Филипп Ефремов: Девятилетнее странствование и приключения российского унтер-офицера
В 1774 году, служа сержантом в Оренбурге, который город, возмущенною государственным злодеем чернью немалое время содержан был в осаде [восстание Пугачёва], и в июне месяце командирован я был на заставу, с двадцатью человеками военных людей. При команде нашей состояла одна пушка. На заре напали на нас из ватаги бунтовщиков около пятисот человек.
Противился я им по возможности до половины дня, доколь стало у нас пушечного и ружейного пороху, а когда в ружьях осталось у нас по одному заряду, взял я у казака лошадь, велел всем садиться и прочим на своих лошадей. И злодеи, узнав, что не стало у нас пороху, не имея никакой опасности, ударили прямо на нас. Я хотел в них выпалить из ружья и как, к несчастию моему, ружье осеклось, один из мятежников ударил по ружью саблею, отрубил в левой руке моей большой палец, отчего из рук оно выпало; другой же ударил по голове, выше правого уха, саблею же; третий копьем по голове же, повыше лба, после чего взяли нас и в плен увезли на ночлег. Оные злодеи, бегавши по степи, в полуночи заснули, а я с двумя солдатами от них ушел. Прибежали к находящейся на киргизской степи речке Донгус.
На рассвете спрятались под нанесенную траву, лежали до половины дня, а с того времени пошли в Оренбург, который не в далеком оттуда был расстоянии. Не более 15 верст погони за собою не видали. От оного места отошли 3 версты; вдруг из-за горы выехали киргизцы, до двух сот человек, взяли нас и, посадя на лошадей, подвязав ноги на брюхо лошадиное, увезли в свои улусы. Держали у себя два месяца.
А как навозили немалое число российских людей и отвезли иных в Бухарию, а других в Хиву, продали в разные места. Меня в Бухарии купил хожа Гафур; держал у себя один только месяц, потом подарил тестю своему Даниар-беку, кой в Бухарии полновластен и оный родом узбек, то-есть дворянин и правитель всем бухарским владением. Называется аталык, так что и сам хан ему подвластен. Аталык имеет четыре жены и шесть наложниц, последние калмычки и персиянки купленные.
Аталык определил меня к своим ордынским дверям, где его жены и наложницы, стражем. Я был в сей должности, доколь не говорил их языком, а как выучил, то аталык пожаловал меня капралом; дал в команду 10 человек.
И в одно время пришел ко мне аталыков служитель, сказывая, что требует меня аталык. Пришедши я к нему, говорит он, что приехал из России мой посланник, мулла Ирназар и привез посольское письмо: «Возьми и прочти». Взявши письмо, увидя титул всемилостивейшей государыни, сняв шапку, не мог я зрить сухими глазами, без слез. Прочитав оное, спрашивает меня аталык: «Что это такое? Отвечай!» Я: «Посланников паспорт то», — сказал. Он: «Для чего ж приложена печать ниже письма?» На то я вторично ему отвечал, что титул российской государыни пишут вверху, а печать прикладывается внизу, для того титул значит более, нежели печать. Он сказал, что неправда, тем Россия имеет противу нас унижение, потому что мы истинной веры магометанской. Потом вопрошал, для чего я плакал. «Состоишь в руках моих, то что хочу с тобою сделаю». Сказал я, что Россия не верует лживому пророку Магомету, а верует Единому Создателю неба и земли, истинному Богу. Плакал же я для того, что во-первых обрадован был титулом российской государыни; во-вторых, тем, что увидеть мог российское письмо. Сверх того сказал я ему, что по долгу своему, дал я обещание всемогущему Богу и нашей августейшей монархине служить верно и послушно до истечения последней капли крови и, что, по причине несчастной судьбины, которая заставила оплакивать Российское государство и ввергла в руки того, кому я не должен жертвовать своею службою.
Потом уговаривал меня аталык к принятию магометанского закона и обещал иметь в милости; но как я на то не согласился, для чего приказал мучить меня и пытать по-тамошнему, то-есть, поить солью по три дня.
