Что читать в выходные: о чем пишут лауреаты премий?
Сегодня в нашей книжной рубрике – «премиальное чтение». Рассказываем о книгах писателей, ставших лауреатами престижных литературных премий в 2025 году.
Ласло Краснахоркаи. Меланхолия сопротивления (Corpus, 2020), 18+
Пер. с венгерского Вячеслава Середы
Кратко: сдавайтесь! сопротивление бесполезно!
Нобелевским лауреатом 2025 года стал венгерский писатель Ласло Краснахоркаи, «живой классик», которым восхищались Сьюзен Зонтаг и Винфрид Зебальд. По книгам Краснахоркаи снял свои лучшие фильмы культовый венгерский режиссер Белла Тарр. В общем, писатель известный, титулованный и… чересчур европейский, интеллектуальный, сложный.
«Меланхолия сопротивления» – третья книга автора. Роман вышел в 1989 году (на русский язык перевели лишь спустя 30 лет). Это необходимо иметь в виду, чтобы понимать исторический контекст и сатирическую (актуальную в то время) остроту. Книга родилась на осколках прошлого и настоящего Венгрии – имперского, социалистического, постсоциалистического. Даже в самом названии – «меланхолия сопротивления» – слышится горечь подавленной революции 1956 года. В то же время роман постмодернистский, с элементами абсурда, гротеска, написанный сложнейшим языком (гигантские предложения, отсутствие абзацев и диалогов, тотальная описательность). И все же, в отличие от многих других постмодернистских произведений, в книге есть ясный сюжет, выразительные персонажи и понятная проблематика. Краснахоркаи часто называют мастером «гротескных антиутопий». Однако по жанру «Меланхолия сопротивления» ближе к философской сказке. Философской – потому что роман представляет собой ироническое размышление на тему «заката Европы»; сказке – потому что персонажи в книге типичны (и одновременно уникальны), время и пространство условны (хотя и конкретны), а сама история похожа на сатирическую притчу или басню (при этом вполне реалистична).
Итак, в богом забытом венгерском городишке все только и говорят о «надвигающейся катастрофе». Признаки грядущего апокалипсиса множатся: поезда теряются, фонари не горят, кругом мусор и грязь, снега нет (хотя на дворе декабрь, мороз до -20), а однажды жители видели, как раскачивалась старая водонапорная башня… В романе четыре персонажа. Философ-фаталист: лежа целыми днями на диване, он рассуждает о крахе цивилизации. Ангелоподобный Поэт («свихнувшийся на звездах») ничего не замечает, потому что смотрит только на небо. Обыватель (мать поэта) боится перемен, но надеется, что «удары обойдут ее стороной», «ведь она против этого мира не восставала, всегда принимала его необъяснимые законы». Бунтарь (жена философа), напротив, с нетерпением ждет изменений, потому что «распад» – это начало нового порядка, «основанного не на отвратительной лжи, а на жестокой правде».
И вот «большая беда» приходит – в виде бродячего цирка. Краснахоркаи намеренно наполняет роман архетипическими страхами (причем очень европейскими, связанными с христианством, евреями, тоталитаризмом, войной): цирк, мертвый кит (левиафан), злобный карлик-проповедник (голем), погромы, подавление беспорядков, танки… Стихийное насилие лавиной обрушивается на город. И переворачивает жизнь персонажей – причем очень типично. Бунтарь станет диктатором. Философ качнется в сторону идеализма. Обыватель погибнет. А поэт-дурачок, как в любой сказке, получит «главный приз» – разум. Но есть ли ценность у такого «ума»?
«отныне можно не насмехаться над ним, потому что он научился «крепко стоять на земле и ему теперь все понятно», (…) он больше не думает, будто «в мире есть волшебство», то есть вещи, которые существуют, хотя их не видно, поскольку он понял, что «нет силы выше, чем законы людей войны», и хотя он не отрицает, что поначалу пришел от них в ужас, он чувствует, что сможет к ним приспособиться».
Краснахоркаи не зря называют «певцом распада»: насилие, напоминает автор, – всего лишь следствие всеобщей энтропии. Заканчивается роман некрофизиологической метафорой, сатирически констатирующей смерть европейской цивилизации. Обыватель умер, а в его теле продолжаются биохимические процессы. Отдельные элементы сопротивляются, устраивают «восстания “внутренней оппозиции”», «бунты прислуги», связанные с «посмертным перевариванием», однако «уникальное и неповторимое протеиновое царство» неумолимо разрушается, пока полностью не поглощается природой.
