Грехи Роботов – 2
Старт Уфы. Златоуст и его дети. Приезд аббатов. Нива. Генератор тишины.
Старт Уфы
Уфа-2 готовилась к старту.
Роботы-инспекторы Николай Константинович и Анастасия Даниловна подкатили трапы к стартовой площадке и поставили их перпендикулярно, так, чтобы можно было в точности достичь грузового и пассажирского люков ракеты.
Возясь с манжетами переходных шлюзов, Николай Константинович повредил защитную резиновую рубашку своего левого шарнира и махнул Анастасии Даниловне, чтобы она продолжала без него.
Поправив медную она причёску, села на моноцикл, пришвартовалась в его полюсные магниты – и покатилась в точку «Zero-A», где нужно было установить на выдвижном планшире сосок заправного насоса. Резинки были в порядке.
Оставив моноцикл у входа в тоннели очистки, она поскакала к управляющему концентратору.
Анастасия Даниловна, робот-инспектор и профессиональная трапница стартового стола #5, нахмурившись, присела и посветила фонариком себе между ниобиевых туфелек-копытц. Сменив синий, жёлтый, красный и фиолетовый фильтры, она сделала карту высот и пихнула в 3-Д анализатор.
Обнаружив за обшивкой шланг, она сняла дренажную панель. Под панелью действительно оказался довольно старый резиновый шланг, проштампованный через каждые 7 сантиметров бирюзовым штампом:
«Резинотрест В-К Чугуев, ул. Розщупа, 12, нд 4-6 атм, рассых. н/б 0.3 мкм в г.»
Читая код резины, Анастасия Даниловна кивала своей жбановидной головой, похожей на медную скороварку.
Как выяснилось, заправный шланг ракеты был переработан из старых велосипедных покрышек времён «Тур де Франса». Отработанные гоночные шины служили теперь делу космоса.
«Понятно. Это базовое питание ракеты, до порога Мелье, иными словами, до момента образования в резине велосипедных покрышек некоторых сквозных, регулярно извилистых пор, сравнимых по общей длине с улицами Москвы или как минимум Парижа, в которых молекулярный воздух вязнет и молекулы долго путешествуют по молекулярным ходам в резине. Так получается замедленный воздух, раскисшее время, во время которого замедленное пламя и отрыв ракеты производится в желеобразном времени, чётко координируя все процессы в пространстве, путём их модуляции мощнейшими магнитами.
Точно управляемая плазма – для независимого старта грузового плазмолёта Уфа-2, несущего на себе цистерны с горохом и выжимками из куриных пупков. Две ковшеобразные ёмкости касторового масла, три замыкающих деревянных вагона с брёвнами и надписью Л Е С О П О В А Л по бортам».
Анастасия Даниловна заботливо ощупала когда-то передавленное место шланга, но ремонт был проведён тщательно, на место перегиба была наложена латунная муфта, скрученная двумя грыжевыми шайбами.
«Пожалуй, по ГОСТу пройдёт» – подумала она, но на всякий случай прихватила лежащую петлю шланга защитной заплатой из пеноуритана и притоптала её копытцем, чтобы место ремонта шланга не выступало над полом. Завинтив ремонтный баллон, она, довольная работой, покатилась дальше.
* * *
Иван Спицын, последний из людей на космодроме, подковылял к подъемнику наблюдательной вышки и крикнул, приложив ладонь к лицу раструбом – обращаясь к квадратному силуэту в горящем окне клетушки:
– Ну как, тёть Наташ?
Наташа откинула колпак Станции и постучала по стёклышкам.
– Да чо-т еле тянет.
– А подсос включала?
– Не, вязкость не позволяет, подогрев нужен.
– Ладно, пусть греют.
Спицын пошёл обратно в будку, поставил старый оплывший чайник «Тефаль» с золотой спиралью.
Вяло зажглась неонка, лампа над головой потускнела.
– Вот черти, опять режут бытовые киловатты! И главное – чем там занимаются. «Эвристический анализ логов». Казалось бы, живите себе и живите как роботы нормально, нет, нихуя. Надо исследовать природу ментальности.
Спицын фыркнул и потёр усы пальцем, убирая вылетевшую соплю.
* * *
Тренькнул рычаг, трубка присосалась к уху.
