Что читать в выходные: биографии
Сегодня в нашей книжной рубрике мы поговорим о биографиях. В последнее время этот почтенный жанр переживает необыкновенный всплеск популярности. Романы об известных (и не очень известных) людях становятся бестселлерами, вызывают бурные дискуссии. Специально для «Екатарсиса» книжный обозреватель и автор телеграм-канала «Пара книг» Анна Кузьмина написала о трех резонансных биографиях.
Колб Тойбин. Волшебник
Пер. с англ. Марины Клеветенко | Иностранка, 2022, 18+
Кратко: в семье Томаса Манна каждый несчастен по-своему
Поклонников основательного, барочного стиля Томаса Манна может разочаровать небольшой роман-конспект ирландского писателя Колба Тойбина. Это не то чтобы сага для бедных, скорее — сага в миллениальском духе. Примерно в такой монохромной манере (сцены следуют друг за другом, как карандашные наброски; монотонно-отстраненная интонация; скупо очерченные герои; внимание на отдельных впечатлениях; недоговоренности) пишет свои романы о миллениалах небезызвестная Салли Руни (кстати, соотечественница Тойбина). Томас Манн в подобной минималистичной обстановке выглядит довольно жалко. Впрочем, у романа-конспекта есть свои преимущества. Пунктирный стиль позволяет не только рассказать о многогранной жизни писателя, отмечая семейные и политические перипетии, но и подчеркивать незначительные (казалось бы) психологические нюансы. Герой Тойбина — человек (а не пароход). Причем человек, исполняющий в семейной драме Маннов-Прингсхаймов совсем не главную роль. Более того, Томас Манн проигрывает своим эксцентричным родственникам и знакомым практически во всем: они образованнее его, умнее, разбираются в политике, науке, искусстве, а еще — они смелее, «теплее», «живее» прославленного писателя. И потому их жизнь полна драматизма. Чего не скажешь о Томасе Манне: его судьба — и семейная, и литературная, и финансовая — сложилась на редкость удачно (на фоне потрясений ХХ века). Дети иронично называли писателя волшебником (когда-то он показывал им фокусы), а ведь, пожалуй, он действительно обладал какой-то магической силой. Тойбин подводит читателя к выводу, что в основе успеха Томаса Манна лежит такая же (дьявольская) «сделка», на которую пошел Адриан Леверкюн. В романе безвольный герой-куколка (каким его изображает Тойбин) оживает только однажды, когда понимает, что его «тайна» может выйти наружу. Поразительно тонкий (в духе Льва Толстого) психологический момент: нацисты развязывает террор против евреев и коммунистов, а Томас Манн (женатый на еврейке) переживает о своих дневниках, которые могут найти и обнародовать. И тогда
«все поймут, кем он был и чего хотел. Все увидят, что его педантичный, отстраненный тон, его чопорность и неравнодушие к признанию были масками, скрывавшими истинные желания».
Но волшебнику снова (дьявольски) «повезет». Его дневники прочитают только после смерти…
Гузель Яхина. Эйзен
Редакция Елены Шубиной, 2025, 18+
Кратко: Эйзенштейн меняет амплуа комика на трагика
Четвертая книга Гузель Яхиной удивила читателей и выбором героя, и нехарактерной для писательницы игровой манерой письма. Хотя, если вдуматься, поворот не стал переворотом. Автор «специализируется» на истории 1920-1930-х годов, и от рассказа об исторических событиях перешла к «главрежу» советского проекта.48-летний Эйзенштейн лежит с инфарктом. Только что запретили его фильм «Иван Грозный». К Эйзену приезжает мать — «читать». Так они между собой называют погружение в пухлый альбом с вырезками из прессы — хвалебными рецензиями на его работы. Периоды меланхолии (вкупе с истерическими припадками) случались у режиссера и раньше, и чтение отзывов всегда излечивало. Но не теперь, —○ думает режиссер, и всё же «слушает». Биография Эйзена раскрывается через комическую призму этих «вырезок».
Книга имеет подзаголовок: роман-буфф. И в начале может показаться, что автор пошла по пути Абрама Терца. Текст наполнен анекдотами, гротеском, комическими диалогами, водевильными сценами. Эйзен Яхиной пародиен, зато без бронзового блеска. «Убитые, не забывайте падать», «Мясо тухлое, черви крупные, ползают. Снять так, чтобы зрителя стошнило» — командует он на съемках «Броненосца». Но это на публику. Когда Эйзен один, он напоминает карикатурных, хрупких персонажей Набокова. Параллельно возникает и мейнстримная тема детской психотравмы, нанесенной герою строгим отцом и взбалмошной матерью. Однако вскоре становится понятно, что автор, несмотря на увлеченность героем, не смогла преодолеть дидактизм, присущий ее историческим романам. По сути «Эйзен» — это сказка о Пиноккио, который хочет стать «живым» мальчиком. Режиссер с детства страдает от амплуа нахального арлекина, он умеет кривляться и смешить, резать и монтировать, а хотелось бы ему быть пьеро настоящим поэтом, как Тиссе или Дзига Вертов.
«Две большие любови — к рисованию и к театру — наполняли его детство и юность. Две большие боли — предательство матери и ущербность его таланта — наполняли также. Два паяца — хохочущий и рыдающий — уживались в душе: один для внешнего предъявления, второй для себя».
