновой лентой. В пакете оказываются купюры неизвестного происхождения, одну из которых гид протягивает блоггеру. И хотя Роберт не вспомнит, когда в последний раз держал в руках бумажные доллары, он уверен, что пальцы его не обманывают: деньги шелестят как настоящие. Вот он, грязновато-красный прямоугольник с белой вертикальной полосой с правого края и трижды повторяющейся десяткой различных размеров. И, главное, профиль лысого человека с бородкой, лицо которого в наше время не каждый узнает даже в России.

– Это же…

– Ленин, Ленин, – шепчет Михалаки и, отсчитав несколько купюр, прячет остальные в пакет.

Забросив его в нишу, гид удивительно ловко, в два-три движения, замуровывает отверстие фортаном. Ничего не говоря, тянет Веспуччи обратно, к проему в стене, который, как теперь понятно, является лишь одним из многочисленных выходов в общий коридор, точно таким же, как тот, из которого возник напугавший Роберта человек. Лишь минуту спустя Михалаки замедляет шаг, и почти бежавший за светом фонаря Роберт теперь снова идёт с гидом плечом к плечу.

– За нами погоня?

– Ну что вы! Просто в сберкассе не принято разговаривать шёпотом. Шёпот – признак злонамеренности. Нам, конечно, не стоило привлекать внимание таким образом.

– Так это и есть сберкасса? Тогда, может, напомните, где в мире всё ещё печатают деньги с профилем Ленина? Это ведь советские рубли, верно?

– Не поверю, что вам не доводилось их видеть.

– Сам только что это понял. Нумизматика никогда не входила в сферу моих интересов.

– Ну вот, а нам поневоле приходится быть нумизматами. Ведь советские рубли – единственная валюта настоящей Молдавии.

– Господи Иисусе!

– Прошу вас! Давайте обойдёмся без восклицаний на английском. У советской валюты и молдавского фортана схожая участь. Оба не пригодились Ареалу, но оказались востребованы в нашей Молдавии.

– Откуда они взялись? Я о рублях.

– Наследие ещё одного переходного периода. Когда распался Советский Союз, в его бывших республиках оставались сотни миллионов рублей. В принципе, все эти деньги надлежало переправить в Москву, в бывший центробанк СССР. Не скажу, что с ними там делали, но наверняка основную массу попросту уничтожили. Не хранить же в виде коллекции сотни тонн бумаги? Правда, когда вместо одной огромной страны возникает по меньшей мере пятнадцать новых, наивно ожидать, что всё пройдёт гладко и справедливо. Когда рушится экономика и вспыхивает гражданская война, не стоит надеяться, что кто-то озаботится движением потерявших всякую стоимость денег. Не знаю, что случилось с рублями в остальных странах бывшего Союза. Из Молдавии часть денег так и не вывезли. Может, кто-то рассчитывал нагреть на этом руки, правда, не ясно как именно. Ну а к моменту создания Ареала о рублях давно забыли. Хорошо хоть, бывшее банковское хранилище не попало в зону демонтажа и реконструкции. Деньги не сразу нашли, через несколько лет после того, как в канализацию спустились первые патриоты. Впрочем, давайте об этом попозже. Мы уже на месте, а правила не изменились. До встречи с доктором постарайтесь сохранять молчание, особенно в женском обществе.

– В чьём?

Женское общество занимает весь узкий коридор, и Роберту приходится продираться к белой двери, которая, как понимает Веспуччи, и есть цель его сегодняшней экспедиции. Кто-то хватает его за рукав, но Михалаки решительно вталкивает блоггера в приоткрывшуюся дверь и, прежде чем захлопнуть её с обратной стороны, отважно разворачивается к поднимающемуся цунами из возмущённых лиц и голосов с полутора десятка женщин.

– Присаживайтесь, мистер!

Поднявшись из-за стола, маленький пожилой человек в белом халате поправляет очки с толстыми линзами и показывает Роберту на стул.

