Рождественские истории: Кусачие драконы                    Konstantin Milchin @ «Горький»

Джулиана Горация Эвинг (1841–1885) — викторианская детская писательница, книги которой пользовались большой популярностью в Англии в конце XIX века. Творчеством Эвинг восхищались Редьярд Киплинг и Генри Джеймс. На ее произведениях воспитывались многие поколения британских детей, однако сейчас имя писательницы почти неизвестно широкому читателю.По настоянию Джулианы в 1866 году ее мать (тоже автор книг для детей) начала издавать «Журнал тетушки Джуди» (семейное прозвище писательницы), в котором публиковала рассказы, сказки и стихи дочери, с малых лет любившей сочинять истории, рисовать и ставить домашние спектакли.

В рассказах миссис Эвинг меньше назидательного тона и сентиментальности, чем было обычно в то время, свойственных викторианской эпохе. Ее рассказы отличает мягкая ирония, здравый смысл и набожность. На русский язык произведения Эвинг не переводились.

Джулиана Горация Эвинг «Кусачие драконы»

Рождественская история

Мистер и миссис Скратш

Жила на свете одна семья по фамилии Скратш. (Может показаться, что они были русскими или поляками, но, вне всякого сомнения, проживали они именно в Англии.) И у семьи этой было одно отличительное свойство. Они никогда и ни в чем друг с другом не соглашались, хотя редко ссорились всерьез. Друзья их сначала приходили в ужас от бесконечных пререканий, но потом с облегчением понимали, что споры эти ничего не значат и «так уж у них заведено».

Все началось с родителей. Они были достойной парой и питали друг к другу теплые чувства. Однако у них была привычка: стоило одному высказать суждение, как другой непременно принимался ему перечить — и, хотя их самих подобное обыкновение нисколько не смущало, невольные свидетели перепалок находили все это чрезвычайно утомительным. Если один рассказывал историю, другой тут же встревал с полудюжиной несущественных уточнений, которые ни в малейшей степени не интересовали никого из присутствующих, включая самих рассказчиков. Допустим, супруги ужинают в гостях, и миссис Скратш старается поддержать светскую беседу с хозяином:

— О, да. Погода, в самом деле, чрезвычайно переменчива. Вчерашнее утро внушало самые радужные надежды, но уже в полдень полил дождь.

— В четверть двенадцатого, дорогая, — поправляет ее через весь стол мистер Скратш тем покровительственным тоном, что присущ мужьям и отцам, — и, дорогая, вчерашнее утро вовсе не внушало радужных надежд, а, напротив, заставляло ожидать худшего. Память всегда подводит вас в мелочах, душа моя.

Но вряд ли миссис Скратш смогла бы в течение пятнадцати лет выполнять роль супруги и матери, если бы огонь ее неповиновения мог потушить один взмах гасильника [приспособление для тушения горящих свечей — как правило, в форме конуса с длинной ручкой]. Как и мистер Скратш, она подается вперед со своего стула и начинает защищаться через головы беседующих гостей.

— Полноте, милый мой мистер Скратш, да ведь вы сами в то утро сказали, что за всю неделю не было столь прекрасной погоды.

— Прошу прощения, дорогая, но тогда я сказал, что за всю неделю не было столь высоких показаний барометра. Однако, душа моя, если бы вы были сведущи в подобных предметах (а это определенно не так), то могли бы заметить, что давление росло слишком быстро, а нет более верного признака переменчивости в погоде. Но миссис Скратш весьма забывчива, когда дело касается таких пустяков, — добавляет он и награждает собравшихся за столом широкой улыбкой, — ведь все ее мысли заняты куда более важными вопросами хозяйства и воспитания детей.

— Я полагаю, что замечание мистера Скратша не вполне справедливо, — щебечет миссис Скратш с той же подчеркнуто любезной улыбкой, что и у мужа. — Ручаюсь, что он столь же забывчив и неточен, как и я. Кроме того, не думаю, что память моя так уж плоха.

— И тем не менее на прошлой неделе вы забыли, к какому часу мы приглашены на ужин, — замечает мистер Скратш.

— Когда же я спросила об этом у вас, вы не смогли мне ответить, — мгновенно откликается она, — а ведь когда дело касается ужина, память вас никогда не подводит, мой дорогой.

— Приглашение адресовалось вам, — говорит мистер Скратш.

— Я передала его вам с Джемаймой, — отвечает миссис Скратш.

— Я не читал его, — возражает мистер Скратш.

— Да, вы же сожгли его, а я всегда говорила, что крайне глупо сжигать пригласительное письмо до назначенного дня, ведь тогда о нем и забыть недолго.

— Не сомневаюсь, что вы всегда так говорили, — с улыбкой замечает мистер Скратш, — однако я определенно никогда не слышал этой мысли из ваших уст, моя дорогая.

— И чья же память тому виной? — победоносно парирует миссис Скратш, и, так как дамы как раз встают из-за стола, последнее слово остается за ней.

Как можно заключить из приведенного разговора, миссис Скратш, несомненно, умела постоять за себя. Будучи юной и застенчивой новобрачной, она падала духом от возражений мистера Скратша и его публичных замечаний. Гасильник то и дело заставлял ее замолкать на полуслове. Но за пятнадцать лет она поняла, что мистер Скратш лает, да не кусает. Таким образом, бестактные замечания мистера Скратша оскорбляли слух окружающих, но ничуть не задевали даму, которой адресовались, ведь она уже знала им цену и приноровилась язвить в ответ. И если прежде она была глубоко несчастна из-за своей робости, то теперь они с супругом достигли полного взаимопонимания и согласились ни в чем не соглашаться — правда, к несчастью, не только наедине.