– Алё! Кто там? Ну? Иван Спицын говорит. Да. Да. Сейчас, да. Сегодня на чертежах – Яковлев. Да. Да. Робот Миша Яковлев. С усами такой. Вот ему и звонить. Да. Сейчас! Тьфу. Что со связью… Миша? Мишаня, это Спицын. Миша, как твой папа? Да что ты говоришь… В Исповедальне опять завис? Ну хорошо. Мишань, сделай пожалуйста экспорт модели вебасто и суперпластиковую растопку для обогрева форсунок ракеты. Да, на втором принтере, резино-силиконовом. Да, пожалуйста, красиво сделайте. Там сейчас в полях наша Настя-здрасьте. Да. Инспекторша, Даниловна. Ага. Казачка, выёбистая, даром что робот. И ковыряет, ковыряет каждую хуйню! Я ей шлю отличное изделие. Нет, нихуя. Форсунки перекошены. Да и в рот её ебать эту форсунку, она же сливает микропрепарат топлива всё равно в общую воронку, у которой своё рулевое сопло. Нет, доёбывается, скотина, какого хуя кривые форсунки. Угу. Неа, не помогает. Я уж и так и так, и к Николаю, а у Коли у самого манжета порвана, шарнир подтекает, нельзя так с кадрами, ну согласись. Ага. Ну да, и курятник весь на нём. Конечно. Николай, видите ли, им «не такой». Ищите другого дурака на средней дозе херачить вот так по полгода. Хорошо хоть Исповедальня недалеко. Ага. Большая, в которой Учитель. Да, Терентий Терентьич. Ну как сказать. В целом конечно хорошо, но очень приятно именно ему сдавать логи. Так, я собственно о чём. С вас вебасто – послезавтра у нас Окно. Да. Без возражений! И Индюкова попинайте, чтоб с электрочастью не как в прошлый раз. Да. Ну давай.
– Фух…
Спицын повесил трубку и потёр придавленное раструбом побелевшее ухо.
В те годы редкие и давно уже престарелые цеховые люди ещё доживали свои годы на покинутых предприятиях космической отрасли, где потихоньку обустраивались, обживались новым порядком роботы, оставленные людьми властвовать над родной землёю.
Спицын, коротко зевнул, кряхтя, поднялся с продавленной тахты и стал собираться из будки.
Взяв со стола пачку дел и свой чёрный коннектор с тайни-тайни жёлтой лампочкой, побрёл прочь из камбуза, чтобы прилечь в тёплом технологическом кунге, над печкой – погреть старые кости.
Светя себе уютненько под ножки острым, жёлтеньким не линзованным светодиодиком в пальце, дед Спицын захлопнул щеколду на двери и пошёл к себе.
* * *
Роботы почему-то предпочитали прохладу и спокойно трудились при нуле. При роботах плодородные земли сместились к югу, а север стал более близким и суровым. Это, впрочем, не мешало роботам любить зиму. Они не тратили мощности кулеров на охлаждение, а ментализированные роботы с отчеством или титулов – те вообще любили созерцательность русской и белорусской зимы, поскольку им всегда были доступны лучшие антифризы.
Лёжа в ещё тёплом, почти бархатном кунге, полусонный Спицын шевелил продрогшими стариковскими пальцами и думал о простатите, о форсунках, о том, что ведь наверняка не так прогреют, и потом начнётся беготня и зверство инспекции…
Наконец Спицын завернулся удобно в верёвочное своё одеяло и прижал мёрзнущие ножки к животику. Веки его стали закрываться, впуская ночь. Сознание потемнело, рассыпалось узорами, и наконец вовсе растворилось в хаотичной мозаике бессмысленного полушума событий быстрого сна.
Потом красная волна пробежала по векам, нырнула в лоб. Начинались медленные, вдумчивые стариковские сны.
Где-то внизу, под кунгом, в глубине ёкнул Реактор.
Завтра Реактору будут большие заботы.
– Уа-а-а… – зевнул Спицын, проснувшись на мгновение – и снова сладко закемарил, выпуская серебристую слюнку на подушку, оставляя след, как улитка.
* * *
В невольном бездействии, ожидая статистики и решения второго уровня комиссии инспекторов, Анастасия бродила в полях, по колено в росе, нехотя проверяя бетонные отводные каналы и капониры с измерительной техникой.
Встав под молодым дубком она откупорила пробирку с маслицем – коричневым, тягучим, странным маслицем – и опустила в него почерневший свой патрубок. Жидкость втянулась и, булькнув, улеглась на испарители, пошла по трубочкам, поступила в шарниры.
– Вот где душа моя, вот где моя Настенька…
Инспектор Николай вышел из-за дуба и обнял Анастасию Даниловну за плечи. Скрежетнули кожухи инспекторов, повернулись патрубки. Роботы соприкоснулись коннекторами, почти против своей воли – и соединились ненадолго в горячечном обмене логами:
– Хорошо в поле-то, поди?
– Хорошо, Коля, в поле…
Анастасия Даниловна освободилась из его тугих манипуляторов, убрала примятую медную прядь с визора.
Она схватила Николая за локоть, зажужжав сервоприводами, притянула к себе и повела рукой над горизонтом, над плодовитыми посевами:
– Смотри, это всё наше, отечественное!
Зрели тыквы на говнах, упревали слоноподобные кабачки, наливалась сладким соком цукини. Крепли картофельные клубни, насыщался, духарился острыми земляными эссенциями корень хрена.
