Диагноз Веспуччи (13)

13

Совпадение это или последствия стресса, но факты дороже версий. Рана кровоточит третьи сутки, с той самой минуты, как я переступил порог монастыря. Осталось всего два пластыря, после чего, боюсь, придётся повязывать листы бумаги. У них одно очевидное преимущество и один огромный недостаток. Бумаги очень много, но вот впитывает она хуже некуда.

В принципе, это можно признать идеальной творческой ситуацией. Ты отрезан от всего мира, ты утерял с ним всякую связь, при этом оказавшиеся с тобой взаперти люди дают тебе уникальную возможность. Они совсем не против того, чтобы ты находился наедине с бумагой практически неограниченное время. Ограничиваешь ты себя сам, по законам общежития в замкнутом пространстве. Разум неумолим, напоминая об очевидной истине. С кем бы ты ни bоказался взаперти, вы теперь заодно и должны заботиться друг о друге.

Увы, шансов на долгую заботу у нас немного. Как и шансов на неспешные размышления. Около трёх часов назад земля закачалась, и мы услышали сильный гул, проникающий даже через скалы. Так продолжалось около минуты. По словам Владыки, землетрясения не редкость в этих краях. Забавно, но слово землетрясение он делит на две части, делает различимую паузу между «земле» и «трясением». Он вообще делит составные слова, но в целом его английский вполне неплох. По крайней мере, пока не довелось помогать ему с подбором слов. Было определённое волнение, когда я вспоминал наши с Михалаки разговоры в присутствии монаха. Конечно, сейчас не до того. Своим английским он словно бросил мне спасительный круг, я чуть не закричал от счастья, хотя уже был близок к унынию.

Если бы совесть вздумала потревожить меня двое суток назад, я бы посоветовал ей катиться в задницу. Тем более что вопрос стоял как раз о моей заднице и о том, как эту задницу спасать. Должно быть, теперь у этого парня большие проблемы. Скорее всего, он пережил уже с десяток допросов. Возможно, его даже посадили под арест, будто арест пилота может помочь с обнаружением пропавшего пассажира.

Хотя никуда я не пропадал, и пилот, если у него осталась хоть капля благоразумия, рассказал им всю правду. О том, как ему пришлось развернуться в полёте и вместо аэропорта лететь сюда, к скальному монастырю. О безумном пассажире, который потребовал оставить его одного и валить ко всем чертям. Это легко проверить по записи полёта, иначе зачем парню оставлять меня здесь? Но не это стало его главной проблемой. Браслет в салоне сайленти – вот из-за чего ему, скорее всего, до сих пор выкручивают руки, выносят мозг и сканируют речь. Я даже не ожидал, что это так просто – взять и расстаться с браслетом. Снять с руки и незаметно положить под сиденье. Полунции дюртанового сплава – рука и не почувствовала потери. Разве можно сравнить с мучениями по приобретению навыков рукописного письма?

Фактически, никакого Роберта Веспуччи в данный момент не существует. Есть его браслет, наверняка помещённый в какой-то герметичный контейнер, опечатанный и находящийся в распоряжении официальных органов Ареала 11Е. Нет браслета, нет и человека, разве не так? Да и до меня ли им там всем наверху?

Отпустив пилота, я и в самом деле решил, что пропал. Предполагал ли я, что пещера окажется запертой? Скажу более, я был уверен в этом процентов на семьдесят. Какого чёрта я решился на авантюру? Что ж, поясню. Мне нужен был ответ. Я должен был выяснить, что на самом деле случилось с Михалаки – в официальную версию я не верил ни секунды.

Я бил по камню, я разбил в мусор ботинки и в кровь кулаки. Сорвал голос, и всё для того, чтобы минут через сорок – для меня они тянулись дольше, чем вся последняя неделя – начать получать ответы. Боже, какое это счастье, услышать слабый старческий голос, пробивающийся через толстенную каменную дверь! В эти мгновения мне сам Господь из-за двери нашёптывал по-английски, явив, как и положено, чудо. Тяжеленная дверь отползла в сторону, и в темноту меня потащили руки. Множество рук. Я и не сразу понял, что все они женские.

Потом мы ещё дважды открывали и закрывали дверь – вдвоём с владыкой. Моя помощь была символичной, с этой непосильной задачей владыка прекрасно справляется сам. Невероятное, надо сказать зрелище. Под рукавами рясы в эти мгновения словно натягиваются титановые тросы, по которым перекатываются стальные шары. Он говорит, что феноменальная сила пришла к нему с годами, и у меня нет оснований ему не верить. Не мог Всевышний просто так взять и бросить его одного с восемью детьми. С девочками, которых владыка прятал в ските все эти годы. Кормил, воспитывал, учил наукам и, главное, прятал от людей. Полагаю, Господь был справедлив, наделив Виссариона силой шестнадцати невинно убиенных родителей.

