I chose something else

Если бы вы знали, насколько теория анархизма Кропоткина синонимична той проблеме, которой я сейчас занимаюсь, ставшей для меня самого путем к пониманию внутренних душевных конфликтов, то от совпадений в рассказе пришли в полный восторг.

"Одержимость" для меня стала условием, позволившим интегрировать весь собственный опыт и те неожиданные дополнения, которые посыпались когда их уж никто не ждал, и конца и края этому изобилию пока не видно. Я постарался избежать традиционных символов в тексте, но вы без труда (хотя нет, именно с трудом, с трудом как источником радости) вы сами все обнаружите, а при непонимании дальнейшая перегрузка знаками только сделает хуже. Тоже самое и в отношении языка науки - при желании вы найдете параллели в открытиях от нейробиологии до астрофизики.

В конце февраля мы с женой возвращались из Чечни, куда нашу поездку спровоцировало исследование феномена одержимости. Мы остановились переночевать в городе Кропоткин, получившем свое название в честь князя Петра Алексеевича, теоретика анархизма.

Скорее для развлечения, мы решили ознакомится с теоретическими работами Кропоткина, раз уж оказались в одноименно городе. И поняли, что ничего не знаем об анархизме, и потому относились к этой политической теории неверно. Мои представления о нем основывались на бытовом мнении и культурном образе анархизма, который осознанно формировался его противниками последние 150 лет. А в противниках там оказался весь спектр сил политической современности от правых до левых. Отдельно приложили руку к похоронам анархизма хипповатые бомжы, называющие себя анархистами.

Книга "Нравственные начала анархизма" конечно несет на себе отпечаток сиюминутности той культурной реальности, в которой писалась, поэтому разного рода противопоставления науки и религии я не беру во внимание. Умница Петр Алексеевич заранее различает свое объяснение принципа от самого принципа, таким образом снимая временные противоречия:

"Заметим только мимоходом, что если толкование факта меняется, то самый факт остается неизменным; и если наше толкование еще окажется неверным или недостаточным, то факт существования в человеке нравственного чувства, со всеми его последствиями, остается непоколебимым. Мы можем давать неверное объяснение происхождению планет, вращающихся вокруг Солнца, но планеты вращаются тем не менее, и одна из них несет нас на себе в пространстве. Так и с нравственным чувством".

Я приведу еще несколько цитат, которые определил как основополагающие для правильного понимания анархизма в контексте пути, о который споткнулся сам.

"Наши старушки нянюшки, хорошо осведомленные по этим делам, скажут вам даже, что никогда не надо класть ребенка в постель, не расстегнувши ворота его рубашки. Нужно, чтобы «дужка» внизу шеи оставалась открытой; тогда ангел–хранитель приютится в ней. Иначе дьявол будет мучить ребенка во сне. Все эти простые, наивные верования, конечно, пропадают мало–помалу. Но если старые слова исчезают, то суть остается та же".

"Вот человек, который отнимает у голодных детей последний кусок хлеба. Все единогласно признают ведь, что он — отчаянный эгоист, что им двигает только любовь к самому себе. Но вот другой, которого все признают добродетельным Он делит свой последний кусок хлеба с голодными, он снимает с себя одежду, чтобы отдать тому, кто зябнет на морозе. И моралисты, говоря все тем же языком религий в один голос утверждают, что в этом человеке любовь к ближнему доходит до самопожертвования, что им двигает совсем другая страсть, чем эгоистом. А между тем, если подумать немножко, нетрудно заметить что, хотя последствия этих двух поступков совершенно различны для человечества, двигающая сила того и другого одна и та же. И в том и в другом случае человек ищет удовлетворения своих личных желаний — следовательно, удовольствия".

Удовольствие понимается как "найти удовлетворение или же избежать тяжелого, неприятного ощущения, что, в сущности, одно и то же".

Теория эгоизма:

"каков бы ни был поступок человека, какой бы образ действия он ни избрал, он всегда поступает так, а не иначе, повинуясь потребности своей природы. Самый отвратительный поступок, как и самый прекрасный или же самый безразличный поступок, одинаково являются следствием потребности в данную минуту. Человек поступает так или иначе, потому что он в этом находит удовлетворение или же избегает таким образом (или ' думает, что избегает) неприятного ощущения".

"Поступки, называемые добродетельными, и те, которые мы называем порочными, великие акты самопожертвования и мелкое плутовство, поступки привлекательные и поступки отвратительные — все вытекают из одного и того же источника. Все совершаются для того, чтобы ответить потребности, зависящей от природы личности. Все имеют целью доставить удовлетворение потребности, т. е. удовольствие, или же отвечают желанию избегнуть страдания".