Меня же не хотя умертвить за мою службу, давали, после каждого мучения сала. Видя он, что все его мучения недействительны, то просил меня по крайности ему присягнуть, чтоб служить верно. Ту присягу я сделал только из пристрастия языком, а не душою. Потом пожаловал меня сержантом. Препоручил в команду 50 человек и так находился под его предводительством. Был в походах и все тамошние городки и дороги узнал. И в одно время были под городом, именуемым Самаркандом. Взял на сражении в плен самаркандца. Аталык, видя столь ревностную мою службу, пожаловал капитаном, и землею, с коей собиралось в год доходу до 300 червонных, вверил в команду разных людей сто человек, в числе коих имелось 20 русских. Потом с сыном его, Шамрат-беком, ездил я с его войском в Персию, в город Мерв; и при том его сыне было до 2000 человек. Выигрыша никакого не получил, почти бежал; на побеге в его войске дорогою немало померло людей и пало лошадей.
По возврате моем в Бухарию, влюбилась в меня невольница аталыкова, ключница. Она после изъявляла прямое и усердное желание со мною уйти, куда б я ни пожелал. Она же родом персиянка и, еще молода будучи, также у них, по несчастию, в плену. Но как я и обещал, когда найду свободный случай к уходу, всеконечно ее не оставлю. После двух лет командирован был я в Хиву с войском, которого было 1500 человек. При войске находился главнокомандующий Бадал-бек. От Чаржуя, вниз по реке Аму-Дарье, живут кочевые туркмены. В их урочищах, по реке Вязу, тальнику и травы довольно, ехали до хивинской границы, до городка Пятняку, 8 дней, в коем одни городовые ворота. От оного езды один день до городка Сезарресту, а от сего езды половина дня — городок Богаткола, в коем одни ворота. Подалее сего городка было сражение с хивинскими ямудами.
Один хивинский юзбек, наехавши, выстрелил в меня из ружья, отчего опалило у меня правую щеку и ухо порохом. Я в горячности поскакал немедленно за ним, с коим и сразился; отрубил притом у него правую руку и взял его в плен; привез его к главнокомандующему Бадал-беку, за что пожаловал он мне аргамака и кармазинный кафтан. После послал в Бухарию с письмом к аталыку, для требования еще войска; притом мои заслуги выхвалил. Аталык за ту службу жаловал еще землею и деньгами; приказал быть в готовности к его войску обратно в Хиву, кое повеление сделалось мне тогда способом уходу от них. То в сем размышлении учинил одному писарю свою просьбу, дабы он написал мне посольскую грамоту в таком разуме, якобы послал меня послом аталык в город Кокан, за что я, по рассуждению своему, и обещался за тот его, столь для меня полезный труд, наградить деньгами, который и написал, за что и получил от меня 100 червоных, а на российской счет — триста рублей. И то письмо ключнице показал; просил ее при том, чтобы дала ханской печати, кою и обещала дать от тем только, чтобы ее взять с собою, то я побожился ей, что не оставлю, почему она и исполнила просьбу мою. А как аталык имел привычку всегда в половину дня спать, то ключница, достав, принесла мне печать, кою я и приложил. Через два дня аталык дал мне письмо, приказал ехать в Хиву, обратно в его войско. Я и поехал, якобы в его войско, а вместо того, с двумя русскими, отправился в Кокан.
Из Коканда Ефремов под видом купца отправился в Яркенд (ныне Синьцзян-Уйгурский автономный район Китая). Там он купил себе чернокожего "слугу" и с ним через Тибет пошел вместе с нищими мусульманскими паломниками в Кашмир. Оттуда в Дели. В этом городе он встретил армянского купца, который объяснил ему, как добраться до английских владений и дал письмо к знакомому англиканскому священнику. Англичане настойчиво приглашали Ефремова на службу, но он отказался. По реке Ганг путешественник добрался до Калькутты. В обмен на своего "арапа" ему предоставили место на корабле, отправлявшемся в Ирландию. Оттуда он добрался до Лондона.
[В Лондоне] явился я к российскому министру господину генералу Симолину, который снабдил меня паспортом, и отправлен был российским консулом и находившимся тогда в Лондоне его сиятельством, графом Салтыковым морем в Петербург к его превосходительству г-ну тайному советнику Александру Андреевичу Безбородку. Явился я в 1782 году, августа 26 числа. По именному повелению, в Царском Селе пожалован я прапорщиком 1 мая 1783 года и определен в государственную коллегию иностранных дел по знанию бухарского, персидского и других азиатских языков.
Повествование представлено в сокращенном виде.