– Здесь можно говорить по-английски? – уточняет Веспуччи, заодно надеясь понять, доктор ли перед ним.

– Присаживайтесь, – повторяет на английском человек. – Что у вас случилось?

Подробный рассказ Веспуччи о своём медицинском прошлом с восточным акцентом обрывается на слове «кровотечение». Услышав его, доктор просит блоггера раздеться до пояса. Сорвав без предупреждения пласырь, пожилой эскулап приближает нос к боку Роберта на расстояние, с которого удобнее принюхаться к ране, чем как следует разглядеть её. Рассмотрев второй бок, доктор задаёт несколько вопросов по существу. Когда случилось первое кровотечение? Как часто происходили кровотечения за последние несколько суток? Может ли пациент оценить объём кроповотери?

– Одевайтесь, – командует доктор и направляется за ширму, откуда через мгновение доносится шум воды.

– Ничего страшного я не вижу, – сообщает он, вернувшись с барахтающимся на руках полотенцем. – Рана полностью зажила.

– Как зажила? А кровь? Кровь откуда?

– Из вашего организма, молодой человек. Вас самого не удивляет, что при таких объёмах кровопотери вы не падали в обморок?

– Обморок? Насколько я понимаю, у меня были шансы погибнуть от потери крови.

– Вот именно, были, – откинув полотенце, доктор садится на скрипнувший стул. – Но вы, насколько я понимаю, толком не почувствовали даже головокружения.

– И что теперь делать?

– Ничего, – пожимает плечами доктор. – В крайнем случае, пейте больше жидкости, употребляйте витамины. Ваш случай не медицинский, это точно могу сказать.

– Подождите, я не понимаю.

– Вы, простите, какого вероисповедания? – перебивает доктор.

– Что?

– Вера, религия. Вы какую исповедываете?

– Это обязательно знать? Или вы считаете, что меня спасут только молитвы?

– Молитвы не помешают. Но вы всё-таки ответьте.

Блоггер вздыхает.

– Ну, католики мы. И что это меняет?

Откинувшись на спинку стула, доктор рассматривает фигуру Роберта через толстые стёкла очков.

– Интереснейший случай, – говорит он. – Не так уж часто приходится встречать пациентов, у которых при наличии тревожных симптомов нет никаких показаний к лечению. В вашем случае религиозная принадлежность может быть и причиной симптоматики, и одновременно путём к выздоровлению... Что за чушь несёт этот осёл? Вы ведь об этом думаете?

– Просто, – разводит руками Веспуччи, – я не верю своим ушам.

– Главное, верьте мне. Или хотя бы выслушайте.

– Похоже, у меня нет выбора.

– Молодой человек! Ваша рана в полном порядке. Настолько в порядке, что называть её раной с медицинской точки зрения совершенно непрофессионально. Да и рубцом не назовёшь, рубец-то почти рассосался.

– А кровь?

– Кровь, – мечтательно вздыхает доктор. – Кровь, мистер, субстанция загадочная. Большой вопрос, живём ли мы за счёт движения крови, или это кровь использует наши сосуды в качестве среды обитания. В детстве я думал, что кровь сладкая на вкус. Наверное, из-за снимков в учебнике анатомии. Как сейчас помню, эритроцит похож на курагу, а лейкоцит – вылитый рафаэлло. Были такие круглые конфеты с кокосовой стружкой, помните?

– Я не поклонник сладкого.

– Я уже тоже. Диабет, знаете ли. Так о чём я?

– Наверное, о том, как быть, если из раны, ну то есть из моего правого бока снова пойдёт кровь.

– Совершенно верно. Вам когда-нибудь приходилось видеть стигматы?

– Что видеть?

– Помню, очень давно, ещё до всего этого, – он грозит пальцем потолку, – я читал книгу одного историка. Вашего, американского. Фамилию, к сожалению, не припомню. Как же называлась книга?

Доктор хмурится, и очки сползают на кончик носа.

– Надо же, тоже забыл.

