Взгляд из слинга. Джефф Мейнс

Время. Оно измеряется в измотанных бесконечностях между случайными визитами друзей. Время. Оно измеряется в осмотрах медсестер, разбиваясь на равные промежутки капелью внутривенной капельницы, чуть чаще, чем секунда на каплю.

Боль и тоска, которые становятся неотличимы друг от друга. Бессвязное течение мыслейна мгновение вспыхивает и устремляется вперед, чтобы в следующий миг снова застыть. Прошлой ночью в постели рядом со моей умер Джим. Шорох каталок, приглушенный шепот во тьме ночи. Наутро занавески раздвинуты снова, свежезастеленная кровать ожидает новую душу. Орудия казни стоят вокруг наготове: кислород, инфузионная стойка, вязки (для тех, чья нервная система сбоит всё больше). Наготове механизмы, навевающие ложные мечты. Настоящая здесь только дружба, завязавшаяся в последние минуты, здесь, на эшафоте. Мужчины, которых я никогда даже не мечтал встретить. Дорогие мужчины, мужчины-собратья. Конец меня — начало меня же.

Временами мне кажется, что вся моя непростая жизнь стала размытым пятном, странной сегментированной чередой реальностей. Я непрестанно задаю вопросы. Ответы на них не просты. Иногда я смутно различаю в углу моей камеры немолодого, изборожденного возрастными морщинами мужчину, он делает заметки в планшете, прижатом к его щегольскому белому лабораторному халату. Может он подытоживает подробности моей жизни, подготавливает учётные и прочие документы на будущее? Иногда я могу силой воли заставить его уйти. В других случаях мои мысли бессильны. Я больше не верю голосу разума, только шуму дождя.

***

Где я? Мой разум оглушенкопошением наркотиков. В комнате темнота, на черных стенах жирные потёки. Мои ноги в стременах слинга, подняты вверх. Моя задница обнажена, ждет, сморщена, как бутон розы, и улыбается открытым дверям. Я сжимаю обеими руками цепи в изголовье слинга, напрягаю определённые мышцы, чтобы почувствовать реальность происходящего, и расслабляюсь снова,моя голова покоится на кожаной подушке. В этом, почти внутриутробном положении я растворяюсь в нежных очертанияхвсей конструкции, которая немного зыблется, как и я. Я чувствую себя выставленным напоказ. Наивным. Уязвимым. Аппетитно готовым. Возбужденным. Мой член может и не отвердел, но я однозначно этого ужасно хочу.

Потом я вижу его. Сморщенный клок человека, сидящего в дальнем углу. Изобретатель тестана эректильность полового члена Ричардсона, спустя десятки лет и тысячи затвердевших членов. Тест, который якобы определяет меру импотенции.

Он пишет в своемпланшете. Я вижу его пометки по мере того, как он их вносит. Я вижу их сквозь зияющие пустоты его разума, как изучающий истину смотрит сквозь библиотечные стеллажи. Он пишет: «Это один из самых патологических случаев, с какими я только имел дело. Двери нараспашку приглашают к публичномуисследованию и проникновению. Разум зациклен на MDA, «наркотике любви». Желание настолько извращенное (больное!), что эрекция полового члена невозможна. Есть соответствующее подозрение на внутренние психозы».

Мой разум возвращается к моей заднице, выставленной напоказ, потому что я сам захотел показать ее миру. Бритой, потому что шелковистая кожа вокруг моей дырки, такая гладкая на фоне жёстких волос моих ног, являет собой утонченный контраст. Сморщенной, потому что она открывалась один раз этим вечером, и потому, что она все еще пылает жадностью. Я сознательно сжимаю ее, подавая знак, потому что я хочу затянуть своих любовников вглубь, заставить их коснуться этой огненной розы. Я бунтарь в черной кепке, надвинутой мне на глаза. Я подрываю общепринятые устои каждую ночь, и мне это нравится.