"Дисциплинарный диспозитив" хорошо проиллюстрирован тезисом:

"«Раз вы прогнали дьявола и ангела и уже больше не в силах нам сказать, что хорошо, что дурно, так как другой мерки, чтобы судить поступки, у меня нет». Старые верования все еще живы по–прежнему в этом рассуждении с их дьяволом и ангелом, несмотря на внешнюю материалистическую окраску. И, что всего хуже, судья со своими раздачами кнута для одних и наград для других тоже благоприсутствует, и даже принципы анархии не в силах искоренить этого понятия о награде и наказании".

Кропоткин вводит важное предположение о естественной солидарности:

"«Полезно ли это обществу? Тогда, стало быть, хорошо. Вредно обществу? Стало быть, дурно». Это понятие может быть очень сужено у низших животных, или же оно расширяется у высших, но суть его остается та же. У муравьев оно редко выходит за пределы муравейника. Правда, что встречаются федерации нескольких сот и тысяч муравейников, но это исключения. Обыкновенно же все общественные обычаи муравьиных обществ, все правила «порядочности» обязательны только для членов того же муравейника. Нужно делиться своим запасенным медом, но только с членами своего муравейника. Два муравейника не сойдутся в одну общую семью, если только не случатся какие–нибудь особые обстоятельства — например, общая нужда. Точно так же воробьи из Люксембургского сада (в Париже) нападают жестоко на всякого другого воробья, — например, из сквера Монжа, если он сунется в «их» сад. И чукча одного рода относится к чукче из другого рода, как к чужому: к нему не прилагаются обычаи, существующие внутри своего рода. Так, например, чужаку позволяется продавать свои изделия (продавать, по их понятиям, всегда значит более или менее обобрать покупателя: либо тот, либо другой — всегда в проигрыше); между тем внутри своего рода никакой продажи не допускается: своим надо просто давать, не ведя никаких счетов и расчетов. И наконец, истинно образованный человек понимает связь, хотя бы и не явную, незаметную на первый взгляд, существующую между ним и последним из дикарей, и он распространяет свои понятия солидарности на весь человеческий род и даже отчасти на животных".

"Чувство взаимной поддержки существует и практикуется уже миллионы веков, прошедших с тех пор, как первые зачатки животного мира начали появляться на земном шаре. Представим себе, что это чувство понемногу обращалось в привычку и передавалось по наследству, начиная с простейшего микроскопического организма, позднейшим формам животных: насекомым, земноводным, птицам, млекопитающим и человеку. И нам тогда понятно станет происхождение нравственного чувства. Оно составляет необходимость для животного точно так же, как пища или как орган дыхания. Вот, стало быть, не восходя еще дальше (так как нам тогда пришлось бы говорить о том, что все более сложные животные первоначально произошли из «колоний» простейших организмов), вот происхождение нравственного чувства".

"Вот почему чувство солидарности (взаимности) и привычка к ней никогда не исчезают в человечестве, даже в самые мрачные периоды истории. Даже тогда, когда в силу временных условий: подчиненности, рабства, эксплуатации — это великое начало общественной жизни начинает приходить в упадок, оно все–таки живет в мыслях большинства и в конце концов вызывает протест против худых, эгоистичных учреждений — революцию. Оно и понятно: без этого общество должно было бы погибнуть".

О различении добра и зла как антропологического качества:

"Понимание того, что полезно и что вредно, изменяется с течением времени, но сущность его остается та же. И если бы мы захотели выразить в одном изречении всю эту философию всего животного мира, то мы увидели бы, что муравьи, птицы, сурки и люди — все согласны в одном. Христианские учителя говорят нам: «Не делай другому того, чего ты не хочешь, чтобы делали тебе». И прибавляют: «Иначе будешь в аду». Нравственность же, которая выясняется из знакомства со всем животным миром, не ниже, а, скорее, выше предыдущей. Она просто говорит: «Поступай с другими так, как бы ты хотел, чтобы в тех же условиях другие поступали с тобой». И она спешит прибавить: «Заметим, что это — только совет; но этот совет — плод очень долгого опыта, выведенного из жизни обществами у очень многих животных; и у всего этого множества животных, живущих обществами, включая человека, поступать таким образом уже обратилось в привычку. Без этого, впрочем, никакое общество не могло бы прожить, никакой вид животных не мог бы справиться с природными трудностями, против которых он должен бороться».

"Государственная власть водворилась, пользуясь существующим в людях чувством справедливости и выставляя себя защитницей слабых против сильных".