– Вы меня извините, – не выдерживает Веспуччи, – но я правда не думаю, что кабинет врача – то место, где нужно всерьёз обсуждать какие-то там религиозные предрассудки.

Помолчав, доктор поднимается из-за стола и, заложив руки за спину, с угрюмым видом проходится к ширме и обратно.

– Напрасно вы так. Во-первых, стигматы – одно из признанных католической церковью чудес. Ну а во-вторых, ничем иным ваш кровоточащий время от времени бок я объяснить не могу. И никто из врачей не объяснит, даже профессор Инглхарт из Университета Нью-Гемпшира. Слышали о таком?

– Что-то знакомое.

– Ведущий специалист по гематологии, лауреат Нобелевской премии. Вернётесь домой, съездите к нему, и у вас появится шанс стать медицинской сенсацией номер один.

– Я всё-таки не понимаю, – помолчав, говорит Роберт. – Ну какие в наш век могут быть стигматы?

– Насколько я помню, – остановившись, доктор кладёт руки на спинку стула, – книгу, название которой я, видимо, уже никогда не узнаю, особо не жаловали. То есть её издали один раз, но найти её было почти невозможно. И было из-за чего. Автор писал о церковных чудесах, но сам, как бы это сказать, критически относился к деятельности церкви. Вот этот критический настрой, видимо, и привёл его к некоторым ммм... неожиданным, что-ли, выводам. Название и автор выветрились из головы, но я прекрасно помню, о чём книга. Что церковь, всячески поддерживая, даже выпячивая людей, у которых обнаруживались стигматы, поступала с большим расчётом. Их всячески превозносили, даже объявляли святыми, а потом – раз, и всплывали свидетельства того, что так называемые стигматы всего-навсего фальшивки, а их носители – не более чем шарлатаны. Автор считал, и я как медик полностью с ним согласен, что к кровотечениям невозможно привыкнуть. Видеть, как из тебя сочится кровь? Даже религиозный фанатик долго не выдержит, какое уж тут смирение? Это биология, элементарные реакции. При виде собственной крови человек запрограммирован на животный, непреодолимый страх. Обычный инстинкт самосохранения, больше ничего. И об этом в книге писалось очень убедительно. Но для чего-то же церковь выискивала этих лжестигматиков, зачем-то опекала их вплоть до канонизации?

Раздражающая беседа, как это ни странно, начинает занимать Роберта.

– Считается, что первым стигматиком был Святой Франциск, живший в тринадцатом веке. Так вот, Франциск по собственной воле стал первым лжестигматиком, положил начало целому явлению. Для чего? Ну ведь на самом деле люди со стигматами фиксировались гораздо раньше, уже в первые века христианства. Отличить истинных от лживых стигматиков легко. Если вторые почитаются церковью как святые, то о первых не известно ровным счётом ничего. В лучшем случае их принимали за прокажённых, либо всячески скрывали сам факт их существования. Держали в изоляции в монастырях, где эти несчастные невротики в конце концов сходили с ума от систематического вида собственной крови. Кровоточащие безумцы смущали добропорядочных христиан, хотя в целом идея пришлась церкви по душе. В книге упоминается какой-то кардинал, может быть даже, он дослужился до папы. За свои стигматы он был канонизирован, однако чуть ли не столетия спустя было якобы доказано, что стигматы на его теле возникли вследствии применения фенола. Как врач скажу: чушь полнейшая! Не было в те времён методик, позволявших доказать использование фенола, когда от человека остаётся в лучшем случае несколько костей. Такая же мистификация, как версия о том, что появление стигматов могло быть вызвано неврозами. На самом деле церковь заранее определяла, кого назначить подлинными стигматиками, а кого впоследствии разоблачить как шарлатанов. Но главной цели – подрыва веры в стигматы как явление – церковь, безусловно, добилась. Настоящие же стигматики подлежали немедленной изоляции и бесследно исчезали. Возможно, несчастных попросту убивали. Живи вы на свете три-четыре века назад, сгинули бы в каком-нибудь монастырском подвале. Надумаете открыть свою тайну сейчас, станете всеобщим посмешищем. Или наоборот, всемирной звездой с собственным шоу и гастролями по всему миру. Но не святым, это точно.

