Четверо

Что внизу...

Птица любила боль и петь. Щебетать под гнетом чужих ударов, когда тревоги и беды становятся мутным призрачным осадком. Уходят вместе с огнем на коже куда-то в зуд между бедер и приятную пустоту в голове. Птица любила дарить свою свободу искренне, преданно. Но ненавидела, когда её отнимали. Впрочем, уже входя в знакомые двери знакомого дома под руку с Мастером, вдыхая родной запах благовоний, она знала, что никто не запрет её здесь против воли. И от того на губах расплывалась конфетная сладость предвкушения веселья.

Птица вила гнездо в приятном волнении, обжигая губы яблочной газировкой. Ловила поцелуи Мастера, расставляющего стаканы на столе: она знала, что пить много нельзя, но не могла не поддеть со смешком; ловить пальцами горлышко бутылки джина, изображая желание пригубиться прямо так. Все, чтобы Мастер отвесил властный шлёпок, от которого по коленям пройдёт приятная судорога. Они оба на взводе. Они оба были готовы поиграть.

Птица сидела на кровати, выскользнув из брюк и оставшись в драных колготках, будто дешевая проститутка. Она любовалась Мастером, его изгибами, прямой спиной, тем, как аккуратно затянут галстук на его шее, то и дело ластясь к новой подруге, испуганно замершей на самом краю и прячущей очаровательно податливый, неясный взгляд. Птица ощущала себя ребенком, но не в своей беспомощности – в своем любопытстве. Вопреки обычной отстраненности с Чужими, ей хотелось все пощупать, все осмотреть. Россыпь новых игрушек вызывала трепетный восторг. Ей не было страшно, она не чувствовала себя уязвимой, неуверенной, сломленной. Напротив, крылья приветственно трепетали.

Ей было приятно отпускать. Себя, ситуацию, мысли и контроль. Приятно, когда тянут за волосы и ставят на колени, прямо на пол. И, терпя сладостные терзания, Птица заглядывалась на пару на кровати, откуда методично и хлестко доносились щелчки кожи. Это добавляло мурашек на коже, вязкой слюны во рту. И игривого желания внимания.

Боль растекалась по коже приятными волнами, сначала цикличными — жар, вожделение, стон, крик; а затем хаотичными, когда все смешивалось в один тугой комок под рёбрами и дрожало, подгоняя слёзы к яблокам, а голос к небу, делая тем самым крики все громче и выше. Сопротивляться — кусаться, дерзить и уходить от ударов — становилось слишком трудно, как сопротивляться собственному естеству. Мастер казался властным, стойким, непоколебимым. И Птица ластилась к его рукам, поднятая с пола и сопровожденная на кровать, где с кровожадной улыбкой и покачивая бёдрами стояла Кролик, а на одеяле лежала Дори — розовая, будто персик. Птица с трудом удержалась от того, чтобы прижаться к чужой обожженной ударами коже губами. Не из вожделения, но из нежного сострадания, в котором не было искреннего сочувствия. Напротив, ласковая радость за чужую боль, которую теперь предстоит принять и Птице.

Это было почти страшно, но ей хотелось терпеть. Терпеть для Мастера, показать, какая она сильная. Кролик наносила удары, казалось, грубо, нещадно, жестко, а Птица уходила от ударов интуитивно. Кричала надрывно. Но гордилась — собой и своим удовольствием от хлестких мазков. Тем, что на губах все ещё стыли поцелуи и желание язвить, хоть даже прошептать что-то было почти невозможно, невыносимо. По пожару на коже прошёлся тонкий ремень. «Тише, тише», — ласково бормочет Кролик, поглаживая по сладко назревающему синяку под аккомпанемент хрупких вздохов Дори, срываемых Мастером.
Когда Мастер и Кролик нависали сверху, Птица била крыльями. Она в восторге, она почти давилась сладковатым адреналином. Закрывалась руками, но не умоляла, скалилась, пока не расплавилась на покрывале, всем телом дрожа. И оттого прижиматься затем разгоряченной кожей к Дори, задыхаясь от тугой вязи, чувствовать воск на теле, мягкий запах сандала, теплые пальцы Мастера на своих бедрах — будто поцелуи перед сном. Тепло, мягко, приятно.

...то и наверху

N ни в чём не был уверен.