В самом деле, именно окружающие страдали больше всех. Для самой почтенной пары привычка огрызаться стала второй натурой и никоим образом не влияла на мирный семейный уклад. Они могли весь вечер перебивать друг друга, поправлять рассказы и спорить с выводами, и все без исключения были уверены, что, как только они останутся наедине, от этих бесконечных искр вспыхнет крупная ссора, однако уже в экипаже Скратши дружно перемывали кости судачащим о них друзьям и так же мало сходились во мнениях о событиях вечера, как и о любых событиях вообще.

Да, безусловно, окружающие страдали больше всего. Одни, оказавшись поблизости, мечтали очутиться в другом месте, особенно когда в пылу спора кто-то из супругов призывал их в свидетели своей правоты. Другие, стоявшие поодаль, меньше возражали против подобного развлечения. С определенного расстояния домашняя грызня кажется даже занятной, как военное столкновение, которое наблюдаешь, стоя вне досягаемости орудий. Ведь на месте бранящихся однажды можете оказаться и вы! Кроме того, подобные стычки оживляют скучный вечер, и можно шепнуть соседу: «Только послушайте! Скратши опять за свое». Холостые приятели полагали, что за всем этим кроется бездна обоюдного раздражения и домашней тирании, и благословляли свою счастливую звезду за то, что не вступили в брак и вольны рассказывать истории так, как вздумается. Женатые друзья лучше понимали положение вещей и желали лишь, чтобы Скратши не выставляли себя на посмешище хотя бы из соображений здравого смысла и хорошего тона.Однако Скратши продолжали в том же духе и, полагаю, продолжают до сих пор, поскольку мало кому в зрелом возрасте удается избавиться от дурных привычек.

Они никогда не сходились в оценке чего бы то ни было. Например, они спорили о том, какова погода — теплая или холодная, предметы — светлые или темные, яблочные пироги — сладкие или кислые. Однажды мистер Скратш вошел в комнату, потирая руки, и уселся у камина.

— Стоит признать, сегодня жуткий мороз.

— Разве, дорогой Уильям? — спросила миссис Скратш. — Похоже, вы простудились. По мне, так надо топить поменьше.

— Вчера было и вполовину не так холодно, а вы жалели, что не надели котиковое пальто.

— Уильям, дорогой! Дети весь день тряслись от холода, и ветер дул с севера.

— С востока, миссис Скратш.

— Я сужу по дыму, — мягко, но решительно ответила миссис Скратш.

— Полагаю, я способен определить, откуда дует ветер, когда чувствую его на собственной шкуре, — шутливо сказал собеседнице мистер Скратш.

— Я просила Джемайму посмотреть на флюгер, — пробормотала миссис Скратш.

— Плевать я хотел на Джемайму! — ответил ей муж.

В другой раз миссис Скратш беседовала с подругой:

— Мы повстречали его у Смитов — приятный, благовоспитанный мужчина лет сорока, — заметила миссис Скратш по поводу истории, занимавшей их обеих.

— Тридцати пяти лет, и ни днем старше, — сказал мистер Скратш из-за газеты.

— Ну как же, дорогой Уильям, ведь он уже седой, — сказала миссис Скратш.

— Многие мужчины седеют в тридцать, — сказал мистер Скратш, — а один мой знакомый поседел в двадцать пять.

— Ладно, сорок или тридцать пять, не имеет значения, — сказала миссис Скратш, желая вернуться к рассказу.

— Пять лет имеют огромное значение, когда тебе тридцать пять, — сказал мистер Скратш, направляясь к двери. — Для меня они бы имели огромное значение, уж поверьте! — и мистер Скратш с лукавым видом покинул гостиную, предоставив миссис Скратш возможность закончить историю так, как ей угодно.

Маленькие Скратши

Дух противоречия находит пристанище почти во всякой детской, но в некоторых его присутствие особенно заметно. Дети грызутся и ворчат по своей природе подобно щенкам, и большинство из нас может припомнить, как сами принимали участие в таких ожесточенных спорах:

— Отдай.

— Не отдам!

— Не посмеешь!

— Еще как посмею!

— А ну отдай!

— И не подумаю.

— Я маме расскажу!

— Ну и пожалуйста.

Благоразумным родителям следует тушить петарды и шутихи детских раздоров и постепенно, но неуклонно приучать детей к тому, что в этом мире необходимо закрывать глаза на чужие недостатки и быть снисходительными, раз уж все мы далеко не совершенны. А добродетель и нравственный долг велят время от времени позволять людям думать, говорить и поступать так, как они того пожелают.

Но если мистер и миссис Скратш когда-либо и собирались научить этому детей, то надобно признать, что урок не пошел бы на пользу, поскольку сами они ссорились и грызлись между собой ничуть не меньше, а пожалуй, что и больше, чем дети.

Заводилами во всех детских перебранках были двое старших. Мальчик и девочка с утра до вечера вели нескончаемую пикировку. И поскольку оба за словом в карман не лезли и практики у них было хоть отбавляй, им удалось вознести искусство пререкания до небывалых высот. Начиналось все за завтраком, а то и раньше.

