Женщины Украины. Монологи украинок из канала «дочь разбойника»
«Меня зовут Соня, мне чуть меньше 25, я архитекторка и графдизайнерка. Последний год я жила в Славутиче возле границы с Беларусью. Это мой родной город, я вернулась туда с моим парнем-айтишником во время ковида, устав от ограничений во Львове. В Славутиче мы жили у моих родителей и делали ремонт в однушке, которую мне оставил дедушка. Пожить в квартире не успели: нас пугали российские войска у границ, так что решили вместо ремонта кухни привести в порядок машину на случай срочного отъезда. Как только над городом пролетел первый истребитель, парню на работе предложили релокейт, и мы уехали. Это было 5 февраля.
Из Славутича мы поехали во Львов, где оба учились и жили до пандемии. 12 февраля моя мама отправила к нам моего младшего брата, решив перестраховаться, тем более у него было дистанционное обучение. 23 февраля мама сказала брать малому обратный билет на 26 февраля. Мы с парнем были не так оптимистичны, поэтому закупили лекарства, консервы и макароны. Все эти недели до 24-го я жила на грани истерики: в Славутиче плакала каждый вечер, потому что не хотела уезжать, во Львове — тоже, хотя и было спокойнее.
24-го числа в 7 утра нам позвонила мама моего парня и сказала, что Россия напала. Я стала звонить своей маме в Славутич. Она ответила сквозь слезы, что утром дважды грюкнуло вдалеке, с тех пор тихо. Что было дальше, я не помню. Дни с 24-го слились в один, мы ели один раз в день и бесконечно листали новости. Иногда пищали сирены, и тогда мы шли в коридор между квартирами, где самые толстые стены. Подвал нашего дома закрыт, на карте бомбоубежищ в нашем районе нет ни одного. Ночью летают истребители, а днем вертолеты.
Мои родные отказались уезжать из Славутича. Сказали, будут обороняться, если придется. С родителями живет бабушка, которой за 80, и семь собак — у моей мамы питомник. Славутич не бомбят и танки туда не едут, потому что город в тупике. Сейчас он по сути в блокаде, ближайший Чернигов бомбят, а все въезды заминированы. По дорогам и селам ездят танки. Бабушка говорит, что в магазинах ничего нет, кроме чипсов. У родных есть запас еды и корма для собак, хотя собачьи порции уже урезали. Папа записался в тероборону, мама плетет маскировочные сетки. Бомбардировки Чернигова, похожие на далекий гром, пугают одного из наших псов. Мама говорит, что на улице он все время заглядывает ей в лицо, проверяет реакцию».
«Меня зовут Ксения, мне 38 лет. У меня двое детей: 14 и 4 года, сын и дочка. У меня есть муж, собаки, кошка, хомячок. Я из Днепра, до недавнего времени я работала, торговала вещами через интернет. Естественно, все это обвалилось, кому сейчас нужны вещи? Собиралась идти учиться на SMM-специалиста, даже оплатила первую часть курса. Это тоже все полетело.
Утром 28-го проснулась, сын уже собирался в школу, муж крутился по дому, я хотела дочку собирать в садик, но открыла новости, а в новостях «российские войска вошли на Украину». Сказала всем сидеть дома.
Я живу в частном доме. У меня нет бомбоубежища, но есть кухня на цокольном этаже. Я забаррикадировала кухонное окно, поэтому частично получается соблюдать правило двух стен. Когда звучит сирена, а последнее время она звучит 5-6 раз на день, мы всей семьей идем на кухню, выключаем газовый котел и свет и ждем, когда будет отбой сирены. Документы, вещи сложены там же, на кухне. Собаки, если что, сразу идут за нами, а кошка такой товарищ, что ее приходится искать.