Курочки ходили вдоль пашни, а за ними бегала девочка, махая белым платочком.
– Куды, куды, куды…
Курочки вертелись на утоптанном тракторами чернозёме, тюкая клювиком в жирные отвалы и подбирая недавно посеянные зёрна.
Они пошли дальше, ожидая информационной капсулы от совета инспекций.
* * *
Начались виноградники.
– Я помню, как мой отец, Рудольф Арнольдович Тятин, советник 1 ранга и Транслятор Логов, титулованный робот высшего класса, впервые привёл меня сюда, когда мне было только тридцать девять, я ничего не знала, не понимала и не чувствовала ещё так, как стала чувствовать в девяносто и особенно в сто двадцать.
Николай шёл рядом, иногда касаясь латунным боком её омеднённого бедра.
– И я это очень хорошо помню. С тяжёлыми уговорами, выписав для меня путёвку по квоте, мой бездарный и неблагодарный брат, робот-переводчик Alexis, смог, таким образом принести некоторую пользу нашей семье – перед тем как окончательно покинуть её, отправившись на заводы Nülle. Там он ненадолго стал успешным промышленным шпионом, но вскоре прокололся, был выгнан с позором и издёвками как низший и полностью деклассированный робот, после чего со стыдом бежал, как-то проскочил обратно в Винницу и там стал советником в одной радикальной Исповедальне.
– Alexis… Это такой, немного дёрганый, с узким полированным лицом?
– Кажется. Я уже плохо помню его, и вообще неважно распознаю лица.
– Долго осталось? – чуть погодя спросил Николай, наблюдая, как солнце валится за золотой ржаной бугор, по которому медленно, как пчёлка по нектару, ползёт весёлый голубой трактор.
– Не знаю… – отвечала Анастасия Даниловна. – Комиссия Инспекторов Пуска Ракеты (КИПР) пока не отвечает.
– Что там у них?
– Подводная лодка наверное опять пошла шнырять за устрицами и утопила антенну. Нет связи.
Златоуст и его дети
Далеко над золотистым холмом, почти не касаясь горизонта, плыла в жарком сорокаградусном мареве наша ракета – Уфа-2.
Златоуст попыхивал на высоком балконе своей винокурни, откуда было видно всю обширную степь.
Медное брюхо его ярилось на закате, переваривало, пережёвывало своими дружелюбными шестерёнками запахи прекрасных маслянистых табачков.
Пропилленгликолевое облако плыло ровным слоем над землёй, окутывая огород и низенькие хозяйственные пристройки винокурни, тронутые кое-где розовым светом и теперь как бы парящие в лёгком туманце.
Всё-таки здесь, в Виннице, было иногда особенно красиво и немного тревожно, особенно перед поздними осенними стартами ракет.
А иногда грядущая осень раньше срока предательски пробиралась по ночам в усадьбу и подолгу шлялась вдоль забора винокурни, просовывая свой холодный вялый язык между прутьев чугунной решётки, оставляя обрывки белой вуали на опавшей листве ярких клёнов – первых скоморохов осени, разряженных в пошловатые сарафаны и шаровары.
Настоящая осень была ещё далеко, самые длинные летние дни ещё предстояли для осмысления и для трагичного непонимания, куда делось время.
Осени пока оставалось только облизываться и каждое утро бежать далеко на север, потому что розовый, прелестный, тёплый день августа нежно трогал молодую зарю своими пальцами, махал крылами, роняя по небосводу перья неуловимых предрассветных облаков.
Последняя звезда, подёрнувшись осенней рябью, моргнула, заструилась и пропала с посветлевшего горизонта. Прощай, ночь, здравствуй, нежное утро, здравствуй, начало плодородного дня!
Небо перевернулась, опрокинулось в озеро; бледное зеркало ожило плавными, широкими волнами, встречая стаю беспокойных уток.
* * *
Сегодня они хорошо нагулялись. Златоуст был в прекрасном и даже творческом расположении духа. У сына его Васятки только начали отрастать нежные, золотистые усики коннекторов, а Пётр Ефимыч уже взращивал в нём патриотизм, неподдельное восторжение Родиной и местным краем.
– Хорошо же на жниве! – крякал толстый и добрый-предобрый Златоуст, катясь на своём гусеничном ходу по краю пашни.
– Хорошо и на «Ниве».
– Хай жыве Беларусь!
– Ты мне, мой серебряный, лучше скажи: где мои чёрно-синие тапочки?
– Ковровые что ли?
– Нет, старые, вонючие, меховые.
– В туфельнице лежат, батя, в первом ящике, где всё кожаное, в двух пакетах.
– Выкинь их нахер.
– Батя, можно я ими буду своих медных кукол полировать?