– Может, стоит замерить уровень фенола? – усмехается Веспуччи, но доктор лишь устало вздыхает.

– Живите обычной жизнью, – говорит он. – И бок свой больше никому не показывайте. Глядишь, пройдёт.

Выйдя от доктора, Роберт снова протискивается через ряды ненавидящих его женщин. Теперь они не издают и звука. Пока доктор выписывал блоггеру философские рецепты, Михалаки добился куда большего. Женщины молчат, как послушные овцы, и, выбравшись из толпы, Веспуччи решает немедленно погасить перед гидом только что образовавшийся долг.

– Сколько вы заплатили за приём? Сколько в долларах?

– Я предлагаю...

– Я предлагаю решить прямо здесь, – перебивает Веспуччи. – Сделаем так: сумму в рублях вы переводите в доллары, даёте номер личного счёта, и я немедленно погашаю долг.

Михалаки с сожалением качает головой.

– Вижу, доктор вам не понравился.

– Скажите, сколько я должен.

– Гораздо меньше, чем заплатит каждая из ожидающих приёма женщин. Хотите знать, зачем они здесь?

– Учитывая ораторский талант вашего доктора, даже боюсь предположить.

– Уверяю вас, им не до шуток. Хотя, с другой стороны, они, конечно, счастливицы. Обнаружить признаки беременности до официального ежемесячного теста – такое везение выпадает не каждой. Доктор Абабий – последний их шанс избавиться от беременности, вот они и толкаются в приёмной. Да что аборты – на прошлой неделе он провёл операцию по удалению аневризмы аорты. Про мелочи вроде камней в почках я и не говорю.

– Он что, прямо здесь оперирует?

– Прямо в кабинете, откуда вы только что вышли.

– Там же нет никаких условий, – говорит Веспуччи, и в его памяти проносится взгляд узких глаз над склонившимся лицом в хирургической повязке.

– Руки и голова Абабий – вот залог здоровья. Нам всем очень повезло с ним. И, как с монахом Виссарионом, страшно представить, что будет, когда доктор покинет нас.

– Ну, хорошо, – говорит Веспуччи. – Я готов принять на веру поставленный мне диагноз. Разве что на веру – мой разум вряд ли согласится с подобной нелепицей. Но тогда я тем более не смогу принять пожертвование, на которое вы намекаете, игнорируя мой вопрос. Вынужден его повторить: сколько я вам должен?

– Если желаете мне добра, то нисколько. Счёт у меня, в отличие от униформистов, есть, но никакие транзакции невозможны без разрешения администрации. Деньги, которые вы попытаетесь перечислить, вернуться на ваш счёт, от меня же потребуют немедленных разъяснений. Прошу вас, не надо никаких денег.

Он смотрит Роберту прямо в глаза, но вместо мольбы Веспуччи видит во взгляде гида усталость.

– Тогда, может, хотя бы расскажете, на что ещё, кроме медицины, тратите советские рубли?

К удивлению Веспуччи, Михалаки не сразу отзывается и даже позволяет свету от фонаря бесцельно шнырять по стенам вместо того, чтобы убегать по дорожке от неуверенных шагов людей.

– Рассказать смогу, – говорит он наконец. – Но сводить вас туда – простите, нет. Слишком рискованно. Да и нет там сейчас никого.

– Что за место такое?

– Мы называем его чёрным рынком.

– Контрабанда?

– Специфическая. Название, между прочим, буквальное. Нам тут в Молдавии не до метафор.

– Чёрная икра для униформистов?

Очередной поворот кажется Роберту знакомым. Отсюда до выхода пару минут ходьбы, если он правильно запомнил.

– Униформисты, – говорит Михалаки, – самые ловкие люди на свете. Умудряются не только уворачиваться от лопастей ландшафтного корректора, но и наполнять карманы землей, не отрываясь от опасной работы. Рынок чёрный, – останавливается гид, – потому что торгуют землей. Чернозёмом из карманов униформистов.