Самое страшное для меня, что родственники моего мужа, которые живут в России, в Тюмени, категорически не верят нам. Они ни разу не спросили за эти шесть дней, как мы здесь, не скинули денег. Когда я пишу своей невестке (мы с ней раньше дружили), она говорит: «А у нас инстаграм угрожают отключить». У нас тут вся жизнь пошла по пизде, какой инстаграм? Мы остались все без работы. Муж — сантехник, ремонт сантехники сейчас никому не нужен. У меня тетя в Польше, но мы далеко от границы с Польшей, да и мужа бы не выпустили. Маме 71 год, она категорически отказывается уезжать, а я без мамы, естественно, никуда не поеду.
У меня депрессивно-тревожное расстройство, я на антидепрессантах. Все эти шесть дней у меня ужасные головные боли. В аптеках не докупишься лекарств, их просто нет — все скупили, а новые поставки не идут. К счастью, я запаслась антидепрессантами, поэтому ближайший месяц смогу их пить. Первое, что я сделаю, когда закончится война, пойду лечить сердце. А сейчас не купить даже корвалол или валерьянку.
Я только-только закончила обучение, чтобы настроить свой собственный сайт, связанный с сантехникой. Как не скоро мне это понадобится! Я не понимаю, как собрать свои мысли, не могу заставить себя вообще ничего делать. Моя реакция на стресс — замри. В каком-то замершем состоянии я каждый день буквально сдираю себя с кровати.
Я очень благодарна таким блогерам, как вы, Настя, как Маша Карнович-Валуа, которые нас поддерживают. Несмотря на то, что на русский народ льется столько грязи, столько ненависти от украинцев, я так благодарна за эту поддержку, спасибо.
Это шестой день войны, а такое ощущение, что прошел месяц. Вчера был понедельник, день уборки, я убирала в доме — у нас большой дом. Сегодня попросила сына пропылесосить, он говорит: «Мам, мы же вчера убирали». Я потерялась в днях. Вчерашний день прошел как будто несколько, время замедлилось, и так — каждый день».
«Меня зовут Ксения, я живу в Харькове. У меня есть муж — потрясающий товарищ, который сидит со мной сейчас в коридоре. Я занимаюсь продажами, а он инженер-разработчик. Такая у нас интересная семья.
Как мы узнали, что началась война? 24 февраля, отпраздновав накануне — мне тут сейчас подсказывают — восемь лет счастливого совместного пребывания, мы проснулись в 5 утра от того, что наш большой и мирный спальный район начали бомбить. Мы сначала подумали: это гром? фейерверки? петарды? Такое иногда случается, хотя с 2014 года это запрещено.
Последние шесть дней с нами происходил дичайший, жутчайший стресс. Мы приняли решение оставаться в доме и теперь практически живем в коридоре, потому что здесь у нас несущие стены. Мы находимся на 9 этаже. Это опасно, но бомбоубежища и метро от нас далеко, а подвалы наших домов совершенно не оборудованы. Благодаря соседям в нашем хотя бы есть розетки, но мы пока туда спускались только один раз.
Мы, вообще, товарищи оптимистичного склада, всегда на позитиве. Мы всегда думали, что у нас крепкие нервы, но сегодня ночью наша кошка решила пройти через раздвижную дверь на кухню и сильно задела ее. Спросонья я начала кричать мужу, что в нас стреляют. Уже после этих пяти жутких дней я могу сказать, что нам нужна будет помощь психотерапевта.
В самом Харькове проблемы с медикаментами и едой. Мелкие магазины и лавки на рыночках закрыли, в оставшихся — огромные очереди. Есть проблема с переводом денег, но это наименьшая из проблем. Я работаю с интересным проектом из Минска, но работа, естественно, на стопе. Начальство переживает, пытается перевести зарплату, но уже ввели санкции, и ничего не получается. У супруга то же самое, только компания украинская: работники в чате поддерживают друг друга, руководство уехало в Западную Украину, пытается перевести деньги, но в банкоматах нет налички.
Наши родные тоже в Харькове, по этой причине мы, наверное, и не уехали до сих пор. Все максимально сплотились, пытаются друг другу помогать. Утро начинается с переклички: проверяем, все ли у всех нормально у близких и друзей. Нападения идут по всему городу, иногда друзьям из другого района слышно, что бомбят именно у нас, и они нам сразу пишут.