Мужчина моей мечты стоит у дверей. Я почти нешевелюсь, когда он входит, хотя мои глаза загораются узнаванием. Да. Кожаные штаны, портупея туго обтягивает грудь, под чёрной кепкой виднеетсякаштановая подстриженная бородка. Его глаза тут же выдают его с головой. Я хочу этого мужчину. Зрелище зрелищ, на которое смотрит весь мир.

Он проходит через комнату и гладит меня по ногам своими широкими ладонями. Я вижу, курчавые волосы на его пальцах. Подстриженные ногти. Он хватает меня за промежность в скользкихджоках и слегка массирует. Затем его указательный палец приближается ко мне, осторожно пролезает в отверстие, проверяя податливость плоти.

Я испытываю определенную гордость за свою доступность, за то, что готов к этому собрату-мужчине,к любому мужчине, который выберет меня в качестве своей жертвы. Я заявляю своей собственной раскрытой задницей, что я могу соединиться с любым из мира моих собратьев. Я заявляю ей, что близость и симпатия— великие дары.

Он высвобождает свой палец. Жах! Один! Два! Три жестких шлепка по моей заднице. Я испускаю стон. Тебе это нравится, а? Снова тяжелые шлепки. Они жалят, и складки немного расслабляются, совсем чуть-чуть.

В глубине комнаты, как сурдопереводчик на телеэкране, пишет ссохшийся человечек. Я смотрю, как в его блокнотевозникают слова. «Отсутствие чувства собственного достоинства. Определяет мужественность доступностью. Унижает тело в попытке укрепить эго. Приветствует жестокость».

Мой верх отвешивает по моей заднице еще несколько шлепков , на этот раз поперек дырки. Сильно. Мягко. Очень сильно. Его лицо каменеет, но выражение глаз смягчает удары. «Слушай, ублюдок, я трахну тебя в твою мужскую пизду, — говорит он. — Я обработаю тебятак, чтобы ты сжаться не мог». А его глаза говорят: «Я хочу, чтобы тебе было очень хорошо, ты можешь мне доверять, приятель. Я хочу любить твою душу там, где я смогу ее как следуетзаграбастать».

Сидящему в углу не увидеть глаза этого человека. Ему виднолишьсилуэты сцены, которая кажется шаблонной. Ему виднолишь выставленную дыру, ягодицы, раздвинутые для любого, кто подойдет. Ему видно лишь ненасытную задницу, которая словно жаждет экстрима.

Теперь мой приятель смазывает кисть руки. Я никогда не видел его до сих пор. Он может быть из Лос-Анджелеса, Филадельфии, Нью-Йорка. Приехал поиграть в Сан-Франциско. Мы даже не узнали имен друг друга; может быть, в конце мы это сделаем, но это может разрушить мираж. Я знаю, как сильно я его хочу. Я хочу того же, что и он. Я хочу эту лапу и предплечье, хочу всё время, пока он сдабривает сжатый кулак густой смазкой, а затем проталкивает несколько больших комков смазки в мою дырку. Я издаю новый стон.

У меня много причин поступать так, как я поступаю, в нетерпении дожидаясь его, с задницей, подобной жертвенному подношению экстазу консуммации. Первая из них, на мой взгляд, заключается в том, что мне приятно смотреть на то, как горячий незнакомец занимается со мной любовью. Мне хорошо и телом, и душой, и от того, что я чувствую себя хорошо, я завожусь еще сильнее.

Я вижу иссохшего человека, который пишет: «Извращенность принимает разнообразные формы. Люди очаровывают себе иллюзией того, что сексуальное удовлетворение — это якобы удовлетворение эго».

В немалой части мне нравится, то, что меня фистингуют прилюдно. Это меня заводит. За моим Верхним я вижу мужчин, которые заглядывают в дверь, смотрят, как он проскальзывает внутрь на пол-ладони, выводит кисть, смазывает еще немного, поддразнивает мою задницу, а затем вводит свою лапищу прямиком внутрь. В первом ряду стоит хиппи байкер, длинноволосый и с густой бородой, с широкимиладонями и татуировками на волосатых предплечьях, торчащих из-под его сальной накидки. Он вытащил свой член, толстый необрезанный член, и он играет с ним, наблюдая за нами.

