Прямоход Томь
«Смотреть апельсин», из черновиков второй части
<…>
Верфь была окружена высоким забором. Когда они приблизились к воротам, на столбе зажглась лампочка, скрипнула дверь, на былкон охранной будки вышел пузан в егерской кепке и защитном комбинезоне. Рассмотрев как следует, он сбежал два пролёта и, вертя пустыми руками, вышел навстречу, внешностью вполне добродушный:
— А я-то думаю, Господи, кто же это шастает второй день! Тут опасно, ребята, тут выхлоп был и отголоски пластилиновых испытаний. Убираться бы вам поскорее, озёра эти тухлые. Я сам вас пропустить не могу, тут уже как решит служба безопасности. Везде шахты. Ждём наряд, я вас обязан сдать.
Слово «сдать» прозвучало как удар колокола, сердце забилось, тело единым порывом дёрнулось бежать, но егерь неожиданно наклонился и шёпотом спросил:
— Сможете прочитать формулу?
— Да-да. — Наташа кивнула.
— Только смотрите, в нужный момент!
Он подошёл к столбу, нажал зелёную кнопку. Через пару секунд репродуктор заговорил на непонятном картавом и шепелявом языке.
Выслушав речь, егерь отвечал по-русски:
— Бога ради, я пропущу их. Но всё, что они здесь будут делать, вне моей заботы, вне моей ответственности. Да, я понимаю. Да. Нет, потому что по уставу Милюкова… Да нет же, в устав загляните. Ну. Жду. Да. Пять точка семь. Ну вот и читайте, что написано в статье пять точка семь, параграф тринадцатый: «Жупезар как пупа манжопы». Что ещё непонятного? Я не дерзю. Неправда. Так точно, товарищ главный управляющий, хозяйственный директор, местный и региональный голова, голова, голова, голова, голова, так точно, товарищ голова. Так точно, товарищ голова. Так точно, так точно, так точно. Волею моею и разумом даюсь отселе товарищу Милюкову Ф.М. как безусловному представителю локальной правды.
— Зафиксировали. — ответил спокойный голос с восточным акцентом. –Сверлить давайте, будем челюсть опускать.
— У вас рожь вонючая, у вас пукало пугало! Начинаю передачу по инверсным кодам, дешифратор на седьмой странице. Три, два, рас, пожали! Кирилл, помогайте.
Кирилл повёл ногтем по строчкам дешифратора:
— Абскурапитос, абрапитос, акурапитос, апурапитос, алорапитос, адорапитос, флорант и абропитек. Простите, абáропитек. На положительный клемме: фузиль, флорант, фуратека, фуроз, фуфундел, футукар, фукурий, фумарон, флавикорн, флуторан, флюкотан, флака… флака что? Ещё раз. Фукурий, фумарон, флавикорн, флуторан, флюкотан, флакатофель.
Ворота снова попробовали открыться, что-то держало с той стороны.
— С-суки… — зашипел егерь, колотя ногой по жестяному отбойнику.
Разорвавшись лаем, к воротам подбежал огромный овчар на цепи. Витя, не размышляя, выхватил ракетницу, которую держал наготове, и засадил шипящий красный снаряд под ворота.
Бабах! Пёс взвыл, почти ослепнув, натянул цепь ещё больше, заметался, стал грызть доски забора, тряс окровавленной пастью, пока не повалился замертво.
— Ушёл паршивец… — Витя пнул ботинком испоганенную шкуру, личину призрака. — Дух навечно покинул свой пост.
Ворота отворились на свет. Во всю длину верфи, окружённый шумными чайками, переваливался и тёрся резиновым бортом прямоход из Сибири — горделивая Томь.
Железное судно правильной формы, прямое и ровное, занимало всю гавань, начиная от ЧАГО и до восточных маслобоен, которые по осени тянут вонью на всю округу.