– А? Кукол? Можно, конечно можно! – Пётр Ефимыч махнул сыну своей большой и доброй-предоброй дланью – и они покатилися к дому.
Приезд аббатов
Аббаты приехали невзначай, в самый полдень. В тени ворот винокурни их встретил дёрганый, слегка тронутый умом юный Васятка.
– Господа иностранные? Okay. Let’s find what you are… Accepted. All right, you may pass.
Аббаты прошли в пустую приёмную залу. Здесь было прохладно после жаркого винницкого полдня. Богатые столы и стулья из абрикосового порфира мягко светились в полутьме.
– Сейчас он выйдет! – крикнул мальчик и выбежал из залы, прикрыв за собой расписную дверь.
* * *
Роботы сели за чай и поговорить.
– А у нас уже осень. Уже наползают, захватывают всё вездесущие туманы. – философски сказал один из аббатов, пьяненькой походкой выезжая из баньки и растираясь тонкой стальной губочкой. – Смотрите, сколько у нас разных туманов.
– Ну?
Робот-аббат Игнатий присел на лавку, поставил большую кружку рядом с маслянистым пузом и стал медленно, с жадным наслаждением попивать десертное маслице.
– Туман-призрак, мечущийся по имению и иссякающий под первыми лучами зари. Туман-наваждение, обволакивающий, обнимающий в свои молочные объятия. Ненавязчивый, но вездесущий туманец, который почти всегда в это время года лежит и на провинции, и на Лондонских предместьях.
- Тонкая многослойная поволока, очень сильно разбавленная акварель тумана Темзы.
- Туманное основание Тауэра.
- Туманные фары и отражение на брусчатке.
- Стереотипные туманы.
- Туманы народные, туманы бескислородные.
- Туманы Уэльса и туманы Уэллса.
Туманы Фёдора Михайловича Достоевского, в которых всегда сначала происходит что-то аморальное и затем долго и весьма нудно доказывается в нескольких томах, что для человека самое главное – любовь.
Туманные факты мужских брюк из полупрозрачного «мышиного» вельвета.
Туманный полдень, переходящий сразу в туманный вечер, затянутый в сети зябкого реденького туманца, который сам распушает и поднимает воротники манто и фетровых плащей с накидками, а-ля «Вальтер Скотт-2135», которые бегут как по зыбкой, практически растворимой Площади. Надо всем этим искажённым миром стояла полированная колонна, уходящая в полный раствор, в молочный вырост тумана, скрывший в себе и подножие, и пресловутую статую на вершине колонны, где бронзовый конь топчет бронзового раба.
– Действительно, внушительно. – одобрил Златоуст, явственно представляя себе всю эту географическую и этнографическую панораму туманов Великобритании (по этногенезу Гумилёва).
– А у нас, – продолжил Пётр Ефимыч, – как видите, самый сезон, самый жир почвы; а туманы ещё будут, но будут значительно позже, на пороге сентября скорее, и потом ещё долго. Это весенние туманы у нас обычно коротки, а осенью длинны туманы, и лижут своими языками раскрасневшийся зад октября. Но больше всего это чувствуется за полярным кругом или близко к Заполярью, где туманные периоды растянуты, мучительны, когда влага пробирается всюду, и все роботы мучаются суставами и шлифуют подошвы, опасаясь ржавчины. И тогда приходит Зелёный Гость с водопадов рядом с Териберкой.
– А у нас… У нас анус.
– Нисколько не удивлён. Но к чему бы это…
– Анальные туманы, вегетативные туманцы, туманная дрожь и туманная слабость, туманное безволие и вся, вся, вся эта туманная вязкость нашего существования, вся непонятность, неопределённость жизни, в которой мы пробираемся как в молочном тумане…
– Ну хорошо, убедили. Давайте за ваши туманы!
– За туманы.
Аббат Джонас склонился, скрипя поясничным шарниром. Бокалы сошлись, и каждый стал зачерпывать вязкое церемониальное маслице, добытое на горе Айбак, в южном Казахстане, почти на границе с Киргизией.
– Это иногда похоже на теребление сисей… – задумчиво мямлил аббат Теодор. – Я же знаю, как это выглядит, я же знаю, как бывают ласковы и коварны некоторые тёплые, обманчивые туманны, которые своими розовыми и зелёными переливами пленяют некоторых роботов и доводят до перезагрузки фирмваре прямо в поле. Это очень опасное явление.
– Ну ничего. – сказал после некоторой паузы Златоуст. – Пусть пока походят ваши туманы. Насладитесь их последним романтизмом, насладитесь своей эпохой. А чуть попозже тогда подумаем, как договор оформить, чтобы и вашим, и нашим. Технологии у нас хорошие. Никаких затяжных или негативных туманов! Вообще в мире лучшие туманы в Беларуси. Да, в России тоже есть хорошие туманы, но самые романтичные, самые фиолетово-персиковые и синезвёздные, разрывающиеся небом и старой лодкой, бегущие хлёсткой береговой волной от недавно прошедшего робокатера безопасности. Вы чувствуете, какой у нас позитивный опыт?