Мы сегодня смотрели интервью доктора Комаровского, известного детского врача. Он сказал, что люди нашего поколения никогда даже представить себе не могли, что в 21 веке в нашей стране такое может произойти. У нас даже не был собран тревожный чемодан. В наши головы даже не приходило то, что на нас могут напасть, так подло, рано утром, сразу в нескольких городах. Этого не должно быть. Никогда больше, никогда вообще.
А вот что происходит с обычными украинцами. У моей подруги сложилась абсолютно жуткая ситуация: 23 февраля она похоронила маму, 24-го началась война. Вместе с мужем и папой она выехала к родственникам в Словакию, но из-за того, что у нас была объявлена мобилизация, она смогла пройти через границу, а они нет. Нам пришлось подключать друзей, а точнее маму моей подруги в Мукачево, чтобы она приютила их. То есть несмотря на все происходящее, на вот эту всю боль, все максимально сосредоточены и сплочены».
«Меня зовут Аня, 2 месяца назад я переехала из ОАЭ в родной город Сквира в Киевской области. Обычно мы живём вчетвером: я, муж, дочка (1.9 лет), папа и собака. Сейчас нас 6 взрослых, 2 детей и 2 собаки. К нам приехали родственники Белой Церкви, чтобы убежать от взрывов в своём городе. Ближайшие снаряды падают в 30 км от нас. У нас не слышны взрывы, только рано утром летают военные самолёты — звук, как будто падают ракеты.
В магазины не привозят достаточно продуктов, остались одни конфеты. Видно, после войны первым делом пойдём к стоматологу.
Очень страшно умереть и не увидеть, как выросла твоя дочка. Очень страшно, если война заберёт жизнь ребенка. Это все, что сейчас волнует. Чтобы помочь другим, мы оправляем деньги в благотворительные фонды помощи детям. Чтобы помочь себе, я каждый день начинаю работу (очень тяжело включиться). На эту зарплату будет жить моя семья. Мне повезло работать удалённо и в международной компании. Остальные временно без работы.
Мои коллеги из России, Великобритании, США и Индии меня поддерживают. Те, которые работают из Украины, стараются не паниковать в общих чатах и сосредоточиться на работе. Это то, что у нас осталось и то, что нас прокормит.
Мне помогает держаться ребёнок и факт, что на данный момент я единственный работающий взрослый. Мой муж иностранец, говорит только на английском. Ещё очень помогают шутки, смешные мемы, чёрный юмор. Муж часто шутит, что мы жили 10 лет в Эмиратах и очень вовремя решили переехать. Что нового я узнала о себе в это время? Что мы, женщины, офигенно сильные. Извините, мне кажется, что мы сильнее мужчин.
Мужчины начинают запивать стресс. Я это вижу в окружении. Это злит, потому что сейчас не самое лучшее время. Женщины много тратят сил на поддержку настроения и мужчин, родителей и детей. И ещё, когда из тебя вышел ребёнок, ты уже сильнее. А во время войны ты комок силы, который убьёт за ребёнка.
Пусть поскорее закончится эта война. Это страшно».
«Меня зовут Алина, я живу в городе Кривой Рог, это Днепропетровская область. Я студентка Запорожского национального университета, факультет психологии, живу в полной семье с мамой и папой. Сейчас мы все находимся дома, а за окном у нас звучат сирены.
В прошлую среду я засыпала с мыслями, что завтра мне снова на учебу, снова будут пары, день пройдет так же, как обычно. У меня было будущее, я его строила, училась, планировала работу, личную жизнь. Утром 28 февраля в чате по учебе написали, что Россия напала на Украину, учеба отменяется. Захожу в телеграм, там по 200 сообщений от всех друзей, от всех родственников, от всех новостных каналов. И одна новость хуже другой: там разбомбили, тут обстреляли, куча жертв и так далее. В Кривом Роге за пять дней не было оккупантов, прилетело две ракеты. Вчера прозвучали три сирены, и мы бегали туда-сюда в бомбоубежище, оно тут в двух метрах — в детском саду.
