Emotional art

«Когда у человека внутри горит огонь и есть душа, то он не в силах их сдерживать. Пусть лучше горит, чем тухнет. То, что внутри, всё равно выйдет наружу». Ван Гог

Чёрная, холодная комната. Вокруг ни души — лишь шум воды, бьющейся о плитку. По рукам скатываются крупные багряные капли, они вязнут, но разбавляются горячими потоками из лейки душа. В голове стоят чужие слова, выплюнутые из таких родных губ: «Ты не можешь справиться даже с этим?», «Не смог защититься первым на курсе?!», «Ты никогда не примешь семейный бизнес!», «Твоя мазня никому не нужна!»

Мать бьёт наотмашь. Каждый раз.

За прошедшие годы Тэхён слышал лишь требования и угрозы. На семейных ужинах его ждали только искривлённые в недовольных гримасах лица. Мать, отец, тётка и старший брат — все они жили лишь ожиданием, и иногда ему казалось, будто это было ожидание его провала.

Его не пришлось ждать слишком долго. Отсутствие сна, давление, подготовка к дипломному проекту, тайное заполнение холстов. Всё произошло так быстро, что Тэхён даже не успел заметить, как его взгляд потухал с каждым днём, как серела кожа, а скулы становились всё более отчётливыми.

Он всегда был лучшим: первый на потоке, обладатель высшего балла, хоть оценки и запрещено было раскрывать, душа компании. Интересный. Но вот уже месяц он потерян, ни следа от успеха и лоска — только усталость.

Тихие шаги вдоль коридора. Второй. Ким Тэхён стал вторым по результатам финального экзамена. Да, у него теперь был диплом магистра в сфере бизнес-управления, но что это даёт, если ты не лучший, если всё, что ты можешь, — это тратить родительские деньги, не оправдывая ни одно из их ожиданий. Если всё, чего ты хочешь, — это рисовать свои картины, вселяя в них эмоции и жизнь. Лямка сумки сползла с плеча, но он не обратил на это внимания, отдаляясь от аудитории. Сегодня его ждал ужин как празднование, но праздновать нечего. Мать снова будет кричать, и неважно, что ему уже двадцать шесть, что он уже год как работал в одном из отделов планирования и абсолютно точно вымотан. Он старался, до боли в глазах старался, но кому это нужно…

Собирая пыль под подошвой, Тэхён оттягивал момент, когда дойдёт до дома. Шёл нарочито медленно, через длинные аллеи, захватив в одном из магазинчиков на проспекте бутылку соджу, которую хотелось открыть сразу, но в мыслях пробежали слова матери об этикете питья, и он не решился, всё-таки таща её до дома.

Ветер путал тёмные кудри, то и дело меняя угол, загоняя их ближе к глазам, закрывая обзор. Начало лета выдалось жарким, и Ким остановился, наконец замечая, как взмокла спина, как пот собрался под рубашкой. Сумка снята с плеча, следом идёт чёрный пиджак, затем в обратном порядке: сумка возвращается на плечо, душит горло ремнём с одной стороны, а пиджак перевешен через неё же. Тэхёну уже откровенно плевать, насколько дорого он стоил и насколько нежен материал, что уже смят его длинными пальцами.

Он решил не идти в свою квартиру, разобраться со всем сразу и уже после уползти в свою нору, поражённый чужим разочарованием. «Что ж. Возможно, работу сегодня я тоже потеряю», — пронеслось в голове, но отступать было некуда.

Передав господину Ли свой пиджак, Тэхён разулся, и холод сразу охватил его ноги, подтолкнув скорее нырнуть в мягкие тапки. Плотнее стиснув лямку сумки, которую отказался оставлять в прихожей, он двинулся вглубь дома, не обращая внимания на сухой взгляд дворецкого. Надменность давно не была его чертой в пределах отчего дома — она покинула его на пару с переходным возрастом. Он больше не кичился своим положением, семьёй и деньгами. Всё это никогда не было его, и он отлично запомнил это за годы наказаний. Там, за пределами огромного родового особняка, Тэхён был популярен: красивый, высокий, молодой и успешный, но только не для них всех.

Из столовой доносился смех, но он не шёл на него. Ступени, второй этаж, длинный коридор, его старая комната. Тэхён переехал в собственную квартиру год назад, когда его приняли одним из менеджеров отдела планирования в семейной корпорации, и только старая спальня всё ещё хранила дорогие сердцу вещи.

Сначала он не решался перевозить всё, опасался, что кто-то из близких заметит кисти, крошечные прямоугольные холсты, акрил и масло разных ценовых категорий — всё это стало запретным, как только раскрылось талантом, который мог нарушить выстроенный уклад. Многое оставалось похороненным в его комнате, спрятанным под грудой книг по бизнесу, старых лекций и проектов. В течение года он покупал что-то новое, что-то осторожно перевозил в свою просторную квартиру, где под замком была спрятана маленькая мастерская, но последнее оставалось тут, и он был намерен забрать это сегодня, полагая, что вряд ли сможет сделать это потом.

Дверь в гардеробную отъехала в сторону без единого звука, и он тихо протиснулся внутрь небольшой комнаты, завешанной деловыми костюмами. Плотная ткань касалась мягких рук, пока Тэхён продирался сквозь толщу, намереваясь как можно скорее вытащить из тайника единственную картину, что видела его семья когда-то очень давно.

Раздвигая вешалки, Тэхён цеплялся обгрызенными ногтями за тонкие ткани, оставляя крошечные зацепки, но не обращал внимания, спеша поскорее засунуть картину в сумку и спуститься вниз для показательной порки. Добравшись до стены, оставив позади ряды утончённых костюмов, он замер. Коробка, скрытая как глубочайшая тайна, как символ того, что он не отрёкся от единственно ценного, была разворочена. Крышка отброшена в сторону, оставшиеся детские кисти разломаны пополам, и она… Белый холст, впервые ровно заполненный фоном как отражение закатного неба, и лица членов его семьи, что тогда, много лет назад, казались ему чуткими. Теми, кто поддерживал его увлечение. Тэхён нарисовал себя с краю: ему восемнадцать, он уверен в своей исключительности, — но оставил главенствующие места для других, не для себя. Его лицо вырвано с картины неровной полосой, и это больше не семейный портрет от уверенного художника — ни следа от него. Полотно, что уместилось бы в сумке, больше не имело значения, но трясущимися руками он, словно заворожённый, затолкал его в передний карман, плотно закрыв внешний клапан. Бутылка соджу мешала, но Тэхён не собирался отказываться ни от одной вещи, покоившейся в его руках.

Кавардак в голове близился к хаосу. Кинув беглый взгляд в зеркало, Тэхён смазано улыбнулся, но в глазах горело разочарование на пару со смятением и толикой безумия. Этот спуск на первый этаж, путь в столовую, он запомнит на всю жизнь. Сердце отбивало быстрый ритм, кончики пальцев заметно тряслись, а тапки шаркали по полу — сил поднимать ноги не было. Возможно, задняя сторона брюк была измазана в пыли, возможно, в его комнату давно никто не захаживал, кроме как для того, чтобы изничтожить позор, который он принёс.

Тэхён стоял на пороге просторной столовой, скользя взглядом вдоль длинного стола, усеянного закусками и горячим, позолоченная люстра слегка шаталась под потолком, создавая шум от позвенькивающих хрустальных подвесок. Звон бокалов на секунду прекратился, и всё, что он смог сделать, — это ухмыльнуться, заправив прядь длинной кудри за ухо. Его будто не ждали — стул был задвинут, а приборов даже не стояло. Всё указывало на то, что его вычеркнули полностью.

С противным треском отодвинув стул, Тэхён вальяжно упал на него, бросив сумку себе под ноги, наконец не обращая внимания на звук ударяющейся о ноутбук бутылки. Всё следующее прошло как в тумане: ехидство матери, сомкнутые губы отца и разочарованный взгляд тётки. Брат натужно скрывал своё веселье, зная, что теперь всё станет его и больше не будет помехи в виде тонсена. Подобрав ножик с чьей-то тарелки, Тэхён прокручивал его в пальцах, звонко ударяя остриём о гладкую поверхность стола, оставляя рваные зазубрины на дорогом дереве, и чужие слова пролетали в мозг незаметно. Проникали жаляще, отбиваясь с каждым ударом ножа. «Ты не можешь быть здесь». «Мы перевели на твой счёт достаточно денег. Просто уходи». Стук. Ещё один. «Ты исключён из семейного реестра, Тэхён». Глухой удар, и нож застрял в дереве от силы толчка. «Бездарь». «Правда думал, что никто не узнает о твоём рисовании?» Пальцы крепко впились в основание, слегка задевая остриё, что ранило фаланги, пуская кровь. «Ты потерял всё, потому что занимался не тем, чем должен был». «Убирайся!» «Надеюсь, ты забрал из своего шкафа этот позор».

Путь до квартиры Тэхён помнил плохо. Пиджак так и остался висеть в стеклянном шкафу при входе в родительский дом, но это не имело никакого значения. Заднее сиденье такси обволакивало плечи, и он утопал в нём, всё ещё не в состоянии собрать мысли воедино. Изодранная картина жгла бок через кожаные стенки сумки, опирающейся о его ногу, а в голове пульсировала обида. «Деньги. Конечно, деньги, — усмехнулся про себя Тэхён, вытаскивая из кармана брюк тонкую резинку и убирая длинные кудри в хвост, пропуская задние пряди. — Всего-то и надо, что откупиться. Как просто».

Противный писк домофона на секунду вырвал из размышлений, и картинки юности улетучились, но сразу встали перед глазами, как только Тэхён вошёл в лифт, прижимаясь спиной к задней стенке кабины. Рука на автомате пролезла в приоткрытую сумку, доставая оттуда соджу, и он прикрыл глаза, открывая её не глядя.

Горечь обжигала язык — он так давно отвык от этого вкуса, наслаждаясь изысканным вином и терпким виски, но для такого простака, как он, соджу казалось лучшим вариантом. Глоток, следом новый, а в воображении — воспоминания о том, как он посетил первое занятие в художественной академии, как, теперь он уверен, что притворно, улыбалась семья, радуясь его успехам и похвалам от мастера, которые сам Тэхён не слышал от него ни разу.

Не отнимая горлышка от губ, он сбито набирал код от входной двери в квартиру, совершенно не заботясь о том, что кто-то из соседей мог бы выглянуть. Это точно не стало бы хорошим отражением его элитного дома — пьянство в коридоре, но плевать. Он уже потерял достаточно, так что вряд ли это возымело бы действие.

Что-то зашуршало под ногами, как только прихожая была преодолена. Открытая планировка гостиной пугала именно сейчас: повсюду валялись осевшие листы и разорванные холсты, краски обрамляли спинку светлого дивана, вымазанные из упаковок досуха. Масло вряд ли ототрётся, даже если он обольёт тут всё ацетоном. Только бензин и сжечь. Уронив бутылку на пол, Тэхён брёл дальше, к распахнутой белой двери в свой маленький мир — он всегда запирал её. Алкоголь расплывался вонючим пятном позади, пропитывая наброски, что были повсюду. Ноги подгибались от бессилия, слёзы скапливались в уголках глаз, но он терпел, как и всегда.

«Никаких эмоций, Ким Тэхён». «Ты всегда должен носить маску, малыш, особенно когда вырастешь». «Никто не должен знать тебя настоящего, потому что ты сын уважаемой семьи. Не раскрывай своих слабостей».

Ладонь потянулась к вырванной почти с корнем ручке, и он вяло повернул её, хотя в этом действии не было смысла, только отточенный ритуал.

Всё кончено.

Мольберты сломаны, со стен сняты полотна, а гвозди, на которых они висели, вырваны с мясом. Ничего не осталось. Опускаясь на колени, Тэхён не плакал. Не плакал, когда сгребал пальцами ближе к себе все зарисовки и красивые закаты, что теперь до тошноты свербили в груди. Не плакал, хотя его мир был разрушен, и он сидел на его пепелище. Тихий выдох и ни одного последующего вздоха — тяжесть в лёгких отбивалась в мозг, отказываясь принимать сигналы оттуда.

Медленно поднявшись, чувствуя пустоту повсюду, будто ничего больше не имело никакого смысла, он потянулся к ремню, расстёгивая его. Ничего не должно мешать, больше никаких оков, спирающих дыхание. Взглядом найдя лезвие для заточки карандашей, Тэхён закатал рукава рубашки до локтей и выпутал три верхние пуговицы из петель. Дыхание так и не вернулось в норму, на один выдох — три вдоха, и холодный пот собрался на загривке, предрекая истерику. В голове пустота — лишь обрывки ненужной памяти, когда у него было всё.

Чёрная, холодная комната. Вокруг ни души — лишь шум воды, бьющейся о плитку. Тэхён лежит в ванной, лезвие давно погружено в воду, пропитавшую рубашку и брюки. Она тянет тело вниз, пока кровь смешивается с горячими потоками, проникающими внутрь, а в глазах темнеет. Больно не было — заправски проведя лезвием по тонкой коже, Тэхён больше не думал о том, что ему нужно было стараться, чтобы выслужиться, чтобы получить положенное, чтобы быть кем-то, кем ему нужно было быть.

Веки лениво закрываются, пока он уплывает в сознании куда-то, где слишком легко. Пытаясь проморгаться, Тэхён перевешивается через бортик ванны, выплескивая воду на пол, и задирает подбородок выше, чтобы кинуть последний взгляд на тумбу напротив. Картина, на которой больше нет ни следа от его присутствия, только рваный край, такой же рваный, как и он теперь. Широкие багровые полосы утекают вдоль жилистых рук, и он смеётся, захлёбываясь горячей водой, не в силах удерживать голову и дальше. Под прозрачной гладью никто не увидит его настоящего лица — маска содрана, солёная жидкость смешивается с пресной из-под крана, кудри медленно поднимаются над лицом, перекрывая обзор, помогая сомкнутым векам. Тэхён больше не цепляется за происходящее, позволяя себе утопать в собственной ванне, слабея от потери крови.

***

— Я дам вам контакт, господин Ким. Вам стоит попробовать вернуться к этому. Думаю, за два года вы достаточно подготовились.

Доктор Ю Сонхо улыбается. Сидя в глубоком кожаном кресле, он изредка покачивается, оперевшись на спинку и скрестив ноги. Светлый кабинет нового психолога всё ещё выглядит приятнее. Он явно комфортнее, чем тот, в котором Тэхён общался с другим психотерапевтом первые полтора года после неудавшегося суицида. Безразлично глядя на точёное лицо врача, он натягивает улыбку в ответ, безжизненно скалясь:

— Давайте сюда визитку, я посмотрю. — Длинные пальцы тянутся к куску картона, зажатому в чужой руке. — Если он мне не понравится, я выберу кого-то сам, вы же понимаете?

— Конечно, господин Ким. Наши сеансы уже давно стали редкими, так что на этом мы сможем закончить. Специалист даст вам знать, если будет необходимость обратиться ещё раз, но перестаньте отбрасывать в сторону свои желания.

Тэхён ухмыляется. Сминая в ладони визитку, он щурится, на ощупь разгадывая дешёвую неплотную бумагу, использованную для печати, и глухо выдыхает, откидываясь на диван, чтобы следом рывком подняться на ноги. Медленно подходя к двери, он оборачивается, кидая прощальный взгляд на доктора Ю.

— Всего доброго, — тянет он, ехидно отвечая на чужую улыбку.

Расплатившись за завершающий курс, Тэхён одёргивает свободные брюки, поправляя ремень на поясе, и выходит на улицу, мысленно намереваясь никогда больше не возвращаться в этот кабинет так же, как он не вернулся к психотерапевту, пройдя достаточное «лечение» после попытки самоубийства.

Деньги решают многое. Тэхён понял это, как только вырос, — он был действительно сыном своей семьи, ни в чём им не уступая. Когда скорая, вызванная соседями снизу, забрала его в больницу, он долго не приходил в себя. Лишь потом он узнал, что семья даже не была в курсе, действительно исключив его из семейного реестра, тем самым лишив себя звонков из медицинских учреждений, полиции, моргов — чего угодно, где мог бы оказаться парень.

Насвистывая незамысловатую мелодию, он проходит вдоль парковки к своей машине, изредка оборачиваясь на зеркальную витрину рядов магазинов, оценивая себя. Футболка не скрывает заживших шрамов, но Тэхёну это и не нужно — если кто-то хочет задать бестактный вопрос, то всё равно спросит, а ему нет дела до этого.

Чувство облегчения не покидает его ни когда он садится в машину, ни когда здание, в котором работал психолог Ю, остаётся далеко позади. Подошедшая к концу двухлетняя терапия, связанная не только с суицидом, но и с семейными отношениями, переосмыслением себя, а главное, своих эмоций, больше не давит на плечи, позволяя расправить их, и это ощущается потрясающе. Левая рука мягко скользит по рулю, пока иномарка совершает поворот на перекрёстке, ведущем к квартире. Объезжая долгим маршрутом, Тэхён проскальзывает мимо старого дома, где когда-то всё произошло, и лишь скалится — это место больше не его, никогда не было, и в груди наконец не тянет от этой потери.

