Диагноз Веспуччи (11)

11.

rightnow.globe

Блог Роберта Веспуччи

2053/10/21

14:22 a.m.

КОГДА ОГОНЬ СТАНОВИТСЯ ВЕЧНЫМ

Одна из немногих вещей, которая безотказно срабатывает – банальности, которые мы слышим от семейных психологов. Знаете, все эти советы стоимостью 500 долларов в час. Не предъявляйте претензий супругу, прежде чем не разобрались с собственными требованиями. Не старайтесь переделать партнёра, принимайте его таким, каков он есть. Всегда выслушивайте своего ребёнка. Самое сильное впечатление – первое впечатление. Ну и всё такое в этом духе.

Под последней формулой готов подписаться хоть сейчас. Оглядываясь на эти шесть дней в Ареале 11Е, я всё чаще вспоминаю метки на земле, те самые, что были мной замечены при первом же облете территории. Их трудно было не заметить – кресты, которыми ареальцы отмечают места гибели соплеменников. Мне стоило принять их за подсказку, за символ того, что ради своей миссии ареальцы готовы пожертвовать чем угодно. Собственными жизнями, даже свободой своих детей, всем, кроме одного: религиозного почтения к памяти усопших. Почтения, доведённого здесь до фанатического абсолюта. До полного стирания границ между жизнью и смертью, между смертью и любовью.

Когда мне предложили взглянуть на местный погребальный ритуал, я решил, что ничем новым удивить меня уже не смогут. Я представил очередную возведённую под землей многоэтажку, гигантский многоярусный склеп с могилами вместо квартир. Дом, в котором не слышны голоса соседей и шаги в коридоре – мёртвые ведь не говорят и не ходят. Чем не решение, вроде наших подземных парковок? Символическое захоронение, сохраняющее иллюзию того, что близкий человек не умёр, просто переехал в другой дом.

Догадывался ли я и о другом, верном ответе? О кремации усопших?

Отсутствие останков в Ареале решало сложнейшие задачи экономии подземного пространства, каждый квадратный ярд которого превращает местный чернозём в золото: так дорого стоит его освоение под нужды жилых и административных, военных и коммуникационных сооружений. Решение логичное и очевидное. Откровением стало двоякое предназначение кремации.

Мерситрон – можете ли, не притрагиваясь к браслету, сказать, что это за приспособление? А имя Джека Кеворкяна, которого ещё называли «Доктором Смерть»? Самого известного в мире американца армянского происхождения, которого вряд ли вспомнит добрым словом армянская диаспора, одна из самых горделивых диаспор мира? Кто сегодня вспомнит его имя, пусть и с содроганием? Эвтаназия не стала мировой проблемой, в противном случае имя доктора Кеворкяна и сегодня вспоминали бы с такими же чувствами, как Джека Потрошителя. А ведь деяниям последнего уже больше полутора сотен лет. Мир, к счастью, так и не созрел для легализации серийных убийств, и, в этом смысле, у Кеворкяна было немного шансов остаться в истории кровавым выродком. В отличие от маньяков, эвтаназия легализована уже в сорока странах и шести штатах нашей страны, пусть термин «легализация» в её отношении и приобрёл скорее бюрократический смысл.

И всё-таки эвтаназия не стоит на глобальной повестке дня. В конце концов, самоубийцы если и являются смертоносными маньяками, то лишь в отношении самих себя. И мерситрон, изобретение доктора Кеворкяна, эта нелепое и громоздкое с точки зрения современной медицины устройство из двух капельниц, вводящих в организм добровольно умирающего снотворное и смертельный яд, в век свободы от ядерного терроризма вызывает лишь сочувствие к жертве. Ну не безумие ли отказывать себе в удовольствии пожить в самую счастливую и перспективную с точки зрения самореализации эпоху за всю историю человечества?

