Магазин Гирь
Рабочие чистили заснеженный купол. Их тени просвечивали на молочных стенках купола, елозили скребками и лопатами. Вниз сыпалась иногда тонкая изморозь.
Мыши торопливо бежали по улицам, топорща заиндевелые усики, поправляя макинтоши, останавливаясь, чтобы закурить, пуская вверх холодные дымы и глядя, как они растворяются в белой тишине, накрывшей посёлок.
Подъехала пласти-платформа. Отец и мышонок вступили на неё, чувствуя под лапками обогреваемый пол. В углу, прижавшись лбом к полукруглому стеклу, сидел бездомный мыш, совсем старик. Его морщинистый короткий хвост медленно и маразматично елозил по ребристому полу, греясь на нём в последний раз.
Поехали. Загудели электромагниты, поле напряглось. Платформа, кренясь и балансируя гироскопами, тронулась, огибая угол дома и выходя на проспект. Мемориальная мраморная табличка на углу дом была хорошо знакома мышонку.
«Кафельные работы у мышей происходят в значительно уменьшенном масштабе, учитывая натуральный их, естественный, уровень чистоты, а точнее, нивелировку показателя Тельмана в разрезе индивидуальных особенностей гигиены конкретного мыша или мыши»
Проехали мимо музыкальной платформы. Это Яичная №2 раздавала синие печёные яйца малоимущим мышам. Мыши в залатанных бушлатах, с закутанными мышатами на алюминиевых санках, толпились вокруг платформы, напирая, меся грязь, мешая проехать, протягивая в воздух тощие и опухшие лапки, хватая зёрна и набивая их в щёчные мешки и в сумочки из кожи ужа.
Наконец вся суета растворилась.
Они выехали на центральный тракт. Тут было посвободнее и повеселее, хотя и здесь иногда они встречали признаки нравственного упадка.
* * *
И вместе с тем, сегодня был значительный день. Они ехали в Магазин Гирь!
В центре было людно.
Мыши сновали, кто за покупками, кто по работе.
Встречались пары, расходились усталые подвыпившие мыши.
Размазывая тушь по глазам, в углу исходила рыданиями какая-то юная мышона, недавно вышедшая из дискобара.
Другая сисястая мышь стояла в углу, на коленях, и, дёргая напряжённым хвостом, раскатисто блевала в урну.
Ещё одна пласти-платформа проехала мимо, окатив пьяных мышек сизым выхлопом раскочегаренной дизельной печки.
Отец взял мышонка за руку, они повернулись к другому борту, глядя, как за обширным пустырём плывут чёрные зубчатые силуэты дальних зданий посёлка.
Между домов, в узком проулке, шли какие-то словесные баталии. Два обычных чёрных мыша, со слехка завитыми жирными усиками, хватали друг друга за грудки, орали нечленораздельно, путались в истеричных словах, оземь бросали шляпы и наконец умолкали смутным уличным эхом за спиною.
* * *
Путь оставался уже недолгий. За поворотом, у старой яблони в самом центре площади, где поворачивают автобусы, и где чуть выше, на косогоре, тихо пыхая дымами, напирает, движется старый поезд по мышиной железной дороге.
Это была суббота. Это был Магазин Гирь.
Над головой, в декабрьском небе, показалась чистая голубая тень огромного надувного атлета с усами. Атлет стоял на крыше магазина, покачивая рукой, в которой сияла надувная гиря с синей подсветкой.
Налетел внезапный снежный ветер, лица мышей овеяла колкая изморозь.
Надувной атлет, натянув держащие его ванты, низко поклонился мышонку.
Они вошли.
Сияние гирь окружило их.
Гири здесь были повсюду!
На лакированных полках, которые хозяин лично натирал каждое утро нежной бархоткой, стояли рядами прекрасные полированные гири – по пуду, а то и по два с половиной. Огромные, как тыквы – лежали на нижних полках полосатые пятипудовые гири.
Мышонок потрогал лапкой тускло блестящее пузо – и в миг содрогнулся от глубокого, безраздельного холода, которым металлическая гиря потрогала его в ответ.
– Не надо. – сказал отец, кладя руку на плечо мышонка.
Махнув розовой ладошкой, он пошёл дальше, в детский отдел, туда, где ждали их милые и безопасные разноцветные гирьки, в белых сарафанчиках из пенополиуретановых защитных сеток, которые красовались на полках – как фрукты на прилавке зеленщика.
– Тебе какую?
Мышонок стал осматривать гирьки. Взял сначала голубенькую. Она показалась довольно правильной формы. Вынув из шерстяного кармашка несколько шаблонов, мышонок стал прикладывать шаблоны к гирькам и оценивая их деформацию.
Так, перебрав дюжину разноцветных гирек, мышонок остановился на фиолетовой гирьке, которая была чуть вытянутой формы, но зато почти идеальный шар в нижней метасфере основания. Что очень важно для маленьких, детских или портативных гирек.
Угловатый отец стоял всё это время, облокотившись на стеллаж, глядя вдаль прозрачным взглядом. В зрительном его желе плавали округлые фигуры, переносились гири из стеллажей на кассы, переносилась денежная масса в кассу предприимчивого и таинственного голубого атлета. Гири вызревали на полках, гири шуршали наполнителем. Гири холодели мрачным металлом. Гири трогали пространство. Пространство приобнимало гири в ответ.
Голубой атлет снова привлёк внимание мышонка. Пока отец присматривал нарядную оплётку для маминых гирек, мышонок юркнул между стеллажей и нашёл там обронённое зёрнышко. Не вылезая из-под секции с шурупами, между шурупами и лопатами, мышонок быстро сгрыз зерно и снова выпрыгнул в зал, поспешив к отцу.