Затормозив на светофоре, Тэхён поднимает телефон, валявшийся на приборной панели, и вбивает в нейвере имя арт-терапевта с полученной визитки. Последние месяцы были потрачены на то, чтобы раскопать из глубин давно затолканный талант и желание рисовать, но он даже не мог понять, насколько это искренне.

Всё, что осталось от семьи, — миллионы масок, сменяющихся настолько рандомно, что уследить за этим было невозможно. Именно на это ушла большая часть сеансов: снова научиться выражать эмоции правильно, логично и уместно, но доктор Ю никогда не узнает, что первым делом Тэхён научился их подделывать. Ширма внутреннего Я всегда при нём, никогда не уходит, и от этого ещё забавнее наблюдать, как за свои же деньги он продолжает обманывать и обманываться, находя в этом толику развлечения. Тэхён смеялся, когда было грустно, злился, когда видел что-то милое, лишь слёзы заменял на ехидство и язвительность, так и не показывая их, но и разочарования в себе более не чувствовал. Полностью спутав векторы эмоций, он упивался каждой, пропуская через мозг неверные импульсы.

Жизнь играет красками, теми же, что он использует дома, в огромной гостиной, не пряча их от чужих глаз, скупая дешёвый сплетённый картон и крафт, не покрывая их грунтом и рисуя поверх: холсты всё ещё кажутся слишком вычурными. Проблем с деньгами не возникает, даже несмотря на то, что сумму, «подаренную» напоследок, он использовал, чтобы совсем недавно открыть небольшую фирму, построенную на бизнес-аналитике и консалтинге. Она процветала, как и Тэхён, нарочито на показ рисующий в своей новой квартире на коричневом нетонированном картоне, не строя из себя мастера.

Арт-терапия, предложенная Ю Сонхо, изначально показалась глупой затеей, потому что он сам прекрасно справлялся, но рисунки выходили пресными: выражение эмоций оставалось слабой стороной, — и это, наверное, было ещё одной причиной, почему Тэхён не покупал дорогие холсты, утопая в ожидании дня, когда снова сможет передавать их на высеченных лицах. Сейчас терапия видится интересным элементом, чтобы попробовать нечто, что он ещё не пытался. Теперь времени для себя и своих талантов достаточно, когда всё отлажено и работает как часы, когда горькая суть не прорывается наружу.

Сзади слышится сигнал клаксона, и, бросив взгляд в зеркало заднего вида, Тэхён закатывает глаза, откладывая телефон и продолжая ход. Успев записаться через форму сайта, он кривит лицо в грустной ухмылке, радуясь, что в завтрашнюю группу есть места.

Вечер скрашивается бокалом игристого вина и просмотром ютуба, в поисках коротких записей-отзывов об арт-терапии под руководством мастера Чжи. Поджарый мужчина лет сорока с натужной улыбкой рассказывает о собственной школе в центре Сеула, активно жестикулируя и улыбаясь так притворно, что даже Тэхёну видна эта плешивость чужой эмоции. Впечатлений у других людей масса: практикующий психолог, отдающий себя анализу чужих рисунков. На двадцатом видео Ким начинает смеяться, едва не разливая вино из бокала.

«Нарисовав свою боль, вы научитесь проецировать этот навык во внешнюю жизнь. Так что арт-терапия поможет вам совладать с внутренним Я», — звучит из маленьких динамиков ноутбука, стоящего на журнальном столике перед диваном, а Тэхён не может перестать смеяться, зарываясь свободной рукой в копну тёмных кудрей.

— Ну да, как же. А ты, вероятно, такой художник… — шепчет он себе под нос и захлопывает крышку компьютера, поднимаясь на ноги.

Бокал со звоном летит в мойку. Тэхён вытирает с пальцев оставшиеся капли расплескавшегося алкоголя и идёт в душ, чётко уверенный в том, что завтра поставит этого человека на место, дотошно узнает обо всех его регалиях и почестях, как мастера. Вода отбивается о стенки прозрачной душевой — никакой ванны, слишком отрывочные воспоминания о ней, так что в новой квартире пространство под душем занимает огромное место, заменяя её. Пар клубится под потолком, пока Тэхён проходится мочалкой по золотистой коже, намыливая шею, тонкие ключицы, широкие бицепсы и зарубцевавшиеся порезы. Он улыбается, закрыв глаза, подставляя лицо под потоки воды, и наслаждается столь близким падением кого-то другого, кого-то, кто явно хуже, чем он. После вечернего душа сон приходит так быстро, что Тэхён не замечает, как распаренное тело расслабляется, отпуская его в сновидения.

Утренний холодный лимонад служит отличной заменой неприятному на вкус кофе, при этом тонизируя не хуже. Выйдя из кафешки у дома, он спешит к машине, поднимая запястье выше, и глупо пялится на него, отмечая, что часов нет, и он не надел ничего, кроме тонкого золотого браслета с маленьким зелёным камушком. По внутренним ощущениям, до начала занятия осталось порядка получаса, и поездка из района близ центра города вряд ли займёт много времени. Заваливаясь на водительское сиденье белого BMW, Тэхён взбивает причёску, всматриваясь в крошечное зеркало. Он будет великолепным, когда разнесёт эту мелкую школу в пух и прах, наслаждаясь тем, как топит неудавшегося художника, наполовину психолога, своими знаниями, так никуда и не ушедшими.

Где-то в глубине души Тэхён понимает, насколько это неверно — прекращать сеансы, переходить на арт-терапию, чтобы открыть для себя эмоции, но в то же время руководствоваться лишь эгоистичными порывами, однако мастер Чжи провоцирует в нём только это. Если все те, кто проводят подобные занятия, похожи на этого мужчину, то он умывает руки. Жить можно и без этого, в конце концов, доктор Ю вряд ли заподозрил, что последние месяцы Ким нагло врал на каждом сеансе, имитируя подсмотренные импульсы и мимику, лишь бы избавиться от этого общества.

Стеклянные двери «школы», как окрестил это место в своей голове Тэхён, призывно открыты нараспашку. Ожидая, когда все соберутся, и лишь останавливаясь на пороге, щурясь от палящего солнца, он замечает масляное пятно на рукаве своей футболки. «Что ж, возможно, прикинуться новичком не выйдет», — ухмыляется он про себя и проходит внутрь.

Мольберты стоят по кругу, перекрывая большой стол, за которым сидит Чжи Юн, высматривая своих подопечных. Первые занятия проходят в группе, как было сказано на сайте, а после можно перейти на индивидуальные сеансы, но Тэхён почти уверен, что до них не дойдёт. Адреналин подгоняет кровь в венах, заставляя двигаться быстрее, и, ничуть не радуясь, он улыбается, изображая радушие, протягивая распахнутую ладонь вперёд.

— Добрый день, господин Чжи. — Заключив сухую руку в свою, пожимая, он уважительно кланяется, не опуская глаз, не разрывая зрительного контакта с мужчиной, что в жизни кажется ещё более ненастоящим. — Я Ким Тэхён, меня к вам отправил доктор Ю, вы наверняка наслышаны.

— Добрый день. Нет, мы не общаемся о пациентах, но я рад видеть вас, господин Ким.

Разогнувшись, Тэхён незаметно проводит языком вдоль края верхних зубов и, встрепенувшись, садится на указанное чужой рукой место за мольбертом.

— Дождёмся ещё двоих. Вы можете положить вещи у входа. — Мужчина указывает на небольшую сумку, что сжата в длинных пальцах, но Тэхён отрицательно мотает головой, понимая, что даже кисти в руки брать не собирается. — Что ж… как вам будет удобно.

— А где же ваши дипломы? Не увидел информации на сайте, — скалится Тэхён, но старается звучать непредвзято. — Или вы только психолог?

Грязь под чужими ногтями напоминает засохшую краску, но он игнорирует эту деталь, входя в раж. Чжи Юн прогуливается вдоль квадратного зала, обводит взглядом ряд столов, придвинутых к стене, и всё тут кажется таким притворно дружелюбным, что Ким усмехается, облокотившись на спинку резного стула, скрестив ноги. Кончик лофера отбивает ритм о треногу, но Тэхён игнорирует недовольный вид мастера, явно раздражающегося от назойливого звука.

— Нет. Я учился в академии. Как вы можете заметить, господин Ким, всё здесь подобрано с особой точностью, прошу, не сомневайтесь в моих навыках. Если вам интересно, я могу показать свои дипломы после сеанса.

«Если интересно… Я плачу деньги», — думает Тэхён, но молчит. Оборудование и материалы и правда выглядят дорого, оттого ещё более тошно, будто это всё ненастоящее. Холсты и кисти, даже синтетические — премиальные, мольберты сделаны на заказ, о чём говорит гравировка с названием студии сбоку треноги, а картины, висящие на стенах, явно куплены в хорошей галерее, чтобы впоследствии украсить вычурное место для проведения арт-терапии. Слишком много лоска. Ничего настоящего. Проведя по граням холста двадцать на двадцать, Тэхён презрительно смотрит на свой указательный палец, будто пытается найти изъян или грязь, но аккуратная фаланга осталась кристально чистой, лишь городская пыль, возможно, осела на коже.

Он продолжает молчать, пока зал заполняют оставшиеся пациенты или ученики, Тэхён так и не понял, как их правильнее называть, но себя не идентифицирует ни с одной из категорий. Начало сеанса скучное: много слов, объяснений и постановки задач. На столе в центре появляется рисунок, заботливо подготовленный мастером Чжи: абстракция на одной половине и карта таро на другой — задача в том, чтобы нарисовать ассоциативный ряд так, как получится, но Тэхён не притрагивается к кисти даже тогда, когда головы остальных уже явно заняты мыслями о способах визуализации. Чистый холст раздражает, и он улыбается, скрещивая руки на груди, закрываясь полностью. Покусывая нижнюю губу, он рассредоточено смотрит на тюбики с акварелью, предоставленные ему, и думает о том, что тéмпера выглядела бы более заманчиво. «Именитый мастер. Наверняка, если я спрошу любимого художника, он назовет Моне», — иронизирует он в мыслях, снова постукивая носом обуви о мольберт.

— Господин Ким, если вы попробуете, я смогу проанализировать ваше состояние и навыки. Ничего, если вы никогда раньше не рисовали. Даже если будет плохо на ваш взгляд, это многое откроет для меня, и я смогу помочь, — белозубо улыбается Чжи, и Тэхён чувствует, как внутри начинает бурлить злость, пока на лице проявляется лишь детский восторг, ошибочно прорвавшийся сквозь маску.

Он не покажет этого здесь. Не в роскоши дорогущих красок, выбранных будто по ценовому диапазону, не перед теми, кто не в состоянии оценить прелесть искусства, а пришёл сюда лишь для копания в мозгах. Всё это слишком похоже на его семью, которая лукаво улыбалась, перед тем как попытаться уничтожить его талант.

Подхватив с пола сумку, оставив на своём стуле плату за сеанс, Тэхён молча поднимается с места и торопится на улицу. Воздух плавит асфальт: июль беспощаден в своей жаре, джинсы неприятно натирают поясницу, но, вместо того чтобы направиться к своей машине и уехать домой, он бредёт вниз по проспекту, приводя беспорядочные мысли в норму. Ту норму, что доступна ему.

Тэхён искал в арт-терапии эмоции, но пока нашёл только раздражение и притворство, которые и так мог изобразить на картоне, не прибегая к сторонней помощи.

Кудри липнут ко лбу, напоминая о том, что на тумбе у выхода из квартиры также осталась и тонкая резинка, и это снова раздражает, вызывая улыбку на лице. Повернув к парку, Тэхён зачёсывает волосы назад, сразу чувствуя прохладу на взмокшей коже, и сокрушается при мысли о том, что Чжи предположил, что у него плохо получится рисовать, и вообще он пришёл не для демонстрации художественных талантов. Упав на первую свободную скамейку в тени деревьев, он достаёт телефон, яростно клацая по экрану в поиске другой «школы».

«Если он мне не понравится, я найду другого терапевта сам. Вы же понимаете?» — собственные слова, брошенные в кабинете доктора Ю, пульсируют в мозгу, пока страница за страницей Тэхён зарывается вглубь поискового запроса. Каждое место похоже на сегодняшнее. Каждый из этих арт-терапевтов фонит надменностью и искусственностью, и это абсолютно не подходит. Белые стены, кованые стулья, резные мольберты на заказ, имитация картинных галерей на стенах каждого из арендованных залов для занятий — всё слишком фальшиво для того, кто где-то в потаённых уголках своей души всё же хочет вернуться на путь настоящих эмоций, а не притворного прекрасного.

Потерев глаза, уставшие от яркого солнца и еле видного из-за него экрана, Тэхён шумно выдыхает, поднимаясь со скамьи, отмечая, что обеденное время почти прошло, а он так и просидел в парке, просматривая видеопрезентации и бессчётные сайты. Видимо, это всё же ему не подходит, и зря психолог пытался уговорить его. Перелистывая страницу поиска в последний раз, Тэхён замирает, слепо шаря рукой в воздухе в попытке найти ручки своей сумки, но не отводит взгляда от экрана.

Дешёвая вывеска с выведенными мелом буквами причудливой формы, местоположение почти на окраине Сеула, завешанные панорамные окна, видимо, чтобы редкие прохожие не пялились внутрь, а может, это солнечная сторона дома, и помещение слишком мало, чтобы не нагреваться под ними. В любом случае даже сайт, на который Тэхён сразу перешёл, выглядит странно хорошо. Он простой, без вензелей и регалий, лишь одностраничная визитка и ссылка на такой же одностраничный сайт с отзывами.

«Мастер Чон помог мне преодолеть проблемы с самоидентификацией. Я не мог ходить к психологу, не доверяя ему, но тут для меня открыли мир без осуждения и попыток пробраться в мою голову».

«Мои навыки рисования улучшились, хотя это не было целью. Вот уже год я продолжаю заниматься рисованием, поступив в ближайшую академию, после того как мастер Чон помог мне вернуть власть над собственными телом и мыслями благодаря арт-терапии».

И множество других. Люди рисовали. Возможно, они не были художниками изначально, но этот Чон, похоже, был. Вбив чужое имя отдельным поиском, Тэхён улыбается: с фотографий на него смотрит абсолютно разное лицо. Удивлённое открытием маленькой выставки в крошечном холле, радостное — от первой проданной картины на аукционе, задумчивое — во время терапии с маленькой группой. Это подходит. Это ему точно подходит.

Ковыряя высохшее масло на рукаве футболки, Тэхён выходит из парка, намереваясь без предупреждения завалиться в студию на отшибе города и посмотреть воочию, так ли всё аутентично просто, чтобы быть талантливым и действенным. Ни на одном из сайтов он не нашёл упоминаний о дипломе психолога или хотя бы курсов, где-то вскользь упоминалось об изучении и анализе поведенческих реакций, выражающихся через творчество, но это было столь размыто, что верилось с трудом.

Путь занимает порядка сорока минут, но Тэхён почти не замечает их, наслаждаясь кондиционером в салоне авто и предвкушая встречу с чистыми и настоящими эмоциями: этот молодой парень не может его разочаровать. Не тогда, когда он так воодушевлён. Припарковав BMW на узкой улице, Тэхён осматривается, отмечая, что район выглядит более цивилизованным, чем он думал. Близкий к выезду из города округ не выглядит пугающим или маргинальным, что не может не радовать, а одноэтажное здание с той самой причудливой вывеской с надписью мелом кажется более ухоженным, чем он себе представлял. Чисто и уютно, почти по-домашнему — это в корне отличается от вылизанных залов в центре. Стеклянная дверь покрыта акриловыми узорами, и это видится немного хипарьским, но отчего-то даже милым: абстрактные линии красиво тянутся вдоль прозрачной глади, и Тэхён на пробу дотрагивается до одной из них, силясь угадать, с какой стороны стекла их рисовали — с наружной или внутренней.

Когда палец скользит по зелёной линии, отрывисто пересекающей белый завиток, кто-то тянет дверь внутрь, заставляя Тэхёна вздрогнуть и распрямиться.

— Эм… Добрый день?

Вот оно. То, ради чего он ехал так долго. Парень с тех самых фото стоит перед ним, пребывая в явном смятении: он не ждал никого, — и вот она причина, по которой Тэхён не хотел звонить и предупреждать о своём приезде. В улыбке виднеются чуть длинноватые передние зубы, кончик носа слегка приподнят, Чон Чонгук растерян, но остаётся дружелюбным, и это так по-настоящему.

— Я могу вам чем-то помочь, господин…?

— Тэхён. Просто Тэхён, — хищно скалится Ким, снова путая эмоции, но парень не теряется, лишь отходит в сторону, пропуская его внутрь. — Я приехал, увидев ваш сайт. Мне назначили арт-терапию… Доктор Ю отправил меня к специалисту.

Осматриваясь по сторонам, Тэхён проходит вглубь маленькой квадратной студии — залом её не назвать. Повсюду бумага, скетчбуки, кисти разных мастей и размеров, всего два мольберта, явно используемые уже много лет, — ни грамма напускной роскоши, только искусство. На стене напротив входа висит тот самый триптих Чона, который был когда-то представлен на выставке, и это забавляет, заставляя Тэхёна улыбнуться, перед тем как развернуться к мастеру.

