5. 29 октябрь.

В те моменты, когда говорили, мол нельзя козе давать имя Клайпеда, Яков просил принести ему список правильных козиных имен. На все остальные, слегка обидные высказывания, он отвечал вздыхая - страннные вы люди. Как же вы живете-то?
Клайпеда на свое имя отзывалась живо и почти всегда, хотя и умом относительным никогда не блистала. Зато имела вполне себе покладистый характер и спокойный нрав. Всем сердцем любила человека и его собаку, давала молоко и очень мало просила взамен.
Была у Клайпеды слабость, чуяла она свободу. Острее всех остальных чуяла. Отсюда раз в месяц и уходила. Не предупреждая, всегда меняя направления, внезапно и надолго. Яков каждый раз справлялся, интуитивно догадываясь о времени исчезновении и направлении. Но все равно, всякий раз жутко волновался.
- сам виноват, ничего ей не запрещал. Можно сказать даже баловал, - нервно дыша в окно произнес мужчина. Ладони его слегка дергались, взгляд был глупым и рассеянным.
Жульверн тихо поднялся с коврика, потянул задние лапы, зевнул. Пес понимал, что сейчас они выйдут из дома и, вполне вероятно, надолго. Клайпеда была не из тех, кто ищет легкие пути. Прошлый раз догнали ее у самого леса, за болотом.
- напейся Жуль впрок, а я пока хлеба с салом нарежу.
Пес еще раз потянулся и, перед тем как попить впрок, в этот же самый прок зевнул..
Нельзя сказать, что Геннадий Петрович курил. На работе считаные люди видели его с сигаретой, а дома, жена Валентина, не любила табачного запаха. Да и сам Геннадий Петрович оберегал уют своего жилья, старался не допускать резких запахов, перепадов температур и всего остального, что могло помешать чувствовать себя в своей, скажем так, тарелке.
Но иногда, после бани, когда хорошея порция домашнего самогона с жаром улеглась внутри, или когда на душе было тревожно и волнительно, Геннадий Петрович позволял себе прокашляться и помахать руками перед лицом, отгоняя назойливый и едкий дым от глаз.
Учитывая, что сегодня была среда, а по средам баню как правило, никто не топит, Геннадию Петровичу сейчас было неспокойно...
В этом месте были хорошо видны две дороги, ведущие в деревню. Геннадий Петрович сидел на большом камне, который еще не успел остыть и приятно отдавал человеку тепло, собранное за день. Геннадий Петрович курил уже вторую сигарету и все это время всматривался вдаль. Начинало смеркаться, и глаза у мужчины уже начали болеть и слезиться.
Ветер гнал листья и обрывки шпагата. Первые улетали далеко в поля, вторые врезались в сухие стволы чертополоха и тут же обвивали его, словно заботясь, хотели укутать перед морозами. В какой - то момент взгляд среагировал на движение, но это оказался кот бабы Нюры, рыжий уставший кот, с подраной спиной, который из-за своего возраста уже не мог охотиться активно, не мог прыгать, прятаться и делать все те трюки, которые выполняли его молодые собратья. Старый кот просто молча и не спеша ходил по полям, ища встречи с такими старыми мышами, которые были неспособны от него убежать.
Когда захотелось курить в третий раз, на горизонте появились три силуэта. Шел человек, рядом с ним виднелась коза и чуть ниже ростом, часто делая круг вокруг них, бежал пес. Геннадий Петрович облегченно вздохнул и спрыгнул с камня. Похолодало, мужчина плотнее запахнул пальто и чтобы было быстрее и теплее, пошел навстречу этим троим.
Чем ближе он подходил, тем отчетливее становились фигуры. Уже было видно, что человек разговаривал, махая руками что-то обьяснял козе, останавливаясь и наклоняясь к ней. В один момент, ветер даже донес до Геннадия  Петровича голос. Когда между ними осталось с десяток шагов, вокруг стало темно и поздно.
- как ты догадался? - спросил Яков пожимая руку друга.
- что сложного? Зашел к тебе, дома никого. Ни собаки ни козы. Все понятно стало, ни в гости же вы троем пошли, - Геннадий Петрович, как можно сильнее вжался в пальто. Как только солнце спряталось за лесом, сразу стало невыносимо холодно, - где догнали?
- почти в Динаровке, - улыбнулся Яков, хотя по выражению лица его друга, тот не находил в происходящем ничего забавного.
- Яков, тебе сколько лет?
- не помню, - пожал плечами Яков, - знаешь, Ген, один фермер из Канады написал книгу по воспитанию коз...
