Самый главный петух

Публикуем Книгу VI из работы

выдающегося швейцарского писателя и философа Дени де Ружмона (1906-1985) «Любовь и Запад» (L’amour et l’occident, 1939). В этой части автор обнаруживает один из источников современного кризиса брака на Западе. Согласно ему, западная любовь прочно стала идентифицироваться с любовью-страстью, цель которой отнюдь не брак и стабильное верное сосуществование супругов, но несчастье и в пределе смерть. Такое понимание любви уходит своими корнями в роман о Тристане и Изольде, поэзию трубадуров, которые, кстати, презирали брак, противопоставляя ему культ недостижимой Дамы. Эта так называемая куртуазная любовь состояла «в интеллектуальном напряжении влюбленного: напрягая и никогда не удовлетворяя свою страсть к Даме, влюбленный получает особого рода опыт, который можно без колебаний сравнивать с мистическим».[1] Эту куртуазную любовь Дени де Ружмон генетически связывает со средой гностиков-катаров, хотя кто-то и полагает этот тезис малодоказательным.[2] Предварим работу Дени де Ружмона выдержкой из книги А. Дугина «Ноомахия: войны ума. Французский Логос. Орфей и Мелюзина» (М.: Академический Проект, 2015. С. 104-106), которая раскрывает общую концепцию куртуазной любви и ее связь с ересью катаров.

Александр Дугин
Дени де Ружмон: Любовь как объяснение Запада
С точки зрения швейцарского философа Дени де Ружмона (1906 — 1985),[3] европейская традиция куртуазной любви, составляющая ядро поэзии провансальских трубадуров (феномен «Дворов Любви»), берет свое начало именно в ереси катаров. Это можно также соотнести и с явлением «хрупкого патриархата», который мы отметили в кельтской традиции в целом и который вполне мог дать о себе знать на юге Франции, где горный рельеф Пиренеев облегчал сохранение архаических культурных черт гораздо больше, чем в случае жителей равнин, морских портов и открытой местности в целом.

Дени де Ружмон обращает внимание на то, что куртуазная поэзия возникает в XI и XII веках именно на юге Франции, и изначальным языком трубадуров (труверов) был провансальский язык (то есть собственно lanque d’oc). Провансальская поэзия появляется, на первый взгляд, внезапно и немедленно вводит в европейский контекст непривычную для католической культуры тему: страстная любовь кавалера к Даме (domnei), к которой он обращается со словами признания снова и снова, а она всякий раз отвечает ему «нет». Дама возвышается над кавалером, оказывается в положении сюзерена, недоступная и прекрасная, вечно живущая в сердце трувера, но никогда не становящаяся его телесной возлюбленной, а тем более супругой (fin’amor). Так, куртуазный поэт из Тулузы Гийом Монтанаголь восклицает: «d’amor mou castitaz», «любовь порождает непорочность». Дама недоступна либо потому, что она мертва (Беатриче у Данте, Лаура у Петрарки и т.д.), либо потому, что является женой другого кавалера, либо потому, что… ее не существует и никогда не существовало.[4] Это прославление Дамы превыше мужчины, ее идеализация и абсолютизация резко противоречат роли женщины в христианском католическом контексте, нормативно утверждающем патриархат.

Де Ружмон на примере мифа о Тристане и Изольде показывает, что речь не просто об экзальтации человеческой страсти, но о сакральном сценарии гностического толка, который предопределяет восприятие земного мира как темницы из плоти, ада, куда душа спускается для страданий и избавляется от них только через смерть. Но до смерти необходимо получить посвящение в таинство — и этим посвящением является «религия Любви» (и особенно ее кульминационный обряд consolamentum), открывающая смысл, причину страданий и путь посмертного соединения мужского и женского начал в восстановленном андрогинном бессмертном существе.

Для Дени де Ружмона культура Запада есть культура Любви, которая и объясняет ее основные закономерности, особенности и парадоксы. И феномен средневекового рыцарства, и традиции менестрелей и труверов, и секты катаров и альбигойцев, и основные сюжеты позднейшего европейского искусства от Возрождения до нашего времени должны быть интерпретированы через этот фундаментальный мистериальный сценарий, где Любовь мыслится как инициация в истинное знание.

Если принять эту эпистемологию де Ружмона, ключом к европейской и, в частности, французской культуре, которая среди других европейских культур придает Любви и ее метафизике, эстетике, этике и философии наибольшее значение, мы сможем объяснить и некоторые стороны позднего явления «проклятых поэтов».

С катарами, безусловно, связан и традиционный сюжет, многократно повторяющийся в поэзии трубадуров, о посвящении кавалера Дамой в рыцари (на практике этим правом обладали лишь другие уже посвященные рыцари, тогда как графы, герцоги и короли пытались закрепить это право лишь за собой). В ходе этого обряда кавалер вставал на колени перед госпожой, клялся ей в верности и любви, в ответ она целовала его в лоб, а сам этот поцелуй назывался consolamentum — точно так же, как посвящение катаров. Тем самым она выполняла роль Утешительницы, Consolatrix. О том, что женщины исполняли в церкви катаров священнические функции, мы сведений не имеем, но то, что они входили в число «совершенных» (perfetti) и вели теологические диспуты, подтверждается достоверно. По Дени де Ружмону, вся куртуазная поэзия средневековой Европы корнями уходит именно в Окситанию, распространяясь оттуда в Италию и к северу Франции, а затем и к востоку, в Германию. Следовательно, именно эти земли и, соответственно, культура катаров, хронологически совпадающая с эпохой зарождения куртуазной поэзии, лежат в ее истоках. Поэтому, заключает Дени де Ружмон, эстетика любви, оказавшая на европейскую культуру фундаментальное воздействие и повлиявшая в решающей степени на формирование европейской идентичности, имеет свои корни в гностическом мировоззрении, представленном в форме еретического учения катаров.

Показательно, что первыми эту инициативу подхватывают именно французские и, шире, кельтские авторы, для которых специфический стиль почитания женского начала имеет множество совпадений с древней истоковой культурной формой. Это приводит к синтезу между возрождением общекельтского (галльского, бретонского, валлийского и т.д.) архаического начала в легендах, эпосе и мифах (в частности, в цикле легенд о Рыцарях Круглого стола и Святом Граале) и влиянием гностического Логоса катаров, что и выливается в расцвет куртуазной рыцарской культуры, в истоках которой можно обнаружить структуры глубинного кельтского мировоззрения и отчасти созвучную с ним этику дуалистического гнозиса. Это же влияние можно различить и у рейнских мистиков (Майстер Экхарт, Генрих Сузо, Иоганн Таулер и т.д.), сочетавших в своих учениях апофатическую метафизику, мистику любви, рыцарскую этику и почитание женского начала (что особенно ярко выражено в культе Софии у Сузо). Влияние катаров на немецкую культуру, а также связь тематики Святого Грааля с альбигойцами исследовал в XX веке историк и археолог Отто Ран.[5]