— Двухсотметровый прямоход ещё поспрямляет сибирские реки, помяните моё слово. Однако, что он забыл в чертогах замка? — Витя задрал голову, разглядывая ветвистый антенный комплекс.
Егерь показал на горящее окошко радиорубки:
— Капитан там. Сеанс связи, вращает гетеродины. С главной палубы — последний пролёт, голубые перила, и наверх по вантовой лестнице метров пять, попадёте в антенное помещение. При входе там реле, предохранители, дальше ламповый зал, за ламповым залом — радарная сфера, за сферой, рядом с аварийным выходом на корму, по лестнице два этажа вверх — окажетесь в радиорубке.
Радиорубка — самое странное и самое духовное место на судне. Ночные капитаны шума не боятся. Как звучит модуляция в головных телефонах, как воет-старается параллельный канал, а фильтры, как звучат фильтры!
Утро на пристани должно быть тихим. Дворник — и тот боится лишний раз шуршать метлою, аккуратно по воздуху подгоняет листву, она сама летит и собирается у бордюра, поднимается на ветру, падает в воду.
Каменный канал величествен, плиты раскрашены лишайниками всех цветов, отмечены уровнями воды разных лет. Томь прибортована надёжно, эти буфера и не такие тяжеловозы выдерживали, да в осенние штормы, не смотрите, что они потрескались да обтёрлись.
Фигура с метлой уходит в дымку, выныривает в просвете у фонаря, пропадает снова, вдали, со стороны ЧАГО доносится скрип двери и гавканье собак.
— Ну, давайте. Вон трапик перекинут. — егерь махнул и пошёл в сторону будки.
Деревянная досточка соединяла гигантский прямоход с пристанью, толстые кабели то натягивались, то ослабевали. Витя с сомнением посмотрел на переправу и, решившись, быстро перескочил на борт. Следом прыгнула Наташа, Кирилл осторожнейше перешёл на палубу.
С последним его шагом трап, перекосившись, упал между бортом и причалом, плеснула вода. Наташа вскрикнула, прикрыв рот ладонью.
Томь всё дальше уходила от берега, чайки кружили говорливой толпой над антеннами. Громкие железные шаги приближались с разных сторон по железным лестницам и переходам, среди них выделялась неспешная поступь капитана. Спустившись из радиорубки по верёвочной сетке, он пересчитал последние ступеньки и вышел к ребятам.
— Давайте знакомиться. Я Арсений Залман, можно просто дядя Сеня, капитан Томи.
Первым делом он, подошёл к Наташе, привстал на колено и аккуратно, почти нежно приложился к руке. Наташа мягко отняла ладонь, впрочем и капитан не задержался, сразу шагнул к Вите, подал руку Кириллу.
Раскланявшись, капитан помолчал немного, посмотрел по сторонам, дожидаясь, пока соберутся остальные. Матросы прибежали первыми, те, кто стоял на вахте, а следом пришли судовые силовики. На самом деле эти дядьки, почти круглые от мышц, заведовали идеологическим сектором, а мышцы они нарастили благодаря редкой местной аномалии, возникшей в двух районах в радиусе 27 километров от замка, как интерференция пластилина.
— Ну что, ребята, вам интересно, как сибирский прямоход оказался в озёрном краю, на южных рубежах замка?
— Конечно, дядя Сеня!
— Ну тогда полезли в радиорубку! Я полезу первым.
Преодолев не без труда последние метры вантовой лестницы, по одному забрались в тесную угловатую каморку с круглыми окошками под потолком, по три в ряд на каждой стене, как вентиляция в старых лифтах.
На овальной двери на двух цветных магнитиках висела табличка:
Внутри жарко пахло масляной краской, трансформаторами, карболитом и угольными щётками, неприятный такой горький запах, которым страдают многие старые генераторы.
Тикал в углу часовой механизм, вращался цилиндр самописца. Следом за ним вся радиорубка поворачивалась по часовой стрелке, в сторону берега, как танковая башня.
Бипер пикнул два раза — отбой.