– Ты сидишь на моем стуле.— Это не твой стул.

— Ты знаешь, что это мой любимый стул и стоял он с моей стороны!

— С чего ты взял, что он стоял с твоей стороны?

— Какая разница? Знаю и все!

— Ничего ты не знаешь!

— Нет, знаю!

— А вдруг я скажу, что он стоял с моей стороны?

— Не скажешь, его там не было!

— Захочу и скажу!

— Да? Так стоял он там или нет?

— Не скажу!

— Ах так! Значит, его там не было!

— А вот и нет.

— А вот и да!

И так далее и тому подобное. Неистощимым предметом споров был и маршрут их ежедневных прогулок.

— Пойдемте в парк, няня.

— Нет, только не туда, вечно мы ходим в парк!

— Вовсе нет. Мы там давным-давно не были.

— Вот это новость! Мы ходили туда в среду. Давайте пойдем по Джипси-лейн. Мы никогда не бываем на Джипси-лейн.

— Вот еще, мы вечно ходим по Джипси-лейн. И делать там нечего.

— А мне все равно! В парк я не пойду! Возьму и упрошу папу, чтобы мы пошли по Джипси-лейн. Я бегаю быстрее тебя!

— Ну и свинство! Подумаешь, напугал.

— Папа! Папочка! Полли назвала меня свиньей!

— Нет, папочка, это неправда!

— Назвала!

— Нет, не назвала! Я только сказала, что это свинство — говорить, что ты добежишь до папы быстрее меня и уговоришь его, чтобы мы пошли гулять по Джипси-лейн.

— Значит, ты и впрямь назвала его свиньей, — сказал мистер Скратш. — Что за непослушная и невоспитанная девочка! Ты доставляешь нам столько хлопот, Полли, надо отправить тебя в школу, где тебя научат манерам. Вы пойдете туда, куда хочет твой брат, — и довольно болтовни!

Следует заметить, что Полли и ее брат достигли того возраста, когда виновной во всех детских разногласиях удобнее всего было считать Полли. В семьях, где домашняя дисциплина хромает на обе ноги, приходит время, когда наказывают почти всегда только девочек, поскольку они могут вынести попреки, а мальчики — нет. Семейная власть, как и некоторые другие виды власти, склонна притеснять более слабых.

Но и сыну мистер Скратш потакал отнюдь не всегда.

— Сейчас же отдай, а не то я расскажу, что ты слопала две желтые сливы в саду в воскресенье, — как-то раз заявил Гарри.

— Ябедник-ябедник!

— Оторвем тебе язык!

— Оторвем — не спросим, псам дворовым бросим! — пропела его сестра.

— Ага, ты назвала меня ябедником! Вот пойду и расскажу папе. На днях тебе неплохо досталось за то, что ты обзывалась.

— Ну и пожалуйста! Мне все равно.

— Ты не хочешь, чтобы я шел, я знаю.

— Да ты просто трусишь.

— А вот и нет.

— Чего же тогда не идешь?

— Ха, я пошел! Увидишь, чем все закончится.

У Полли, однако, имелись причины упорствовать, и Гарри отправился к отцу. Но на лестнице он замер. Утром мистер Скратш подчеркнул, что не желает, чтобы его отвлекали, и Гарри, хоть и был его любимчиком, опасался вторгаться в столовую. Так что он вернулся в детскую и с великодушным видом произнес:

— Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности, Полли. Попроси прощения, и я никуда не пойду.

— Что-то не хочется, — сказала Полли, которая была прекрасно осведомлена о положении дел в главном штабе. — Иди же, если смелости хватит.

— Я не пойду, если ты не хочешь, — сказал Гарри, благоразумно замяв вопрос извинений.

— А я хочу, чтобы ты пошел, — упрямо сказала Полли. — Ты вечно ябедничаешь. Иди и расскажи сейчас же, если не трусишь.

И Гарри пошел. Однако у подножия лестницы он снова замешкался и уже начал было размышлять, как отступить с наименьшими потерями для собственного достоинства, но тут из-за перил показалось лицо Полли — она не собиралась оставлять брата в покое.

— Ага! Вот ты где! Что же ты стоишь? Духу не хватает зайти?

— Еще как хватает! — ответил Гарри и вошел.

Стоило ему повернуть дверную ручку, как мистер Скратш обернулся.

— Пожалуйста, папочка... — начал Гарри.

— Вон отсюда! — вскричал мистер Скратш. — Я разве неясно выразился, что этим утром меня нельзя беспокоить? Что за неслы…

Но Гарри захлопнул дверь и поспешно ретировался. В детскую он вернулся степенным шагом и с видом крайнего удовлетворения.

— Будь добра, отдай мне кубики.

— С какой стати?

— Как это с какой? Где я, по-твоему, был?

— Не знаю и знать не хочу.

— Я только что от папы. Вот так-то!

— И папа велел отдать кубики?

— Я же уже сказал.

— Ничего ты не говорил.

— Повторять не буду.

— Тогда я сама схожу к папе и спрошу.

— Сделай одолжение, сходи.

— Не пойду, если скажешь правду.

— Ничего я говорить не буду. Иди и спроси сама, если духу хватит, — сказал Гарри, довольный тем, что они поменялись ролями.