В магазинах опустели полки с крупами и водой, но, если походить, поискать, еды хватает. Закончился инсулин. Мою семью это лично не касается, но это все равно плохо. Ждали сегодня машину с инсулином, она не приехала, и всех диабетиков перевели на таблетки. Что будет с ними дальше, я не знаю. Школы, институты, магазины, кроме продуктовых, не работают. На заводах все сведено к техническому минимуму, сегодня всех отпустили домой из-за военной угрозы.
Мои родные дома. Их мозги промыты российским зомбоящиком. Не скажу, что они прямо поддерживают Россию, ведь они все-таки живут здесь и видят, что происходит, но какие-то намеки есть. Мне тревожно, холодно, страшно и очень одиноко. Я буквально осталась одна. Одна моя подруга с семьей улетела на отдых в Египет и не может вернуться. У них тут все: дом, машина стоит в аэропорту. Они не знают, когда попадут домой, турагентство им обещает оплачивать отель, потом собирается отвезти как беженцев в Польшу или другую страну Европы. Другая моя подруга в одиночку пересекла границу Польши. Это очень храброе решение — бросить все, что строилось тут 20-30 лет, всю твою жизнь. Непонятно, насколько это все затянется, непонятно, как начать там новую жизнь в статусе беженца. Мы все знаем, как люди относятся к мигрантам. Хотя все понимают ситуацию, а на границе даже стоят волонтеры. Там тоже кошмар, все кричат, в комендантский час лучше не выходить, любого могут принять за диверсанта.
Поразительно, как много россиян верит путинской пропаганде, что у нас тут не война, а какая-то супер-пупер-спецоперация по освобождению непонятно от чего. Верят в геноцид, верят, что у нас тут националисты кругом бегают. Я живу практически на востоке Украины, у нас тут никогда такого не было. Многие поражаются, что мы разговариваем на русском! Оказывается, тут это не запрещают! Центр и восток свободно говорит на русском!
Националисты были везде и всегда. Как будто в России их нет? Но их настолько мизерный процент, что они не влияют на нашу жизнь абсолютно никак. Ну и если посмотреть на нашего президента, который набрал 80% на выборах, не зная украинского языка от слова совсем. Конечно, за три года президентства он уже выучил, но как, зная это, можно верить, что у нас процветает национализм?
Еще поразили российские военные 2003 года рождения — младше меня, совершенные дети. Многие из них погибли, есть их телефоны, там переписки с родственниками, многие поехали на учения и даже не знали, куда едут. Некоторые писали, что им страшно, они не хотят убивать людей, а некоторым говорили «не жалейте их там, они все равно будут вас убивать». С одной стороны, можно их понять, они не могут дезертировать без последствий. С другой, они приехали в чужую страну, начали убивать мирных граждан. По телевизору вам говорят, что они стреляют только в военные объекты, это просто наглая ложь. Зайдите на любой независимый новостной канал, это сразу станет очевидно.
Что будет дальше? Мне понадобится, наверное, 200 часов психотерапии, чтобы вернуться к нормальной жизни. Теперь я понимаю, почему военные возвращаются с войны с ПТСР. Кажется, что эта война длится уже десятки лет, что она не только в Украине, а по всему миру. Очень сложное время».
«Меня зовут Марина, мне 34. Я живу в городе Днепр. Моя семья — это я, мой ребенок (4 года) и муж. Еще у меня есть бабушка (86 лет), родители, двоюродная сестра и тетя — они все тоже находятся здесь.
Я узнала о начале войны в 5 утра 28 февраля. Муж разбудил и говорит: «Началось». Позвонила коллега, она проснулась от взрывов, потом взрывы услышали и мы.
Последние шесть дней я в растерянности, я чувствую злость, агрессию, гнев. Я не могу их контролировать. Я не понимаю, за что, не понимаю почему. Я злюсь, когда открываю новости и вижу две противоположные интерпретации событий. Я до последнего не верила, что такое может произойти.
Я знаю, что жизнь теперь будет разделена на «до» и «после».