- так я напомню, - назидательно перебил его друг, - тебе в марте исполнилось пятьдесят шесть лет!
- и чего с того? - Яков остановился и посмотрел на друга. В спину ему от неожиданности ударилась головой коза, в козу со всего маху втоптался сонный Жульверн. Все это уставшее царство, если и не покатилось сплоченным шаром по темной дороге, то только благодаря сильным ногам Якова.
- а то, что в твоем возрасте!...
- знаем, знаем, - махнул рукой Яков и, сделав шаг вперед, снова запустил процессию. Тихонько двинулась Клайпеда, за ней, получая хвостом по морде, засопел Жульверн.
- Наполеон командовал армией, ты руководил бухгалтерией. Ген, а давай споем, а?
- ну вот еще, - отмахнулся теперь уже Геннадий Петрович, - стану я петь, скажешь.
- нашу, Ген, помнишь? - не унимался Яков, и, улыбнувшись в усы, тихо запел, - над океаном лишь веееетер, и темнааая даль альбатросам.
Геннадий Петрович обернулся, осмотрелся по сторонам. К тому времени ни в одной из сторон ничего не было видно. Осенняя темнота окутала обочину дороги, поле, видневшийся ранее лес. Лишь черные крыши домов, как старые якоря выброшенные на берег, подсказывали им направление. Геннадий Петрович, вздохнув, набрал в легкие воздух, и на выдохе, тихо и красиво запел - меня ты не встрееетишь, забудешь простого матроса...
Это была очень старая песня. Ее пели прадеды своим детям, когда те были юны. Геннадий Петрович знал ее от начала и до конца. В этой песне пелось о влюбленном матросе, который возвращался к родным берегам и ждал, что его встретит любимая. Но утром, после ночного шторма, на берег высыпало много красивого янтаря, и возлюбленная паренька побежала собирать его, сначала в плетеный мешочек, затем ладонями в подол. И так отвлеклась, что не пришла встречать корабль. А пришла ее сестра, которая хотела разлучить влюбленных и самой построить на этом счастье.
Это была самая старая песня, которую знал Яков. Такая старая, что он даже не помнил, когда первый раз услышал ее. В ней пелось о молодом пареньке, который ходил на корабле в море. И в один из таких походов, их капитан, на другом краю земли, увидел необитаемый остров. Команда сошла на берег и с удивлением рассматривала диковинные растения и цветы. Яркие незнакомые птицы летали над их головами, а загадочной формы цветы источали терпкие, пьянящие ароматы. Один из таких цветков и сорвал молодой матрос. Сорвал, чтобы подарить своей возлюбленной девушке. И сейчас когда корабль подходил к берегу, матрос волновался и всматривался в туманную дымку, пытаясь разглядеть знакомые черты.
Человеческого языка Клайпеда не понимала. Но слова этой песни знала. Это была хорошая песня, она нравилась Клайпеде. Слушая, как ее поет Яков, Клайпеда живо представила картинки, что переплетались в его словах и рифмах. Яков пел о прекрасной стране, в которой живут одни лишь козы. Никто их не навязывает, не ставит заборы и всякие изгороди. Козы в этой стране принадлежат сами себе, ну и немного собственному настроению.
Клайпеда даже зажмурилась от удовольствия, так красиво, а главное точно Яков описывал зеленые сочные луга, полное тягучее из стороны в сторону вымя, запах молока и безграничную свободу, от которой кружится козья голова и путаются копыта.
Больше всего в этой песне Жульверну нравился момент в котором рассказывалось о том, каким смешным было его детство. История о том, как он, Жульверн сотворил огромную лужу на телогрейку Якова, как первый раз увидел курицу, а Яков закричал, испугавшись, что Жульверн ее задушит, играясь. А Жульверн подумал, что человек кричит именно потому, что хочет чтобы пес принес добычу. Так и бегали втроем по двору, пес за курой, человек за псом, кура от обоих...
Так затемно и дошли до поселка. Геннадий Петрович свернул к своему дому молча, лишь незаметным движением руки почесал сонную Клайпеду за ухом и ступил на видимую лишь ему тропинку, что вела через сараи.
Яков, счастливый продолжил шагать, тихо, прислушиваясь к шагам позади себя. Клайпеда давно спала, шла ориентируясь по запаху хлеба, что доносился из кармана Якова и теплому дыханию на своих ляжках, что с короткой периодичностью согревало. Замыкал Жульверн, чувствуя в воздухе доброе облако, что вдыхал выдыхал человек.
Уходил в ночь еще один день. Самый обыкновенный, спокойный день.