Стульев или кресел в радиорубке не было, их заменяли подушки и подушечки, разбросанные по полу.
С очередным поворотом башни окошки повернулись к свету, три кругляша поползли по стене.
— Вышли на рейд.
— Вышли на рейд.
Только теперь Витя разглядел капитана. Это был статный, хотя и не молодой человек, русское лицо, нос, лоб, взгляд, что-то от Лермонтова, что-то от императора нашего Св. Великомученика Николая Второго. Сходство было поверхностным и неуловимым, лоб его поднимался куда более отвесно, расширяясь густыми бровями.
Очков Арсений Павлович не носил, ни монокля, а труба у него была, да непростая, а малахитовая, выданная как сувенир на прошлогоднем земском слёте лично из рук Милюкова.
Однажды по поручению Киврина капитан Залман занимался спрямлением рек в графских владениях. Киврин любил прямые каналы. Затея оказалась неудачной — тяжеловесная Томь села в болоте где-то под Вольдемарово, в самый зыбучий ил.
Пришлось ждать весны, когда разлив наполнил здешние реки, и судно вынесло на свободную воду.
— У меня и провода все хорошие, и цапка, и выпрямитель, и искривители, и фильтра. Надевайте предварительные наушники, красный справа. Слышите, как ясно звучит? Есть фокус?
Звуколуч вращался по кругу вместе с башней радиорубки, а Томь всё дальше отходила от пристани, а оказавшись на середине большого озера, двинулась вдоль берега на восток.
Витя на коленках подполз к монитору. Выйдя из параболической тарелки, воздушная жила скручивалась, сгущалась при помощи нескольких фокусирующих колец. Гудели мощные контуры, экранированные стенки защищали от нездоровых искажений вторичной обмотки.
— Местные озёра мы не спрямляем. Много чести… — капитан заложил руки за голову, прикрыв глаза, вслушался. — А вот встать насреди озера, послушать, поводить лучом, покурить на вечерней зорьке, в тишине, забыв весь этот дневной корабельный гудёж…
Луч можно было свести в ниточку, он становился направленным, громким, или расширить, ослабить фокус и увеличить толщину луча — тогда он брал целые обстановки, звуковые контексты, истории, протяжённые действа, работая немного тише и может быть эмоционально бледнее.
Каждый настраивал луч под себя. Арсений Павлович любил широкий, чувствительный луч, плоский как противень, на котором выпекалась вся звуковая картина. Он сканировал лучом по плоскости сверху вниз и обратно, и нормально.
— Кирилл, хотите? Звук — это тоже слово. Слово — это наша слава. Приставляйте голову сюда. Не бойтесь, штифт только пощупает, у него блокиратор на три миллиметра. Ушки расслабьте, сидите естественно. Оп!
Сначала острая железка на три миллиметра ударила в лоб Кириллу, и тут же трубочка высосала из ранки немного крови, которая поступила в ротатор и дессикатор, где извлеклась и записалась в базу новая мнемограмма.
Уши сначала неприятно сжало, но тут же резиновые шланги зашли в раковины и укоренились на последнем изгибе перед барабанными перепонками.
Уши расслабились сами собою, остались только звуки и ручка управления. И далёкий мягкий голос капитана:
— Успокойтесь, Кирилл. Это безопасно. Будьте разумны. Чисто физически это воздействие не сильнее укуса комара и не больнее, чем стандартные наушники визора, согласитесь. Просто есть некоторые особенности, например заморозка.
Звук действительно останавливался. Звук больше не менялся во времени. Зато можно было расслышать его со всех сторон, сверху, сбоку, повертеть, увеличить до каждой детали, отпустить на общий план. Всё было неподвижно, и вместе с тем подвижно, можно было исследовать и лепить как угодно, и потом отпускать педальку, и течение звуковой картины освобождалось.
Ох, не всякая радиорубка, не всякой бурбульбарий не спурбульбы быбульбарли. Бурбульба ба бульбульбу, бульбарбульба барбабульба.