Та же судьба постигла вылазку Полли, и она постаралась прикрыть отступление сходным образом.

— Ага! Так и не сходила.

— Я не верю, что ты спросил у папы.

— Не веришь? Ну что же!

— И что же?

— Не твое дело!

И так далее и тому подобное.

А мистер Скратш тем временем распекал миссис Скратш за то, что дети распустились донельзя. Миссис Скратш на это отвечала, что управляться с ними невозможно, поскольку мистер Скратш избаловал Гарри и подорвал ее, миссис Скратш, авторитет своим постоянным вмешательством.

Как часто случается с семейными дрязгами, различия полов придавали детским спорам особую остроту.

— Мальчики никогда не делают то, о чем их просят, — жаловалась Полли.

— Девочки вечно просят какую-то ерунду, — отвечал на это Гарри.

— А уж какую ерунду просишь ты!

— Это совсем другое! Женщины обязаны делать то, что им говорят мужчины, кажется им это разумным или нет!

— Нет, не обязаны, — отвечала Полли. — По крайней мере, если они не муж и жена.

— Все женщины — низшие существа, — заявлял Гарри.

— Попробуй прикажи маме сделать то, что ты хочешь, и посмотрим! — говорила Полли.

— Мужчины должны отдавать приказы, а женщины — исполнять, — отвечал Гарри, прибегнув к обобщениям. — И когда у меня будет жена, я позабочусь, чтобы она делала то, что я скажу. А тебе придется слушаться мужа, когда ты выйдешь замуж.

— Тогда я не выйду замуж и буду делать, что хочу.

— Ах, не выйдешь? Да ты еще упрашивать будешь! Все девчонки мечтают выйти замуж.

— Понятия не имею почему, — отвечала Полли. — Если у них есть братья, они должны были устать от мужчин.

И так продолжалось вновь и вновь: бесконечные доводы, которые ничего не доказывали и никого не убеждали, неиссякаемый поток возражений, которых чуть-чуть недоставало для настоящей ссоры.

На самом деле подобные стычки обычно были еще менее серьезными. Юные Скратши, как и многие другие дети, пребывали в прискорбном заблуждении, что девочки и мальчики выглядят умнее, когда отвечают друг другу колкими замечаниями или избитой и довольно плоской игрой слов:

— Я попрошу у папы лук на Рождество.

— Зачем ждать, я принесу его тебе с кухни.

— Я буду стоять на своем!

— Не стóит, прошу, присядь!

— Потом получишь!

— Потом уже наступило.

И стоило кому-то из гостей начать любезную беседу с одним из детей, другой неизбежно оказывался рядом и сопровождал ответы первого насмешками и вопросами с подвохом, и все это звучало в равной степени глупо, утомительно и неуместно.

Несмотря на все эти проявления дурного воспитания, мистер и миссис Скратш никогда не пытались вмешаться. Выходки эти, словно кривое зеркало, отражали их собственное поведение. Однако каждый из них любил повторять: «Ума не приложу, отчего дети все время ссорятся».

Пес Скратшей и вспыльчивый господин

Поразительно, какое воздействие оказывают хозяева дома на расположение духа всех домочадцев. Мистер Скратш был весьма милостивым господином, а миссис Скратш — весьма милостивой госпожой, однако прислуга их жила в состоянии беспрестанной горячечной раздражительности, грозившей вылиться в ропот недовольства. Служанки толкали друг друга на черной лестнице, обменивались колкостями в чулане и вели непрерывную войну с лакеем на предмет разделения обязанностей. Чуть что они объявляли, что берут расчет.

Манией огрызаться заразился даже пес. Пес этот был не храбр, не зол и не обладал безупречной родословной, которая могла бы извинить его спесь. Но и он, подобно хозяевам, подхватил дурную привычку, превратившую его в грозу всех робких визитеров — да что там, всех визитеров поголовно!

Всякий раз, как кто-то приближался к дому — неважно, обращался он к псу или мирно шел своей дорогой, — беспородный Хват бросался на жертву и заливался пронзительным лаем: «Тяв! Тяв! Тяв!». Если визитер выдерживал натиск, пес, оттолкнувшись всеми четырьмя лапками, бочком отскакивал в сторону, но стоило тому продолжить путь, как Хват настигал его снова: «Тяв! Тяв! Тяв!». Он облаивал молочника, пекаря и мальчишку из мясной лавки, хоть и видел их каждый божий день. Он так и не свыкся с прачкой, а она так и не свыклась с ним. Она утверждала, будто он «смахивает на ту самую черную псину из «Путешествия пилигрима»» [знаменитый аллегорический роман Джона Баньяна о духовных исканиях]. Все лето пес просиживал у калитки и облаивал каждую карету и повозку, а также всякого прохожего, дерзнувшего показаться на улице. Шанс облаять грабителей представился ему лишь однажды, да и тогда, вопреки тому, что лаял он долго и заливисто, никто и не подумал встать с постели: «Хват опять за свое», — сказали Скратши. В тот раз они лишились серебряного чайника, куска стилтонского сыра и двух посеребренных крестильных кружек [популярный подарок на крестины детям в викторианскую эпоху]. Мистер и миссис Скратш по сей день спорят, кто из них решил не обращать внимания на предостережение Хвата.