История восьми кинокартин, над которыми работал Эйзен, складывается в интерпретации Яхиной в своеобразную дорогу из желтого кирпича. Режиссер обретет «сердце» и «душу» — научится понимать и выражать «прекрасное» и «трагическое». Он станет «живым». А живые, к сожалению, смертны.
Лев Данилкин. Палаццо мадамы: воображаемый музей Ирины Антоновой
Альпина, 2025, 16+
Кратко: во всем виновата «Сикстинская Мадонна»
Стиль: сборник анекдотов + сборник аналогий
Книга, из-за которой уже два месяца ссорятся в соцсетях. Критики хвалят Льва Данилкина за «слишком человеческое» в образе директора Пушкинского, искусствоведы ругают за ошибки, читатели изнывают от многословия и чрезмерной эрудиции автора. «Палаццо мадамы» на самом деле не такое сложное чтение, как может показаться, и относиться к этому сочинению чересчур серьезно не стоит.
Книга начинается эффектно. В конце 1980-х гг. разгорается скандал, связанный с «трофейными» коллекциями, которые были вывезены в СССР после окончания войны и, якобы, до сих пор хранятся в Пушкинском музее. Антонова все отрицает. Но доказательства неопровержимы. За короткое время самый прогрессивный и «прозападный» музейный начальник, под чьим руководством впервые в СССР состоялись выставки Пикассо и отечественного авангарда, проводились ежегодные «Декабрьские вечера» со Святославом Рихтером, — превратился в символ сталинизма и реваншизма. Как и почему это произошло? У автора есть ответ: во всем виновата травма, которую Ирина Антонова получила в 1945-1955 гг., когда в Пушкинском хранилась «Дрезденская коллекция». В эти годы сотрудники провинциального музея неожиданно оказались окружены величайшими шедеврами. Представить их эйфорию невозможно. Когда коллекцию отправили обратно в Дрезден, они плакали...
Именно «дрезденская травма», считает Данилкин, во многом определила властный характер и непомерные амбиции и аппетиты руководителя Пушкинского. Здание, в котором 10 лет присутствовала «Сикстинская Мадонна», Антонова категорически отказывалась признать «музеем слепков». Вся ее дальнейшая полувековая работа на посту директора — это попытка вывести Пушкинский на международный уровень. И надо признать — ей это удалось! История успеха амбициозного, деспотичного, даже коварного лидера, чья деятельность тесно связана с искусством, — увлекательнейший сюжет для сериала (автор несколько раз подчеркивает это). Но дело в том, что и у Данилкина амбиции чрезвычайно велики: беллетристика ему быстро наскучивает (хотя он старается оформить воспоминания интервьюируемых в затейливую коллекцию анекдотов: «Антонова и Эрмитаж», «Антонова и современное искусство», «Антонова и евреи», «Антонова и феминизм» и т. д.). Автор пускается в «размышления» о судьбах родины, чей путь — от революции к контрреволюции — так наглядно, якобы, воплощает его героиня. «Аппетиты» у Данилкина тоже непомерные. Начав сравнивать Ирину Антонову с разными шедеврами, он не может остановиться. Его аналогии доходят до гротеска. Директор Пушкинского предстает то «честным вором» Деточкиным, то бессмертным кровопийцей графом Дракулой, то Бильбо Бэггинсом, который не горит желанием расстаться с кольцом всевластия, то оригиналом английской королевы, то «Давидом» Микеланджело, то «Олимпией» Мане или той же «Сикстинской Мадонной», которая, если принять логику Данилкина, является главной виновницей не только «травмы» Антоновой, но и всех произошедших в нашей стране за последние 20 лет изменений. «Сикстинская» – образ ключевой, «катарсический», квинтэссенция Антоновой, но автор так долго к нему подбирается, что после десятков (а то и сотен) самых изощренных сравнений и аллюзий, эффектная аналогия блекнет. Как сказал бы сам Данилкин (если бы писал рецензию на свое громадное эссе, завуалированное под биографию директора Пушкинского), образ Мадонны в книге самый праздничный, но отнюдь не единственный. А раз «праздничный», то и цитату приведем самую «кудрявенькую».
«Наблюдая за И[риной] А[лександровной] в окружении других людей, мы не можем избавиться от впечатления, будто она немного левитирует, как главная героиня в «Сикстинской Мадонне» — где все остальные малость проваливаются под собственной тяжестью в клубы сценического дыма, а она идет прямо по облаку — одинокая; да — за всей ее аскетической театральностью, сухой, наигранной любезностью ощущалось “необыкновенное, никем и никогда не виданное одиночество”»
Понятно разочарование коллег Ирины Антоновой, сотрудников Пушкинского, искусствоведов: в книге что-то уж очень много авторского самолюбования. Понятно восхищение критиков и читателей: эрудиция и словесная эквилибристика Данилкина поражает. Примерно такое же благоговение вызывают дорогие энциклопедические издания типа «Большая книга сказок» или «Большая книга рецептов», или «Большая книга советов». К «Палаццо мадамы» хочется добавить подзаголовок: «Большая книга аналогий и сравнений». Имя Ирины Антоновой указывать не обязательно.