Звуки захлебнулись, тёплый поток резко смазал картину, взбурлило, смешалось, опять вылепилось, но уже в другое.
Зиновий окапывал новый столб у ворот. На столбе качался новый фонарь, и новая белая лампа. Столб уже был прикручен болтами к забетонированной платформе, оставалось прикопать землю и вернуть дёрн. Слышалось сопение Зиновия, луч сузился, шбубум, шбубум, билось его сердце, скрип воротины, Нина, сестра, вышла на завалинку, освободила воротник. Скоро и жена Зиновия, Полина, показалась из своей комнатки, ряженая, как обычно, в красный кафтан, который шуршал при каждом шаге, цыкала пряжка на бедре.
— Мы все здесь немного графоманы… Но ведь это два слоя одного пирога — как звучит и как написано. Сама комплексность языка здесь выступает как противоречивый дуализм устной и письменной форм, как национально-характерная ёмкость связи между фонетическим, скрибологическим и общегуманистическим аспектом языка.
Капитан пошерудил и взял из ящичка книгу «Скрибология для всех», нашёл по оглавлению раздел «Транскультурная и трансдиалектная скрибология» и углубился в чтение, пока Кирилл въедливо, не торопясь ослушивал горизонт, то сужая, то расширяя луч, ощупывая окрестности и запоминая, где какие события, записывая, точнее, заскрибывая себе их азимуты.
Вите совершенно не понравилось, как керн ударил в лоб, и кровь побежала по трубочке. Но когда слуховоды коснулись ушей, всё стало другим, всёсостояло из звука.
Кирилл слушал на медленном, а Витя любил слушать рывками, дёргая ручку, останавливаясь, заглядывая звуку под юбку, заглядывая под панталоны ебливым ремиксам.
Луч его, между тем, набрёл на опушку, где синички вились над гнездом и верещали, гоня приблудного зверя — соболя или ласку, или, чего похуже, беспринципного и жестокого хоря, который, почти не скрываясь, нападает на гнёзда и даже не морщится толстой шкурой под ударами клювиков.
Облакомившись птенцами, хорь потягивает задними лапками, как котик, потом вжик — и утёк на дерево, спрятался в развилке ветвей, зыркает, качается тёмным пятном, отяжелевший и сытый, а синички пищат над разорённым гнездом.
Витя повёл луч на север и вверх. Там, среди облаков, он надеялся лицезреть купол, или хотя бы услышать его тень в облаках.
— Купол? Купол отсюда не видно. — Капитан повертел ручку на пульте, синяя пунктирка прострочила карту снизу доверху. — Двести пятьдесят по азимуту и минус тридцать по высоте. Его загораживают Астралихинские холбы.
— Астралихино мы изучали. Там массив сине-зелёных елей.
— Это один вариант. А я бы на вашем месте пошёл иначе, тоже через ельник, но с другой стороны, с восточной. Я места знаю отлично. Где не пройдёт Томушка моя, там выдвинемся на юркой герметичной лодочке с запасом на шесть-семь часов непрерывного ходу, на батареях-то. Вон она стоит привантована под рогожкой, на четыре человека плюс животное. Но это потом. Сейчас можем вот так пойти, на северо-восток, по берегу, завернуть за мыс Алексин, и там с воды зайти в лес, выбраться на мшистый бряг.
— Наташ, ты будешь слушать?
— Сильно больно?
— Ну так, секунду неприятно. Но потом круто. Тут техника — во! Я никогда такого не слыхал. Попробуй, интересная штука.
Наташа с опаской влезла на круглую седушку. Арсений без промедления отвёл её волосы и проложил обруч ко лбу.
— Наталья… — капитан возвёл руку, готовую дирижировать.
— Дмитриевна я… — засмеялась Наташа, поняв, что капитан выспрашивает её отчество.
— Ну тогда поехали. Оп!