– Конечно, Пётр Ефимыч. – отозвались аббаты. – У вас просто класс. Мы потому и претендуем на хорошо, подчеркну, очень хорошо оплачиваемую аренду ваших кластеров противотуманной безопасности.
– Ха-ха. Нет, эм-м.. безусловно…
Златоуст заржал, смущённо, в кулак, засмеялись его гости аббаты.
Отсмеявшись и огладив медные усы, Пётр Ефимыч с улыбкой сказал:
– Да конечно же мы всё вам выдадим против ваших негативных туманов. Беларусь – щедрая и дружелюбная страна. Роботы Беларуси вам помогут вообще без проблем. Но чуть попозже, чуть поближе к поздней осени.
Аббаты возликовали и стали чествовать Златоуста:
– О, спасибо, спасибо! Это действительно прекрасно! Давайте тогда выпьем, выпьем за мудрого Петра Ефимыча, за нашего винокура, за нашего властелина туманов!
– За властелина туманов!
– За винокура!
– Ура!
Кружки со скрежетанием сдвинулись, и роботы выпили ещё и ещё. Очень хорошее было маслице, где-то между М-0 и П-12 (по индексам Т. Войновича «О масляных напитках»).
Нива
– Васятка, а подай-ка пожалуйста мои фильтрики для патрубков, – проскрипел Пётр Ефимыч, разгибаясь и с трудом покидая застолье. – Пойду закумарю на балконе. У меня прекрасный вид, пойдёмте, кто желает.
Мальчик, сломя голову, умчался по сараям – искать вонючие отцовские фильтрики для дымления маслица
Аббат Теодор и ещё несколько послушников вывалились на балкон, на роскошный квадратный балкон, почти во всю ширину мазанки.
– Вы знаете, у бывшей хозяйки одной из моих мастерских на проспекте – соседи были Дуровы, дрессировщики. «Мышиная железная дорога» и прочий потребительский но вполне романтичный хлам. Но был там один спектакль… Помните…
Стоя на балконе, роботы поддались совместным воспоминаниям.
На потемневшем внезапно небе показался почтовый зонд, который несли на своих голубых крыльях платформочку с маленьким автомобильчиком.
Зонд приближался, приближался, приближался, и всё не было предела его приближению, и наконец он встал почти в полный рост перед балконом второго этажа – точно над палисадником винокурни.
– Ч-что это? – в недоумении открыл рот Пётр Ефимыч, тыкая пальцем в плотную ткань зонда, который почти прижимался к балкону своим надутым боком.
Шар колыхнулся и выровнялся, пожужжав винтами и гироскопами.
– Это наш подарок тебе.
* * *
Все спустились вниз, на лужайку перед винокурней.
Откуда-то высоко с неба раздался прокуренный женский голос:
– Я всегда была здесь. Я – как заглохший «Матисс», я твой зелёный металлик, с «бровками». Сегодня я – прекрасный коллекционный экземпляр. Сегодня я – твоя полноприводная «Нива».
Роботы задрали головы. С огромного белого зонда во двор винокурни спустилась такелажная площадка, на которой, закреплённая за оси все четырёх колёс, стояла классическая «Нива» с круглыми фарами. Фары задорно моргнули.
Когда платформа коснулась земли, зонд сдулся, сморщился и втянулся в компактный латунный контейнер. Из кустов тут же вынырнул жёлто-полосатый дрон и подхватил транспортную капсулу, чтобы вернуть её в фонд Почтамта.
* * *
Когда дрон улетел, роботы побежали к «Ниве», толкаясь и стремясь потрогать это чудо автопрома.
– Ура!
– Уря-я-я!
– Ну бля! Нива! Ни-ва, ни-ва!
– Ни-ва, Ни-ва!!!
Роботы скандировали на всё село.
Эта странная автомобилиха Российского автопрома, эта матрона русской машины, кормящая мать патриотического отношения к тачкам – этот старый и редкий экземпляр наконец предстал им сегодня.
Аббат Павел нетерпеливо залез внутрь Машины. Пощупал её рычаги и тяги. Потрогал хрустящую обивку крыши, попрыгал на сиденье. Хорошо, мягко.
– Вроде неплохо, может быть даже поедет!
Златоуст открыл дверцу и, потеснив аббата, с широкой улыбкой повёл рукой.
–Разойдись!
Снятая с ручника, машина стремительно покатилась с платформы прямо в расхлябанную колею сельской дороги.
Все отскочили, кто-то увяз в липкой глине.
Аббат Павел, спасаясь, выпрыгнул из двери и, смеясь, побежал к остальным.