Какаяжаркая сцена. Теперь я впускаю его в себя свободно. Скольжение внутрь, скольжение наружу. Мой собратуловил ритм моей задницы, его теплая угловатость поймана мной, она внутри меня, дергая, тычась в мои кишки. Это жаркая сцен, и почему бы мне не поделиться ею, ведь это так заводит. Я горжусь тем, как вытупает на публике моя задница, тем, как я стенаю в экстазе, когда мой сфинктер сжимает его запястье, когда теплая угловатость движется вперед, задевая во мне что-то бездонное. Мужчины у двери могут воочию видеть мое наслаждение, они могут наблюдать за сумасшедшим танцем моих глаз. Это же настоящее представление, это заявление двоих мужчин всем остальным: я могу дать как мужчина, по части того, чтобы вас завести, я так же хорош, как любая порнозвезда. Я могу возбуждать, моя сексуальная доблесть может будоражить.

А в углу иссохший человечекделает себе очереднуюпометку в планшете. Возможно, он даже пододвинется поближе, чтобы пронаблюдать этот акт насилия в деталях, как предплечье икуб кулака перед ним скользят внутрь, по самое запястье и глубже, темные волосы на нём скользкие от смазки. Но нет, наблюдатель остается недвижимым, пишет слова, которые говорят: «Отсутствие самоуважения и гордости, маскирующиеся под самоуважение и гордость. Как же сильно нужно искорёжить своё эго, чтобы единственным оставшимся выходом стало искалечивание собственного тела?»

Моя задница открыта, расслаблена. Она свободно качается, отвечая на каждое прикосновение Верха открываясь навстречу каждому его движению, мягкие, скользкие складки трутся об его бархатную кожу, податливые и уютные . Теперь мой Верх сосредоточен на том, чтобы каждое его движение было несколько более утонченным, чем раньше, он трахает меня именно там, где он меня хочет, и моя душа окутывается благодарностью за его тепло.

Немощны те глаза, что не видят души. Сморщенная рука двигается, перо царапает бумагу: «Этот человек не уверен в себе (проверьте это позже в личном общении). Онспособен только отдаваться незнакомцам; настоящая близость требует самоуважения».

Мужчина, фистингующий меня, делает паузу, ему нужна поддержка. Он находит её в моём взгляде, его обилиезаполняет мой анус, его рука там, но совершенно неподвижна. «Прими попперс», — говорит он, и я делаю это, а потом предлагаю пузырёк ему. «Нет, спасибо, я никогда не употребляю попперсы, когда я сверху. Знаешь, в тебе есть что-то потрясающее, во всех людях, которые, как ты, могут отдаваться с таким пылом и рвением, с таким удовольствием. Боже, я не могу не уважать твою задницу». Я не могу не уважать твою душу, твою личность. Вот то, что он говорит на самом деле, хотя произносит это другими словами, с иным значением. Теперь я узнал жадность этого верха, и это подогревает меня ещё больше. «Я никогда не употребляю попперсы, когда я сверху». Смысл этих слов нужно уметь понять. Это значит, что он играет как верх, но он также играет и как нижний. Только действительно хороший нижний может давать с такой нежностью и такой изысканностью.

Теперь у двери стоят ещё двое мужчин, с обеих сторон от хиппи байкера. Один стоит непринуждённо, расслабленно, он наслаждается каждым моментом. Другой жаден, нетерпелив, возбужден. Тот, кто расслаблен, складывает руки на груди и прислоняется к дверному косяку. Эта сцена для него немало значит, она породит много фантазий. Второй мужчина вытаскивает член из своих джинсов и, как и байкер хиппи, начинает дрочить.

Мой поступок можно расценивать как заявление мятежника миру. Хотя нет, я вру. Речь нео большом Мире, если только не считать, что сморщенный человек, который время от времени появляется в его окне, это сам Мир. Это малый «мир», сообщество. Братство. Я отдаюсь так свободно, чтобы мои братья могли прочесть мое сообщение им.