Мои родные рядом, но я не знаю, как долго это будет продолжаться.
Если ситуация усугубится, мне с ребенком придется оставить мужа. Сегодня он сказал, чтобы мы уезжали. Я не могу себе представить, как я уеду, а он останется. А еще в моей голове очень много вопросов. Что делать с собакой? Что делать с бабушкой? А что делать с улиткой? Мы недавно из офиса забрали улитку, его зовут Чеба. Оставить улитку просто умирать?
Друзья из Европы зовут к себе. А я боюсь, потому что даже в мирное время нам ехать два дня до ближайшей границы. Как ехать сейчас, непонятно. В каждом городе обстрелы, сигналы тревоги. Мы прячемся в ванной, в подъезде. Мой ребенок спрашивает, почему летят бомбы и почему они не игрушечные. «Мама, это война?» И я отвечаю ему. Мне уже прислали инструкцию, как отвечать. Теперь я знаю, что такое «правило двух стен».
Мое утро начинается с переклички «Кто жив?» Одна из преподавательниц моей команды живет в Харькове, и мы всей школой за нее переживаем. Я думаю, что моему бизнесу пришел конец: студенты у нас из России, а преподаватели из Украины. Мы сейчас не можем вести уроки, а многие и не хотят, потому что это больно. Преподаватели сидят в бомбоубежищах, и я не знаю, как им помочь. Мы не можем выводить деньги, потому что в рублях ничего не вывести.
Я когда-то прочитала, что 11 сентября, когда самолеты врезались в башни, многие люди остались на своих местах, не попытались себя спасти. Мне казалось, что я никогда не буду одной из них, вообще не понимала, как такое может происходить. И вот уже шестой день я не решаюсь уехать, все бросить. Я нахожусь в прострации. У меня сжато все тело, у меня напряжение в челюсти, в шее, в глазах, я не могу спать, есть, мне очень тяжело. Я не хочу, чтобы кому-то еще было так же тяжело».
«Я Ханна-Соломия, мне 26, по образованию режиссёр, по призванию — одна из двух хозяев приюта для ежей. Я родилась и живу в Киеве. И сейчас в этом же Киеве вместе с двумя собаками, ребёнком, мужем и ещё кучей животных сижу в коридоре, подальше от окон, поближе к несущим стенам.
Я не знаю, страшно ли мне, мне, скорее, непонятно. На днях волной ударило в спальню, благо, стекла остались целы. Убежища вокруг моего дома недостаточно безопасные, потому мы переживаем воздушные тревоги дома, у нас многоэтажка. Дочь-первоклассница играет в коридоре в военные нападения, научилась спать под звуки ПВО, и хорошо, когда это именно ПВО, тогда мы хотя бы знаем, что угрозу удалось отразить.
Первые пару дней все были в шоке, а сейчас даже слегка свыклись. Но когда слышно очередную сирену, тело холодеет, а под кожей бегают мурашки.
Еще в первый день событий малая простудилась, и я стояла в аптеку — на открытой местности, на улице за аптекой, 34-я в очереди. Простояла так три воздушных тревоги. В очереди хихикали, что остаться без лекарств страшнее, чем оказаться под обстрелом, поэтому все стояли, соблюдая порядок.
Никогда не думала, что первый класс дочери пройдёт вот так — из карантина в войну.
Мы стараемся улыбаться друг другу и ребенку. Приносим из магазина, где очереди на пол-улицы, хоть немного сладкого. Строим планы на мирное будущее, но будет ли это «после войны», не знаем. Знаем только, что на нас напали и нападающим не важны ни их потери, ни жизни наших детей. В другом городе они попали в роддом. Вчера — в частный дом. Среди погибших двое детей. Я просто хочу укладывать ребенка спать и знать, что увижу ее утром. Мы хотим, чтобы чужие военные покинули нашу страну и больше не возвращались. Только тогда мы выдохнем. Но, думаю, ужас будет в сердцах еще долго. После войны первое, что я сделаю — наконец позволю себе плакать. Если будет мое «после войны».