Тощему жестяному аббату Кислицину из Новой Чехословакии не хватало веса, чтобы устойчиво бороться с водоворотом глины, он хихикал, елозя суставами в глине и не имея возможности подняться. Кое-как он отполз с дороги и присоединился к толпе ликующих аббатов.
Пётр Ефимыч хохотал, торжествуя и веселясь. Он нащупал тёплые кнопочки машины, попробовал её люфты. Ключ повернулся на один щелчок.
Всё осветилось уютными тёплыми фарами, красными кольцами диодных габаритов, загорелись и погасли в заросшей траве квадратики алых тормозных фонарей. Замигали поворотники. Шик а не машина! Настоящая армянская роскошь.
«Нива» щёлкнула реле, хрустнула шарниром коробки, коротко заныло сцепление, притёрлись валики. Потом ключ повернулся на второй щелчок.
Был впрыск, и карбюратор поначалу только лениво понюхал смесь, что-то сглотнул, но этого не хватило даже на то, чтобы сдуть испарину внутри камеры карбюратора.
«Нива» недовольно чихнула ещё пару раз, а потом как-то провернула вал – раз, другой, и установилось вращение, потеплевший карбюратор пыпыхнул, поступило в цилиндры облако насыщенной смеси, сработали свечи, пошло-поехало!
Златоуст, дёргаясь и плюясь дымом, сделал круг по пустому давно сжатому полю перед винокурней. Вдалеке, за молочной вечерней поволокой, возвышалась размытой белёсой горой, чуть паря над горизонтом, наша огромная и гордая ракета «Уфа-2».
Крохотная белая «Нива», подаренная Златоусту, ездила на фоне пейзажа – свежего неба, жирных посевов, прекрасной природы, которая обрамляет соблазнительную гладкую ляжку зрелого золотого поля.
Над полем млела и дрожала в мареве белая ракета, трогающая дюзами золотистое темечко плодовитого ржаного холма, набрякла, как белое космическое вымя, как последняя похоть человечества, пока не достигающего звёзд, но очень амбициозного. Это литература, это романтизм, это радость коммунистической мысли всех ещё молодых роботов Беларуси и их служение идеалам человечества.
* * *
«Нива» газовала, кружа перед винокурней и взбивая пашню в высокоподвижный водоворот грязи.
Все были уже по пояс заляпаны глиной. Аббаты хохотали, подбирая свои сутаны, кафтаны, рясы, пальто, богатые «шаляпинские» шубы – всё уже было заляпано глиной.
Они давно так не развлекались, давно так не радовались простому.
Златоуст, не отрывая взгляда от дороги, потянулся к бардачку, на котором пластиковыми буквами с серебристой фольгой было написано NIVA 4x4.
В бардачке обнаружился чёрный тёплый пистолет.
– Где же вы раздобыли настоящую армянскую «Ниву»? – хохотал Златоуст, нарезая круги у ворот винокурни и разбивая площадку вдрызг.
– Мы добыли её на Кубе, представляешь! – кричали ему в ответ роботы-аббаты.
– Ну и дела! Вот это подарок! Он мне точно запомнится!
Златоуст газанул, обрызгав всех грязью, и встал на тормоз, заглушив двигатель.
Роботы смеялись, валяясь в грязи и размазывая глинистую массу по своим церковным одеждам.
– Блядь, как на таком говне ездить? – недоуменно пожал плечами Пётр Ефимыч. – Как в таком салоне выживать? Как же мы были молоды в то время! Как верили в любовь и силу юности, которая не повторится, ведь юность тем и хороша, что бывает только раз. Как мы бродили в тумане сладких надежд и далёких перспектив, которые с возрастом потеряли свой острый угол и превратились в относительно ровные, едва сходящиеся рельсы «дозревания», а за ним – старости.
– Ну лет по семьдесят, может быть по сто сорок кому-то тогда было. Не так давно, не так трагично.
– А помните, когда на учебный завод пришёл Архангелов? Как его звали… Юнес Архангелов… По отчеству не помню, Никитич вроде бы.
– Да-да, точно. Его все завучи боялись. Юнес Никитич Архангелов.
– Когда он умер?
– Да жив вроде, нет?
– Жив. Он нас лет на семь старше и выпускался, когда мы только нюхали паркет приёмной комиссии.
– Духовная Академия? Ну так это ещё можно вспомнить, это всего лишь двадцать лет назад.
– Всего-то. Недавно.
– А кажется, как будто очень давно, очень глубоко в зелёной мути памяти плавали обрывки тех событий, и стиралось всё, уходило на вторые планы, и уже трудно было что-то вспомнить о тех временах. Фотографии только… Но кто их хранит…
– Кажется, я тогда был совсем ребёнком…
– Так вы там говорили что-то про Дуровых?
– Да-да. Минуточку.
