Диагноз Веспуччи (10)

10.

Сейчас восемь четырнадцать. Сколько времени он мёртв?

Когда пришёл этот человек? Три часа назад, что ли?

Он вошёл в номер в пять утра. Пять ноль семь, если точно. Не припомню, чтобы меня будили в такую рань, разве что я сам просил подстраховать коммуникатор и прислать портье. А тут вот как. Просыпаюсь и в первую же секунду понимаю, что никакого утреннего перелёта у меня нет. И ранней встречи нет. Тогда что? Пожар? Кто это сделал? Зачем? На какие-то другие версии мне просто не оставили времени, разбудившая меня рецепционистка сообщила, что ко мне пришли. Люди из службы безопасности Ареала, ну или как там она называется.

Господи Иисусе, как же хорошо, что я не позволял себе расслабиться! Что благоразумно запрятал в нишу коробку из-под вина. Конечно, я первым делом подумал насчёт бумаги. Это всё со сна, я просто не сразу вспомнил вчерашний день. Канализацию, доктора, беременных женщин с их нелегальными абортами. Эти чёртовы рубли! Стигматы, мать их!

И главное, я не запомнил его имени. Наверное, это нормально. Ну, когда приходит полицейский, или спецагент с ордером на арест или даже на обыск. Какая разница, как его зовут? Михалаки мёртв, вот и всё, что он сказал.

Господи Иисусе, это не сон! Он мёртв, а я жив и думаю о нём. Конечно, он сообщил как-то по-другому. Человек из службы безопасности, или откуда он там. Что-то вроде «вынужден сообщить печальную новость». Да, он же извинился за вторжение. Так и сказал, «за вторжение», и был прав. Мне словно сайленти на голову свалился.

Михалаки мёртв. Я точно не сплю? Этот человек, он сказал, что перед гибелью Михалаки успел отправить заявку на посещение термариума на моё имя. Видимо, это и стало для них легальным поводом, чтобы разбудить меня до восхода солнца, который здесь всё равно никто не видит. Они якобы решили, что мне угрожает опасность, так он сказал. Хотя, конечно, дело в другом. Возможно, я последний, с кем общался погибший. Один из последних, это уж точно. А термариум – это местный крематорий, где утилизируют тела умерших. Получается, перед смертью Михалаки выполнил обещание, добившись для меня допуска туда, куда собственноручно выписал себе пропуск. Так, по крайней мере, считает следствие.

Просто невероятно. Они считают его преступником. «Организатор преступного сообщества», как-то так. Создатель сети по незаконному обороту наркотиков. Человек, обвинённый в нарушении восемнадцати статей уголовного кодекса Ареала 11Е, преступления которого тянут в целом на 166 лет тюремного заключения. Это если по американским законам – так он и сказал. И когда только успели подсчитать – труп, наверное, ещё и остыть-то не успел?

Впрочем, это сейчас я уже в состоянии выводить эти строки, и ручка, хотя и дрожит в моей руке, но почерк в целом разборчивый. А тогда, в пять утра – что я мог ответить? Он просто разнёс мне мой непроснувшийся мозг. Михалаки мёртв. Он мёртв, его больше нет – вот и всё, что разрывало мне голову.

Получается, его вели сразу, как он оставил меня в отеле. И получается, он знал, что за ним следят. Вопрос в другом – следили ли за нами всё время, пока мы были в подземной Молдавии? Уж слишком явно обрубаются концы, так что и не заподозришь, что это делается намеренно. Получается, Михалаки знал, был уверен, что я не стану делать материал о другой, подземной жизни ареальцев? Что я теперь могу написать? О чём? После всего, что услышал около трёх часов назад? Можно ли назвать это информацией, и является ли дезинформация знанием? И уполномочен ли заявившийся в пять утра сотрудник службы безопасности Ареала 11Е заниматься дезинформацией подданного Соединённых Штатов Америки?

О чём теперь писать? О том, что видел собственными глазами? Будет ли это считаться доказательством того, что я услышал от Михалаки? Или всё-таки мир узнает официальную версию, которую, кстати, меня не просили попридержать, хотя вполне могли, сославшись на тайну следствия. И главное, как заставить себя поверить, что Михалаки – преступник?

Чего же я хочу? Чего ещё, кроме того, чтобы последние три часа оказались сном?

У них якобы были подозрения на его счёт, но доказательства появились лишь вчера. Показания, которые дали подельники, взятые с поличным. Люди, подтвердившие, что именно Михалаки – организатор преступной банды. Больше ждать они не могли. Арест сообщников стал бы сигналом, после чего от Михалаки можно было бы ожидать чего угодно. Больше всего они боялись, что теперь, оказавшись в оцеплении, он пойдёт на крайние меры. Возьмёт, к примеру, меня в заложники.

Он понял, что за ним слежка, и попытался скрыться на сайленти. Взял курс на север, возможно, к Северному аэродрому. Возможно даже, планировал захватить самолёт. Когда увидел на хвосте сайленти преследователей, приказал сесть у наскального монастыря. К несчастью, пещера была открыта, предупредить же монаха не успевали. Пока из сайленти выгружалась группа захвата, произошло непредвиденное: дверь в пещеру оказалась запертой. И пока часть агентов безуспешно пыталась сдвинуть с места огромный камень, другие решили облететь скалу с противоположной стороны в надежде, что второе отверстие, выходящее на реку, ещё не успели замуровать. Второй вход был открыт, но проникнуть в него группа не успела. Их там уже ждал Михалаки. Он дал возможность сайленти подлететь поближе, а когда расстояние между ним и машиной было достаточным, чтобы они могли до него докричаться, прыгнул с обрыва. Вот так взял и прыгнул.

Михалаки мёртв, и это не сон. Монах Виссарион, к счастью, не пострадал. Я тоже жив и невредим, если не считать бока, который после ухода агента опять начал кровоточить. Немного и недолго, минут десять. Будь у меня возможность сообщить об этом новом симптоме доктору, возможно, он предложил бы мне более приземленный диагноз. Но теперь доступ к медицине здесь, в Ареале 11Е, для меня закрыт.

Я не хочу правды, пусть самой невероятной. Я хочу только одного. Пусть меня успокоят чем-то привычным. Чем-то вроде на «нервной почве», но без неврозов, вызывающих стигматы. Михалаки мёртв, и мне остаётся верить, что всё это когда-то закончиться само по себе. И моя командировка в Ареал 11Е тоже. Кажется, что за эти дни я прожил несколько чужих жизней. Мне стыдно признаться – даже сейчас, когда я смотрю на лист бумаги, как в зеркало, и вижу в нём покрывающееся пунцом испуганное лицо. Мне стыдно, но я очень этого хочу. Пусть начнётся война. Я очень хочу домой.