— А-а-а… Доктор Ю, — тянет Чонгук, закусывая нижнюю губу, открывая крохотную родинку под ней, и Тэхён зависает, чётко угадывая, что тот абсолютно не понимает, о ком речь, но делает вид, что вовлечён в данную сферу. — Так вам нужны сеансы? Когда вы хотите приступить?

— Сеансы, да, — щурится Ким, без приглашения усаживаясь на один из двух стульев, неаккуратно смахивая тюбик с краской с него. — Сейчас? Я долго ехал. Но, мастер Чон…

— Пожалуйста, просто Чонгук, — он улыбается. — Не знаю, кто взял моду писать про меня «мастер», я себя так не называю.

Неловко зачёсывая длинные чёрные волосы назад, Чонгук подходит ближе, но движется мимо, к заваленному столу. Парень с каждой секундой становится всё более уверенным, расслабляясь, явно сбитый с толку только неожиданным посетителем, а не чем-то другим, и Тэхён продолжает ему в спину:

— Чонгук… Чонгук-щи, — поправляет он себя, вызывая тихий смешок у стоящего спиной Чона, — я хочу начать сеансы сейчас, но рисовать я не буду.

— Простите? — Чонгук поворачивается к нему, сжимая в руках листы, очевидно, договор оказания услуг, и непонимающе хлопает глазами.

«Столько эмоций в одних больших глазищах», — думает Тэхён, облизываясь, но быстро берёт себя в руки, поднимаясь со стула.

— Понимаете, я пока не готов рисовать, но мне нужна эта терапия, потому что… Потому что я не умею разделять эмоции, не могу нарисовать их и передать через искусство. Кое-что случилось, так что это стало небольшой проблемой. — Огибая небольшой столик и высокую тумбу-комод, он подходит ближе, почти прижимаясь к Чонгуку грудью, но не переходит дозволенных рамок, лишь хочет считать ещё парочку реакций. — Вы увидите позже. Точно заметите, так что просто не обращайте внимания, если будете думать, что я злюсь, когда вы шутите, или смеюсь, если вы порежетесь ножом для заточки карандашей. Это деформация.

Чонгук опирается на стол двумя руками, сминая договор в одной из них, и не отрывает глаз от Тэхёна, почти нависающего над ним. Ситуация будто не кажется ему некомфортной, только странной, хотя Ким буквально вторгся в его личное пространство достаточно, чтобы выгнать его из студии или хотя бы разозлиться, но Чонгук лишь откашливается, делая шаг в сторону, и осматривает стоящего перед ним мужчину.

— Деформация… — задумчиво повторяет за ним Чон, слегка отворачиваясь. Он молчит некоторое время, заставляя Тэхёна нервничать, будто тот правда мог отказать ему, будто у него был такой выбор. — Вы должны сказать мне, что произошло, потому что… потому что я не работаю с рядом определённых заболеваний.

— Не работаете?

Нахмурившись, Тэхён скрещивает руки на груди и делает шаг назад, почти натыкаясь на тумбу с материалами. Что-то в Чонгуке заставляет его задуматься, точно ли он пришёл по адресу, но интуиция не могла подвести его: этот парень однозначно тот, кто может вернуть ему умение передавать эмоции через кисти и холсты, он должен. Чон будто считывает сомнение в его лице и сумбурно отодвигается от стола, делая шаг ему навстречу.

— Вы сказали про эмоции. Это не проблема, правда. — Чонгук поднимает руки, взмахивая ладонями, чтобы показать, что всё в порядке, видимо, опасаясь, что клиент-пациент может уйти. — Просто существует ряд вещей, которые вне моих полномочий. Например, болезнь Альцгеймера или последствия суицида.

— О, — видя, как парень сам движется к нему навстречу, словно нуждается в этих сеансах больше, чем он, Тэхён усмехается, решая додавить, не оставляя причин для отказа, — как хорошо, что у меня всего лишь проблемы с выражением эмоций, да? Доктор Ю направил меня именно к вам, ведь вы такой талантливый художник, Чонгук-щи.

— Так и как вы себе это представляете? Вы сказали, что не будете рисовать.

— Чонгук-щи, я вижу это как студию, в которой вы сами рисуете, — Тэхён кивает головой в направлении стены с триптихом. — Тут ваши картины, мольберты явно из вашего личного пользования, бумага недорогая, но… — протянув ладонь за спину, он шарится по ней, наконец натыкаясь на одно из распакованных полотен, и прощупывает его пальцами. — Но плотность у листов хорошая, где-то… двести пятьдесят граммов, да?

— Двести семьдесят, — тихо отвечает Чонгук, но не теряет твёрдости в голосе. Он не напуган и уже будто не растерян. Словно он слишком быстро адаптировался к чужому поведению. — И всё же к чему эти рассуждения?

— Может ли моя арт-терапия заключаться в том, чтобы наблюдать за тем, как рисуете вы? Это достаточно профессионально?

— Но в этом нет смысла.

— Допустим, мне тяжело передавать эмоции, но я имитатор. Так что… Так что я просто повторю за вами и дело в шляпе, — радостно хлопнув в ладоши, Тэхён кривит губы и спешит перетащить один из стульев ко второму, ставя его чуть позади. — Назовите цену, я заплачу, сколько скажете. Только сделайте, как я прошу.

Чонгук стоит неподвижно какое-то время. Он явно примеряется, продумывая доступные варианты. Тэхён знал, на что давить, — деньги всегда казались подходящим инструментом, а этот парень выглядит достаточно адекватным, чтобы здраво оценивать положение своей студии, а ещё Чонгук дышит быстрее, когда он приближается к нему. Милый парень. Чон двигается, стягивая с себя тонкий лонгслив, оставаясь в чёрной футболке. На улице жара, но даже тут есть кондиционер, пускающий мурашки по телу от перепада температур. Оставшись в футболке, Чонгук надевает чёрный фартук и сгребает со стола футляр с кистями, вероятно, личными. Привычными именно для него.

Взгляд скользит по накачанным рукам, и Тэхён не сомневается, что именно ими тут всё обставлялось. Вешалось дополнительное освещение, перевозились коробки, наполненные материалами, тяжёлые тумбы для инсталляций и наглядной демонстрации. Чонгук выглядит хорошо, особенно его татуировки, растекающиеся красивыми узорами вдоль линий правой руки. Тэхён не знает, как принято проводить сеансы, и посещение «школы» Чжи Юна никак ему в этом не помогло, но отчего-то кажется, что так же молча, как сейчас, всё не продолжится.

Достав деревянную палитру, Чонгук садится на стул перед мольбертом и, усмехнувшись, поворачивается к Тэхёну, который так и остался стоять за его спиной.

— Подпишем договор после первого сеанса, Тэхён. Я не знаю, как вы себе это представляете, но, если это поможет, я в деле, — улыбаясь, парень оборачивает вокруг палитры целлофан и разворачивается к холсту, подхватив тюбики с несколькими цветами.

Тэхён следит за чужими движениями слишком дотошно. Сначала он почти не слышит тихого голоса Чонгука, лишь наблюдает, как тот выдавливает масло, как окунает кисть в растворитель, как делает первые мазки по грунтованному картону, но, когда тот останавливается, чтобы завязать мешающиеся волосы, Тэхён наконец перестаёт оценивать его действия, обращая внимание на парня. Он отчего-то перестаёт искать изъяны, совершенно не желая находить их, и теперь поглощает картину того, как напрягаются мышцы, пока Чон завязывает разметавшиеся пряди в хвост, как прикусывает губу, снова возвращаясь к холсту, и теперь уже слышит его тихую речь, наполненную вопросами, каждый из которых он пропустил.

— …арт-терапия не нацелена на то, чтобы провоцировать у вас неприятные мысли, но мне будет значительно проще, когда вы сможете поделиться хотя бы чем-то о себе, Тэхён. Эмоции — это интересно. Как минимум, из-за того, что каждый видит их по-разному, так что это всегда вольная интерпретация. — Мазок за мазком, на белом полотне появляется размытый фон из светло-розовых линий. — Я никогда не ограничиваю материалы, если вам приятнее рисовать графику, то пожалуйста, если акварель или тéмпера, это тоже можно. Я всегда могу направить вас, Тэхён. Вам лишь нужно говорить со мной, это не так сложно, да? Не буду спрашивать, рисовали ли вы когда-нибудь, вряд ли вы бы смогли в таком случае на ощупь понять плотность бумаги, не так ли?

Так много вопросов, а Тэхён услышал лишь два, которые звучали риторически. Придвинувшись ближе, он почти нависает над крепким плечом, едва не задевая его подбородком, и упивается простотой и одновременно технически верным заполнением пространства Чонгуком. Он определённо не станет скрывать, что рисует и делал это большую часть сознательной жизни. Возможно, лишь возможно, это сейчас подкупило его достаточно, чтобы рассказать что-то о себе, но прошло порядка получаса, и Тэхён считает, что этого пока мало. Интересный. Когда-то он думал так про себя, но сейчас это слово отбивается синонимом к Чонгуку.

— Ам… Я и так говорю, — тянет он, но встречает насмешливую пару глаз. Кисть зажата между пальцев парня, и он не торопится отворачиваться. Вместо этого внимательно рассматривает Тэхёна, фокусируясь на глазах, кончике носа, вероятно, найдя там крохотную родинку и скользя взглядом к вытянутым губам. — Что? Просто наблюдал за техникой, это же часть сеанса. Но как будто подложка была сделана немного неправильно, не находишь, Чонгук-щи?

Сбиваясь на неофициальный тон под влиянием момента, Тэхён привстаёт, тыча кончиком пальца куда-то в край полотна, пачкая руки маслом, указывая на не самую очевидную ошибку, которую другой мог бы и не заметить. Чонгук смеётся. Этот звук отбивается в голове, и он отчаянно пытается уловить каждую морщинку на чужом лице, каждый сдвиг мимики.

— Что ты видишь тут, Тэхён? Какие ассоциации? — Поддерживая немой переход на «ты», Чонгук тянет ему подготовленную тряпку, чтобы вытереть следы краски, и обращает внимание на прорисованный фон.

— Небо? — неуверенно отвечает Тэхён, на секунду теряя весь свой запал. Он успел забыть, каково это — чувствовать, а не идти за техникой.

— Слишком просто, что ещё?

— Не знаю, Чонгук. Это небо. Закат, возможно, завтра будет жара, потому что оно отдаёт красным.

Раздражаясь, он улыбается, что могло бы выглядеть пугающим, но Чонгук словно не обращает на это внимания, следя за ним самим так же, как это делал он сам. Чужой взгляд задерживается слишком надолго, и теперь уже ему некомфортно, и Тэхён хлопает ресницами, непонимающе уставившись в ответ.

— Сфотографируй её и подумай дома, — ласково, словно ребёнку, говорит парень. — Подумай о том, что дают тебе эти цвета, что они напоминают. А ещё подумай о том, какую эмоцию это вызывает. Может, ты захочешь рассказать мне что-то в следующий раз.

— Например, что? — спрашивает Тэхён, поднимаясь на ноги и направляясь к заваленному столу, чтобы самостоятельно заполнить договор, который так и остался валяться там смятым.

— Например, меня зовут Чон Чонгук, мне двадцать семь лет. Я рисую сколько себя помню, может быть, с пяти лет. В моей жизни не происходило ничего пугающего, кроме того, что я добиваюсь всего сам, не имея опоры за спиной, иногда это тяжелее, чем кажется. Я очень люблю свою работу, люблю помогать людям и тащусь от Шиле.

«Слава богу, не Моне», — думает Тэхён, расписываясь в договоре и поворачиваясь к парню. Слишком много информации, что непривычно для психолога, пусть и не работающего в светлых кабинетах, прикрываясь почти докторской степенью.

— Я оставил телефон в машине, — похлопав себя по карманам, он улыбается, глядя на Чонгука в упор, ожидая, что тот перестанет вытягивать из него объяснения эмоций, которые никак не складываются в слова. Имитировать не хочется, он тут не для этого. — Кстати, как часто проходят сеансы? В договоре не указано.

Он блефует, потому что даже не вчитывался в условия, увидел лишь излишне маленькую сумму за услуги, что, на его взгляд, не покрывала даже приобретение материалов, но, видимо, Чону лучше знать. В любом случае он мог бы накинуть больше, если это будет того стоить. Пока кажется, что будет.

— Каждый день?

Чонгук неловок. Он говорит то робко, то излишне напористо. За этот час он показал слишком много граней, и складывается ощущение, что, даже молча, Тэхён знает его. Поразительная способность располагать к себе людей, и теперь становится ещё более понятным тот факт, что многие рисуют и дальше, покинув студию, что многим «мастер Чон» действительно помог. Парень будто чувствует людей, возможно, чрезмерно эмпатичен, а может, правда хороший специалист, кто знает.

— Что ж… Если ты считаешь, что каждый день — это правда необходимо, то вечера… Скажем, половина восьмого? — Он бы и так рисовал ежедневно, но выделить время по вечерам не кажется таким уж сложным, если эта поразительная способность передавать эмоции зародится и в нём. Чонгук кивает. — Тогда я пойду.

Уже направляясь к двери, Тэхён чувствует, как чужая ладонь окольцовывает его руку, мягко потирая пальцем заметные рубцы, и разворачивается. Чонгук стоит совсем близко, не подавая вида, что нащупал нечто неприятное на его коже, и в его глазах плещется целый океан реакций — от улыбки до растерянности — от резкого жеста, который сделал он сам.

— Фотография холста, Тэхён, — напоминает он. — Я отправлю тебе её. Ты указал в договоре свой номер?

Сбито кивнув, Тэхён выпутывает руку из мягкой хватки и потирает запястье, шкрябая кожу плетением цепочки, и, пока Чонгук спешит к столу, чтобы сразу записать его номер, он торопливо прощается и выскальзывает на улицу. Радуясь, что звук на телефоне, покоящемся в кармане брюк, отключён, он плетётся к своей машине, раздумывая, каково это — быть столь радушным. Так легко сходиться с людьми, ведь глупо отрицать, что даже его самого Чон расположил к себе. Он абсолютно точно продолжит приезжать сюда каждый день.

Тихая вибрация настигает его уже в салоне BMW, когда он отъезжает от края улицы, направляясь в сторону центра города. Сохранив номер Чонгука, Тэхён удивляется тому, как быстро пролетело время, как странно почти не говорить, хотя подобная терапия представлялась ему как диалог или, по крайней мере, его монолог, но никак не наоборот. Он даже не рисовал, и почему-то руки даже не чешутся.

Дома его встречает творческий беспорядок. Тэхён переобувается, отбрасывая лоферы в сторону обувницы, и шлёпает босыми ступнями в гостиную, начиная собирать с пола разбросанные листы из скетчбука и карандаши. Утрамбовав зарисовки в аккуратную стопку на подоконнике, он плетётся к холодильнику, выуживая оттуда бутылку вина, и наполняет бокал по пути к дивану. Сегодняшний вечер он проведёт за изучением методик и, может быть, только возможно, попробует узнать, где учился Чонгук и как давно закончил университет, чтобы так успешно получать чужое доверие как психолог.

Дни пролетают незаметно. Офисная работа граничит с вечерами в тихой студии Чона: Тэхён всё ещё ни разу не взял в руки кисти, карандаши, маркеры — хоть что-то, кроме канцелярского ножа для заточки инструментов. Он наблюдает. Рассказывает о себе, избегая случая двухгодичной давности, слушает о Чонгуке, узнавая его с каждым днём всё лучше, и это поразительно отличается от всего, что он вычитал о методиках в интернете ещё в первый вечер после сеанса. Посещение студии в корне отличается от любой статьи на любой из страниц поисковика, но какая разница, если сбоев в реакциях становится всё меньше, а имитация живых эмоций становится проще, чем ближе они узнают друг друга.

Чонгук интересный. Тэхён успевает убедиться в этом сквозь отрицание и этику. Парень пытается достучаться до него, предлагая рисовать в самые неожиданные моменты, просто откладывая кисть в сторону и отказываясь делать следующий штрих самостоятельно, утверждая, что не понимает чувства, которые стоит показать. И Тэхён вёлся первые разы, закатывая глаза и дорисовывая полосы, ресницы, детали чужих портретов, натюрмортов, пейзажей, лишь спустя несколько похожих трюков разгадав, что это уловка. Он не рисовал дома, насыщение от творчества приходило незаметно.

Спустя три недели он сидит возле Чонгука, как и прежде, игнорируя второй мольберт, отставленный в сторону, но что-то в сегодняшнем сеансе отличается. Он не единожды задумывался над свербящим желанием попробовать нарисовать Чонгука, но холст всё ещё выглядит пугающим, недостаточным, чтобы попытаться выплеснуться на него. В ладони сжат небольшой скетчбук, и, пока Чон не видит, Тэхён тянется к тумбе у стены, не поднимаясь со стула, и нащупывает на ней сточенный карандаш.

Чонгук отвлечён. Эти пару часов, на которые стали растягиваться все их сеансы, он полностью погружён в техничное исполнение картин, в наброски и зарисовки, что выглядят мистически хорошими для Тэхёна. Он неотрывно следит за чужой макушкой, рассматривая, как Чон изредка дёргает головой, разминая шею, снова возвращаясь к процессу. С новым движением тонкая чёрная прядь выпадает из слабо завязанной кички, и парень сбито заправляет её за ухо, что-то говоря о важности погружения в себя во время подготовки холста, и это порождает порыв.