Для жителей Ареала 11Е эвтаназия приобрела совершенно иное значение. Такое же недоступное для привычного нам понимания, как метафизическое содержание местной самореализации. Непостижимо символичен сам факт совпадения места кремации усопших ареальцев и эвтаназии их обречённых на смертельные муки соплеменников. И, кстати, замечали, насколько меняется смысл слова «крематорий» в зависимости от того, кто подлежит кремации: усопший миллионер, проживший полную радостей жизнь, или сожжённый вживую узник концлагеря?

Сегодня мне показали место, где в пепел обращают и живое, и мёртвое. Совершенно пустые комнаты с белыми стенами, годящиеся разве что на зачем-то отделённый перегородкой коридор. В таких комнатах нет смысла задерживаться, и вряд ли кто-то из попадающих сюда подозревает, что это и есть конечная станция путешествия. С мёртвых какой спрос? Живые же не успевают почувствовать ничего, кроме удивления от вида пустой комнаты, этого полукоридора, в противоположном конце которого почему-то нет выхода. Успели бы они бросить взгляд – хоть на потолок, хоть себе под ноги – и тогда, возможно, разглядели бы множество очень мелких отверстий. Восемьсот шестнадцать точек в потолке и восемьсот тридцать – под ногами. 1646 отверстий, через которые за десятые доли секунды комната нагревается до фантастической температуры – около 2500 градусов по Фаренгейту.

В обычной ситуации закрытый в такой абсолютно изолированной комнате человек задохнулся бы от нехватки кислорода в течение нескольких часов. При одномоментном нагреве сразу с двух сторон человек даже не успевает задохнуться. Смерть наступает менее чем за секунду. Болевые рецепторы не в состоянии доставить информацию в мозг, в связи с чем в Ареале 11Е уверены, что данный вид эвтаназии является не просто наименее безболезненным, но и самым гуманным с точки зрения психологического комфорта умирающего. Ведь человек, попадая в камеру, меньше всего ожидает, что не выйдет из неё живым, а значит, не успевает и испугаться.

Между прочим, сотрудников ареальского термариума искренне удивило моё предположение, что эвтаназия в Ареале, если не вникать в технологию процесса, поразительно напоминает казнь. Пожалуй, их удивление было сродни возмущению, которое они, ввиду свойственным всем без исключения ареальцам доброжелательности и некоторой наивности, разумеется, ничем не выказали. Дело в том, что для многих ареальцев кремационная эвтаназия – единственный выход из тупика, в котором они оказываются, cтарея и приобретая заболевания, лишающие их способности полноценно трудиться. Калеки, потерявшие конечности в неравной схватке с ландшафтным корректором, хронические артритники, всевозможные варикозники и почечники. Все те, которых годы изнурительной, однообразной работы на ветру, под палящим солнцем, снегом и дождём сделали тяжело больными людьми, лишёнными главного – способности жертвовать собой для общего дела. Справедливо ли называть казнью безболезненное завершение земной миссии людей, ведомых с рождения идеей самопожертвования?

Нужно попытаться почувствовать себя на их месте. Нет, не в камере моментального сгорания – хотя, возможно, это был бы куда более эффектный контраст. Знать, что ты жертва, и принимать эту недостижимую и всё же покорившуюся тебе высоту самореализации. Вершину, оказавшись на которой, не оставляешь от себя и горсти пепла. Разве это хуже коротания беспомощной старости под землёй, в тесной квартире, с гигантской кислородной маской, символически накинутой на весь подземный жилой блок? Здесь старикам не меняют суставы, не регенерируют печень и даже не шунтируют сосуды, а местная медицина если в чём-то и вышла на мировой уровень и даже превзошла его, так это в тотальности раннего выявления беременности. Гуманно ли это, обрекать пожилых и немощных людей на мучительное угасание, зная, что их не обеспечат даже такой малостью, как ежедневный приём препаратов от тромбоза?