Грозовой фронт, передумав, ушёл вверх, на север, под Татищев, где вороны в удивительном множестве вьют гнёзды на придорожных деревьях.
Наташин луч закаркал, заклёкотал, захлопали крылья, зачистились перья, выпрыснулась с шипением хеза из клоаки, когти топтали по навозу, разгребая и находя то ползёрнушка, то шелухи или соломы, прибавив к тому мелкий камушек, который быстро разлагается едким и примитивным птичьим пищеварительным трактом, помогая перемалывать непривередливую пищу, какую голубь может наскрести в лесу.
Устав от голубей, Наташа перевела луч на другую сторону леса, где начиналось ветреное поле, и большие копны шуршали мышами в предчувствии скорой непогоды.
Расширив луч ещё немного, Наташа схватила Витю за руку:
— Оно, оно! Это оно, я слышу! Я слышу как бурлит трепонтанный ключ. Тихо! Тихо все! Трепонтанный ключ, серебряная жилка на базальтовом склоне. Вот! Вот трепонтанная точка! Ставлю азимут. Клеймо: двадцать точка семьдесят пять, двадцать восемь, восемьдесят два. Высотный профиль: сакуб, сапетур, латупа, катруф кунтаперол пурепапа. Мутарпизолий картентоги парепус, я не сузалий, не кунтаперол пурепапы.
Кирилл потёр лоб, укушенный профилятором, пробитая точка ещё побаливала, но уши, уши текли бальзамом, вспоминая, как он впервые услышал прям всё, как луч в первый раз расширился, предоставив свободу большому и настоящему звуку купола.
— Виктор, подтяните бордельеру пожалуйста. До семи делений.
Витя вытянул шариковую рукоятку, пока на трубке не показалась цифра семь.
Пневматика среагировала быстро, через распределители давление передалось на предварительные цилиндры и на рабочие. Башня остановилась намертво, луч зафиксировался, принимая дежурную скрибограмму.
— Пупупу, пуру пупу, пу пупу. Пупуру, пуру-пупу, пупу. Пурупу пупу пу. Пурупупу, пурупу пупу.
Арсений через лорнет посматривал, как резец идёт по ленте, прорезывая скрибографику. Закончив, штифт поднялся и встал на предохранитель. Капитан достал кассету, выломал язычки.
— Теперь будем слушать расшифровку мнемограммы.
Резиновый усилитель работал элементарно. Отверстия растягивались при воспроизведении до нужной длины и ширины физически, с помощью натяжителей и преднатяжителей, так работало аналоговое резиноусиление. Вокруг усилителя всё было засыпано тальком, на стене — чёрные резиновые выбойки разнообразной формы.
— Дядя Сеня, скажите нам пожалуйста, сколько этот путь займёт, в обход Алексина? Я не воодушевлена переться через холбы.
— Холбы дело такое, конечно как повезёт. У вас что из холбенного снаряжения?
— Из холбенного есть зацепы на всех…
— Хорошо, зацепы. А верёвки к зацепам?
— Верёвки две — простая и возвратная.
— А нейтраль как организовывать будете?
— Забьём кол, к нему нейтралиться будем. Через катушки, конечно.
— Через катушки… А поле у нас в этом году ого-го поле! Кирилл, вы слушаете? Вылезайте уже из капсулы. Аккуратненько, коннектор, ага. Всё на сегодня. У нас суточный конденсатор на двенадцать включений, плюс резервное. Так, два пополудни на склянках. Давайте-ка я вам судно быстро покажу, и пойдём уже обедать.
Вопреки размерам, прямоход оказался судном технически несложным. Его составляли всего две палубы, внизу — трюм, разбитый на отсеки, наверху — каюты и овальная кают-кампания.
Клотик, супит, наключенный сарапит и верёвочные ванты, хорошо смазанные препаролом и высушенные ветром, простая машина с винтовым движителем на соляре, генератор и регенератор сала, и действительно самое загадочное, сокровенное место — радиорубка, сердце Томи, — всё было наделено плавностью и простотой, только тесная рубка отличалась угловатым нравом, на то она и рубка.