– Чернозёмом? Господи Иисусе, зачем?

– Ну нужно же в чём-то выращивать ваши органические продукты.

– Они выращиваются в специальных экологических хозяйствах.

– Правильно. И сколько новых экологических хозяйств ежегодно появляется в странах передовых демократий?

– Рост стабильно высокий. Процентов десять-пятнадцать, если не ошибаюсь.

– И это при чрезвычайной скудости почв в большинстве стран Западной Европы и в Штатах.

– Ну да, мы закупаем чернозём, вполне легально.

– Конечно легально, – кивает Михалаки. – Как, например, в бывшем Китае, где в четырёх ареалах соскребли практически весь поверхностный почвенный слой. Вначале разгромили их войсками Коалиции, а затем провели одинаковые законы о свободе перемещения природных богатств. У нас такой вариант не пройдёт – вся поверхность считается международной нейтральной зоной. Вот и приходиться униформистам изворачиваться. Причём в прямом смысле, иначе есть шанс остаться без пальцев.

– Не понимаю, вас кто-то заставляет? Кто конкретно покупает землю?

Михалаки усмехается.

– Очень узкий круг людей, буквально, три человека. Официально они состоят на административной службе, занимают незаметные функции. Ассистенты, референты, помощники. В подземной Молдавии они проводят около часа ежедневно. Этот час – и есть время работы чёрного рынка. Администраторы приходят с пустыми прозрачными пакетами, куда униформисты ссыпают землю. Деньги униформисты получают в зависимости от массы собранного чернозёма. Всё честно, всё, как верно замечено, легально.

– Ну а мы-то тут при чём?

– Вы же видели столпотворение в Южном аэропорту. В это трудно поверить, но такой наплыв случается и в межвоенные интервалы. Бывают дни, когда нас навещают до двадцати международных инспекций, и все на отдельных самолётах. Бросить до десяти, двадцати пакетов в самолёт – что может быть проще? Чем рассчитываются с нашими кураторами, даже я не представляю, а что касается закупочной цены, то она ограничена. Каждый униформист знает свой потолок – в лучшем случае пятнадцать рублей за килограмм. Это если чернозём чистый, без песка и известняка, чего никогда не случается. В общем, десять рублей за кило – реальная и очень хорошая цена.

– И эти деньги мужчины тратят на аборты для своих женщин?

– Ну, аборты случаются не каждый месяц, а у большинства женщин даже не каждый год. Есть гораздо более привлекательные способы траты денег. И куда более затратные, даже по сравнению с абортами. Тримефедрон, например. Или дипипанон. Ну и множество других препаратов с красочными названиями, от бромо-драгонфлая до бриллианс бриджа.

– Наркотики? Здесь?

Память не подводит Веспуччи. Вот они у двери, за которой начался, пожалуй, один из самых странных часов в жизни блоггера. И, судя по всему, сделанных в заброшенной канализации открытий хватит еще на пару часов сенсаций, способных перевернуть этот мир.

Дверь Михалаки открывает самолично, набрав длинную, из восьми касаний, цифровую комбинацию на старом, ещё кнопочном, кодовом замке.

– Сайленти будет через три минуты, – сообщает гид, когда подземная Молдавия скорее всего навсегда закрывается для Роберта Веспуччи, напоследок отозвавшись эхом тяжёлой металлической двери. – На пребывание у меня дома нам дали шестьдесят минут и ни секундой больше. Так что простите, – усмехается он, – в гостях у меня вы так и не побываете.

– Давайте лучше поподробнее о наркотиках. Здесь, кстати, нет наблюдения? – кивает он на потолок с его гипотетическими встроенными камерами. – Разговоры не пишутся?

– Исключено, – уверен Михалаки. – В нашем доме – один из двух входов в Молдавию для административных служащих. Ещё в трёх домах униформистов также отсутствует какое-либо наблюдение, по той же причине.