Суматошно открыв скетчбук, Тэхён пролистывает его до середины и набрасывает разметку, чтобы сразу погрузиться в изображение крепкой спины, плотных мышц, закрытых тонкой футболкой, — он рисует Чонгука, делая умелые быстрые штрихи, и рядом со спиной тут же появляется следующий крохотный набросок. Только руки, кромка волос отдельно в углу, всё геометрично выверено, красиво заходит краями одно на другое, и это становится первым изображением парня, будоража воображение и предвосхищая следующее множество подобных. Он не рискует рисовать лицо, боится разочароваться, всё ещё не уверенный, что сможет сымитировать эту груду эмоций. Это всё слишком живо для его понимания, но Чонгук поворачивается, заставляя Тэхёна, не желающего раскрывать объект изображения, захлопнуть скетчбук, но, кажется, проигрывающего. Чон улыбается. Мягко, тепло, будто знает что-то, что тщательно скрыто. Это занятие проходит слишком быстро, будто секундная стрелка гонится в бешенной скачке за минутной, — всё слишком нервозно, Тэхён безотрывно следит за уверенными движениями кисти по холсту, совершенно не понимая, что там собирался показать Чонгук. Переливы красок неба наталкивают его на размышления о том, что всё выглядит слишком нежным, как будто провоцирующим трепет, но он отталкивает эти предположения, боясь в них запутаться.

Уже дома, ругая себя за ненужное стеснение, Тэхён принимает душ, думая о том, что не позволит больше этому чувству брать над собой верх. Он приносит скетчбук на каждый сеанс, больше не прячет его, продолжая рисовать то, что ему хочется, конкретно Чонгука. Стараясь не задумываться о причинах этого порыва, просто находя в нём вдохновение, он постепенно приносит всё больше цветных карандашей, не желая брать их из инструментов студии.

Парень иногда всё ещё суёт ему кисть, требуя продолжить заполнение холста за ним, но это больше не раздражает, только умиляет. Умиляет, как Чонгук прикусывает губу, изредка задевая зубами колечко пирсинга сбоку. Он кажется ему очаровательным в своих реакциях, и Тэхён не может не замечать чужих внимательных взглядов, когда он выбрасывает целлофан, сдёрнутый с деревянных палитр, когда промывает маслёнки или снимает холсты с мольбертов. Чон оценивает его, будто примеряется, чаще краснеет, если они слегка соприкасаются пальцами, пока передают друг другу инструменты, и всё чаще заглядывает в его наброски, где видит себя. Их разговоры становятся всё более глубокими, но всё ещё остаются непохожими ни на один сеанс в кабинете доктора Ю. Тэхён вскользь рассказывает о своей семье, пока они рисуют море, блики волн на котором ему пришлось делать самому. Пока они на память вычерчивают на полотне лицо случайного прохожего, которого оба заметили во время вылазки за холодным лимонадом, Чонгук узнаёт о тяжёлой конкуренции с братом. Истории текут одна за другой, и Тэхён почти проговаривается о том самом дне, когда ванна стала запретным атрибутом квартиры, но вовремя ловит себя на слишком ненужном откровении, боясь, что после такого Чон откажется от него. Он не работает с такими случаями, и этот обман уже грозится выйти боком.

Это всё более личное — что-то, что Тэхён никогда не говорил даже психотерапевту, имитируя нормальность. Эмоции Чонгука настолько полные, что он упивается каждой, стараясь отпечатать их в памяти, чтобы, возможно, дома сделать зарисовку.

Последние дни проходят тяжело.

Завал на работе требует полного погружения, и Тэхён чаще переносит сеансы хотя бы на более позднее время, а то и отменяет их вовсе. Голос Чонгука по телефону звучит печальнее с каждым звонком, и в очередной вечер, когда происходит отмена, около полуночи Ким получает первую смс.

Чонгук:

С тобой всё в порядке?

Тэхён:

Да. Почему ты спрашиваешь?

Чонгук:

Просто ты отменяешь сеансы в последнее время и не присылаешь свои зарисовки, как я просил, так что мне показалось, что что-то могло случиться. Может, ты хочешь расторгнуть договор? У нас ещё около месяца, но я могу вернуть деньги, если тебе стало некомфортно.

Тэхён громко выдыхает, натягивая одеяло выше. Он лежит в своей постели, решая, что ответить, потому что нет, он не хочет отменять сеансы, но и сил на них у него нет. Чонгук вытаскивает из него всё больше информации, а он рассказывает, сам не осознавая, как слова вырываются изо рта, и это становится трудным. Проводя встречи с психологом в стенах кабинетов, он никогда не задумывался о том, чтобы подать себя с правильной стороны, но сейчас хочется казаться если не хорошим, то хотя бы нормальным. Чон всё чаще кидает взгляды на рубцы, уродующие руку, и будто зачем-то ждёт, что он расскажет, а Тэхён лишь язвит, отбирая карандаш и делая разметку на холсте вместо него, чтобы откинуть чужие мысли подальше от себя самого. Именно этому парню катастрофически не хочется говорить о той слабости, которую он побороть однажды не смог.

Тэхён:

Прости. Я просто занят на работе. Конец квартала, так что я действительно не могу найти времени. Ты же помнишь, что я начальник, верно?

Чонгук:

Да, прости, господин большой босс. Завтра придёшь?

Тэхён:

Да. Спасибо, Чонгук.

Он сам не понимает до конца, за что благодарит, лишь отправляет сообщение, сразу убирая телефон на тумбу. Вибрация интригует, но он не смотрит на входящее уведомление, до боли прикусывая губу. Кажется, тревожность и раздражительность стремятся повышаться, когда, с одной стороны, давит ответственность за свою собственную фирму и сотрудников, а с другой стороны, человек, который, по-видимому, ему симпатичен, и это так неправильно.

Тэхён не приходит на следующий день. Он игнорирует сообщения на пару с ускоренным пульсом, когда новое уведомление всплывает на экране смартфона. «Он всё равно не ответит тебе тем же», — думает он, снова кусая геометричные губы, перебирая договоры с новыми клиентами. Механически откладывая некоторые в сторону к уже обработанным проектам, он сублимирует, полностью уходя в дела компании.

На рабочем столе всё упорядочено, врозь с тем, что происходит у него дома и в голове. Чонгук приснился ему ночью: это был длинный разговор, в ходе которого повторялись истории, уже рассказанные парнем о его детстве, о пути в художественном искусстве, и несколько фактов, которые Тэхён никогда не знал и даже не может утверждать, являются ли они вымыслом. Чон гладил его по руке, обводя зажившие следы от лезвия, и ловил его улыбку, наверное, впервые искреннюю, не подменённую чем-либо другим. Это было слишком. Так что он просто не пошёл, оставаясь на работе допоздна, не глядя в телефон и пропуская звонки.

Раздражение достигает своего апогея, когда Чонгук становится слишком настойчивым. Переписки после отменённых занятий становятся постоянными спутниками, и всё, что остаётся Тэхёну, — это вчитываться в истории чужой жизни и отвечать на них, потому что не делать этого ещё хуже. «Не отвечать» свербит в груди, противно растекаясь кляксами по холсту его ощущений. Он злится на себя за то, что не может просто расторгнуть дурацкий договор и попытаться хотя бы как-то контактировать с Чонгуком вне крохотной студии, злится на парня за то, что тот проявляет к нему внимание, явно разнящееся с вниманием к клиенту, пациенту, знакомому — кому угодно.

Тэхён отправляет ему части своих зарисовок каждый вечер независимо от того, был ли сеанс или он снова пропустил его. Он больше не позволяет подглядывать в скетчбук, потому что рисунки становятся более откровенными, сквозят зарождающимися чувствами, лишь взгляд напрочь отсутствует — в нём слишком много неизведанного. Он всё так же отказывается от кистей, больше наблюдая за широкой спиной, как аккуратно двигается рука Чонгука, вырисовывая всё больше лиц прохожих, которых они иногда встречают, отправляясь поужинать после сеанса, но Тэхён всё ещё не считает эти вылазки чем-то существующим вне занятий. Он напрочь игнорирует то, насколько откровенен Чонгук во время этих посиделок — это словно его время, чтобы говорить о жизни. Об университете, о художественной академии, художниках, искусстве, о своей жизни. Множество фактов, которые продолжают давить на Тэхёна, сплетая картину из ощущения близости и ответной симпатии, которая кажется сном и обманом. Он может взять всё, что хочет, но отчаянно боится снова добиться лишь разочарования.

— Да возьми же! Бери кисть, Тэхён! — Чонгук кричит, больно стискивая запястья, и совершенно не обращает внимания на закусанную до крови губу, с ободранной сухой кожей ближе к уголкам. — Хватит увиливать!

Парень кричит на него впервые, явно взбешённый тем, что Тэхён выбросил протянутую кисть в другой конец студии, когда он снова попытался дать ему рисовать полностью самостоятельно.

— И зачем? Зачем, Чонгук… — ухмыляется Тэхён, разглядывая лицо Чона, оказавшееся слишком близко. — Кто сказал, что я не хочу быть больным?

Ещё никто не забавлял его настолько, как этот парень. Замечая, как Чонгук постепенно теряет свою спесь, путая злость со страхом оказаться плохим учителем, плохим арт-терапевтом, плохим человеком, в конце концов, Тэхён выпутывает своё запястье и всё же садится на стул напротив мольберта.

Он рисует молча. Выводит давно заученные линии, совершенно не стесняясь того, что Чонгук воочию увидит полную картину самого себя. Это выглядит словно вызов, мол: «На. Смотри. Ты же хотел, чтобы я рисовал. Пусть тебе будет неуютно, ведь я не нравлюсь тебе». Десятки незнакомых людей уже лежали огромной стопкой изображений на сумбурном столе Чона, но он ни разу даже не попытался нарисовать Тэхёна, который, в отличие от него, постоянно выводил на бумаге лишь одного человека.

— Мне не нравится твой взгляд, Чонгук-щи. Слишком проницательный, мне некомфортно. — Тэхён не поворачивается. Говорит честно, но, даже высказавшись вслух, всё равно чувствует этот взгляд в спину, словно парень пересчитывает его позвонки сквозь тонкую белую футболку, испачканную маслом на рукаве, наконец разгадав, кто будет на полотне.

— Тогда нарисуй, — голос звучит ближе. Он робкий, но всё же вспотевшая ладонь опускается на его плечо, и Чонгук встаёт почти вплотную.

— Что?

— Нарисуй мой взгляд так, будто он твой. Измени его на своём холсте, Тэхён.

— Хм. Ты же видел, что я не могу.

Наконец повернувшись, Тэхён рассматривает Чонгука. Тот стоит совсем рядом, возвышаясь, его длинные волосы, как и обычно, убраны в небольшую кичку, оставив задние пряди свободно болтаться, а его лицо чрезмерно говорящее сегодня. Парень явно устал от того, что арт-терапия не проходит по выверенным методикам, что Тэхён отказывался рисовать слишком долго, по крайней мере, не на виду, будто скрывал нечто ужасное, и теперь намерен покончить с этим, совершенно не понимая, что он опасается того, что, когда нарисует, сеансы подойдут к концу, и это чувство, зудящее под рёбрами, больше не будет иметь никакого смысла.

— Тэхён… — мягко говорит Чонгук, сжимая руку на его плече. — Я не прошу тебя срисовать. Я говорю о том, что ты должен посмотреть на это своими глазами. Это же твой единственный затык, так что просто попробуй. Не рисуй мой взгляд, думай о том, что он твой. Как будто проблемы и не было никогда, будто эмоции всегда были тебе подвластны, а мы просто встречаемся в студии и иногда рисуем вместе, хорошо?

Тяжёло выдохнув, Тэхён смачивает кисть в растворителе и покрывает холст первым слоем масла. Чужое дыхание чувствуется на затылке, Чонгук очень близко, рассматривает места, оставленные на холсте для деталей, что он нарисует в самом конце, и удовлетворённо мычит на каждое его движение — он доволен. Собой, им — неважно, Тэхён отчётливо чувствует, что тот доволен, и это кажется ещё более вдохновляющим, словно он может это сделать, может нарисовать его лицо.

— Чего ты боишься? — шепчет парень ему на ухо, мягко опуская пальцы на его ладонь, так что теперь они вдвоём держат одну кисть. — Нарисуй моё лицо, Тэхён. Не отрицай то, что ты можешь это сделать.

Чонгук ведёт. Он заправляет этой картиной, помогая перейти к пустому лицу, на котором нет даже карандашной подложки, лишь белое пространство. Тэхён слышит, как бьётся чужое сердце, ощущает, как взмокли пальцы, всё ещё отрицая, что эта реакция на него, на его выбор темы, на то, что он рисует именно Чонгука спустя все красноречивые взгляды, нередкие шутки и множество ужинов вместе.

«Чёрт. А мы же проводим каждый вечер вместе, — думает он, сглатывая скопившуюся слюну. — Интересно, с кем он ещё проводит занятия, если я тут каждый день?..»

— Не отвлекайся, Тэ, — настойчивый голос выводит из размышлений, заставляя встрепенуться и продолжить наносить смешанное до телесного цвета масло. — Расскажи мне, что происходит в твоей голове здесь и сейчас. Почему ты закрываешься от меня?

— Я не закрываюсь.

— Ты отказывался рисовать для меня так долго и сейчас буквально пытаешься доказать мне, что это не так, — усмехается Чонгук, отпуская руку и разгибаясь. Холодный воздух играет контрастами в местах соприкосновения с горячей кожей, и это неприятно свербит в груди. — Тут нет твоей семьи, Тэхён. Тебя никто не осудит. Ты можешь делать всё, что ты хочешь.

Пульс ускоряется, разгоняя кровь по венам. Сердечный ритм отбивается по ушным перепонкам, когда Тэхён проглатывает услышанное. Он не боится. Он никогда не боялся. Рисовать в открытую в новой квартире, создать собственную консалтинговую фирму, схожую по механизмам с семейной, обманывать психолога, прийти сюда и скрыть попытку суицида — он продолжает отрицать, что боялся хотя бы в одном из этих эпизодов. Стискивая кисть в руке, Тэхён не замечает, как пачкает холст неверными штрихами, но это становится слишком далёким от ситуации здесь и сейчас. Он закипает, пока Чонгук перехватывает его подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза.

— Прекрати избегать своих желаний. Они — это ты, ты не можешь продолжать потакать своим страхам. Просто сделай это, нарисуй моё лицо там. — Дыхание слишком близко, в чужих глазах плещется воодушевление. Чонгук точно понимает, что делает, это читается так очевидно.

Чужие пальцы крепко стискивают подбородок, не давая отвернуться, в то время как жалящие слова об осуждении и страхе клокочут где-то на краю сознания.

— Я не боюсь, блять, — шипит Тэхён, не разрывая зрительного контакта, ловя на коже горячий выдох. — И делаю ровно то, что хочу именно я. Уж ты точно должен был это понять.

— Не понял, Тэхён. Ты опасаешься, как будто ходишь по тонкому льду, не рисуешь, прячешь свой скетчбук. Думаешь, я не видел? — насмешливо говорит Чонгук, понижая голос. — Я провожу с тобой почти каждый вечер, думаешь, ты можешь скрыть это от меня?

Ухмылка на милом лице бьёт, загораживая все прошлые чувства. Симпатия сменяется злостью, неспособностью ответить, ведь Чонгук чертовски прав, но даже сам себе Ким не признается в этом. Периферийным зрением выцепляя недорисованный портрет, Тэхён протягивает к нему левую руку, смазывая едва нанесённое масло. И без того неверные штрихи на точёном лице теперь кляксами растекаются по холсту, пока длинные пальцы стремятся к теряющему контроль Чону.

— Я. Делаю. То. Что. Хочу, — выдерживая паузы, сквозь зубы цедит Тэхён, поднимая ладонь к высокой скуле. Он почти хватается, держит крепко, следом ведёт по щеке, размазывая по ней краску. — Я не боюсь, Чонгук.

Огонь ярости вперемешку с желанием захлёстывают его. Это всё тот же Чонгук, симпатию к которому он осознал за постоянными зарисовками. Именно его лицо так долго не поддаётся пониманию, именно это лицо хочется сжать в ладонях и целовать до исступления. Именно Чонгука он чертовски боится, но сдаться уже не может.

Пробегая пальцами от щеки к уху и кромке волос, пачкая парня, Тэхён вплетает руку в чужие волосы на затылке и притягивает ближе. Рваное дыхание едва успевает столкнуться с его собственным, и он целует. Колечко пирсинга слегка царапает и без того искусанную кожу губ, когда Чонгук отвечает на требовательный поцелуй, распахивая рот и пропуская его. Языки стремятся навстречу, сплетаясь и обводя друг друга. Подавшись вперёд, Чонгук опускает руки на его плечи, сминая их пальцами, и громко постанывает, когда чувствует терпкий укус на нижней губе.