Томь была много раз крашена, на ступеньках виднелись радужные концентрические потёртости, из которых следовало, что с завода прямоход выпустили в нежно-бежевом цвете, и он с гордостью, юный и неожиданный, вышел впервые из Ташкента в сторону Казани и дальше под Калугу, в сторону первых владений Милюкова.
Пофрахтовав на втором кольце, за шлюзом, на обводной магистрали, Томь успешно спрямила угол между Мальцевым и Кутяповым, а за спрямление магистрали в районе Меликово, между складом Семигиных и магазином Лавры Витальевны.
Перед тем, как попасть на озёра, Залман изучил прямохождение досконально.
Наравне с остальными, он дежурил в рубке и отправлял самые детальные доклады и Милюкову, и Епихину, и даже самому Киврину передавали доклады.
Что уж говорить, после каждого экспериментального залпа Киврин по селектору дозванивался в диспетческую судоходства и выспрашивал связь с Арсением Павловичем, которым дорожил и всячески обихаживал, предоставляя и внеплановый ремонт, и лучшую краску, и даже импортные модули.
Дядя Сеня смотрел искоса на импортные модули, а вот хозяйство держал в порядке, от краски не отказывался, и Томь всегда пребывала в солидном состоянии.
Некоторая безыскусность судна, может быть на грани чистой рациональности, с лихвой восполнялась тщанием. От этого нельзя отказаться, это задача Родины, это трансляция через Милюкова, через Киврина, через назначенцев, в конце концов, через Сергея Дмитриевича (ах, даже сердце замерло от этого имени!).
Длинный коридор между каютами и столовой освещался цветными иллюминаторами. В промежутках висели портреты капитанов.
Будучи не слишком стеснён в средствах, капитан пытался организовать уют, писал запросы, и получал аккредитацию на всякие удобства вроде отдельной обеденной комнаты, столового фарфора из ГДР, французского хрусталя и даже часов, огромных напольных часов, которые громко тикали и качали маятником, занимая половину кают-кампании.
Избавиться от часов нельзя — это обязательный идентификатор. Можно взять ключ и завести бим-бом. Бронзовый ключ с барельефом мотылька надо взять в правую руку, как берёте обычный ключ, и поворачивать плавно, взвести немного не до конца, не допуская перевзвода пружины.
— Бим-бом. Бим-бом. Бим-бом.
— Три часа, ребята. Пора за стол!
Три ступеньки, покрытые ковровой дорожкой, хрустальные бра по стенам, красные гобеленовые обои, изображающие сцены охоты. Дверь с толстыми шлифованными стёклами отворилась в столовую.
Портреты остались за спиной и продолжали переговариваться о своём.
Старик Фейдельман бурчал о том, как водил Томь по Приазовью, каких давил крокодайлов, и какую норму спрямления выполнял в свои годы. Марта Какель, курила, курила, и хрипло рассуждала о своих любовниках. Дальний седовласый, просоленный портрет сощурил глаза и молча вспоминал, как ходил по рекам Сибири.
— Вот спрашивать мы научились у Бога. Выпрашивать научились. А ответы Божии мы слушать не научились, не научились видеть знамения Божии. Так будет ли прок от глухой, односторонней веры? Нужно открыться Господу.
Кирилл ковырнул вилкой жилистое мясо, разжевал, вкусное.
Витя проталкивал вкусным мякишем очередную порцию гуляша.
— У нас по-флотски делают отдельно и делают отлично. Вот Фома например, высшего класса кок. Как навертит тагльятелле, мамма мия! — Арсений завёл глаза, зачмокал губами. — Вот и оно!
Крышка взлетела, облако пара разошлось по гостиной.
Под крышкой витыми спиралями, мясными ломтиками, соусом, крапинками приправ манило флотское золото.