– Получается, все всё знают? – поражён Веспуччи. – И всех всё устраивает?

– Судите сами, – предлагает гид. – Наркотики поставляются теми же самолётами, которые на обратном пути вывозят чернозём. Но это не бартерный обмен. Между униформистами и поставщиками наркотиков, как вы уже поняли, есть посредники. Свои десять рублей за килограмм чернозёма они легко компенсируют ценой на дурь. Капсула флакки, к примеру, стоит сто пятьдесят рублей. Посчитайте, сколько нужно корячиться, чтобы насобирать всего лишь на одну дозу.

– Но это же, чёрт возьми, геноцид!

– Без наркотиков наверху всё давно бы рухнуло. У вас, на Западе, это быстро поняли. Порнография – недолгое утешение для людей, вынужденных проживать в неестественных для человека условиях. Подземная же Молдавия пришлась как нельзя кстати: база взаимовыгодного обмена и одновременно фактор подпольного самосознания.

– Но вы-то понимаете, что это иллюзия? Что вы здесь, как одурманенные подопытные мыши под колпаком? Что никакая Молдавия никогда не возродится?

– Вы не учитываете, что наркотики принимают не только униформисты. Разница в том, что они вынуждены зарабатывать на синтетики, в то время как административному корпусу негласно выделяют, в зависимости от положения, натуральные или полусинтетические вещества.

– Вы что, тоже? – щурится Роберт.

– Должен признаться, я тяжело переношу и героин и крокку, но что поделать. Кокаин мне не положен.

– Боже мой, просто не верится. А отказаться не пробовали?

– В принципе, можно. Но оттуда один путь. В униформисты, где таким недотёпам, как я, в первый же день отрежет ногу.

Они оказываются на площадке для сайленти, и Веспуччи замечает, что изнутри рисунок на куполных балках напоминает паутину. Тугую, готовую сорваться на головы стоящих на площадке людей. Заложив руки в карманы, Веспуччи выходит в центр площадки, где самое время провести эксперимент, равнодушно наблюдая, как над твоей головой нервно гудит сайленти, для которого ты – неожиданное препятствие для посадки.

– А что если сообщить всему миру, что у вас тут творится?

За спиной Роберта раздаётся робкое покашливание.

– Я считал это частью договорённости, – говорит гид. – Вы же понимаете, что я не мог организовать приём у врача где-то в другом месте.

– Но у вас была возможность сохранить максимум конфиденциальности. Зачем вы всё это мне рассказали? – разворачивается он к Михалаки.

Помолчав, гид неспешно направляется к центру площадки.

– Думаю, вы не станете об этом писать. У вас просто не окажется доказательств.

– Как это? – удивляется Роберт. – А это всё? А ваш этот потайной ход? Думаете, не найду?

– Ну, это вообще не проблема. Хватит двух-трёх часов, чтобы бесследно замуровать все ходы и выходы. Достаточно дать соответствующую команду, а дежурная группа униформистов всегда наготове. К тому же данные браслета – с ними как быть? Ваш браслет этот час провёл в моей квартире. Кто поверит, что такой человек, как вы, снимает браслет хотя бы на минуту?

– Так просто? – ухмыляется блоггер. – А что, если в эту бочку вымысла я добавлю щепотку правды? Напишу, что в этой вашей подземной Молдавии прячут детей.

– Детей? Каких детей?

– Тех самых пропавших девочек. Сколько их там было? Восемь?

– А! – напряжение на лице Михалаки сменяется широкой улыбкой. – Тогда ваши шансы рассказать правду падают ниже последнего этажа «Вертиго Хилтон». В подземной Молдавии нет и никогда не было пропавших девочек. А вот где они, об этом, уж поверьте, не знают даже в Высшем административном совете. Это если предположить невозможное, ну, что они всё же остались живы. Кстати, – задирает он голову и тянет Роберта за рукав, когда над площадкой начинает бесшумно приподниматься купол, – вы же не в курсе нашего ритуала захоронения. Вот вам и новый материал.