Смыкая зубы, оттягивая нежную кожу и снова проникая языком в рот, Тэхён ни на секунду не собирается останавливаться. Он не боится. Одной рукой перебирает длинные волосы, второй — прощупывает рёбра и тонкую талию, контрастирующую с мощными плечами и накачанными бёдрами. Несдержанный стон только распаляет, наконец разбивая сомнения о том, что симпатия не взаимна, но гнев всё ещё течёт по венам. Гранича с грубостью, Тэхён тянет Чонгука ближе, вынуждая того усесться к себе на колени, и перемещает одну ладонь на подтянутую ягодицу, сминая её, вырывая шумный выдох.

— Считаешь, что я боюсь, да, Чонгук-и? — язвительно спрашивает Тэхён, выпутывая пальцы из чужих волос и снова зачёрпывая масло прямо с картины. — Я изрисую тебя. Всего тебя.

Снова сминая припухшие губы, он шипит, когда они сталкиваются зубами, но не отстраняется, утопая в безграничном желании. Не только похоть — больше желание доказать, что прав тут только он. Чонгук плавится в его руках, но не сбавляет темп, напирая в поцелуе, нависая над ним.

— Ты не можешь нарисовать моё лицо, Тэ, — усмехается парень, отстраняясь и проезжаясь задницей по паху. — Ты слишком сильно боишься выйти за пределы своего понимания.

— Я не сказал, что нарисую тебя.

Смыкая ладони между их телами, он пачкает обе в краске, обмазывая одну об другую, и снова погружается в поцелуй. Забираясь под чужую футболку, Тэхён почти физически ощущает, как масло оседает на сухом животе, как оно нагревается от разгорячённого тела. Он видит это также отчётливо, как если бы действительно смотрел, а не был увлечён мягкими губами, что страстно отвечали на внезапный поцелуй. Пальцы пробегаются вдоль солнечного сплетения выше, к груди, захватывают оба соска, наверняка оставляя там наибольшие разводы.

— Ты хотел, чтобы я делал, что хочу, — шепчет он в раскрытый в стоне рот, когда вдавливает один ареол, а второй, наоборот, оттягивает. Сбитый стон Чонгука будоражит его, заставляя двигаться дальше.

Руки выныривают через горловину футболки изнутри, тянутся выше, обхватывая щёки, пачкая лицо ещё больше. Отстраняясь, Тэхён рассматривает Чонгука: заволочённый взгляд, наконец понятный, покрасневшие губы, масло повсюду — вдоль скул, на колечке пирсинга, в волосах. «Великолепно», — думает он, приближаясь и облизывая пустой уголок рта, сразу ныряя в него и обводя настойчивый язык Чонгука.

Желание выходит за грани, когда Тэхён чувствует, как движения чужих бёдер на его паху усиливаются, явно распознав очевидное возбуждение.

— Делай, Тэхён, — будто в бреду выстанывает Чонгук, сдёргивая его футболку, и тянется за спину Тэхёна, к влажной тряпке, чтобы вытереть их измазанные краской руки. Придвинувшись ближе, Чонгук обвивает его шею, сильнее прильнув к уже обнажённому телу.

Суматошные рывки, пуговица джинсов, молния, резинка нижнего белья — всё — лишняя преграда на пути к тому, чего Тэхён действительно хочет. Идя на поводу азарта, отчаянно нуждаясь в том, чтобы воочию увидеть каждую эмоцию на полюбившемся лице, он проскальзывает рукой под одежду, сразу обхватывая полностью возбуждённый член.

— Ах… Боже, — скулит Чонгук куда-то вверх, дёргаясь и теряя равновесие.

Напирая всем весом, он тянет их вниз, избегая удара о пол лишь потому, что Тэхён крепко удерживает его за талию одной рукой. Задевая мольберт, не обращая внимания на то, что картина упала следом, они перекатываются, меняя положение: Тэхён на полотне, размазывая масло по оголённой спине и бокам, Чонгук — на нём сверху. Окольцовывая основание чужого члена, Тэхён, не теряя ни секунды, стремится пальцами выше, к головке, обводя её. Стон за стоном, дыхание одно на двоих среди жарких поцелуев: он сходит с ума, упиваясь пульсацией и тяжестью в своей ладони, которой жаждет принести удовольствие.

— Помоги мне снять их, — голос грубый, требовательный, и Чонгук ведётся, привставая, чтобы стянуть джинсы с бельём и снова опуститься на его бёдра. Масло сохнет очень долго. Чон украшен яркими разводами, следует за подтёками множества цветов и распадается в изящных руках, своими лаская грудь Тэхёна. — С меня тоже.

Время летит слишком стремительно, общие движения обгоняют секунды — Тэхён обнажён, упирается позвоночником в испорченную картину, но сгорает от наслаждения, когда Чонгук толкается в его кулак, подстраиваясь под выбранный темп.

— Помедленнее… Ах, чёрт! — стонет Чон, пытаясь уйти от настойчивой стимуляции, но не может. Тэхён крепко удерживает его на месте, не позволяя сдвинуться, заставляя подходить к краю. — Я кончу сейчас, если ты не остановишься.

— Кончи, — с насмешкой облизывается Тэхён, ускоряя движение руки. Венистый член в руке ощущается до одури правильно, наверняка красиво смотрится, сомкнутый длинными пальцами, — мне нужно смазать тебя хоть чем-то, Чонгук-и.

Зарываясь в шею, он ведёт кончиком носа к уху, слепо выцеловывая кожу. Добравшись до мочки, Тэхён прикусывает её, не сбавляя темпа сжатой на члене ладони. Он чувствует, как Чонгук трясётся, понимает, как действуют его слова, и ловит единение с ним в этом предвкушении. Он хочет его безумно, до дрожи в конечностях, и не боится признаться себе хотя бы в этом.

Тела испачканы маслом, мелкий пот смешивается с ним на обнажённых участках кожи, перемазывая краски прямо на них. Живое олицетворение палитры на разгорячённых телах, яростно движущихся навстречу друг другу. Кудри настойчиво лезут в глаза, но Тэхён не отвлекается, любуясь порочным лицом Чонгука, считывая каждую его раскрытую эмоцию.

— Боже, блять. Тэ… Тэхён, — Чон задыхается, сотрясаясь на нём, активнее толкаясь бёдрами, пытаясь поймать маячащий оргазм. Протянув руки, он убирает с лица тёмные волосы, открывая обзор на себя, и на секунду зависает, разглядывая горящие карие глаза Тэхёна, излом его бровей и закушенную нижнюю губу. — Ты… Это слишком.

— Давай. Кончи для меня, ты должен нам помочь.

Тэхён знает, что это слишком. Чувствует, как трепещет Чонгук, полностью погрязший в их общем возбуждении, и ярость наконец сменяется чистым вожделением. Чонгук великолепен. Он не поддельный, реальный, жаждущий — это подкупает гораздо больше денег, это лучше, чем искусство. Он и есть искусство.

Переместив одну руку ниже, с талии на ягодицы, Тэхён тянет вбок, раскрывая задницу. Прильнув пальцами ко входу, он массирует его, порыкивая от нетерпения, когда чувствует мягкость податливых стенок.

— Ты что, трахался с кем-то? — Оставив укус под ключицей, Тэхён перемещается ниже, захватывая в рот чистую кожу на груди, снова оглушённый стоном.

— Н-нет. Ты идиот? — Член проскальзывает в колечко из пальцев, размазывая по ним предэякулят. — Ты понравился мне сразу, как вошёл в мою студию, я не спал ни с кем уже несколько месяцев. Ах!

Сильнее стискивая ладони на плечах Тэхёна, Чонгук упирается лбом в другой и сразу дёргается ниже, впиваясь в квадратные губы. Горячая сперма толчками стремится по фалангам, давая Киму желанное, и он шипит в унисон с парнем, возбуждаясь ещё сильнее от того, как красиво тот кончает, пачкая руку. Захватывая губы, сминая их, Чонгук громко дышит прямо в его рот, теряясь в стонах. Указательный палец кружит вокруг сфинктера, прощупывая насухую, провоцируя сдавленный шёпот.

— Пожалуйста… Пожалуйста, Тэхён, — парень почти плачет, усиливая хватку на плечах. — Только не так.

— Ты будто растянут, но говоришь, что ни с кем не трахался. — Меняя руки, Тэхён размазывает по мягкому анусу вылившуюся сперму, сразу ныряя пальцами внутрь, не дожидаясь, когда она засохнет на горячей коже. — Ты либо врёшь мне, либо… — Два пальца почти свободно движутся в чужой заднице, подготавливая для большего. — Вот чёрт… Ты собирался заняться со мной сексом?

— О господи… — закатывая глаза, тянет Чонгук, когда Тэхён касается простаты. — Я не планировал. Ах! Просто дрочил утром. Блять, Тэ…

Облизнув ладонь, широко пройдясь по ней языком, парень проскальзывает рукой меж животов и обхватывает стоящий член Тэхёна, наконец уделяя ему внимание. Сразу угадывая быстрый ритм, он снова целует, растворяясь в настойчивых движениях — своих и в себе.

— Просто вставь его. Ты же делаешь то, что хочешь, — сбито умоляет он, не замечая лукавую ухмылку на геометричных губах.

— Да, то, что хочу Я.

Вытащив пальцы под разочарованный стон, Тэхён раздвигает упругие ягодицы, надавливая на края дырочки, растягивая её, и, отпустив, сразу проникает тремя внутрь. Оглушительный вскрик только раззадоривает. Он не хочет причинить боль, и без того понимая, что без смазки это будет дискомфортно, но обуздать себя уже не может. Туго проникая глубже, ловя сбитые стоны губами, он ни на секунду не останавливается, наслаждаясь открытостью Чонгука.

Парень сходит с ума. Пальцы до боли впиваются в плечи, он едва не сползает с его коленей, но не стремится оборвать эту пытку, ожидая большего. Чонгук разгорячён, почти на грани, такой размазанный после оргазма, реагирует слишком бурно — оттого ещё слаще — и подаётся назад, гонясь за удовольствием. Он двигает бёдрами, приближая момент, когда пальцы наконец будут заменены членом, закусывает губу, томно закатив глаза, и будто сдерживается, проглатывая стоны.

Дрожь одного тела передаётся другому, провоцируя поток мурашек. Тэхён чувствует, как яйца набухают просто от развратной живой картины перед глазами, пока Чонгук продолжает надрачивать ему. Сбиваясь с ритма, пропуская движения, тот иногда останавливается, чтобы перевести дыхание и в очередной раз прошептать что-то бессвязное на ухо, мягко обводя ушную раковину губами. Чонгук всё ещё великолепен: размазанный похотью, с горящими глазами, лишь иногда приоткрывающимися в потоке наслаждения, кусающий губы — всего так много, что Тэхён рискует не запомнить каждое изменение мимики на этом лице. Вытащив пальцы, он тянется к своему члену, обхватывая замершую руку Чонгука, и улыбается.

— Давай, Чонгук-и, — шёпот кажется слишком громким даже на контрасте с оглушительными стонами. Оставив поцелуй на маленькой родинке под губой, Тэхён отстраняет от себя парня и подныривает ладонями под его ягодицы, чтобы сдвинуть ближе, чтобы член касался ложбинки между ягодиц. — Ты обворожительно красивый.

Поцелуи. Один за другим. Ведя дорожку по взмокшей шее, избегая масляных разводов, Тэхён стискивает мягкие ягодицы, проскальзывая членом в катастрофической близости от растянутой задницы, и слышит разбитый скулёж.

— Ну-у-у, что же ты… — Трепетно заглянув в прикрытые глаза, он трётся кончиком носа о другой. — Такой отчаянный. Не знал, что я нравлюсь тебе настолько.

— Тэхён… — Чужое лицо упирается в мощную шею, и Ким чувствует, как на коже оседают, вероятно, слёзы.

Не пожелав больше тянуть, осторожно утерев влагу на одной щеке Чонгука, он обхватывает основание собственного члена и направляет его к припухшей дырочке. Всего одно движение, толика давления, и Тэхён закрывает глаза, не в силах сдержать рык от поразительной узости. Ожидаемо туго, граничаще с болью, и он уверен, что, как бы того ни хотел Чонгук, ему тоже больно. Обилие спермы, размазанное по сфинктеру и внутри него, помогает избежать колкого трения, провоцирует на то, чтобы кончить сразу от слишком сильных ощущений, но он держится, медленно проталкиваясь глубже.

— Боже… ах…. — задыхается Чонгук, стискивая зубы на его плече. — Да. Да, дай мне это.

Ухмыльнувшись, Тэхён движется дальше, погружаясь до середины, и тонет в красках эмоций на чужом лице. Чонгук выпрямляется, седлая его, запрокидывая голову назад, — он даёт доступ к чистой стороне шеи, не украшенной ничем, кроме капелек пота, и Тэхён пользуется этим. Укус, засос, губы — действия хаотичны, он оставляет пятна, рисуя на чужой коже собственными методами, и, обернув кулак вокруг вновь вставшего члена Чона, проникает до основания.

Опасаясь менять темп, Тэхён толкается плавно, выскальзывая лишь наполовину и снова вбиваясь внутрь. Горячее дыхание смешано, понять, где чьё, невозможно, но Чонгук сбивает всё, сталкиваясь с ним взглядом, и в его глазах нечто слишком озорное, слишком предрешающее.

— Ты всё ещё боишься… — не вопрос, лишь утверждение с ухмылкой на губах. — Даже сейчас боишься двигаться во мне.

— Ни черта подобного, — рычит Тэхён, намеренно сильно качнув бёдрами, и ловит хриплый стон.

— Мхм… Чем ты лучше? Ты пришёл сюда, чтобы ловить эмоции, имитировать. Ты пока ничем не отличаешься от того притворства, от которого бежишь.

Злость, улетучившаяся ранее, снова возвращается на своё место, перекрывая здравые мысли. Дёрнувшись вперёд, поменяв их местами, Тэхён нависает над парнем, упираясь коленями в холодный пол. Он отличается всем. Он не боится. И он набирает быстрый темп, вколачиваясь в тугую задницу, намереваясь доказать это.

— Ты… Ах, блять… Ты такой же притворщик, Тэхён. Мхм… — Одно движение за другим, новый толчок. Тэхён не собирается давать ему слово, выбивая из чужого рта лишь прерванные полуфразы и стоны. — Даже… Вот чёрт! Т-твоя симпатия ко мне… ты скрывал её так долго.

Рычание на грани стона. Схватив Чонгука за бедро, Тэхён подтягивает его ногу себе на плечо и упирается второй рукой в пол рядом с его лицом. Он не позволит продолжаться этому смазанному диалогу. Тугие стенки обхватывают его член, заставляя каждую вену пульсировать, налившись кровью, — он проникает глубже, скользя по простате, масло давно смешано на двух телах.

— А ты не притворный, Чонгук-и?! Ты, блять, даже не психолог.

— Ч-что? — Округлившиеся в удивлении глаза стоят каждого потраченного вдоха, чтобы выпалить эти слова.

— Думал, я не знаю… что ты так и не доучился…. — Толчок. Чонгук пытается отползти, но он не даёт ему такой возможности, сильнее стискивая руки на теле. — Великолепный художник, который хотел… ааах… хотел быть психологом. Да-а-а-а, Чонгук-и, кажется, твоя очередь бояться?

Тэхён узнал об этом непреднамеренно. Не собирался продолжать поиски чужого диплома, но случайно наткнулся на восстановленные вкладки с письмом от знакомого с перечнем студентов университета, утвердившись, что Чонгук вылетел на последнем курсе. Однако тот помогал ему, показывал эмоции, давал подпитку и искренне нравился, так что он в любом случае не собирался разыгрывать эту карту, но сейчас, лежа на полу таким раскрытым, Чонгук продолжал давить, вытаскивая наружу то, что «слишком», и он просто сделал это. Срываясь на очередной мощный толчок, Тэхён наклоняется ниже, упираясь лбом в чужой, и безумно улыбается.

— Маленький обманщик, но ты даёшь мне столько пищи для размышлений, так красиво показываешь свои эмоции. — Слёзы в карих глазах стоят недвижимо, пока Тэхён не прекращает фрикций, почти достигая оргазма. Он освобождён, больше не томится в бесполезном знании, до которого ему нет никакого дела.

— Тэхён, я… — Подтянув ладони к лицу, Чонгук закрывается.

Прячется от уродливой правды, которая нашлась так легко, стоило лишь потянуть за ниточки и потревожить парочку знакомых, которые предоставили дурацкие списки, но Тэхён не жалеет, снова упиваясь чистым раскаянием и стыдом. Он срывает стоны, как цветы в поле, выходя из задницы полностью и вновь наполняя парня, — тот бормочет что-то в сомкнутые ладони, но не даёт себя услышать, пока наконец не отрывает их от лица, чтобы обхватить скулы Тэхёна.