Персиваль Эверетт. «Джеймс» (Corpus, 2025), 16+
Пер. с англ. Юлии Полищук
Кратко: на правильном английском могут разговаривать даже рабы (может, и мы сумеем выучить??)
Стиль: фанфик + исторический роман
Главная литературная награда США – Пулитцеровская премия – в этом году досталась Персивалю Эверетту за роман «Джеймс». В книге переосмысляется одно из главных произведений американской литературы – «Приключения Гекльберри Финна». Для нас это детская книжка, но для американцев роман Марка Твена имеет почти такое же значение, как для русской литературы «Шинель» Гоголя. Оба автора посадили в своих диковатых культурах семена высокой гуманистической традиции, которая выкормила-вырастила не одно поколение «голодных» писателей и читателей. Так что Эверетт «замахнулся», по сути, на всю американскую литературу. В то же время – в контексте современных трендов – книга вызывает недоверие: может быть, писатель-афроамериканец просто решил правильно «переписать» неполиткорректный образ раба Джима? В действительности Эверетт не за политкорректность, а против стереотипов. Только раньше он высмеивал современные клише о темнокожих (см. фильм «Американское чтиво» по его роману), а теперь взялся за исторические штампы.
Как мы помним, в романе Марка Твена Джим показан наивным простаком (впрочем, осмелившимся убежать от хозяйки, которая хотела его продать). По версии Эверетта Джим только притворяется дурачком. Да и не только он. Все рабы являются билингвами: между собой общаются на обычном (культурном) английском, а рядом с белыми переходят на безопасное просторечие.
«Белые привыкли, что мы разговариваем так, а не иначе, и лучше нам не обманывать их ожиданий (…). Если мы дадим им почувствовать их неполноценность, хуже будет лишь нам. Точнее, если мы не дадим им почувствовать их превосходство».
В романе комические моменты связаны именно с переходом с языка рабов на язык свободных людей. Во время путешествия с Геком Джим иногда забывается и вместо «Божечки! Поглядите-ка, чаво энто там такое?» произносит вразумительное: «Неужели это наш плот?», чем шокирует мальчика. А судья Тэтчер в конце книги и вовсе испытывает священный ужас, когда Джим (уже Джеймс!) пытается у него узнать о своей семье. Судью пугает не пистолет в руках раба, а его правильный английский. «Почему ты так разговариваешь?» – снова и снова спрашивает он Джима.
Но, конечно, Пулитцера Эверетт получил не только за развенчание языковых стереотипов. И не потому, что напомнил, что рабство – это тотальное насилие, которому нет оправдания (в своих снах Джим постоянно спорит с философами-гуманистами, которые не считали рабов проблемой «просвещенного» мира). И не за стилистические богатства: увы, роман трудно назвать самостоятельным произведением, это скорее фанфик, местами очень качественный, местами – весьма сырой. И все же «Джеймс» получил Пулитцера заслуженно! За что? За грандиозную идею, которая полностью переворачивает историю, рассказанную Марком Твеном. В романе Гек и Джим – попутчики, причем мальчик все время покровительствует беглому рабу (как белый – темнокожему). А в романе Эверетта Джим размышляет о мальчике зрело и мудро: «Он всегда искал у меня защиты, даже когда считал, что это он меня защищает». Джим и Гек здесь не просто спутники. Они – семья. А это уже не про политкорректное (формальное) равенство белых и афроамериканцев, а про единство. Так сюжет из детской книжки поднимается до уровня древнегреческой трагедии и заставляет пересмотреть в иной оптике всю американскую литературу.
Эдуард Веркин. Сорока на виселице (Inspiria, 2025), 16+
Кратко: наука стремится выйти за пределы возможного, не обращая внимания на жертвы
Стиль: научная фантастика + абсурд
На прошлой неделе подвела итоги самая престижная российская литературная премия «Большая книга». В этом году правила награждения были серьезно реформированы. Теперь лауреатом можно стать лишь однажды, зато победителей выбирают ежегодно в двух номинациях: фикшн и нон-фикшн. Главной художественной книгой 2025 года стал научно-фантастический роман Эдуарда Веркина «Сорока на виселице». Решение и радостное (Веркин действительно заслужил!), и спорное. Все-таки последнее произведение писателя выделяется не только на фоне других шортлистеров, но и для самого Веркина является то ли экспериментальным, то ли началом нового этапа творчества. Роман специфический, и осилит его не каждый. Хотя начинается книга многообещающее.