Да, они здесь. Все восемь теперь уже взрослых и самостоятельных девушек. Им по двадцать, они здоровы, красивы и умны. Верные помощницы владыки, они берут на себя всё, что связано с бытом монастыря. Вероника, Кристина, Анжела, София, Екатерина, ещё одна София, Габриела и снова Анжела. Они умеют мгновенно исчезать в недрах скита, растворяться, словно их никогда и не было. Мне даже устроили удивительный аттракцион. Встав вокруг, девушки попросили закрыть глаза и, досчитав до пяти, снова открыть их. Я так и сделал, но их уже и след простыл. Не то что шагов, я даже дыхания не услышал, не ощутил ни малейшего колебания воздуха.

Девчонки всегда исчезали вовремя и, само собой, не могли видеть, как Михалаки сиганул в пропасть. Он сделал это на глазах владыки, успев всучить тому кипу бумаг. Её Михалаки прятал в кармане и просил передать лишь тому, кого изберёт сам Виссарион. Тому, кто не станет прятать бумаги и тем более не сожжёт их. 

Так они попали ко мне. Они и сейчас передо мной, и я перекладываю эти двадцать семь листов, перечитываю их и думаю, что владыке не в чем себя упрекнуть. Он сделал всё от него зависящее. Вот только шансы, что содержимое бумаг станет известно ещё кому-то, кроме нас десятерых, в любом случае были небольшими. После того, как затряслась и загудела пещера, боюсь, мы бессильны исполнить завещание гида.

Всё дело в этой жаре. Она пришла после дождя, хотя обычно бывает наоборот, разве не так? Дождь в пещере стал отчетливо слышен прошлым вечером. Легкое постукивание бесчисленных капель. Где-то там, наверху, они словно падали на крышу с тремя изоляционными слоями, разбивались, не причиняя нам никакого ущерба. Я видел глаза владыки и вопрос в его взгляде. Было понятно: он никогда не слышал звуков дождя в наглухо запертой скале. Полагаю, он обо всём догадался и сам, до того как я озвучил свою версию. 

Лошади – их мы и приняли за дождь. Цоканье тысяч копыт, господи Иисусе, сколько же их было, этих монголов, если даже по труднодоступной скале всадники скакали почти целую ночь? Потом всё стихло, а ещё через час случилось вот это. Землетрясение, гул и она, жара, от которой нет спасения. 

Девчонки вот уже с полчаса не поднимаются из нижнего скита. Что ж, владыка их неплохо воспитал, и вот теперь, изнывая от гнетущей жары, они стесняются своей наготы. Не друг перед другом, а перед спасенным ими мужчиной и перед человеком, который для них дороже отца.

Сам владыка пока держится, но испарина не сходит у него со лба, пусть он ежеминутно и промокает лицо платком. Длинные волосы выпрямились от влаги, ряса заметно потяжелела и обвисла на могучих плечах. Он то и дело прикладывается к фляге с водой, но позволяет себе по глотку, не более. Воды в монастыре предостаточно, но кто знает, когда мы сможем выйти в мир? Хотя бы для пополнения запасов?

Ещё Виссарион вспомнил, как лет двадцать назад в аномально тёплом ноябре зацвели сады. Думаю, он встревожен не на шутку, и отсутствие разумного ответа лишь подталкивает его к разговору со Всевышним. Вот уже минут пятнадцать он не встаёт с колен, молится перед иконостасом, то и дело поднимая ко лбу одну руку, осеняющую крестом, и другую, с зажатым платком. Я же сижу за столом с закатанными рукавами и поднятыми до колен брюками. Помогает не очень. Руки противно липнут к столу, брюки намокли от пота и мне даже лень проверять, не разбавляется ли он кровью из раны.

Если Дженнингс пошёл до конца, молитвы нам не помогут. Бомба (единственная ли?) упала, вероятно, в считанных милях от нашего убежища. Снаружи температура вполне могла подняться до 500, а может, и 700 градусов по Фаренгейту. В том, что скалистая порода всё ещё не позволила запечь нас заживо, наша большая удача. Страшно представить, что будет, если жара продолжит усиливаться такими темпами. Мы просто задохнёмся от нехватки кислорода за пару часов.

За Михалаки мне особенно обидно. Решился бы он на прыжок, встретив отказ Виссариона? Что-то подсказывает мне, что для него это было важно. Знать, что его историю, собственноручно изложенную на двадцати семи листах, узнают тысячи, миллионы людей. Историю ареальца, обычного, но привилегированного в достаточной степени, чтобы не стать униформистом. Михалаки действительно считался ведущим гидом Ареала – до письма, которое он получил три года назад. Сообщение от канадского адвокатского агентства, в котором его уведомляли в получении завещания. Шестьсот семьдесят три миллиона долларов – и это только коммерческие активы.

Собственно, запрос пришёл в администрацию Ареала, в этот естественный и неизбежный фильтр. Но и администрация не могла, пусть и формально, обойти процедуру. Вряд ли они не сомневались в ни менее формальной реакции самого Михалаки. Гордо отвергнуть наследство – вот что он обязан был сделать. А лучше, попросить адвокатов переписать всё состояние на родной Ареал. Они не ожидали от своего ведущего гида такого предательского удара. И всего-то, что он сделал, это попросил встречи с представителями адвокатского агентства. 