Он взял в руки стек всего несколько месяцев назад, тогда же впервые в жизни всерьёз примерив на себя верхнюю роль, неожиданно оказавшуюся ему впору. За спиной немного практики, один публичный экшн и более чем достаточно в лучшем случае просто нейтрального опыта взаимодействия с другими в составе стабильной пары. N не знал, как двигаться, что делать, что говорить, как держать себя и за что хвататься. Но у него была его птица, его пламя, его Фэнхуан, и для начала этого было вполне достаточно.

О совместной сессии с Кроликом они договорились задолго. Планы несколько раз менялись, но в итоге был выбран день, время и место. N принимал у себя, вечером, после насыщенного событиями, проведённого в предвкушении дня. С Дори N познакомился за сутки до этого за коктейлем – она создавала впечатление немного замкнутой, осознанной и очень тактильной девушки, создававшей с Кроликом довольно гармоничный тандем. Единственным упущением было отсутствие на встрече Фэнхуана. N переживал, понравятся ли они друг другу, и в любой момент был готов сдать назад. Но этого не потребовалось – все оказались расположены друг к другу.

План наброшен заранее: порка, обвязка, воск. Ничего сложного, никаких практик "на грани". "Светофор" для обратной связи в случае необходимости. N разливает джин-тоник по бокалам, а потом тянется к курильнице, чтобы возжечь благовония – ритуал, вошедший в привычку после нескольких сессий с Фэнхуаном. Лёгкий разговор, знакомство, смех. Разложенные на покрывале девайсы – три стека и флоггер, свечи и мотки верёвки. N запускает музыку – тёмный эмбиент и неоклассику. И они переходят к действиям.

Жёсткий крой пиджака и затянутый на шее галстук придаёт уверенности. N берёт стек с массивной тяжёлой хлопушкой – бить таким будет особенно больно. Он оставляет Кролика и Дори на кровати, запускает пальцы в светлые волосы своей птицы, стаскивает её на пол и тянет к зеркалу, туда, где больше свободного места. Когда они только начинали, у них не было ничего кроме стека, и они привыкли разогреваться им, постепенно увеличивая силу удара. Фэнхуан любит боль со всей нежностью мазохистки, и N осторожно учится её давать столько, сколько нужно.

Время от времени N косится на другую пару, вслушивается в их разговор, крики и стоны Дори. Кролик кажется ему гораздо более опытной, чем он сам. И наблюдая за ними, в попытках чему-то научиться и что-то перенять, он внезапно понимает, что как бы ни старался, вести так же он не сможет, а если и сможет, то это получится вымученно и искусственно. Не потому, что он какой-то неправильный, недостаточно жёсткий и авторитарный, недостаточно верхний. Просто потому, что он другой, и это не хорошо и не плохо. И он наконец расслабляется, отпускает себя и просто позволяет себе быть в моменте и слушать песню своей птицы под ударами стека.

В какой-то момент он меняет стек на флоггер – просто чтобы попробовать, не ожидая ничего особенного. Они никогда не рассматривали его всерьёз: разве что-то настолько мягкое может утолить голод жаждущего боли Фэнхуана? Им хватает всего нескольких ударов, чтобы понять, как сильно они ошибались. С флоггером в руке N не нужно сдерживаться. Он может пороть яростно, жёстко и беспощадно, не боясь не рассчитать силу, ранить свою птицу или сломать девайс.

Вскоре они меняются: N вручают раскрасневшуюся Дори, а тот, в свою очередь, передаёт под жёсткую руку Кролика свою птицу. N продолжает орудовать флоггером, но уже бережнее, не рискуя в конце сессии проверять границы чужой нижней. И хотя он старается оставаться в процессе, то и дело он бросает взгляд на Фэнхуана: всё ли в порядке? комфортно ли ей? нужно ли что-то сделать? Но птица поёт, хоть и немного иначе, а во взгляде читается наслаждение, хоть и смешанное с протестом, – а значит всё в порядке. Остальное они обсудят после.

И вот финал: спина к спине Кролик связывает Фэнхуана и Дори алой верёвкой, а потом они с N берут свечи и заливают нижних воском. Чёрный, красный, серебряный – от самого мягкого к самому горячему. Аромат сандала разливается в воздухе, расслабляет и настраивает на спокойный лад. Экшн постепенно перетекает в неторопливую беседу, верёвки распутываются, и N заключает свою птицу в объятия. Хорошо и уютно. Так, как и должно быть.