Они молчат, лишь иногда приоткрывая рты, чтобы извергнуть стоны на грани со скулежом и мычанием. Удобнее перехватив ногу, покоящуюся на своём плече, Тэхён целует икру, ведёт губами дальше, к колену, покусывая тонкую кожу и заставляя Чонгука краснеть, несмотря на едва не проливающиеся слёзы. Член парня звонко отбивается о его же живот, получая дополнительную стимуляцию. Ведясь на откровенные звуки, чувствуя, как подходит к краю, Тэхён обхватывает пальцами основание и проводит несколько раз, слыша громкий вскрик: изливаясь на ладонь, пачкая живот, Чонгук трясётся, теряя связь с реальностью. Беззвучно хватает губами воздух, мажет руками по его лицу, притягивая ближе, будто боится потерять тепло. Тэхён толкается в последний раз. Головка упирается в простату, и к размазанным краскам на теле добавляется горячая сперма внутри. Кончая, сотрясаясь в бурном оргазме, он целует распахнутые губы Чонгука и выходит из него, усаживаясь на пол.

Белёсые капли стремятся наружу из растерзанного входа, огибают припухшее колечко мышц, падая в ложбинку ягодиц, и это тоже искусство. Только для него и только его искусство.

— Ты невероятно красивый, Чонгук, — нежно произносит Тэхён, поглаживая ногу Чона, расслабленно лежащую на полу.

— Я верну тебе деньги. — Чужой взгляд полон раскаяния, будто парень в самом деле не понимает. Опасаясь, Чонгук всё же протягивает руку и касается его кончиков пальцев, мягко цепляясь за них, хотя во взгляде ищет подвох. — Прости меня, прости… Я не вредил тебе, я правда хотел помочь. Это то, что я делаю.

— Деньги… Чонгук-и, мне не нужны мои деньги, ты дал мне гораздо больше, чем мог дать вшивый психолог.

Склоняясь к ослабевшему телу, Тэхён сгребает его в объятия, прижимаясь к влажной от масла и пота коже. Они очень близко, где-то на другом уровне, вне физического, и это то, что наконец найдено. Чонгук жмётся. Боязливо хватая его локоть, он задирает подбородок, чтобы заглянуть в глаза, и шумно выдыхает:

— Но ты зол.

— Всё хорошо. Отдыхай, — тепло улыбается Тэхён, оставляя короткий поцелуй на взмокшем виске.

В нём нет ничего от злости, ни одной разрушающей и знакомой эмоции, лишь желание погрузиться в искусство. Он преисполнен благодарностью. Чувствуя, как пальцы на локте расслабляются, Тэхён поднимается на ноги, едва не спотыкаясь о холст. Он не оборачивается на севшего Чонгука, не слышит срывающихся нот в его голосе. Он воодушевлён, хотя, возможно, позже будет разбит, но не думает об этом, натягивая испачкавшуюся одежду и зачёсывая тёмные волосы назад.

— Хотя я бы на твоём месте поторопился в душ. У тебя же тут оборудована зона, насколько я помню?

— Д-да…

— Иди. Я уберу тут всё.

И Чонгук слушается. Он сбито встаёт, шипя от боли, и идёт к единственной двери, ведущей в уборную, где сам же и провёл душ, чтобы большое количество воды всегда было в доступе. Каждое чужое движение сквозит растерянностью, и, перед тем как скрыться в крохотной комнатушке, он кидает взгляд на Тэхёна, грустно выдохнув, но это остаётся незамеченным.

Душа расцветает. Собирая с пола разбросанные кисти и смятый холст, Тэхён не обращает внимания на масло, осевшее на футболке и коже, — всё неважно. Внутри теплится радость от того, что он, кажется, наконец понял: он сможет изобразить каждую ноту на лице Чонгука, но ещё сильнее хочет ощутить их сам. Буйство красок, внутренних демонов, грани и перекаты чувств. Всё видится таким близким, словно проснувшимся от спячки, и, закончив с уборкой, всё ещё слыша, как вода отбивается о стены душа, он не может больше медлить. Вырвав лист из скетчбука, быстро нацарапав там сумбурное сообщение, Тэхён выбегает из студии, подгоняемый вдохновением. Лишь бы быстрее добраться в свою квартиру, в пределы своей творческой зоны, лишь бы отдаться этому чувству.

На улице почти ночь, но яркая лампа направлена на холст, который он успел подхватить на выходе из студии Чонгука, надеясь, что тот не против. Запах растворителя проник в каждый уголок квартиры, окна открыты, и Тэхён слегка ёжится от остывшего летнего воздуха, ветром проникающего в квартиру. Он даже не переоделся, схватился за кисти, как только скинул обувь на пороге, и завис, стоило закончить с разметкой.

Опустошение. Рука застыла над холстом, он будто не в силах сделать следующий шаг — пустое. Всё бессмысленно: картина, заполненная фоном, лицо без разметки — с надеждой, что всё нарисует с нуля, по памяти, но без шансов.

Пальцы с силой сжимают дерево кисти. Веки сомкнуты. Блять. Пустота. Согнувшись в плечах, Тэхён выдыхает, умостив руку на лбу, следом потирая глаза, — просто устал. Просто переизбыток эмоций, до сих пор не слишком понятных, но будто осевших на языке. Он подумает об этом утром. Шаркая ногами, беспорядочно снимая испачканную одежду, он бредёт в спальню, оставляя за собой след из кистей, карандаша, что был заткнут за ухо, и ластика, небрежно свёрнутого в карман свободных брюк с пятнами масла и, кажется, спермы — его, Чонгука — неизвестно.

Сон захватывает так же быстро, как и Чонгук, покоривший сознание, проникший в каждую клеточку тела. Беспокойство отпечатывается на дремлющем лице, он видит десятки ярких снов, в которых не было предательства семьи, не было ванны, не было боли и не было Чонгука, светящегося радостью и добродушием. Во сне, как на повторе, он видит смену выражений на полотне чужих эмоций: улыбка заволакивается смятением, раскаянием, и это всё, что важно. Чонгук обманул и жалел, Тэхён отчётливо видел это, но понять не мог, ведь не считал его виноватым.

Разбитое утро на пару с мокрым стаканом. Внутри тающий лёд и остатки лимонада, купленного в ближайшем магазинчике у приветливой аджумы. День, ночь — всё сменяется слишком быстро, непонятно и сумбурно. Телефон Тэхёна разрывается от сообщений и звонков, но он игнорирует каждый, зависая у мольберта и боясь отойти от него. Он ждёт, почти отчаянно ждёт, что всё-таки сможет справиться с внутренним блоком. Чужое лицо стоит перед глазами так отчётливо, но он больше не пытается взять кисть и с разлёту рисовать — он встрял. Симпатия, или уже чувство влюблённости, жжёт грудную клетку, разъедая до основания, а Тэхён сидит на полу под почти законченной картиной, где не хватает лишь лица и его выражений, чтобы излечиться: он убеждён, это поможет, но это всё ещё не работает.

Телефон разряжен, тело противно ломит — прошло примерно пять дней, но он никогда не сможет быть в этом уверен. По крайней мере, до тех пор, пока не включит мобильный и не зайдёт в журнал вызовов, отметив для себя день, когда всё пошло не так, как он думал.

Секс был великолепен. Он принёс вдохновение, одно открытие за другим, грозился распахнуть дверь в давно забытом коридоре, но лишь запахнул окно на створки, провернув защёлки. Пальцы измазаны в масле, а на полотне Тэхён развёл тот же беспорядок, что видел единожды, и это тоже не помогло. Он не может вернуть себя в состояние нирваны, всё также сидит на полу, подгоняемый угрызениями совести и эгоистичными порывами, словно Чонгук стал слабым звеном, порвался, не выдержав, и больше не вхожий в эту систему координат. Усталость срубает на корню естественные потребности, Тэхён почти забывает посещать уборную и душ, сходит с ума под белым пространством, всё больше давящим на него. Это выглядит нереальным, такой сдвиг невозможен, и он ругается себе под нос, склонив голову к коленям, чтобы следом поднять взгляд и снова впериться в изображение Чонгука, так не похожего на себя, потому что на нём нет лица. Линии рук, размах плеч — это снова пустое, не имеющее смысла, потому что могло быть кем угодно, но не тем, кто схоронен в сердце и наверняка разочаровался в нём.

Спустя ещё три дня Тэхён находит себя лежащим в пространстве душевой кабины, омываемым водой. Холодная плитка прожигает щёку на контрасте температур, а он пытается проморгаться сквозь потоки воды, стекающие по лицу. Шрамы на руках фантомно жгут, будто он снова там, в своей старой ванной, слабый и покинутый, и так и есть, он оставлен искусством, и, кажется, уже без шансов. Мелкая слеза стремится наружу, преодолеть нижнее веко, чтобы увидеть свет, но он не позволяет, смахивая её в сторону, погружая лицо под лейку душа.

«Никакой слабости, Ким Тэхён».

Кое-как выбравшись из душа, распаренный пресной водой, Тэхён бредёт и бредит. Где-то в отголосках сознания звонит телефон, но он помнит, что тот сел ещё несколько дней назад, наконец перестав издавать мерзкий звук оповещений, уведомлений о смс, сообщениях в приложениях. Всё такое притворное, ненастоящее и нестóящее — лишь тень от реальности, в которой нет места его паршивому чувству собственной значимости. Талант бессмыслен, когда не существует, и Тэхён не существует вместе с ним, скрывшись в стенах своего убежища, безопасной зоны, куда никому нет входа. Он потерян и не найден, навсегда погружен в бесчинство памяти, где он — художник, где это имеет ценность, не как теперь, когда лицо того, кто пробуждает естественную краску на щеках, не может быть увековечено и распознано.

Рукава домашнего лонгслива стёрты в труху, замазаны красками разных мастей, но, сбиваясь с шага по пути на кухню, ближе к воде, он не задумывается даже на секунду о том, чтобы переодеться. Вонючий стакан, вытащенный из мойки, не отталкивает запахом стухшей воды, Тэхён лишь открывает вентиль фильтра, наполняя его и залпом выпивает всё. Потерян и не найден. Наконец добравшись до спальни, он ложится в постель, утопая в мягкости подушек: стоило ли покидать Чонгука так, исчезать, боявшись вновь показаться на глаза от своей ущербности?

— Глаза… — шепчет он в полубреду, с трудом поднимаясь с кровати.

Споткнувшись при входе в гостиную, щурясь от рассветного солнца, проникающего сквозь незанавешенное окно, Тэхён почти падает на стыке комнат и мчится к крупному холсту, что забрал из студии. Снимая картон с мольберта, он суматошно шарит рукой по небольшому столику с инструментами, находя там нож, и режет. Режет, не жалея, на крохотные части, желая завершить, разорвать цикл. Крупное полотно превращается в маленькие панорамные холсты, следом грунтовка, чтобы избавиться от цвета, нанесённого будто в бреду, — он почти рвёт кожу, может, даже рана расцветает на ладони, выуживая кровь наружу, но он не замечает, гонимый порывом. Искусство не терпит слабых, и он определённо не причисляет себя к таким. Холста хватает ровно на три горизонтальных отрезка — как раз то, что ему необходимо.

Разместив полотна на холодном паркете, Тэхён ложится на живот рядом, сразу вооружаясь кистью, не планируя разметку. Он один на один со взглядом, таящим в себе весь мир, по крайней мере, его мир. Движение за движением, мазки проявляются на белом пространстве грунтовки, заполняя его по новой одним лишь контуром, без красивых переливов фона: он повесит на стену каждый, даже не удавшийся, чтобы иметь возможность смотреть в эти глаза вечность. Бегло в голове появляются образы разнеженного Чонгука, счастливого и после испуганного, — всё то, что Тэхён видел в последний раз и теперь вряд ли сможет, учитывая то, что выбрал путь потери и печали вместо того, чтобы бороться с самим собой за это эфемерное счастье.

Он рисует в запой, наконец так, как хотел, не отвлекаясь на урчащий живот и сонливость, что совсем недавно атаковала полностью. Первое завершённое полотно отправляется к стене. Мелкие морщины рядом с растекающимся счастливым взглядом Чонгука на секунду заставляют сердце проделать кульбит, но он всё ещё не такой, каким должен быть, не достаточно достоверный. Хмурясь, Тэхён закусывает губу и отбрасывает назад непослушные кудри. «Не то…», — пролетает в мыслях, но впервые за эту неделю он не сдаётся, а продолжает, тщательнее выводя новые линии на второй поверхности. Словно в забытьи, он отбрасывает второй кусок холста в сторону и тянется к большому картону, не останавливая себя от покрытия фоном. Он хаотичен, слой за слоем нанося грунтовку, чтобы следом испачкать её черными линиями. Губы, кончик носа, взъерошенные волосы — заманчивый профиль. Он будто одержим, осознавая, что вряд ли сможет пересилить себя и вернуться, чтобы закончить начатое. Упущенная возможность и слабость перед искусством, словно потерянным для него. Чувства оголяют талант, подсвечивая его, и на секунду кажется, что всё получается.

В глазах темнеет. Внезапный голод сковывает тело, позволяя тёмным пятнам проникать во взгляд, закрывая обзор, а в ушах слышится звон. Пошатнувшись, Тэхён делает шаг назад, осматривая своё творение, и, грустно улыбнувшись, тянет свою картину, следом пряча её в замусоренном углу гостиной, приставив к стене лицевой стороной. Звон в ушах становится настойчивее, заменяясь стуком, и он думает, будто это сердце, что готово выпрыгнуть из груди, но следом слышится голос, и Тэхён идёт на него.

Ближе, метр за метром, вдоль просторного коридора, он осторожно ступает по деревянному полу к входной двери, удары по которой прорываются в реальность. Он щёлкает замком бессознательно, просто делает и словно со стороны видит своё изумлённое лицо.

— Привет, — за порогом Чонгук. Парень здоровается так буднично, что встревоженные нотки почти не фиксируются, пока Тэхён пытается проморгаться. — Ты… в норме?

Силясь ответить, он отшатывается в сторону, почти припадая к дверному косяку, и ухмыляется, радуясь, что это, кажется, не сон. На измученном лице отчётливо видна усталость, и он даже не пытается скрыть это, проваливаясь в полуобморочное состояние.

Переступая порог, игнорируя искривлённые губы, Чонгук разувается и вновь поворачивается к Тэхёну, робко касаясь его предплечий в ласковом жесте. Он смотрит пристально, будто отмечает что-то, и ни одной причины, чтобы прийти сюда в пять утра, не появляется в голове Тэхёна, ни одной рациональной. Он всё ещё винит себя за слабость, за то, что ушёл, но не нашёл сил, чтобы вернуться, и вот этот парень — перед ним, смотрит так участливо, словно это не имеет значения.

— Ты вообще спал? — недовольно спрашивает Чонгук, разворачиваясь и проходя в гостиную, сразу направляясь к окну, чтобы распахнуть его и впустить свежий утренний воздух. — Ты не брал трубку…

Тэхён не шевелится, до конца не осознавая, не выдумка ли перед ним. Дни пролетели быстро, он даже не помнит, ел ли что-то, а вопрос о сне выбивает из колеи окончательно. Он точно помнит, что лежал, но безумие от неспособности изобразить то, что так отчаянно хотелось, заполонило память. Чонгук выглядит инородно в его квартире, ворвавшись сюда сразу после рассвета. Щёки раскраснелись, будто он очень спешил, может, бежал, но вряд ли, это ведь не могло было таким важным.

— Н-наверное. — Откашлявшись и мотнув головой, чтобы сбросить с себя ненужные размышления, Тэхён подходит ближе и кладёт руку на чужое плечо.

Жгучее чувство стыда не позволило ему самому прийти. Где-то в промежутках своего кризиса он вспоминал слова, сказанные Чонгуку, его страх в глазах, думал, что, возможно, задел больше, чем тот заслуживал. Возможно, Тэхён надеялся, что закончит картину и сможет первым триумфально распахнуть двери маленькой студии, но этих мыслей было слишком мало, он был зациклен. Под его взглядом и прикосновением парень шире открывает створку, стоит спиной, ожидая ответа на свой вопрос. Чонгук словно боится повернуться, чтобы показать что-то, что видеть нельзя.

— Чонгук-и, я…

— Не нужно. Всё в порядке, если для тебя это не было чем-то стоящим, я большой мальчик.

Мягко улыбаясь, Чонгук поворачивается, и Тэхён снова погибает под натиском больших глаз, в которых — сосредоточение всего. Сглатывая вязкую слюну, делает шаг навстречу, хочет переубедить, отрицать услышанное, что выбивает последние крохи кислорода из лёгких, но почти падает в подставленные руки. Чонгук оглядывается, но он не в силах проследить за его вниманием, забывая о разрезанных полотнах повсюду, пока тот цепляется взором за самодельные панорамные холсты, и его глаза на секунду расширяются, заставляя Тэхёна посмотреть в том же направлении. Десятки взглядов, разных эмоций в них — маленькие и большие разрезы глаз, именно глаз Чонгука, смотрят со стены и мольберта.

— Где спальня? Пошли… Тебе нужно поспать.

— Чонгук, я правда хотел справиться с этим, — усмехается Тэхён, чувствуя, как сильные руки окольцовывают его запястья и тянут по направлению к закрытой двери его комнаты, сразу угадывая её местоположение. — Я не сбегал.

— Хорошо, — шепчет Чонгук, подводя его ближе к кровати и толкая на матрас. — Поспи.