Однажды на Рождество к Скратшам приехал некий вспыльчивый господин. Этот высокий, энергичный молодой человек с соломенными волосами явился со станции пешком, неся в руке дорожный саквояж. Саквояж, как заведено у холостяков, был скорее набит, чем уложен: сквозь кожу выпирал каблук ботинка и угадывались очертания банки с кремом для бритья.Как только он подошел к дому, навстречу ему, по своему обыкновению, выскочил Хват: «Тяв! Тяв! Тяв!». Надобно сказать, что господин этот очень любил собак и к тому времени не меньше дюжины раз безропотно снес приветствие Хвата, который, в свою очередь, знал этого джентльмена не хуже, чем прачку, и гораздо лучше, чем мальчишку из мясной лавки. У господина были и собственные собаки — ласковые, сообразительные и послушные, — и замашки Хвата ему крайне претили. Однако же он дружески заговорил с псом, и Хват, которому в свое время досталось немало лакомых кусков с его тарелки, не удержался и на минуту прервал ритуал, чтобы облизать ему руку. Но стоило господину снова зашагать к дому, как Хват кинулся ему под ноги в своей обычной манере: «Тяв! Тяв! Тяв!». А поскольку господин отличался вспыльчивостью и разговор у него, что называется, был короткий, он тут же ринулся на Хвата, а так как Хват бросился наутек, швырнул в него свой саквояж. Банка с кремом ударилась о камень и разбилась вдребезги. Каблук ботинка наподдал Хвату по спине, и тот с визгом удрал на кухню. С тех пор он никогда больше не лаял на этого господина.

Если господин осуждал замашки Хвата, то постоянная грызня самого семейства Скратшей нравилась ему еще меньше. Впрочем, он был старым другом мистера и миссис Скратш и знал, что они весьма счастливы в браке, а постоянно препираются лишь в силу дурной привычки. Подтрунивая над их обоюдной нежной привязанностью и вечными спорами, он называл их «кусачими голубками».

Когда хозяин и хозяйка пускались в особенно пламенные словесные баталии за обеденным столом, он запускал пальцы в пышную копну своих соломенных волос и, бросив лукавый взгляд карих глаз на Скратшей, говорил: «Будет вам флиртовать, друзья. Не смущайте старого холостяка».

И оба спорщика не могли не рассмеяться.

Чтобы приструнить маленьких Скратшей, ему приходилось принимать более решительные меры. Он очень любил детей и был им хорошим другом. Вспыльчивый господин не жалел времени и сил, чтобы помочь им в играх и затеях, но терпеть, чтобы они огрызались в его присутствии, был не намерен. Он был гораздо добрее многих гостей, полагающих, будто следует с любезной улыбкой встречать дерзость и развязность, которыми дети нередко из пустого тщеславия козыряют перед незнакомцами. Зато уж как честят эти учтивые знакомые и детей, и их родителей у них за спиной! И за что? За те самые дурные привычки, в укоренение которых они внесли собственную лепту.

Вспыльчивый господин обходился со своими юными друзьями совершенно иначе. Однажды он беседовал с Полли, добродушно расспрашивая ее о занятиях, а девочка отвечала ему тихо и толково, когда откуда ни возьмись явился мастер Гарри и принялся щеголять остроумием, огрызаясь на сестру и оспаривая каждое ее слово, на что она отвечала в том же духе; закончилось все их обыкновенной перепалкой.

— Значит, ты любишь музыку? — спросил вспыльчивый господин.

— Очень люблю, — сказала Полли.

— Да ну? — встрял Гарри. — А чего же ты тогда вечно над ней хнычешь?

— Вовсе не вечно!

— Вечно.

— А вот и нет. Я только иногда плачу, когда завязну на каком-нибудь аккорде.

— Должно быть, у тебя не музыка, а болото, потому что ты вечно увязаешь.

— Придержи язык! — сказал вспыльчивый господин.

Гарри напустил на себя самый уморительный, по его собственному мнению, вид, высунул язык и придержал его указательным и большим пальцами. К несчастью, не успел он сунуть его обратно в рот, как вспыльчивый господин залепил ему увесистую оплеуху, так что зубы его клацнули и прикусили кончик языка.

— Слова тут бесполезны! — сказал вспыльчивый господин и запустил пальцы в шевелюру.

Дети похожи на собак: они столь же безошибочно распознают, кто их настоящий друг. Вспыльчивый господин нравился Гарри ничуть не меньше оттого, что ему приходилось уважать его и слушаться, и в то самое Рождество, когда господин проучил Хвата, дети устроили ему самый шумный и радушный прием.

Утром в сочельник обнаружилось, что кто-то разбил фарфоровую чашу для пунша. Мистер и миссис Скратш принялись спорить, хранилась ли она в достаточно надежном месте, после чего повздорили с экономкой, которая понятия не имела, как это случилось; та, в гневе сбегая вниз по черной лестнице, отвесила пинка Хвату, который тотчас налетел на садовника, заносившего в дом хрен к рождественской говядине; садовник, отпрянув, наступил на хвост кошке; кошка с фырканьем и шипением, по-лисьи распушив хвост, взлетела по водосточной трубе.

Не желая присутствовать при этой домашней сцене, вспыльчивый господин укрылся в столовой и развернул газету. Но и тут Гарри и Полли не заставили себя долго ждать и вскоре уже удобно устроились в углу, препираясь между собой по поводу каких-то детских неурядиц.