Каких масштабов достиг бы жилищный кризис, спровоцированный одновременным проживанием в подземных квартирах хотя бы пяти тысяч немощных стариков? И это на территории, где ежегодно расселяют до полутысячи юных униформистов и где строительство одного подземного этажа обходится в сумму, превышающую коммерческую стоимость многоэтажного офисного здания на 42-й Авеню в Нью-Йорке! Будь в Ареале своё подземное кладбище, в гробах вместе с трупами можно было бы хранить бриллианты и золотые слитки; по-другому расходы на такое место просто не окупить.

Бесчеловечно, скажете вы – и будете правы. Да и люди ли они, эти самые ареальцы? Пожалуй, им удалось невозможное. Пройдя жизненный путь с безотказностью чётко налаженной машины, нести в себе невероятное ощущение энтузиазма и преданности. Чувство, которое мы, жители мировых демократий, не в состоянии испытать даже под воздействием легальных стимуляторов. Чувство, ценность которого тем больше, что испытывают его не к любимому человеку и даже не к детям. Это чувство по отношению к территории, обреченной быть растоптанной тысячами сапог чужих армий, стонать под ударами чужих бомб. По силам ли обычному человеку знать, что земля, дороже которой у тебя нет ничего, обречена погибать, а ты, словно демиург, собственными руками восстанавливаешь её из небытия? Каково это, представлять, что как только ноги твои ослабеют, руки начнут дрожать, а глаза потеряют птичью зоркость, ты сгоришь – совсем не фигурально и не в качестве игрока «Кю-317», из-за чьей нелепой ошибки в одно мгновение рушится киберсообщество, на расширение и завоевание лидерских позиций которого ушло целых восемь лет. Был ли мир шокирован самоубийством девяти участников «Кю-317», покончивших с собой в разных концах света? О да, ещё как! Но были ли мы удивлены коллективным суицидом взрослых людей, лишивших себя жизни из-за какой-то виртуальной игры, пусть на неё и пришлось потратить (а может, всё же убить?) целых восемь лет жизни? Как оказалось – восемь последних лет жизни каждого из этих несчастных.

В чем же сила ареальцев и их воодушевлённого смирения? Кто-то скажет, что всё дело в системе воспитания. Другие отметят экзотику местного образа жизни, своего рода закрытого цикла с чётко определённым началом и завершением. Мне же вспоминаются – представьте себе – книги. Книги из моего детства, они и сейчас оживают в моей памяти яркими, неувядающими картинами. Поразительно, но даже Гарри Поттера я всегда представлял по книжным впечатлениям. В них он был похож скорее не на Дэниела Рэдклиффа, а на юного Тоби Магуайера, актёра, игравшего Человека-Паука ещё до того, как корпорация «Марвел» решилась на окончательный переход из кинематографа в мир игр.

Прожить всю жизнь в подземелье и не видеть, как прекрасен остальной мир. Не знать счастья родительства, от первых шагов твоего ребёнка до первого самостоятельно прочтённого им слова. Не знать счастья выбора отдыха, да что там – не знать что такое отдых и что такое выбор! Не знать счастья открытий, от новых блюд и национальных кухонь до живописи, пусть и исчезнувшей двести лет назад. Не иметь возможности перевернуть страницу и начать всё с чистого листа. Пусть не жизнь, её никто никогда не начнёт с начала, но хотя бы работу. Знакомиться с новыми людьми раз в год, и лишь в дни организованного завоза новых униформистов. Молодых людей, покинувших родную землю в подгузниках. Не иметь права даже на такую мелочь, как, вернувшись с работы домой, открыть окно и, сев напротив с бокалом вина, жмуриться от ветра и смотреть на огни вечернего города, и слушать его дыхание.

Представить себе не мог, что когда-то это увижу. Что всё это когда-то с кем-то сбудется. Отдающая стариной, как пожелтевшая страница книги, фраза, за которой – жизнь, страдания, самопожертвования и смерть сотен тысяч людей. Из года в год. Из поколения в поколение.

В книгах моего детства это называлось любовью к родине.