В будущем наконец-то победили не военные и политики, а физики. Они освоили ближайший космос и построили прекрасный мир, в котором технологии находятся под контролем, а разум и порядочность ценятся выше успеха. Человечество, устав от цифры, вернулось к бумажным книгам, письмам от руки и туристическим походам. Правда, дикая природа только кажется дикой. Безопасность здесь превыше всего: отряд спасателей круглосуточно наблюдает за псевдотуристами. Ян – один из таких спасателей. Работа не интеллектуальная, но ему подходит: он, не умеющий решать задачки по физике, в этом мире считается чуть ли не умственно отсталым. И потому образованные отец и брат Яна чувствуют тревогу и зависть, когда именно ему, неучу, приходит приглашение принять участие в Большом Жюри для обсуждения будущего синхронной физики. Совет собирается крайне редко, а участников определяет лотерея. Ян отправляется на дальнюю планету Реген, где находится Институт Пространства. И там, вместе с полубезумным, но гениальным физиком-синхронистом Уистлером и библиотекаршей Марией (которая должна каталогизировать фонд институтской библиотеки) они проводят много дней в ожидании Годо Большого Совета, размышляя о синхронной физике. Примерно так:
«Синхронная физика – солнечное пятно среди серого войлока повседневности… (…) Свет. Надежда. Разряд молнии»; «синхронная физика – проклятие человечества»; «она не ответ, а вопрос»; «розыгрыш»; «последняя надежда человечества»; «Синхронная физика не признает совпадений (…) Синхронная физика признает закономерности» и т. д.
Все эти метафоры и эпитеты сводятся к одному утверждению: «человечество в тупике», потому что наука дошла до своего предела, а синхронная физика – когда-то перспективная теория, которая должна была «снять ограничение, назначенное скоростью света», – не оправдала надежд. Впрочем, синхронист Уистлер все еще горячо верит в нее, но ему (при всей его конгениальности) явно не хватает собственных серых клеточек. Уистлер уверен, что синхронная физика откроет свои секреты, если ему разрешат использовать фермент LC, форсирующий мозговую активность. Вот только есть мнение, что это вещество вызывает неконтролируемую агрессию…
Вроде бы завязка романа ясна, и читатель вправе ожидать захватывающего сюжета. Но ничего не происходит. Или происходит, но незаметно. «Сорока на виселице» – это роман-эксперимент. Стоит помнить, что эксперимент – занятие увлекательное и интригующее только с позиции испытателей, а испытуемые обычно ощущают тревогу, непонимание, утомление. Все это чувствует и читатели, которые по подсказкам в разговорах персонажей пытаются определить смысл происходящего. Выводы неизбежно разделятся: одни увидят в «Сороке» пророчество, другие – абсурд, третьи – обман автора, имитацию. И картина Брейгеля, вынесенная в заглавие книги, мало что объяснит.
«Сорока на виселице» понравится читателю подготовленному – и не только научной фантастикой. В первую очередь стоит прочитать предыдущую книгу Эдуарда Веркина «снарк снарк», из которой во многом выросла «Сорока». Это огромный роман, посвященный русской провинции – абсурдной и мистической, страшной и смешной, красивой и уродливой. А главное – необъятной и необъяснимой. Космической. Хорошей точкой для входа в «Сороку» могут стать книги чилийского писателя Бенхамина Лабатута «Когда мы перестали понимать мир» и «MANIAC», рассказывающие о прорывной и пугающей науке ХХ века. Особенно впечатляет история создания атомной бомбы: по воспоминаниям ученых-участников, это было веселое и весьма продуктивное время. Вот и в «Сороке» «сотни весёлых синхронных физиков, искрящихся небывалым энтузиазмом» однажды заполнили институт, чтобы проводить опыты… на матерях-касатках, разлученных со своими детьми. «Они вокруг, везде, жертвы принесенные, жертвы назначенные…» – вздыхает один из персонажей Веркина, как бы говоря сам с собой. Но Ян, псевдоавтор «Сороки», не понимает смысла этих слов. Он как-то признается, что у него «затруднения с логикой и интерпретацией». Впрочем, судя по истории человечества, не у него одного.