Карие глаза вспыльчивого господина некоторое время следили за ними поверх газеты, и наконец он воскликнул:

— Гарри, мальчик мой!

Гарри подошел к нему.

— Покажи язык, Гарри, — сказал он.

— Зачем? — спросил Гарри. — Вы же не доктор.

— Делай, как я говорю, — сказал вспыльчивый господин, и Гарри, заметив, что тот уже вскидывает руку, со всей поспешностью высунул язык. Вспыльчивый господин вздохнул.

— Ага! — обреченно произнес он. — Так я и думал! Полли, иди сюда и дай взглянуть на твой.

Полли, подкравшаяся к ним во время этого импровизированного осмотра, тоже высунула язык. Тут вспыльчивый господин еще больше помрачнел и покачал головой.

— Что такое? — в один голос воскликнули дети. — Что это значит?

И схватились пальцами за кончики языков, чтобы самим обнаружить неладное.

Но вспыльчивый господин, не отвечая, медленно направился к двери. На ходу он проводил руками по волосам, бормотал «н-да! гм!» и кивал с видом скорбной обреченности.

Уже на пороге он обернулся и сунул голову в комнату.— Вы не замечали, что ваши языки становятся острей? — спросил он.

— Нет! — с тревогой воскликнули дети. — В самом деле?

— Если увидите, что они начинают раздваиваться, — внушительным тоном сказал господин, — дайте мне знать.

С этими словами он, угрюмо покачивая головой, покинул столовую.

Днем дети снова принялись его осаждать.

— Ну скажите же нам наконец, что не так с нашими языками!

— Утром вы, как обычно, огрызались и бранились, — сказал вспыльчивый господин.

— Ой, мы забыли, — сказала Полли. — Знаете, мы ведь не всерьез. Но, пожалуйста, не будем сейчас об этом. Расскажите про наши языки. Что с ними не так?

— Я очень сильно опасаюсь, — сказал вспыльчивый господин внушительным, размеренным тоном, — что если вы будете так грызться, то скоро отправитесь...

— На псарню? — подсказал Гарри.

— Ха! — сказал вспыльчивый господин, запуская пальцы в волосы. — Господь с вами, нет! Все гораздо печальней! (Если, конечно, не все собаки походят на Хвата, а это, к счастью, не так.) О нет, боюсь, как бы вы оба не отправились к кусачим драконам!

И больше вспыльчивый господин не сказал об этом ни слова.

Сочельник

Через пару часов к мистеру и миссис Скратш вернулось доброе расположение духа. Пунш подали в кувшине, и вкус его от этого нисколько не пострадал. Вечер был чудесный: елка, рождественский рулет, святочное полено, свечи, сладкая каша и вечерняя игра в драконов. Когда детям прискучила елка и у них разыгрался аппетит после столь изнурительных упражнений, как попытки дотянуться до верхних ветвей, тушение «опасных» елочных свечек и перерезание лент и бечевок, обрезки которых разлетались по всей комнате, как раз подоспел ужин, а вместе с ним — рулеты, каши и пунш. И когда кашей пресытились (а следует признать, что это рождественское блюдо едят, скорее отдавая дань традиции, чем наслаждаясь его вкусом), собравшиеся задули свечи на святочном полене и перешли к игре в кусачих драконов, доставляющей столь жгучее и непостижимое удовольствие душе и желудку.

Вспыльчивый господин, пригревший фалды сюртука у святочного полена, с мрачной улыбкой наблюдал за всеобщим весельем. В темноте взметались и плясали голубые всполохи, выхваченные из чаши изюминки переходили из рук в руки, по столовой то и дело разлетались огненные брызги. Дети визжали, а обжигающее лакомство перебивало приторный вкус каши. Мистер Скратш кричал, что они испортят ковер, миссис Скратш сетовала, что он пролил бренди на ее платье. Мистер Скратш возражал, что ей не стоило бы носить столь непрактичные наряды в семейном кругу. Миссис Скратш припомнила давнюю речь мистера Скратша о том, что красивые туалеты следует носить дома, а не беречь на случай прихода гостей. Мистер Скратш заметил, что в покупке этого самого платья не было никакой необходимости, однако миссис Скратш все же приобрела его под тем предлогом, что сможет носить его и в будущем году. Дети спорили, кто из них смелее и кто добыл больше изюминок. Хват яростно лаял на пламя, а горничные отпихивали друг друга в борьбе за уютное местечко у двери и пытались заслонить обзор лакею, но тот все равно все видел поверх их голов.

—Так их! Ату! Ату! — тихо посмеивался вспыльчивый господин. И только он это произнес, как остроумная супружеская перепалка разгорелась с новой силой, дети заспорили еще жарче, пес завизжал, точно помешанный, горничные начали упорнее сражаться, всполохи в чаше взвились еще выше — и вот голубое пламя, словно морская пена, окатило комнату.Наконец весь изюм был выловлен, пламя почти погасло, и собравшиеся перешли в гостиную. Но Гарри замешкался.

— Идем, Гарри, — сказал вспыльчивый господин.

— Еще минутку, — попросил Гарри.

— Пойдем-ка лучше, — сказал господин.

— Почему? — спросил Гарри.

— Здесь нечего делать. Изюм съеден, весь бренди сгорел…

— Нет, не весь, — ответил Гарри.