"Принцип, в силу которого следует обращаться с другими так же, как мы желаем, чтоб обращались с нами, представляет собой не что иное, как начало Равенства, т. е. основное начало анархизма. Как же можно считать себя анархистом, если не прилагать его на практике? Мы не желаем, чтобы нами управляли. Но этим самым не объявляем ли мы, что мы в свою очередь не желаем управлять другими? Мы не желаем, чтобы нас обманывали, мы хотим, чтобы нам всегда говорили только правду; но тем самым не объявляем ли мы, что мы никого не хотим обманывать, что мы обязываемся говорить правду, всю правду? Мы не хотим, чтоб у нас отнимали продукты нашего труда; но тем самым не объявляем ли мы, что мы будем уважать плоды чужого труда?".

"Равенство во взаимных отношениях и вытекающая из него солидарность — вот самое могучее оружие животного мира в борьбе за существование. Равенство — это справедливость".

"Управляемый, обманываемый, эксплуатируемый, проститутка и т. д. оскорбляют прежде всего наше чувство равенства. Во имя Равенства мы хотим, чтоб не было больше ни проституции, ни эксплуатации, ни обманываемых, ни управляемых".

Анархизм Кропоткина далек от пацифизма и непротивления злу насилием. В принципе равенства он находит основание для обороны, отвечая на моральный вопрос о гибели эксплуатируемых солдат армии противника:

"Мы говорим нашим сыновьям, нашим друзьям: убей меня, если я когда–нибудь пристану к партии завоевателей. <...> если бы когда–нибудь, изменяя нашим принципам, мы завладели наследством (хотя бы оно упало с неба) с целью употребить его на эксплуатацию других, мы хотели бы, чтобы оно было отнято у нас. Конечно да, потому что действительно искренний человек заранее потребует, чтобы его убили, если он станет ядовитой змеей, чтобы его поразили кинжалом, если б он когда бы то ни было подумал занять место свергнутого тирана".

"Провозглашая наш анархический нравственный принцип равенства, мы тем самым отказываемся присваивать себе право, на которое всегда претендовали проповедники нравственности, — право ломать человеческую природу во имя какого бы то ни было нравственного идеала. Мы ни за кем не признаем этого права; мы не хотим его и для себя".

Отказ от "права ломать природу" тем не менее далек от политкорректных версий толерантности:

"Мы отказываемся уродовать личности во имя какого бы то ни было идеала; все, что мы позволяем себе, — это искренне и откровенно выражать наши симпатии и антипатии к тому, что мы считаем хорошим или дурным. Такой–то обманывает своих друзей? Такова его воля, его характер? Пусть так! Но наш характер, наша воля — презирать обманщика! И раз таков наш характер, будем искренни. Не будем ему бросаться навстречу, чтобы прижать его к нашей жилетке; не будем дружески пожимать ему руку, как это делается теперь! Его активной страсти противопоставим нашу, такую же активную и сильную, страсть — ненависть ко лжи и обману".

"В чем сила, Брат?". Да в том же самом - в конечном итоге в правде:

"Всякая сила, накопляясь, производит давление на препятствия, поставленные ей. Быть в состоянии действовать, это быть обязанным действовать. И все это нравственное «обязательство», о котором так много писали и говорили, очищенное от всякого мистицизма, сводится к этому простому и истинному понятию: жизнь может поддерживаться, лишь расточаясь".

У меня приведенные цитаты отзываются событиями собственной жизни и их осмысление имеет терапевтический эффект.

Государство лишило нас права выбора, несмотря на институализацию самой процедуры. "Выбор сделан, и все происходит согласно выбору" - фраза которая отпечаталась в моей памяти в возрасте лет десяти. С детства я боялся этого выбора, потому что боялся ошибиться. Я думал, как же хорошо не иметь свободы воли, как ангелы, ничего не решать.

Но страх, извините за банальности, это обратная сторона любви. Только знание о внешней границе предмета может открыть его внутреннюю сторону, хотя соотношения между внутренним и скрытым здесь условны, и их место зависит от качества мира. И выбор для того, кто обладает знанием и различием добра и зла, этот выбор как возможность проявления свободы воли - тот же самы источник радости.

А теперь еще пара лулзов. Кропоткин это не только теоретик анархизма, но и географ, исследования которого послужили основой для освоения российского Севера. И автор термина "вечная мерзлота", который мы все должны знать со школы - Кропоткин. Здесь география становится сакральной географией, где мертвые координаты объектов начинают жить своей собственной жизнью.