– А, вот ты где. – отец улыбнулся. – Какую лучше взять? Жёлтую или лимонную?
– А тёмно-зелёных нет?
– А посмотри, тут внизу мне неудобно.
Мышонок нагнулся и увидел, как по полке стеллажа струятся и свисают разноцветные, переливающиеся шнурки, совершенно разных плетений, совершенно разных паттернов, разной ширины, с разными наконечниками.
Мышонок стал перебирать шнурки и шнурочки, примеривать мысленно к маминым гирькам. Фыркая, недовольный дизайном отец отбрасывал прядь за прядью.
– Мама очень хотела обмотку для гирек. А, вот, смотри, хорошие, зелёные! Дай-ка.
Отец перехватил из лапок мышонка длинную текстильную лапшу цвета морской волны. Лапша потянулась, разошлась, и отец выдернул из смешанной и перепутанной кучи широкие, почти идеальные шнурочки.
Поддон вздохнул печально, прощаясь со шнурочками. Нейлоновые пряди, свисающие с края поддона, зашевелились, заволновались, словно живые черви на краю сырой ямы. Они приподнимались, щупая пространство, силились потянуться, но не достигали.
Мышонок ткнул пальчиком в извивающиеся серебряные наконечники, и они перевалились обратно в поддон, урча и что-то распутывая там в глубине, разбираясь по цвету, поправляя на себе измятые ценники и скидки.
* * *
– Ну что, пойдём на кассу? – прозвучал за плечом баритон отца.
Почесав мышонку за ухом, папа забрал у него фиолетовые гири, сложил всё в красную тележку и добавил туда хуёвый пластиковый насос для детского мышиного трициклика, который уже два года стоял в прихожей, на спущенных колёсах.
Под неприятным, мертвоватым светом линейных ламп шуршали пакеты и обёртки. Жопастые мышы набирали стручки и горошек. У отдела носков, где выкинули сегодня трикотаж по акции, теснились разномастные смуглые толпы, перебирая носки и носички в картонных коробках, покорно терпя унижения массовой торговли.
Мышонок провёл взглядом секцию лыжных палок – и они упёрлись в лысого мыша, который притащил на кассу: две пары коньков, лосины для себя и для Мани, разный крем, в том числе и лубриканты, много печенья, какие-то бутылки, разноцветные силиконовые муфты и прищепки. Поверх всего лежал безвкусный спортивный костюмчик, и, конечно, непотребные сувенирные гирьки.
Это была не та очередь. Это была очередь на выдачу.
Они покатились к кассе, продираясь через мясистую и подвижную толпу из одинаковых мышей в спортивных штанах. Выглядели эти мыши предельно пошло, как генетические оранг-утанги.
– А ну, не трожь! – прикрикнула пожилая, но хорошенькая мышь, когда один из тех, что в спортивных штанах, коснулся её ляжки и собрался уже было прикусить холку.
– Смотри! Она не из таких! – заржали спортсмены. – Хо-хо-хо!
– Проходите, проходите!
Шуршали хвосты, прицокивали коготки крошечных лапок, посапывали прыткие носы, поворачиваясь на незнакомые новые запахи.
Вдруг сухо и тепло закашляли информационные рупоры торгового зала. Настала тишина, все мыши замерли, слушая важную информацию:
«Всем внимание! Только что Борис Авдеев обогнал на круг Вислава Конева, затем переехал шашечки финиша, и… Что тут началось, все повскакали с мест, сопли, слёзы, мохнатое море безумия, потому что Борис, наш Борис таким образом становится не только победителем гонки, но и чемпионом Европы среди мышей-биатлонистов! Ну что же, ура! Ура нашим мышам на сложных рубежах европейской спортивной славы!»
Зал в радиоприёмнике ответил слитным гомоном.
– Ура-а-а!
И звуки вернулись. Мир универмага как будто сглотнул свои заложенные уши, продулся после глубокого нырка под воду. Магазин снова ожил, а мыши продолжили свои занятия, преисполнившись благодатью.
* * *
Когда они с отцом выскочили из вертушки, прижимая к груди пакеты с гирями, их тотчас захватило неумолимое течение посёлка. Вечернее рассеянное тело толпы сжало их внезапно под боки – и повлекло, повлекло заснеженным переулком, от фонаря к фонарю, и так, пока их лапки не оказались у истоптанного крыльца дома.
Папа поставил свой пакет рядом с дверью и наклонился, встав на четыре лапки, стал осматривать снежное месиво.
– Надо обязательно учиться читать следы. Это очень важно для любой мыши. Вот смотри. – папа показал лапкой на длинный и как бы зазубренный следок. – Это, верно, Анфиса приходила за молоком. Видишь – типовые сапожки, и широко стоящие пятки, значит она ушла с тяжёлой ношей. А вот и вдавленные кружки от бутылок. Почти как олимпийские кольца, скажи, да?
Мышонок тоже нагнулся и присел на корточки, разглядывая крыльцо.
Так они поговорили о разных следах и, обстучав онучи, вошли в предбанник, чувствуя омовение домашнего бревенчатого тепла, запахов кухни, тонких синтетических флюидов ванной-комнаты.
Тёплая пещера санузла гудела трубами, саднила набирающимся унитазом, булькала сливом.
Мама – совсем молодая – пробежала, топоча коготками по линолеумному полу, на ходу поправляя лапкой сбившийся коврик.
– К столу, родные, все к столу. У нас сегодня будет пудинг!
Ах дом, родной мой дом, как я люблю тебя. Как сладко было бы снова оказаться в тебе – прежним маленьким несмышлёным мышонком.