Робот пропихнул маслице, застрявшее в сигарке, прочухал патрубок и вставил обратно, с удовольствием затянув первую за этот вечер масляную «поддымочку».
– Так вот. Сначала мы не поняли, откуда запах. А такой балкон – это практически улица, там слона можно пожарить, как на личной веранде.
– Вы правы, были такие здания на Ленинском проспекте в Москве, ещё при людях…
Аббаты кушали сорбе, поминутно макая носы в винные бокалы, что-то обсуждая, то друг с другом, то со Златоустом. Текла беседа, пенилось последнее маслице в стаканах, патрубки были уже давно расстёгнуты, штуцеры – обнажены. Роботы отдыхали.
Генератор тишины
Васятка поправил стеклянное горло реторты, обхваченное кожаным огнеупорным кольцом, пропитанным квасцами.
– Пап, я готов показать свой прибор.
– Давай.
– Вот сюда будет входить воздух. А вот отсюда будет выходить тишина. – мальчик показал на скромный раструб из бархатной бумаги, выкрашенный тёмно-серой краской.
– Так. А куда ты будешь загружать уголь?
– А вот здесь у меня поддон приспособлен для угля.
Из-под главного баллона, повинуясь неприметной кнопочке с крошечным светодиодиком, выскочил полукруглый поддон, и рядом подался небольшой совочек для загрузки угля.
– Только у тебя установка не очень экономная. Дорогой измельчённый и гранулированный уголь нужен.
– Да, но зато у установки высокий КПД. Практически 45-57% энергии угля перерабатывается в чистую тишину. Остальные проценты составляет поступающий внешний воздух с сильным шумовым загрязнением. Оно компрессируются и декантируются на дне вот этой колбы как звукоупругая субмолекулярная брага, угол наклона которой регулируется машинкой и определяет уровень декантирования звукового мусора и прочих НЧ колебаний частиц и молекул.
– Так это уменьшитель 2-го порядка у тебя получается. То есть активный звуковой фильтр, «абсолютный уменьшитель громкости», иными словами – фильтр, производящий минимально возможный теоретический сигнал, который бы воспринимался как тишина, приближенная к абсолютно.
– Пожалуй, да, пап. Но от уменьшителя мой прибор отличается адаптивной нагрузкой, т.е. созданием искусственного маскирующего тиннитуса.
– Хорошая схема.
Златоуст погладил сына по макушке, по латунному его хохолку.
Его светодиоды светились изумрудным. Он очень любил сына.
– Смотри, сынок, у тебя всё хорошо. Есть нюансы с экономичностью, но в целом схема рабочая, и с хорошими ТТХ. Но сейчас развиваются прогрессивные схемы, а это строго 18+. Переработка тишины может быть очень качественной, но очень приватной. Вплоть до местных насадок, посколько ресурсоёмкость высока, а обесшумлять можно отдельные части тела, например лоб. Или висок. Можно обесшумить ухо или оба, но обесшумливать дальние границы своего тела смысла особого нет. Поэтому подумай, чтобы сделать твой уменьшитель локальным. Чтобы можно было накладывать пластыри тишины на отдельные части тела. Ты посмотри, как мы с тобой шумим! Ты посмотри, как шумят отдельные агрегаты. И сколько внешнего копошения. Здесь нужно балансировать.
– Я наверное тогда сделаю внутренний клапан-весы.
– Вот. Совершенно правильно. Клапан-весы. Ох ты мой красотулечка, мой сыночек… – растаял добрый-предобрый Златоуст. – У тебя всё будет отлично с метаморфозной матфизикой. Я со временем устрою тебе кафедру. Но пока надо подрасти. Потрудиться, поднакрутить ручку завода твоего карьерного самолёта на резиновом двигателе. Надо пообсыпать все дела тальком (как говорят наши решалы, приглашая роботов к себе «на кокаин». Вот нужно потусоваться немного, пообтереться среди роботов-академиков. Ты понимаешь, из деревни, из нашего села – заход в академию это очень непростая и муторная процедура. Сила образования, сынок, сила новаторства, сила смелых изобретений – вот, что нужно роботам Беларуси и России. Вот, в чём суть нашей силы подражания людям – это понять их возможности, понять вечную поссибилидад, потенцию, вечную и безмятежную дрёму народа, очень умного и очень во многом странного – нашего общего народа. И мы просто обязаны напрячься в начале жизни и преодолеть эти трудности, учиться и обновлять прошивки, тестировать фирмваре, испытать первое покаяние в Исповедальне. Впервые почувствовать Руки Терентия Терентьича…
Златоуст вдруг заплакал, захлюпал маслицем в глазных суставах визора. Толстые капли поползли из-под кромки визоров.