Фома, итальянец по рождению, готовил превосходно. Не выходили у него только «блини». Сделав несколько пережаренных комьев, Фома оставлял попытки и капризной интонацией звал капитана, тот бросал занятия и делал блины по русской традиции, умасливая луком разогретую блинницу, смело выливая пенную опару и перекидывая блин на другую сторону. Раз-два и готово, кусочек масла накрывается новым горячим блином с тремя тёмными пузырями.
Отойдя покурить в проём двери, Арсений Павлович с ехидцей наблюдал, как итальянец копирует его повадки за плитой, а блини всё не получаются, то луковица оказывается суховата, то сковорода перегрета, то слишком мало теста, а то много, до краёв сковороды, булькает, подгорает, как омлет.
— Нет, это не блини, это чьёрти-что!
— Дай сюда… — дядя Сеня показным уже порядком берёт половник, чистит сковороду паклей, намазывает, разогревает, нюхает, нормально, льёт отмеренным движением, ровный круглый блин пузырится и жарится пока ещё капризно, стоит усилий его перевернуть, и вот готов, снова отличный вкусный блин.
— Блини… Блини есть руски душевни еда. Без сердца готовить нелзя. Извольте тагльятелле?
— Изволим?
К столу вынесли люминевую кастрюлю, без затей поставили на табурет. С другой стороны прикатили поднос со стопкой блинов, высотою примерно полметра. Блины пекли с самого утра.
— А я думаю, чем всё утро пахнет! А это ваши блини. — рассмеялся Витя, сворачивая трубочкой упругое тесто. — М-м, вкусно.
— Со смородинкой попробуйте. Я сам ходил собирал тут на прошлой неделе, пока чинили водогрейку. Там за ЧАГО маленькие островки, куда редко кто заходит, сплавали на надувной лодке, ягод полно. Вода там смиренная, местные собирают, не боятся.
Фома обиженно журчал водой, перемывая блюдца. Арсений Павлович неприятно посмотрел на него, пришлось завинтить кран и сесть за стол вместе со всеми, отложив и белый колпак, и деловую горделивую премудрость.
Макарошки оказались очень даже ничего, а вот соусы — дрянные, порошковые. Овощи здесь росли чахлые, худосочные, а молоко и подавно — порошковое.
Почти всё на судне заменял порошок. Порошок яичный, порошок хуичный, порошок молочный, порошок чесночный, порошок мясной, порошок лесной, порошок за десной.
А злаки и прочая бакалея росли отменные, и соль добывали вкусную на дальнем севере, во владениях Куприянова. Оттуда же везли вагонами дегидрированную солонину, которую Фома пытался применить в разных блюдах. Особенно хорошо этот духовитый русский бекон ложился на сосиски. Флотские сосиски в банках тоже везли вагонами, с запада, где трудолюбивые покаянные литовцы производили из отличного собственного мяса соевые сосиски, напоминавшие сосиски, в общем-то даже почти сосиски, только вялые как паштет, неинтересные на вкус.
Оправленные солониной, бледные сосиски шкворчали, выпуская фонтанчики жира. Арсений Павлович облизнул жирные пальцы и вытер о сменный передник, который был порядком засален.
Передник отправился в бачок, капитан переступил порог.
Шаткая палуба хлынула в лицо, стулья поплыли, намокший ковёр потемнел, ребята забрались на диван и испуганно смотрели в спину капитану, который, весь мокрый, стоял на пороге столовой.
Шквалистый ветер не стихал. Облака прибежали и затянули небо.
Коридор, ведущий в столовую, тоже затопило, вода лениво уходила за борт через решётки в полу. Переступая через лужи, ребята последовали за капитаном, дорога теперь казалась бесконечной.
Ветер раззадорился не на шутку, хлестал по иллюминаторам. Минуя открытую палубу, удалось быстро перебежать под навесом в первую башню, и они ввалились в кают-компанию, где ждали такие же мокрые матросы, вахтенные и силовики.
<…>