— Ну почти весь. Лучше нам уйти. Давай, идем. Сегодня вечером таким мальчикам, как ты, не стоит оставаться наедине с кусачими драконами.

— Ерунда! — сказал Гарри.

— Хорошо же, будь по-твоему, — ответил вспыльчивый господин и поспешил прочь из комнаты. Гарри остался один.

Танец с драконами

Он подкрался к столу с чашей «кусачих драконов», в которой подрагивали слабые язычки голубого пламени.

— Как жаль, что оно потухнет! — сказал Гарри. И тут же ему на глаза попалась бутылка бренди из буфета.

— Лишь одну капельку, — шепнул Гарри, откупорил бутылку и плеснул бренди в чашу.

Конечно же, бренди вспыхнул, едва коснувшись огня, и бутылка взорвалась. Гарри чрезвычайно повезло, что он не сильно пострадал. Только капли горячего бренди брызнули ему в глаза, и на несколько секунд он зажмурился от жгучей боли.

Но что же предстало его взору, когда он открыл их! По всей комнате метались и плясали те же голубые всполохи, что прежде метались и плясали в чаше с изюмом. Гарри увидел, что каждый отблеск — змеиный изгиб ярко-синего дракона. Драконы заполонили всю комнату. Морды у них были точь-в-точь как у чудищ, какими китайцы в стародавние времена расписывали бело-голубой фарфор, а языки раздвоены, как у змей. А что у них был за окрас! Прекрасный небесно-синий. Даже сине-лиловый цвет каракатиц не сравнится со сверкающим небесно-голубым оттенком кусачих драконов.

Как же они скакали! Без конца прыгали друг через друга, точно игривые морские котики. Однако если это и было игрой, то уж больно жестокой: подпрыгивая, они кусались и фыркали друг на друга, а звуки издавали, как антилопы гну из зоологического сада: иной раз они когтями выдирали друг у друга клоки волос из хохолков и швыряли их на пол. Вырванные волосы разлетались, как искры от бренди.

Гарри остолбенел от ужаса.

— Вот это веселье! — произнес кто-то совсем рядом, и Гарри увидел дракона, который лежал поблизости и не играл с остальными. Кто-то случайно откусил ему один кончик раздвоенного языка, так что какое-то время он не мог огрызаться.

— Хорошо, что вам от этого весело, — сказал Гарри. — Мне — ни капли.

— Конечно! Огрызайся, сколько душе угодно! — ухмыльнулся дракон. — Ты просто находка! Они возьмут тебя в третий тур!

— Что, эти твари? — воскликнул Гарри.

— Да-да, эти твари. Будь мой язык цел, я бы первым начал нашу игру, — сказал дракон. — Тебе она точно придется по вкусу.— А расскажите, пожалуйста, как в нее играют, — попросил Гарри.

— Советую не говорить остальным «пожалуйста», — сказал дракон, — если не хочешь, чтобы тебе вырвали все волосы. Суть игры такова. Тебе надо постоянно кого-то перепрыгивать и одновременно говорить или фыркать. В ответ на чужие слова нужно огрызаться. Не мне тебе объяснять, как огрызаться. Ты сам все прекрасно знаешь. Но если случайно ты ответишь вежливо, то у тебя вырвут клок волос, чтобы голова лучше соображала. Просто уморительно!

— Может, вам эта игра и подходит, — сказал Гарри, — но, уверен, что нам — мужчинам, женщинам, детям — она не придется по душе. Мы в такое ни за что играть не будем.

— Разве? — отозвался дракон. — Ты даже не представляешь, сколько людей пляшут с драконами в сочельник. Если мы задержимся в доме до полуночи, то можем вытащить всех из постели и унести с собой на Везувий.

— На Везувий! — воскликнул Гарри.

— Да-да, именно, на Везувий. Видишь ли, мы родом из Италии. И чешуя наша цвета Неаполитанского залива. Мы любим сушеный виноград и горячительные напитки. Порой мы ужасно веселимся там в горах. О, как мы огрызаемся, царапаемся, деремся! Восторг! Бывает, так разгорланимся, что Матушка-гора не выдерживает и извергает нас всех наружу, а вслед еще плюется пеплом. Но такое редко случается. В прошлом году мы чудесно повеселились! Так много людей — о, как они огрызались! Прекрасный получился праздник. У нас всегда много языкастых детей, много слуг. А также много мужей и жен, причем первых не меньше, чем вторых, а то и больше. Еще было два члена церковной общины, деревенский почтмейстер, который бесконечно бранится с публикой, вместо того чтобы выучить почтовые правила, три извозчика и два пассажира, две юные продавщицы из единственной на весь их городок лавки шерстяной пряжи, четыре коммивояжера, шесть хозяек меблированных комнат, шесть адвокатов Олд-Бейли, несколько вдов из богаделен, семь холостяков и девять кошек, которые шипят на всех и вся. Дюжина крикливых желтохохлых какаду, толпа уличных ребятишек, стая дворняг из колоний, что с лаем бросаются под ноги, и пять престарелых дам в воскресных чепцах и с молитвенниками, весь год сражавшихся за лучшие места в церкви.

— Ну и ну!