Лежа на боку, Тэхён видит его: человека со всех последних картин — и силится не закрывать глаза, утопая в одеяле, чтобы не потерять из виду. Чонгук сидит рядом, на краю постели, и он растерян, абсолютно точно в смятении, опасливо подбирается кончиками пальцев к колену, спрятанному под толщей постельного белья. Веки предательски слипаются, отделяя их друг от друга, но Тэхён не борется — больше не в силах, чувствуя, как растекается под кожей спокойствие, как его утягивают сновидения. Всё будто настолько правильно: Чонгук здесь, бог знает как нашёл его адрес, и он даже не вспоминает о том, что сам же указал его в договоре, лишь улыбается, прикрывая глаза. В мыслях — безмятежность, словно ему снова подарили эти эмоции, надиктовав на ухо, как их проживать без страха и смятения, без раздражительности и притворства. Они настоящие.

Длинные пальцы мягко сжимают его колено. Тэхён чувствует чужой взгляд, засыпает впервые умиротворённо за последние годы, не пеняя на судьбу и окружающих.

— Поспи, Тэхён-а, — тянет тихо Чонгук, поглаживая зажатое тело, — всё хорошо. Я здесь, не уходи в себя, как на той неделе.

Сердце заполошно стучит, сводя с ума шумом в ушах. Открыв глаза, Тэхён смотрит, впитывая в себя этот образ: проникновенный голос, разметавшиеся от утреннего ветра тёмные волосы и печальные глаза. Чонгук словно преодолел себя, чтобы прийти сюда, и это чертовски стояще. Он стоил того, чтобы тот пришёл сюда. Жар стремится по артериям, подогревая кровь, но это не возбуждение, больше нет — лишь чувство, доселе незнакомое, и, снова закрыв глаза, Тэхён проваливается в сон, что-то шепча в полубреду.

Он никогда не был на цветочных полях, всегда увлекался мегаполисом и лишь иногда морем, но времени отчаянно не хватало: в собственных стенаниях и раздражительности он не имел необходимости в том, чтобы лицезреть это. Природное лоно во сне выглядит особенно, погружая в себя. Вдыхая ароматы леса, жухлой травы и мха, он ощущает щемящее чувство в груди, отчего-то приносящее спокойствие вместо взволнованности.

Среди лавандовых полей с виднеющимися вдали подсолнухами за горизонтом он слышит знакомый голос, что шепчет: «Я здесь», «Ты не должен снова закрываться, Тэхён», «Ты талантливый. Самый талантливый из всех, а ты даже не рисовал при мне почти ни разу». И он не знает, в реальности ли это или всё ещё во сне, но слеза стремится по щеке — одна единственная, и он шепчет в ответ:

— Мне кажется, что я влюблён в тебя, Чонгук.

Проснувшись, Тэхён долго не открывает глаза, нежась во всё тех же мягких поглаживаниях на своём бедре. Кажется, будто Чонгук ни на секунду не сменил своего положения на краю кровати, даря ему свою поддержку.

— Привет, — мягко говорит Чонгук, словно зная, что он проснулся. — Как ты?

Чужая улыбка разбивает сердце вдребезги. Тэхён сглатывает, вцепившись взглядом в дружелюбное лицо парня перед собой, и тёплые пальцы исчезают с его тела, отчего он хмурится, не желая прощаться с ними.

— Прости меня, — всё, что он может сказать, падая в пропасть.

— Эй, всё же хорошо. Это я должен просить прощения, Тэхён, — чужой голос такой тихий, что бьёт в самое сердце.

Чонгук поднимается на ноги, потягивается, разминая затёкшие суставы, и вновь смотрит на него. В этих карих глазах столько всего, что отделить одно от другого не представляется возможным, и Тэхён просто следует за ним, осторожно садясь. Сил будто стало непреодолимо много, тяжести в конечностях больше нет, и он догоняет Чонгука уже на выходе из спальни, хватая его руку.

— Ты уходишь? — звучит взволнованно, не хочет отпускать, как будто весь мир рассыплется, если тот уйдёт. — Так непривычно, что ты у меня дома.

— Хочешь пообедать со мной? Я давно не ел.

— Д-да. Только…

Почему-то робость берёт верх. Сминая края поношенного лонгслива, Тэхён смотрит в пол. Он теряется, волнуясь, что снова сделает что-то не так, и не может отделаться от послевкусия собственного сна, где так легко озвучил свои чувства. Вспомнив, он заливается краской, пока Чонгук прохаживается по комнате, разглядывает маленькие фото на полке у противоположной стены и выглядит так уместно, словно всегда был тут.

— Только технически это ужин, — кидая взгляд на часы, Чонгук усмехается, проходясь руками по чуть смятой белой футболке, надеясь пальцами распрямить ткань. — И тебе стоит сходить в душ. Я подожду.

Эта нежность инородная. Она незнакомая и ни разу не испытанная на себе. Семья никогда не дарила столько тепла, лишь забирала его, пережёвывая и выплёвывая гнилыми кусками. Этот парень подобен ангелу, он точно искусство.

Медленные шаги в сторону ванной, Тэхён спешит, кивнув Чонгуку на кухонную тумбу, мол, можешь налить себе воды, кроме неё, всё равно ничего нет, только я и мои чувства. Но вслух лишь произносит, что посуду стоит перемыть перед использованием, и скрывается за дверью.

Вода такая странная, она окутывает полностью, стремясь по стройным ногам ниже, к полу. Чувство, будто он ещё не проснулся, не покидает. Нереальность происходящего догонит его позже, он уверен, но отчаянно намыливает шею, чтобы скорее очутиться там, где угодно, если честно, куда скажет пойти Чонгук. Он одевается сбито, путает изнаночную сторону футболки с лицевой и впервые задумывается о том, чтобы спрятать зажившие рубцы под длиной рукава, но отказывается от этой затеи.

Путь до ближайшей ярмарки, о которой Тэхён даже не знал, прошёл в тишине. Они переместились туда так быстро, что он не заметил, не успел что-либо сказать и однозначно ничего не успел испортить. Вечер опустился на город так незаметно — вот он уснул на рассвете и вот проснулся, когда вокруг была темнота.

Квадратный столик уличной забегаловки накрыт закусками, они ждут горячее, подцепляя только приготовленные токпокки палочками.

— Тэ, я… — начинает Чонгук, но не смотрит в глаза, ковыряясь в своей плоской тарелке. — Мне жаль…

— Погоди. Я хочу сказать, что ты не должен извиняться.

— Тэхён! Я буквально обманул тебя, человека с душевной травмой, поведясь на личные мотивы. О чём ты вообще?! — Он бьёт ладонью по столу, привлекая внимание людей вокруг, но продолжает тише: — Я мудак, так что это даже не обсуждается. Я… не знаю, что я могу сказать в своё оправдание. Но я был честен, когда сказал, что ты мне сразу понравился, и это не отговорка…

Тэхён сглатывает, осматривая собственные руки: остатки краски всё ещё покоятся под ногтями, и он смущённо сжимает пальцы, стараясь спрятать свою неаккуратность. Дышит глубже, но поднять глаза так и не может, впитывая слова о взаимности.

— Мои родители развелись, когда я был ещё ребенком, — Чонгук говорит спокойно, ничего не выдает печали в его тоне. — Мама всегда поддерживала меня, говорила, что у меня талант, и много работала, чтобы дать мне возможность развиваться в искусстве. Ты же в курсе, что это недёшево, да? Она сгорела к пятидесяти. — Грустно улыбаясь, он кивает аджуме, что поставила перед ними тарелки с рамёном, и в его глазах будто плещутся ряды воспоминаний. — Сердце не выдержало нагрузок от работы, а отец не захотел забирать меня к себе. И это всё ещё не оправдание от того, что я сделал, так что да… Просто рассказываю. Я учился на психолога, параллельно занимался в академии искусств, и всё было здорово. У меня был грант, так что оплата за обучение была только одна, и я верил, что смогу прокормить себя рисованием хотя бы какое-то время. Но потом грант отменили, и мне пришлось выбирать между тем, что рационально, как психология, и тем, на что мама положила свою жизнь, — мой талант. Так самонадеянно вслух говорить о том, что ты талантлив, да?

— Ты правда талантливый, — тихо отвечает Тэхён, даже не шелохнувшись. Он просто не может заставить себя есть. Ком стоит в горле, а он продолжает слушать.

— Я помогал внеурочно. Работал с первокурсниками, организовывал выставки. В университете копился долг, а потом на одном из вечерних классов у меня была студентка. Ну, знаешь, типичное разбитое сердце, которое она выплескивала в холст, — Чонгук усмехается, покачивая головой. Словно он разочарован в себе. — Мы много рисовали вместе, я говорил с ней и тогда впервые услышал об арт-терапии, типа у меня бы получилось. И я подумал, а почему бы и нет. Я почти закончил универ, это может стать официальным и объединит в себе две страсти, почему нет?

Подцепив порцию лапши, он молча пялится на неё какое-то время, прежде чем отправить в рот, а затем, жуя, смотрит Тэхёну прямо в глаза.

— Спойлер — я не смог погасить долг и вылетел. Почти перед дипломом, но долговые обязательства никто не отменял, так что я просто продолжил. Я мог бы сказать, что у меня не было выбора, но ты ведь понимаешь, что это не так? — Грусть сочится из красивого лица, и Тэхён сжимает кулаки, желая стереть её. — Я просто сделал выбор, который мог стать разрушительным.

— Я обманул тебя, — выпаливает Тэхён, не готовый мириться с тем, что только один из них испытывает жгучее чувство вины. Он встречает непонимание и лёгкий страх в больших глазах. — Ты сказал, что есть ряд болезней, с которыми ты не работаешь… Чонгук…

— М?

Татуированная рука тянется к его через стол, нежно касается, скользя по фалангам, обводя ладонь и наконец захватывая её. Они переплетают пальцы, и это придаёт Тэхёну сил, чтобы, опустив голову, сказать:

— Я пытался покончить с собой. Два года назад…

В тишине разбивается сердце. Звон оглушающе стоит в ушах, перекрывая шум машин и громкие разговоры вокруг. Рука Чонгука смещается выше, выпутывается из замка его пальцев и обводит такие выставленные напоказ порезы. Чон мягко нажимает на края кожи, гладит, словно не было смысла в этом признании, но он ценит.

— Твоя семья?

— Они уничтожили меня, — хмыкает Тэхён, следя за чужими движениями на своей руке. — Меня, мой талант, эмоции. Ты стал кем-то другим, Чонгук. Так что не говори, что ты должен извиняться, потому что это я тот мудак, что поставил всё под угрозу. Себя в том числе.

— Ты… Это больно, хён.

— Прости…

— Нет. Тебе больно. Не извиняйся передо мной. Вот чёрт. — Опустив голову, Чонгук слегка трясёт ей, смахивая наваждение. Его волосы разлетаются в разные стороны, а на губах виноватая улыбка. — Я должен был выставить тебя за дверь, да? Знаешь, я закрыл сайт за неделю до твоего появления, но это занимает какое-то время. Я думал, что могу просто скрыть его, погасив долг, и всё, но отзывы и остальное… Ты пришёл, когда я уже переквалифицировал студию в простую художественную. Ты же видел, что, кроме тебя, в неё никто не ходил. Так что ты просто пришёл, и я не смог отказать тебе. Думал, это будет последним разом.

— То есть ты просто...

— Да. — Руки снова сплетаются, пока они не могут перестать сталкиваться взглядами, оторваться друг от друга. — Я бы не сказал тебе «нет», ты выглядел достаточно убедительно и пугающе профессионально, чтобы я согласился.

— Я не собирался уходить. Оставлять тебя так… Просто… — Тэхён робеет, отчего-то вдруг чувствуя, как всё в груди скручивается. — …Я думал, что смогу сам, потом вернусь, но понял, что не смогу просто прийти. Не хочу быть эгоистом. Не сейчас. Хотя я определённо идиот.

Нервы выплескиваются наружу, и они смеются. Почти в унисон, но на разный лад. Внутри горит огонь, разливающийся по венам, и его невозможно сдерживать. Они говорят долго, Чонгук делится и раскрывает свою душу, обнажая себя, и это так чертовски ценно, словно никогда не происходило «до». Вечерний ветер треплет кудри, и Тэхён ест, наконец поглощает еду и утоляет голод, впитывая искренность вместе с ужином.

Они не расцепили рук на протяжении всего вечера. Ни когда ели, ни когда после медленно прогуливались вдоль проспекта, когда Тэхён вызвался проводить Чонгука до дома. Тот жил не так далеко, на удивление, учитывая, в каком отдалении была его студия от центра города. Он узнал так много — не только о том, как всё стало таким сложным, но о том, как живёт другой человек, что хранится в его сердце.

«Мне кажется, я влюблён в тебя, Чонгук», — вспоминает Тэхён сказанное во сне, и от улыбки Чонгука кажется, будто это происходило в реальности. Поворот, следом ещё один и короткая прогулка вниз по аллее — они возле невысокого дома в семь этажей, в противовес привычным многоэтажкам-шпилям.

— Что ж, — Чонгук поворачивается к нему, заключая и вторую руку в свою. Слегка потрясывая ладони, он будто не хочет, чтобы этот вечер заканчивался, — мы пришли. Вон мой балкончик. Ты же будешь в порядке?

— Хм, да. Думаю, да.

Тэхён смотрит на розоватые губы, подчёркнутые пирсингом, и не смеет задерживаться дольше, осматривая нежное лицо, пышущее искренностью. Ему хочется улыбнуться, не хочется отпускать руки и чувствовать холод ночного воздуха, что непременно скуёт его полностью. Это что-то выше, чем та злость и похоть, покорившие его в студии, — это нечто другое. Мимо снуют прохожие, а они всё так же погружены друг в друга.

— Пообедаешь со мной завтра? — предлагает Тэхён спустя затяжное молчание. Он крепче сжимает чужие пальцы, впиваясь своими в сухую от красок кожу.

— Конечно, — улыбка жжёт в груди, размазывая огонь по внутренностям. Чонгук выпутывает одну руку и пытается шагнуть к подъезду, но за вторую его всё ещё удерживают.

— А послезавтра?

Тэхён звучит отчаянно. Он не отпускает хватку, не позволяет сделать и шагу дальше, пока не услышит ответ.

— И, может, поужинать или позавтракать, — он сумбурный. — И послепослезавтра тоже…

— Тэхён-а… — смеётся Чон, подходя ближе. Положив руку на его щёку, парень осторожно гладит кожу, передавая нежность, словно заявляя о чувствах. — Напиши мне. Или позвони, как удобно. Я пойду.

И он не понимает: Чонгук пойдёт с ним или сейчас пойдёт домой, это так запутанно, но он отчаянно не хочет прощаться, но должен. Провожая взглядом аккуратную фигуру с широкими линиями плеч и узкой талией, Тэхён закусывает нижнюю губу, разворачиваясь, чтобы скорее попасть домой. Воспоминания о последнем холсте, на который он перенёс этот лик, трепещут где-то внутри, подгоняя его, чтобы взглянуть на полотно вновь и удостовериться, что всё так, как он помнит, что это не бред и полоумие, что там действительно Чонгук — тот, которого он видел только что. Такой же искренний и тёплый, дающий больше, чем забирающий. Тэхён хочет отдать ему столько же. Почувствовать всё то же до самой глубины души, отдаться полностью.

Полпути пройдено, но нервный тик лишь усиливается, и он словно чувствует «это». Разворачивается, бежит обратно, расталкивая текущие толпы людей, пробиваясь сквозь них. Кто-то упал за спиной, но он лишь сухо кидает извинения и срывается на бег. Ветер треплет волосы, загоняя их в лицо, пока Тэхён почти задыхается от скорости, с которой пытается настигнуть уже известный дом.

Безумно просчитывая этаж и вероятную квартиру, где находится балкон, на который указал Чонгук, Тэхён наконец набирает номер на домофоне и, постукивая ногой, ждёт. Он сходит с ума от ожидания, больше не может терпеть. Он должен видеть Чона, должен сказать, должен иметь возможность чувствовать всё то, что расцветало на чужом лице при нём.

— Кто там?

Голос вырывает из раздумий. И Тэхён опирается лбом на дверь, пугаясь — вдруг ему не откроют.

— Чонгук…

— Хён? Ты? — Чонгук взволнован, сбит с толку, но быстро берёт себя в руки, и домофон уже отбивает сигнал открытия двери. — Поднимайся, шестой этаж. Ты в порядке?

Последний вопрос остаётся без внимания, Тэхён уже бежит внутрь, преодолевая ряды ступеней, ругаясь на отсутствие лифта. Он стремится туда, куда его ведёт сердце, и это ли не самое ценное.

Дверь в нужную квартиру открыта, на пороге стоит Чонгук — он выглядывает на лестничный пролёт, закусывая губы и сминая пальцы. Он нервничает, Тэхён видит это издалека, за один этаж ниже, когда этот вид открывается ему. Ещё немного. Споткнувшись на предпоследней ступени, он слышит чужой испуганный выдох, и преодолевает последние метры. Шаг, ещё один — он замедляется перед квартирой, видя, как Чонгук шире распахивает дверь, не разрывая зрительного контакта. Последний рывок.