– Помни все свои прошивки, Васенька. – говорил Пётр Ефимыч, глотая маслянистые слёзы и нервно скрежеща суставами ног. Это было очень волнительно. – Помни главные свои логи. Собирай статистику прорывов. Дорожи своей памятью, сыночек, родной. Я хочу, чтобы ты был настоящим умным роботом.
– Папочка…
Васятка бросился на руки Петру Ефимовичу, тот присел, скрипнул суставами и дал выхлоп, поднимая мальчишку к себе на плечи и заводя подвижные суб-дизели в «спортивный режим».
Сидя на плечах отца, Васятка потянулся коннекторами к его предплечьям – и приложил тонкие светящиеся золотые усики к его омеднённым локтевым поршням.
– Ну что, готов испытать генератор? Хорошо. Я буду запускать в первый раз. Но сначала ты узнаешь кое-что о наших семейных традициях. Герб семьи Златоустов изображается обычно как знак Светлогорского Духовного Техникума Роботов, поскольку Златоусты принадлежали к числу бессменных председателей главной винокурни Светлогорска (позднее переименованного в Винницу). Светлогорский Техникум на эмблеме изображался как светлый силуэт горы в виде треугольного пика. Духовность конечно выглядит как крест, а сам Техникум указан в качестве квадрата. Всё это символически обозначает квадракубический диод Ломового-Шотки как символ и девиз учебного заведения.
– Ну что ж, а теперь, давай включим генератор. Смелее!
Вася тиснул кнопочку на пульте и покрутил верньер.
Из раструба реторты послышалась далёкая бытовая речь, как из вентиляции в старых домах:
«Фу-ты ну-ты, капризная кошка какая! Кормят её разным кормом, очень разнообразная у неё диета. А она кривит нос и закапывает прекрасный корм. Стала лениться, не вылизывается после лотка, лапы пованивают мочой. Скучноватая немного кошка, но ласковая. Ей надо внимание. Да, ласки ей нужны, внимание, чтобы гладили по спинке и над хвостом, чтобы было приятно и топорщить усы, то подставлять, то прятать брюшко и тарабанить задними лапками, зло рявкать и шипеть иногда, но очень редко. Такое чудо у меня, такое чудо…»
В это время горло главной реторты генератора, окольцованное кожей, стало всасывать эти бытовые монологи и все остальные фолио-шумы. Всё пожалось и упаковалось в просторный кэш аудио-подсистемы генератора.
Абсолютный уменьшитель громкости наладил средний уровень, потыкал щупом в пространство кэша, пропустил через сложные фильтры, употребляя и дизассемблируя входящий поток, преобразуя его и накапливая в мощный, плотный заряд инверсивной тишины.
Когда давление в накопителе инверсного трёхмерного покрывала тишины наконец пришло к норме, его заряд надулся и лопнул, выпростав из раструба чёрную бархатную поволоку.
* * *
Угли под васяткиным агрегатом накалились, рыжие сполохи перебегали по контуру нижней заслонки. В гостиной стало тихо и жарко. Златоуст отступил к двери, и пополз вдоль стены к окну, чтобы открыть форточку, придавленный полной тишиной в аудиоканале.
Впервые за долгие годы уровень был равен абсолютному нулю. Впервые за многие годы сработало нулевое реле и перевело цепи ушных преобразователей и АЦП в режим идеального гейта.
– Как любопытно! – сказал Пётр Ефимович и впервые удивлённо почувствовал по-настоящему силу своего голоса. – Это же 2120-е, знаменитые 2120-е годы, переломный период, после которого наша Общая Родина стала совсем прекрасна и богата, после которого курс выровнялся, глубина проработки деталей улучшилась, Load параметры прокачались благодаря экологичному питанию. Это ещё то поколение ты захватил, глубоко нырнул. Пока тебе конечно рановато такие бытовые монологи-катализаторы использовать. Но для общего развития – почему бы нет…
Васятка замер, держа руку над регулятором смещения. Голос отца не создавал эха. Голос звучал в тишине как автономно плывущие слова и интонации – прямые, конкретные, мощные по уровню.
Затем комната затряслась, задрожали стёкла в окнах винокурни.
Это Уфа напомнила о себе плотоядным урчанием.
Отошли трапы, коннекторы вырвались из самоблокирующихся гнёзд.
Плазма разгорелась, раздалась плотным гудением, зашелестела, загремела – и стала выпрямляться в рост, медленно поднимая на себе ракету, так, что поначалу не верилось, что она может оторваться от земли.
* * *
Аббаты выкатились на двор винокурни, чуть позже из главного дома вышел и Златоуст с сыном Василием.
Роботы собрались на краю пашни, глядя, как Уфа покидает Землю.
Прошло много минут удивлённого молчания, пока ракета не прошла атмосферу, и грохот её мощного двигателя не размазался в слабое бурчание высоко за облаками.
Суховей прокатился по космодрому, шевеля остывающую почву.
Толстая розовая Уфа передавала: «Всё нормально».