Санкции последовали незамедлительно. Михалаки отстранили от работы на неопределённый срок, но в униформисты не перевели – опять же, под предлогом неблагонадёжности. 

За два года бывший гид пережил многое. Потерял работу, жену, погрузился в безысходную нищету. Бывали дни, когда он пил только воду, быший успешный ареалец и уже немолодой человек. Лишённый средств и доступа к распределению продуктов, отвергнутый и избегаемый всеми. 

Они всё-таки дожали его. Измученный, иссохшийся, он был вынужден просить прощения, днями простаивал в приёмных высоких начальников без шансов на аудиенцию. Его всё же простили, но в гиды поначалу не приняли. Ещё полгода Михалаки служил униформистом и уцелел лишь благодаря координатору отряда униформистов, определившего его на один из самых безопасных участков работы. Михалаки вручную очищал от пыли и песка наружные камеры наблюдения.

Я – лишь третий его клиент после окончательной реабилитации. До этого Михалаки сопровождал продюсера порностудии и бывшего военного эксперта, пенсионера-англичанина, пожелавшего посетить место, где прошли годы его трудовой молодости.

Идея эффектно завершить жизненный путь пришла ему в голову сразу, как только он узнал, что будет сопровождать именитого блоггера. Возможно, Михалаки был не против погибнуть под лезвиями корректора, но сострадание координатора отодвинуло развязку. Жизнь утратила для него всякий смысл и ценность, она больше не стоила и доллара из положенного ему по закону многомиллионного состояния. Что ж, он мастерски подвёл нас обоих к этому финальному аккорду. Вот только не рассчитал, что, протянув за собой нить к монастырю, заманит меня в ловушку. Узнает ли мир о том, как громко он хлопнул дверью, зависит от одного-единственного обстоятельства: удасться ли мне когда-нибудь выйти за тяжеленную дверь монастыря. А выйти отсюда мне чертовски не терпится.

Проклятая ненасытная жара, она пожирает нас живьём! Пот заливает глаза, капает на бумагу. Я будто обливаюсь слезами, вспоминая несчастного Михалаки. Что ж, мне действительно хочется плакать. Я думаю о девчонках и не нахожу себе места в этой проклятой, Богом оберегаемой жаровне. Кем будут они? Через десять, через двадцать лет? Примерными жёнами и любящими матерями? Кому повезёт с мужем? Кто-то засидится в девицах? Кто станет страстной любовницей, а может, нимфоманкой? Куда занесёт их судьба, где найдут они приют на этой планете? Где осядут, спасаясь с территории, заражённой радиацией на будущие столетия? Может, у меня найдутся ответы?

Пусть Габриела станет детской няней. У неё сказочное, почти рисованное личико, совсем как у доброй феи. Даже когда она сердится, хочется смеяться – так трогательна девушка в своём смиренном гневе.

Анжела будет врачом, но перевязывать раны ей не придётся. Она будет заживлять их одним своим прикосновением. А может, для этого ей хватит и нескольких добрых слов.

Кристина профессионально займётся спортом. К чёрту лошадей – в новом мире не будет места скачкам! С её ростом и осанкой Кристина станет баскетболисткой. Пусть не центровой, пусть разыгрывающей. Будет плести комбинации, сводящие с ума соперниц.

Обе Софии, ещё одна Анжела и Екатерина посвятят себя семьям. Женщина с детьми в доме – разве есть для мужчины более убедительная мотивация, чтобы не планировать войну?

Что же касается Вероники, она станет моей заботой. Нет, я не планирую оставлять преемников и воспитывать кадры. Ни для «Прямо сейчас», ни для кого бы то ни было другого. Зато я хочу наследников. Двух, трёх, четырёх детей – столько, насколько щедр будет Всевышний. Я хочу детей и её, женщину, которая озарит для меня мир. Как тонкая, хрупкая свеча, разгоняющая божественным светом сумрак монастыря.

Мы обязательно выживем и выберемся отсюда. Просидим здесь день, два, неделю, а может и месяц. Нам хватит терпения и продуктов. Надо просто перетерпеть, и жара начнёт спадать, и отчаяние отступит, и тогда, как свет сквозь тьму, в наших сердцах прорастёт надежда. Надежда и радость, заглушающая даже сердцебиение, бешеное и оглушительное. Оно непременно собьёт нам дыхание, когда мы услышим эти звуки. Нет, это будет не похожее на дождь цоканье – его мы больше никогда не услышим. Это будут глухие удары, словно кто-то бьётся головой в подушку, и пусть они доносятся со стороны входа в монастырь. Пусть мы услышим, прильнув к двери, голоса. Слабые, словно эхо, голоса людей. Неважно, поймём ли мы, на каком языке они говорят. Мы будем знать главное: нам уже можно.

И мы навалимся на неподвижный камень, и никто – слышите, никто! – не станет отлынивать, полагаясь на исполинскую силу владыки. И когда первые лучи испепелят наше вынужденное затворничество и солнце рассмеётся нам в лицо, мы увидим их. Людей, помогавших нам справиться с камнем с противоположной стороны.

Мы улыбнёмся им и выйдем навстречу жизни.