Сдвигаясь ближе, он сгребает парня в объятия, сразу прижимаясь в поцелуе, и облегчённо выдыхает, чувствуя, как ему отвечают тем же. Обхватывая желанные губы, смакуя их, Тэхён выводит руками линии вдоль крупной спины, прощупывает позвонки и проникает языком в рот. Он демонстрирует своё желание, как умеет, показывает неприкрытую искренность и целует так жадно, как только может. Ему не насытиться, это невозможно, а Чонгук следует за ним, посасывая кончик языка и иногда прикусывая губы. Они протискиваются в прихожую, и нет времени разглядывать убранства, когда перед ним долбанное искусство. Прижав Чона к стене, Тэхён скользит ладонями под домашнюю футболку, оглаживая линию пресса, стремясь по талии к лопаткам. Он обнимает и чувствует то же самое, когда аккуратные руки обвивают его шею, а поцелуй становится настойчивее.

— Я влюблён в тебя, — шепчет Тэхён, отстраняясь, но снова припадает губами к коже, ведя дорожку от скулы к уху.

— Ты говорил… — задыхаясь, отвечает Чонгук, пряча лицо в его шее. — Я тоже…

Перемещаясь к ключицам, оттягивая ворот футболки, Тэхён оставляет засосы на светлой коже, не в силах остановиться. Он должен отдать всё, что есть. Его захлёстывает до умопомрачения, пока любовь застилает разум. Это впервые, и это не изведано.

— Дай мне это, Чонгук-и. Пожалуйста... — умоляет он между поцелуев, слыша сдавленный стон, когда кусает плечо.

— Всё что угодно.

Словно в бреду, Чонгук преследует касания, ластится под руки, что оглаживают его тело, и подставляет открытые участки под его губы. Тэхён суматошен, он поддаётся, откровенно ведётся на все неприкрытые жесты и снова припадает к распахнутому в стоне рту, шепча в него:

— Я хочу почувствовать всё то же, что и ты. Ты был так красив тогда, в студии. Дай мне почувствовать это.

— Ты хочешь?..

— Да… — Улавливая, как Чонгук напрягается под его касаниями, Тэхён перемещает чужие руки со своей шеи на поясницу и разворачивается, прижимаясь спиной к стене, отдавая главенство Чону. — Пожалуйста.

— Я… — неуверенность в чужом голосе бьёт больно. Словно у Тэхёна забирают то, в чём он так нуждается. Чонгук сглатывает, но кивает: — Хорошо.

Поцелуй в корне отличается от тех, что были до. Он нежный, трепещущий и наполненный чувствами. Он не сквозит возбуждением, хотя тела изнемогают. Протолкнув колено между ног Тэхёна, Чонгук усиливает хватку на его пояснице, притягивая ближе, сплетаясь языками и обводя мокрый контур губ своими. Чон готов так на многое ради такого неизвестного, и это срывает последний клапан неуверенности. Тэхён стонет громко и постыдно, чувствуя, как зубы смыкаются на его кадыке.

— Тебе нужно в душ. Я… Я могу помочь, — испуганно произносит Чонгук, впитывая сбитое дыхание старшего.

— Где?

Тэхён сумасшедший. Он полностью в нём. Не хочет терпеть, не может насытиться и оторваться, но несётся в сторону двери, указанной Чонгуком. Он справится сам, хотя такая помощь могла бы звучать интересно, но впереди вся ночь, и он не готов представать в таком свете.

Тёмный коридор выглядит волнующе, ведёт к спальне, где его ждут. На стенах многочисленные картины, и Тэхён на секунду залипает на одной из них, убеждаясь, что этот человек — тот, в которого достойно влюбиться. Полотенце почти скатывается с тела, когда он заходит в комнату и видит парня, разнеженного, на кровати, того, кто вот-вот перевернёт его мир. Тэхён уверен, что тот сможет подарить ему это. Отдать эти эмоции, залечить и загладить всё прошлое, но это больше не эгоизм — он готов отдать в ответ троекратно.

Залезая на кровать, Тэхён ощупывает ладонью щиколотку, перетекает к колену и выше, привлекая к себе внимание.

— Привет, — привычно улыбается Чонгук, приподнимаясь и усаживаясь на колени перед ним. — Ты готов?

— Как никогда, — тихий низкий голос отбивается от стен, и губы находят другие, сталкиваясь в сладком поцелуе. Тянущем, покорном. Тэхён не главенствует, отдаётся, желая вкусить, но также показать свою честность.

Желание загораживает логику, когда он чувствует аккуратные прикосновения на уровне живота, как стягивают полотенце, оставляя его нагим. Тёплые руки окольцовывают возбуждение, неторопливо проводя пальцами вдоль, и Тэхён теряется, желая ответить, но его ладонь отпихивают в сторону, словно это не так важно. Его корабль тонет. Он под волнами удовольствия, разбит о скалы и не жалеет — Чонгук тянется к ягодице, сминая ее.

Фаланги движутся настойчивее, Чон набирается смелости, проскальзывая к колечку мышц, тщательно подготовленному в душе, и Тэхён стонет в чужой рот, чувствуя требовательное нажатие.

— Тш… Я не сделаю тебе больно, иди сюда.

Чонгук нежен. Когда тянет на себя, увлекая оседлать бёдра, когда вновь целует, когда поглаживает тело. Даже отвлекаясь на смазку, лежащую рядом, и обмазывая ею пальцы, он вовлечён полностью. Скользкая ладонь находит его задницу, мягко потирая вход, — грубый стон срывается с губ Тэхёна, заставляя Чонгука отпрянуть.

— Всё хорошо. Просто приятно, — успокаивает Тэхён, проводя по чужой напряжённой скуле. — Ты как будто не можешь существовать в реальности. Дай мне это почувствовать. Пожалуйста.

Пальцы проникают внутрь, осторожно разминая податливые стенки слизистой, а Тэхён теряется, задыхаясь от ощущений. Он растягивал себя, боясь медлить, но даже два пальца Чонгука сейчас кажутся нереальными, чем-то слишком. Уверенные движения, лёгкие поцелуи на линии челюсти — Тэхён выгибается, льнёт ближе, сталкиваясь грудной клеткой с другой и стонет. Чертовски открыто и искренне.

Поцелуй настигает его ровно в тот момент, когда он готов взорваться. Третий палец пристраивается к сфинктеру, надавливая рядом с теми, что уже внутри, а протяжный стон вырывается изо рта, сразу съедаемый мягкими губами Чонгука. Тэхён не может сосредоточиться: его целуют одновременно с тем, как внутренности грозятся вспыхнуть пожаром. Наслаждение выше страха, искусство больше тревоги. Он подаётся назад, позволяя войти в себя ещё одним пальцем, и закатывает глаза, облизывая удовлетворённую улыбку Чона.

— Ты можешь, — задыхаясь, произносит он. — Боже…

Касание на простате отдаёт острой болью в пояснице. Тэхён раскачивается на пальцах, силясь взять больше, почувствовать полностью, и опускает голову ниже, чтобы размашисто пройтись языком по коричневому ареолу Чонгука, принести и ему удовольствие. Катая на языке сосок, прикусывая его, он рвано дышит, пока парень вбивается в него, ударяясь ладонью о стык ягодиц каждый раз, когда погружается полностью.

От каждого движения смещаясь вперёд, потираясь возбуждённым членом о чужой живот, Тэхён сходит с ума. Боль, вдохновлённость и желание, чистое, не запачканное ничем другим. Он поглощён полностью — влюблён. Чон аккуратничает. Явно боится причинить боль, но наслаждается отдачей и тем, как плавится тело в его руках. Вытащив пальцы, Чонгук обхватывает свой стоящий член и направляет ближе, почти бьётся головкой о раскрытую задницу, но не спешит.

— Я так хочу отсосать тебе, Чонгук-и, — заполошно шепчет Тэхён, обвивая чужое лицо ладонями и притягивая ближе. — У нас же будет время?

— Сколько ты захочешь, — отвечает парень, глубоко целуя. Они размазывают слюну и стоны по коже, отдаются полностью.

Нежность патокой стремится по слуху. Смелея, Тэхён, потопляемый желанием, отталкивается, упираясь руками в чужую грудь, и проезжается ягодицами по влажному от предэякулята члену. Его собственный отбивается о живот, пульсируя от отсутствия стимуляции, и это ещё одно — новое, неиспытанное. Такое нетерпение впервые сковывает тело, заставляя подаваться назад, дразня самого себя. Головка скользит по промежности, оставляя влажный след, пока Чонгук стонет. Сладкий скулёж затапливает комнату, перетекает из одного в другой, смешивается с чужим и вновь звучит соло.

Заведя руку назад, Тэхён нетерпеливо проводит кольцом сжатых пальцев по крупному члену, прощупывая венки, и смещается к мошонке, зажимая её в ладони, вырывая новый возбуждённый вскрик.

— Ах… Боже, Тэхён-а.

— Не тяни, малыш. Пожалуйста, не тяни.

Мелкий кивок. Чонгук сглатывает слюну, наконец закрывая рот от нескончаемых стонов, хотя кричать должен был Тэхён. Приставив мокрую головку к растянутому входу, он закусывает губу и смотрит прямо в глаза, будто боится сделать следующий шаг.

— Давай же, — выдыхает Тэхён. — Позволь мне почувствовать… Ах…

Протискиваясь глубже, распирая членом мягкие стенки, Чонгук входит сантиметр за сантиметром, позволяя Тэхёну кричать так громко, как он этого хочет. Короткий толчок, и он удобнее устраивается на постели, упираясь пятками в матрас, обхватывая пышные ягодицы руками для удобства.

Они движутся навстречу друг другу, подгоняя удовольствие. Чонгук входит размеренно, долгими мощными точками выбивает звуки из Тэхёна и явно наслаждается каждым. Укусами перемещаясь по груди старшего, Чон стонет в унисон, проникая под новым углом и сминая кожу пальцами. Он не торопится, всё ещё боится, но выходит почти полностью, чтобы следом толкнуться в глубину.

— Переверни меня. Ах… — хнычет Тэхён, обхватив шею Чонгука. Он тянет сам, стремясь изменить положение, и ловит короткий поцелуй на щеке перед тем, как удариться о матрас спиной.

— Ты в порядке?

Вопрос возвращает в реальность, хотя новый толчок отдаляет от внешних звуков. Чонгук нависает над ним — так же, как это было в студии, когда они были в другом положении, входит в его задницу, распирая изнутри, и это чёртово блаженство. Высунув язык, чтобы облизать губы, Тэхён не может закрыть рот, извергая новые стоны от стимуляции простаты.

— Блять, да… Да… Да, я в порядке. Не останавливайся.

Обвив ногами чужую талию, он подталкивает Чонгука пятками вперёд, направляет в себя. Он должен был это ощутить. Неприкрытое удовольствие, настоящая сладкая боль и любовь, что залечивает её. Тэхён так близок. Кожа к коже, потираясь членом о сухой пресс Чонгука, он воет, когда очередной сильный толчок подбрасывает его выше на подушках. Руки хаотично движутся по телу на нём, зажимают соски, скользят выше к шее, чтобы снова прижаться к ней щекой и рвано выдохнуть.

Слишком много.

«Я тоже…» — отбивается в голове в такт заданному ритму, а перед глазами калейдоскоп событий длиной в два года.

Ванна. Холодная вода, лезвие.

— Ах, боже, да… Чонгук.

Курс психотерапии. Таблетки. Перевод на лёгкие сеансы психолога.

— Быстрее. Пожалуйста.

Член проникает глубже, сочится естественной смазкой и хлюпает от той, что вылита из бутылька.

Арт-терапия и их знакомство. Дружелюбие и искренность в чужих карих глазах.

— Тэхён-аааа, — надрывно стонет Чонгук, переходя на грубые толчки, гонясь за удовольствием, что стремится сквозь тела.

Совместные ужины, походы за лимонадом. Улыбка и тёплые речи, приободряющие каждый день.

— Бля-я-ять… Ах…

Эмоции. Чистые, неподдельные. Льющиеся на него потоком. Те, что Чонгук отдавал ежесекундно. Тэхён помнит распластанное на полу студии тело, в которое входил так же глубоко, сгорая от возбуждения. Помнит масло, разлитое по красивому торсу, испачканное лицо.

Мошонка шлёпает по ягодицам, а Чонгук перехватывает его ляжку, подтягивая выше, давая себе больше доступа. Головка едва не выскальзывает из задницы, но тут же ныряет обратно, врезаясь в простату. Вторая рука Чона скользит по запястью Тэхёна, и тот тянет его к себе, целуя розоватые порезы. Он стирает боль, принося нечто другое на её место.

— Я люблю тебя… — выпаливает Тэхён, закатывая глаза и кончая. Стискивая пальцы на чужой шее, притягивая ближе, он целует отчаянно, словно его лишат этого удовольствия навсегда.

Сперма разливается по животу, затекает к груди, и следом слышится стон, одновременно с тем, как внутри разливается похожее тепло. Тэхён трясётся, сминает пальцами кожу Чонгука, боясь поверить, что он тут и рядом.

Задыхаясь от останавливающихся толчков, Тэхён стонет вновь. Пытается цепляться за реальность, но уплывает. Мычание сменяет прошлые звуки, а по щекам катятся слёзы. Он плачет, чувствует холодные подтёки на лице, их движение к подбородку и ниже — на шею.

— Эй, — Чонгук испуганно отстраняется, усаживаясь на колени, а затем обхватывает его лицо в ладони, стирая большими пальцами слёзы. — Тебе плохо?

Тэхён не отвечает. Лишь всхлипывает и притягивает парня ближе к себе, пряча заплаканное лицо в его шее. Он такой ранимый, такой нежный сейчас. Оставляя поцелуи на коже, помечая шею, он хватается за всё, что ему дают, боясь отпустить. Чонгук утягивает его выше, сажает на свои бёдра, обвивая спину руками. Нежные касания абсолютно отличаются от тех, что были пару минут назад, тех, что вытаскивали наружу каждую больную секунду его жизни.

— Я нарисовал тебя… — едва слышно произносит Тэхён, цепляясь руками и ногами за крепкую фигуру. — Нарисовал, Чонгук-и. Лицо тоже.

— Тише… — Поглаживания перемещаются на макушку. Пальцы зарываются в кудрявые волосы, всё ещё влажные то ли от душа, то ли взмокшие от пота. Чонгук целует висок, удерживает его поясницу, не давая соскользнуть с колен, и почти не шевелится, пока Тэхён в его руках разлетается на части, наконец испытав всё то, о чём успел забыть.

— Человеку нужно лишь неизменно любить то, что достойно любви. Говорить за нас должны наши полотна. Мы создали их, и они существуют. И это самое главное. Помнишь? — заглядывая в глаза, спрашивает Ким, прижимаясь лбом к чужому.

— Да… Ван Гог… Помню.

Чонгук находит искусанные губы, осторожно накрывая их, увлекая в разнеженный поцелуй, сквозящий тем неизведанным, что лишь теперь познал Тэхён.

— Ты захочешь остаться со мной? — спрашивает Тэхён, не открывая глаз. Его ладони всё так же сжимают заднюю сторону чужой шеи. Он боится услышать ответ, словно не достоин. Словно его безэмоциональность — порок, словно всё ещё не понял, что это больше не его болезнь. — Я отдам тебе картину, если ты будешь рядом. Но если ты не захочешь…

— Хён.

— Нет, подожди. Если ты не захочешь, то оставь её мне. Пусть она будет тем, что останется от тебя. Хоть где-то будет место, где я смог показать эмоции.

— Тэхён-а… — Чонгук требовательно трясёт его за плечи, заставляя посмотреть в глаза. В них — непонимание и растерянность, приправленные толикой страха. — Я повешу её в своей студии. Любить именно то, что достойно любви, — тихо добавляет он, вызывая улыбку на геометричных губах.

Большим пальцем очерчивая скулу, Чонгук любуется точёным лицом, пока Тэхён наконец осознаёт, что ничего не кончено. Необузданный страх покидает лёгкие, позволяя дышать свободнее, и он теряется в мыслях, почему вообще подумал, что от него откажутся.

Безумие умолкает в голове, пока они стоят под струями душа, смывая друг с друга следы этой ночи, проходясь ладонями по тем, что не сойдут ещё какое-то время. Тёплая свежая постель манит, и Тэхён даже не пытается покинуть эту квартиру, напичканную инструментами так же, как и его собственная.

Укладываясь под одеяло, он тянет Чонгука ближе к себе, выжидая, когда тот устроится на его груди и наконец спокойно выдохнет. Влага с длинных волос стекает на кожу, но Тэхён не обращает на это внимания, утопая в чувстве, что завладело им полностью. Блаженная улыбка расплывается по его лицу, он почти мычит от осознания, что вновь способен испытывать верный спектр эмоций, что может изобразить их.

Аккуратные длинные пальцы водят линии по грудной клетке, и, потираясь щекой, Чонгук поднимает голову, чтобы столкнуться взглядами, и улыбается. Так же искренне, как и каждый раз, унося куда-то далеко одной лишь улыбкой. Обняв парня крепче, Тэхён зарывается носом в тёмные волосы, вдыхает аромат шампуня и находит себя абсолютно счастливым, пока не распадается на атомы, услышав тихое:

— Я влюблён в тебя, Тэхён. Я останусь.