Мой верх теперь почти не двигается, его предплечье и его сжатый кулак медленно подрагивают внутри меня, мое тело отзывается волнами. Помогая себевторой рукой, он медленно размазывает смазку по запястью, кругами и по краям моей дырки, осторожно прощупывая и протискивая пальцы между краем отверстия и рукой. Попперы сейчас работают по максимуму, и я улетаю в экстазе. Он совершенно прекращает двигаться, только его указательный палец щекочет меня глубоко внутри. Мы смеемся. Я чмокаю губами, изображая поцелуй. Он делает то же самое.

Писака делает своё заключение: «Этот человек — психотическая личность. Он однозначно болен. Он не способен наслаждаться нормальными удовольствиями (что он вообще о них знает?). Он в плену самообмана романтическим приключением. Его подавленное эго нуждается в избиениях, чтобы почувствовать себя на высоте. Я мог бы сказать вам это с первого взгляда на него. Эти кольца на сосках: самообман языческих авантюр».

Писака может чиркать, что хочет, ведь и я сам тоже пишу свои речис помощью своего тела, пишу свои стихи с помощью своей души. Мир ждет и наблюдает за тем, как мой верхнабирает скорость, ведёт руку назад так, чтобы сфинктер охватил запястье, а затем и кулак, потомврывается внутрь, глубоко, как плуг в приветствующую его землю, почти до… Да, почти до тех пор, пока локоть не упрется в отверстие. Назад и вперед, он делает это снова и снова, весь мир смотрит, весь мир в ожидании. Я пересек рубеж, я плыву по течению другой вселенной, и без эрекции я снова и снова кончаю на себя в аметистовых и серых волнах, мои крики экстаза разносятся по коридорам Slot как извержение вулкана Сент-Хеленс, мужчины толпятся в дверном проеме, весь мир смотрит на мою разрядку, весь мир наблюдает, как мое цельнотекстовое тело рассыпается на отдельные обороты, когда он убирает руку, а затем кулак, и затем вытаскивает меня из слинга, чтобы убаюкать мои губы своими.

***

Я возвращаюсь ко времени, что отмеряется капелью внутривеннойкапельницы. В палате сумрачно, и, несмотря на боли в костях и суставах, несмотря на всепоглощающую усталость, разъедающую меня заживо, у меня на животе застыла мягкой лужицей моя сперма.

Нет, я ни о чем не жалею. Я умру от этой болезни, которую я, вполне возможно, подхватил в одном из мест вроде Slot. Она поглотит меня. Должно быть, это прискорбно. Но я ни о чем не жалею. Я любил свой мир.

Почему я всегда плачу, когда слышу, как Пиаф поет «C'est a Hambourg?». Сколько случек я с нетерпением ждал лишь для того, чтобы познать радости и братство особенных людей мира... «Les bras s'ouverent a l'infini». Да, я обнимал бесконечность несчетное число раз. Это было неописуемо. И пути назад нет.

Где-то в углу комнаты шевелится коготь, ручка продолжает царапать. «Самообман, — решает писака. — Вплотьдо самой смерти. Для психозов характерна слепая приверженность выбранному течению жизни, им свойственно заигрывать с опасностью и даже смертью».

Писака может писать, что хочет. Я написал своисуждения словами, в которые я верю. Воля и гордость? Сексуальный бред шлюхи? Ненасытность свиньи? Во что мне остается верить в эти дни, кроме шума дождя? Говорю вам, я бы не был против, если бы выделали то же с собой, или если бы вы позволили мне скользнуть в свою мужскую дыру. Или если бы выпроделаливсё со мной снова. Я знал, что я делал. Яосознавал, что в огне меня ждут опасности и даже смерть. Я встретился лицом к лицу с этими опасностями, выражая свою любовь и ярость, и я выдержал их. Окидывая взглядом всё, что было, я чувствую себя лучше. Я, повстанец. Я, слушающий звук дождя.