— «Ну и ну»? И это все, на что ты способен? Если не сможешь выдавить ничего обиднее, туго тебе придется в игре, уж поверь мне, — сказал дракон. — В чем дело? Я думал, у тебя острый язычок, но, как я погляжу, он пока даже не раздвоился. Но вот и они! Иди играй! И огрызайся на славу, если тебе дороги твои кудряшки!

Не успел Гарри придумать ответ, как у кусачих драконов начался третий тур, и, проносясь мимо, они увлекли его за собой.

Гарри затрясся, глядя на остальных игроков. Драконы, прозрачные, словно креветки, мерцали лазурной синевой. Они скакали и фыркали, как антилопы гну: «Уаф! Уаф!»; и, когда они прыгали, Гарри вынужден был прыгать вместе с ними. Но они отнюдь не только фыркали, но еще спорили и ругались, и в этой грызне Гарри тоже пришлось участвовать.

— Правда, славно? — спросил один из синих драконов.

— Ничуточки! — огрызнулся Гарри.

— Да у тебя просто дурной вкус, — огрызнулся дракон.

— Неправда, — огрызнулся Гарри.

— В тебе говорят гордость и упрямство. Ты, видимо, хочешь, избавиться от лишних волос.

— О, пожалуйста, на надо! — завопил Гарри вне себя от ужаса. Дракон тут же вырвал когтями клок волос Гарри, тот завизжал, а драконы зафыркали и заплясали.

— Что, волосы встали дыбом? — спросил другой дракон, перемахнув через Гарри.

— Не твое дело! — огрызнулся Гарри сквозь слезы.

— Конечно, это вовсе не дело, а потеха, — парировал дракон.

— Сам так развлекайся, — огрызнулся Гарри.

— Так я хочу с тобой развлекаться, вот вырву у тебя прядь волос, — огрызнулся дракон.

— Только попробуй! — отчаянно огрызнулся Гарри.

— Да ты хоть знаешь, с кем говоришь? — взревел дракон; он распахнул широченную пасть и хлестнул Гарри по лицу раздвоенным языком; мальчик так перепугался, что не сумел огрызнуться в ответ и лишь жалобно заверещал:

— Умоляю вас, пожалуйста, не надо!

Синий дракон тут же выдернул у него еще один клок волос, а остальные драконы зафыркали пуще прежнего.

Гарри не знал, сколько длилась эта кошмарная игра. И хоть он искусно огрызался в детской, сейчас ему с трудом удавалось подобрать колкость в ответ, и за свои оплошности приходилось расплачиваться волосами. Какими глупыми и скучными казались ему теперь все эти грубости и нахальство! Но он вынужден был играть дальше, гадая про себя, скоро ли пробьет двенадцать, останутся ли драконы до полуночи и унесут ли его с собой на Везувий.

Наконец он с облегчением заметил, что бренди почти догорел. Драконы двигались уже медленней, скакали все ниже и постепенно один за другим стали исчезать.

«Ох, только бы они все сгинули до полуночи!» — думал бедняга Гарри.

В конце концов остался лишь один дракон. Они с Гарри скакали друг через друга, огрызались и лаялись, и Гарри радостно думал, что этот дракон последний, — как вдруг часы в холле заскрежетали, словно прочищая горло перед тем, как пробить полночь.

— Ну же, пожалуйста, уходи! — в отчаянии закричал Гарри.

Синий дракон взметнулся вверх и вырвал у Гарри такой огромный клок волос, что, казалось, отхватил с ним и кусок кожи. Однако скачок этот был последним. Дракон вмиг исчез — растворился до первого удара часов. А Гарри остался лежать в темноте, уткнувшись лицом в пол.

Заключение

Когда его нашли родные, лоб его был залит кровью. Гарри считал, что это следы драконьих когтей, но они сказали, будто он порезался осколком разбитой бутылки. Драконы исчезли так же бесследно, как и бренди.

Гарри излечился от привычки огрызаться. Препирательствами он насытился на всю жизнь вперед. Отныне бесконечные пререкания домашних заставляли его содрогаться. Полли не довелось разделить его злоключений, но исправилась и она.

Во-первых, как и любую перепалку, грызню не затеешь без достойного соперника, а Гарри участвовать в грызне больше не желал. И когда он отвечал на колкости Полли вежливо и по-доброму, ей становилось за себя стыдно и она больше их не повторяла.Во-вторых, она теперь тоже знала о кусачих драконах. Гарри поведал ей и вспыльчивому господину обо всем, что с ним приключилось.

— Думаете, это правда? — спросила вспыльчивого господина Полли.

— Гм! Ха! — сказал он, запуская пальцы в волосы. — А ведь я предупреждал, что вы вот-вот отправитесь к кусачим драконам.

* * * * *

Гарри и Полли одергивали малышей, когда те принимались огрызаться, и пресекали препирательства в детской. Пример и наставления старших детей — сильнейшее воспитательное средство, и вскоре среди маленьких Скратшей не осталось ни одного острого на язык ребенка.

Однако подозреваю, что их родители так никогда и не излечились. Не знаю, слышали ли они эту историю. Кроме того, в зрелом возрасте избавиться от дурных привычек не так-то просто.

Боюсь, мистеру и миссис Скратш еще предстоит станцевать с драконами.

Перевод: Дина Батий, Ксения Никишева, Любовь Карцивадзе

Вступление и комментарии: Галина Нилова

Редактор: Наталья Краюшкина

Иллюстрации: Гордон Браун